Танец маленьких искр. Антре. Том 2

Иван Аккуратов

Танец маленьких искр. Антре. Том 2

Глава 20. Проводник

Солнце всегда пряталось от них. Кокетливой девушкой, скрывающейся за светло-серой облачной вуалью. Или призраком, спрятанным за саваном густых туч. Или – в облаках – являло собой лишь рассеянный свет, лишь образ, и жар, почти магический, который лёгким ветром, ласкал кожу. И жар Иль’Пхора, словно отвечающего на солнечное тепло.

Все дни Спуска Астра чувствовала, как это тепло исчезает. Иссякает, как высыхающая влажная трещина на почве. И каждый раз в последние дни перед выходом Иль’Пхора из облаков, последние дни перед приходом зимы, это ощущение обострялось, гнетущей тоской опускаясь на плечи. Будто бы сестра-Солнце пыталась показать, чего именно людям предстоит лишиться. И умоляла остаться в этой уютной, безмятежной колыбели, которую она создала специально для воздушных Богов.

Астра знала, что каждый слушатель – а может, и не только они – чувствует это. Едва уловимо, но она ощущала это каждый из восьми Спусков, что жила. Каждый, кроме этого.

В этот раз Иль’Пхор покинул облака на шесть дней раньше срока. Вырвался из них, в болезненной спешке, не позволив Солнцу подарить ему последнее тепло, а людям привыкнуть к изменениям. И теперь обжигающий ветер кусал кожу Астры, царапал лёгкие. А солнце с каждым днём лишь отдалялось, принимая очертания далёкого, холодного диска, скрытого мутным серым маревом, подкрашенным в розовые с бурым тона.

Традиция слушателей же – молчаливое трёхдневное шествие через город, – насчитывающая многие и многие столетия, превратилась вдруг в глупую, неудавшуюся шутку. Представление, столь плохо поставленное, что зрителям пришлось бы постараться, чтобы в него поверить.

И всё же слушатели не собирались в этот Спуск отказываться от своих планов. Они занимали места возле здания храма. Безликими силуэтами и чёрными тенями разрезали площадь, залитую этим чужим, бросившим их солнцем, будто даже своим видом пытались дать отпор действительности. Или просто отказываясь её принять.

Астра тоже была среди них. Стояла, надвинув капюшон чёрной робы на лоб и глядя, как людей вокруг становится всё больше и больше. Стояла рядом с самим жрецом Аурендином, полушёпотом читающим по памяти одну из молитв, пока люди вокруг него собирались небольшими, плотными группками. Слушала, как слова его заплетались причудливыми рифмами, как благоговейно дрожал его старческий голос. Впитывала тишину, обуявшую пустырь перед храмом, сразу, как он закончил.

Наконец жрец Аурендин поднял глаза, окидывая взглядом толпу перед собой. И жестом – так как не мог больше произнести ни слова после окончания проповеди, – приказал открыть ворота лагеря.

Петли их отчётливо скрипнули, словно за два года успели и вовсе позабыть, что возможно открыть обе створки. И молчаливое шествие из трёх дюжин мужчин и женщин, облачённых в чёрное, тонкой струйкой медленно потекло в город.

Перед слушателями раскинулся первый из многих жилой квартал с невысокими, покосившимися деревянными домиками, связанными проводами и верёвками для белья, словно без этой перевязи они бы и вовсе рассы́пались. Здесь жили бедняки, каким-то чудом сумевшие получить место младших подмастерьев, разнорабочих, уборщиков или зарабатывающих на жизнь пением на улицах. Некоторые домики – более опрятного вида и выходящие окнами на людную главную улицу – принадлежали прогоревшим торговцам и неудавшимся бизнесменам, которым вдруг пришлось закрыть своё дело и начать вкалывать в поте лица за буханку хлеба, лишь вспоминая о прошлом богатстве. Словом, здесь жили все те, кто не смог найти место получше. И подальше от инородного лагеря слушателей, воспринимавшегося многими бельмом на глазу.

Выход из лагеря в преддверии прихода зимы случался каждый Спуск, однако горожан каждый раз охватывала оторопь, словно двухлетнее пребывание в облаках, заставляло их и вовсе забыть об отгородившихся от остального мира чужаках. Так, по крайней мере, слышала Астра от других. Самой ей никогда не удавалось поучаствовать в шествии. Этой чести могли удостоиться лишь настоящие слушатели. Список имён счастливчиков, – разделённый на три столбца, по количеству дней шествия, – словно в качестве награды выставлялся на обозрение в центре лагеря за неделю до условленного дня. И ни разу Астра не находила там своего имени. Не было его и в этом году, однако жрец Аурендин сегодня, ещё до рассвета, лично заглянул к ним домой и настойчиво попросил её отца позволить Астре присоединиться.

Это была великая честь, которой удостаивались всего несколько человек в год. И Астра, наверное, должна была быть за неё благодарна. Вот только она подозревала, что это никакая не награда и, уж тем более, ни в коей мере ей не заслуженная. Всего лишь попытка жреца Аурендина отвлечь её от случившегося в последние дни. Задобрить, прежде чем наконец выполнить требование Безелика и навечно отстранить её от испытаний, забрав тем самым её мечту.

Она не винила этого человека. Не могла, да и не хотела. Он хорошо ладил с матерью Астры. Затем помогал отцу, когда мать ушла. И наконец позаботился о том, чтобы у Астры появился шанс добиться чего-то, найти свой путь и своё место, ведь именно он настоял на том, чтобы её взяли в академию несколько лет назад. И не его вина, что этим шансом Астра не воспользовалась.

Вереница людей в чёрном, молчаливых и смотрящих себе под ноги, петляла, ведóмая лабиринтом обшарпанных, залитых помоями улочек. Нитью тянулась под сводами балконов с потрескавшейся краской, проникала сквозь увитые плющом древние арки. И затем вдруг вынырнула на широкую, ярко украшенную главную городскую диагональ – одну из тех, что прямым лучом тянется от края панциря к городской площади.

Астра, следующая прямо за жрецом Аурендином, возглавляющим колонну, услышала песню города. Почувствовала запахи свежего хлеба и жарящегося мяса. Увидела перед собой яркие, переливающиеся на солнце цветные фонарики, гирляндами свисающие с балконов и фонарных столбов. Увидела цветные тенты ларьков уличных торговцев, а также флаги Иль’Пхора, реющие на ветру на флагштоках возле окон. Увидела, как искрится солнце, цепляясь за крутящиеся на ветру флюгеры, установленные на каждой высокой черепичной крыше, рядом с цистернами для воды. Увидела людей – много людей.

И лишь, когда она немного обвыклась здесь, смогла справиться с обрушившимся шумом бьющих по тротуару туфель, шороху людского шёпота, шипения мяса в мангалах, звону стекла дрожащих ставень, открытых наперекор рано пришедшей зиме, стуку колёс редких проезжающих мимо повозок; когда Астра смогла справиться с собственным дыханием, то и дело замирающим в горле, и остальными чувствами, непривыкшими к столь новому для неё миру, она вдруг поняла, что не видит на лицах горожан – в которые украдкой заглядывала – страха. Не было в них и любопытства или презрения, ожидаемых ей. Не было злости или недоверия. В них было… нечто иное, но что именно, она никак не могла распознать.

Свернув на эту новую, гигантскую по меркам остальных, улицу, слушатели расползлись по ней, словно прилив, омывающий клешни дремлющего у корней Царь-древа воздушного бога. Некоторые держали путь по тротуару, другие – по проезжей части. Но никто не мешал им, не перегораживал путь. Одни расходились в стороны, другие и вовсе цепенели, только завидев их. Замолкали, словно тоже отдавая дань их вере и их тишине, заразительной и такой хрупкой.

Шаг за шагом, они шли вперёд: навстречу центру города, навстречу главной площади с её ратушей и храмом – первым построенным на острове здании, так же как и остальные, опороченному еретическими храмовниками мэрии и короля, но к которому слушатели всё равно стремились каждый Спуск, как светлячки тёмной ночью летят к свету.

Молча шествуя через улицу, глядя на красивые вывески швейной мастерской, пекарен и магазинчиков, пивных и сильно пахнущих рыбой бакалейных – словом, глядя на весь этот новый для неё мир, – Астра чувствовала себя одинокой. Одинокой среди людей, с которыми, благодаря облачению, она должна была быть одним целым.

Здесь не было никого ей знакомого – никого, с кем она могла поговорить, если бы это не было под строжайшим запретом, или хоть перекинуться понимающим взглядом. Не было даже мастера Безелика или Сайнир, не было Дайча, с которым она и беседовала-то всего раз. Она не видела никого из друзей отца – пусть даже бывших друзей. Не видела знакомых учителей академии и, конечно же, никого из учеников.

Она шла, погрузившись в свои мысли. Вспоминая о том, как бесславно закончились её попытки пройти испытания и стать слушателем. О последнем разговоре с Безеликом и её обещании мести – обещании, от которого она до сих пор не желала отказываться. Вспоминала, как следующим же после этого разговора утром она проснулась до рассвета, намереваясь отправиться на тренировочную площадку, но затем, выйдя в пропитанный холодом двор, так и не нашла в себе решимости сделать это.

Вспоминала о том, как ходила к жёлтому дому, где другие дети часто скрывались от взрослых – сбегáли от дурных мыслей и домашнего заточения. О том, как, придя туда, она спряталась в высоких и колючих кустах можены, которыми поросла тропинка, откуда смотрела на танцующее пламя двух костров и на мельтешащие незнакомые тени. Как выискивала взглядом Зеф, а затем выискивала внутри себя смелость подойти ближе, но не нашла ни того ни другого.

Вспоминала о том, как плакала, вернувшись домой. Плакала тихо, почти без слёз, задыхаясь отчаяньем и одиночеством. Вспоминала, как достала в тот момент оставленную ей Дайчем книгу матери. Как всматривалась в написанные синими чернилами буквы, водя по строчкам пальцем и закрывая глаза, словно таким образом могла дотянуться до родного, но столь далёкого человека. Как читала, жадно глотая страницы этого трактата о человеческом теле и кровяных потоках. А затем читала ещё раз и в третий раз. Как не нашла в тексте ничего хоть сколько-нибудь полезного, а главное, то, что мечтала там найти: упоминание о ней, о чувствах матери. О том, как сильно эта женщина, лицо которой с каждым днём вымывалось из памяти, её любила. О том, что Астра была… особенной. Пусть даже только для неё.

Опомнившись от собственных мыслей, Астра вдруг заметила рядом с ними людей – ближе к хвосту шествия некоторые из горожан подходили к слушателям. Изучали их, как изучают диковинный товар у торговца из другого королевства.

В воздухе повисли первые крики ненависти. Какой-то мужчина, с вырезанным из дерева протезом вместо левой ноги, обвинял их во всеуслышание в предательстве. В предательстве истинной веры, в искажении древних пророчеств, в непонимании Бога, служителями которого они являлись. К нему присоединилось ещё несколько человек. Кто-то из них даже толкнул одного из слушателей, и лишь его братья не позволили тому упасть на почву.

Но вдруг она осознала, что таких среди горожан меньшинство. Куда больше было тех, кто приближался не для того, чтобы их обидеть. А для того, чтобы робко попросить прочесть за них молитву. Они нерешительно цеплялись за рукава и полы чёрных, как ночь, роб. Они тихими голосами молили передать их просьбы Богу. Просьбы о заботе о городе, о заботе о близких, любимых людях. О мужьях, которые скоро будут вынуждены рисковать своей жизнью. О жёнах и матерях, которым придётся не покладая рук трудится на благо города и флота. О детях, которые из-за войны могут лишиться родителей.

И чем дальше слушатели шли, тем больше становилось таких людей. Тем громче и настойчивей звучали их молитвы. Какая-то женщина с ребёнком вдруг пристроилась между Астрой и жрецом Аурендином – хотя вряд ли она могла знать, кто он, ведь различий в их облачении не было. В подоле свитера она держала девочку, не старше двух лет, с едва заметными жиденькими волосами. Женщина просила помолиться за неё, попросить Бога, чтобы её дитя пережило зиму и излечилось от болезни, название которой Астра никогда не слышала.

У Астры сжалось сердце – не от слезливого голоса женщины или вида умирающего младенца, но от того, с каким безразличием жрец Аурендин продолжал путь. Наверняка он видел подобных этой женщине людей каждый раз, стоило слушателям покинуть лагерь. Но для Астры это было в новинку. Она ожидала встретить злобу и ненависть, но не мольбы о помощи.

Люди плакали и причитали, идя параллельно со слушателями. И к тому времени, как здание ратуши показалось впереди, количество шествующих паломников увеличилось втрое, если не больше.

И Астра пыталась вслушиваться в их речи – впитывала их в себя. Думала о том, что помолится о них, когда вернётся в лагерь. Ведь это было всё, о чём они просили, и это было то, что Астра вполне могла для них сделать. А слушатели… Слушатели могли сделать много больше. Могли, но лишь молча шли мимо, повинуясь своему древнему, поросшему мхом ритуалу, значение которого наверняка уже давно стёрлось из их памяти.

Наконец жрец Аурендин остановился. Теперь слушатели, сбившись в кучу, были практически окружены горожанами. Перед ними возвышался храм – белокаменное здание с цветными витражами, где танцевали полуобнажённые люди. Герои древности – те, кто мог слышать Богов, кто мог говорить с ними, кто мог им приказывать. И конечно же, первые слышащие – первые жрецы, – Аурелия, Кавен и Дрин, облачённые в развевающиеся за спиной чёрные робы, точно такие же, как и теперь были на каждом.

Астра не смотрела на эти витражи – на эти слепки пыльного прошлого. Она продолжала вслушиваться в голоса горожан, объятая теперь их горем, и ей казалось, что её собственное горе странным образом резонирует с ними, и от этого ей становилось легче. И теперь именно с этими безликими, неизвестными ей горожанами она чувствовала связь больше, чем с собственным безмолвным народом.

Среди всех их молитв больше всего было от тех, кто лишился дома, и кто теперь боялся потерять его вновь. И Астре было знакомо это, ведь она сама побывала на Иль’Прите в день пожара. Сама была на том корабле, чувствуя ненависть к этим людям, но теперь видела, что им приходилось ничуть не лучше, чем ей. Лишённые всего, они были вынуждены выйти на улицу и, зная, что им не поможет мэр, не поможет король и не поможет Иль’Пхор, молили о помощи безразличные чёрные тени, которые хотя бы не могли ответить им отказом.

И затем, когда жрец Аурендин провёл какое-то время, молча стоя перед этим храмом, и все остальные тоже ненадолго затихли, вдруг случилось… это. Нечто, что ответило на вопрос, что именно Астра увидела в глазах всех этих людей. Жгучий и настойчивый огонёк надежды. Надежды на перемены. Надежды на будущее. Будущее, которое наступит, несмотря ни на что. И надежда эта вдруг вылилась не стенаниями и мольбой, но… песней.

Сперва это был один тонкий, но сильный женский голос. Он несмело взмыл над площадью, заплясал над головами людей, унося мелодию к облакам. Быстро мотив подхватили другие – сперва лишь некоторые, но затем всё больше и больше: десятки, сотни самых разных голосов. Как ни пыталась, Астра не могла различить слова, но чувствовала трепет перед мужеством, вылившемся в музыку. Мужеством и, конечно, печалью.

И когда запели все – будто бы целый остров и даже воздушный Бог, – она вдруг поняла, что это не одна из молитв слушателей, как она сперва решила. Нет, это был гимн Иль’Пхора. Песня, которую пели первые переселенцы с Царь-древа много веков назад. Песня, которую затягивали первооткрыватели, отправляясь покорять пучины бездны. Песня, которую пели солдаты, уходя в неравный бой, не надеясь вернуться. И песня, которую они же громогласным хором распевали, возвращаясь с триумфом.

Астра увидела, как жрец развернулся и двинулся обратно в сторону лагеря. И вдруг заметила – а может быть, ей просто показалось, – отблеск слезы, которая катилась по его щеке. Она поняла, что и сама плачет. Что слёзы текут по её лицу без остановки.

А песня всё продолжала греметь над площадью.

***

Астра проснулась на рассвете. За окном медленно полз тёмно-серый, почти не дающий света туман. Ещё не проснулись птицы, не завели свою жизнерадостную трель. Лишь ветер шуршал, слегка касаясь ставень.

Астра перевернулась на спину, скрестила на груди руки. И полушёпотом, боясь спугнуть хрупкую тишину, принялась молиться – как и обещала себе накануне. Она проговаривала всё, что ей удалось услышать во время вчерашнего шествия. Представляла в уме лица горожан, которых встретила, и укоряла себя, что не смогла запомнить всех.

Иль’Пхор никогда не отвечал ей – не давал даже надежду на то, что вообще её слышит. Но сейчас Астре было на это плевать. Она молилась за других, но и самой ей становилось от этого легче. Проговаривая просьбы горожан, выплёскивая их из себя единым потоком, она чувствовала себя очистившейся.

Наконец, когда тонкий лучик света проник на её чердак и медленно пополз по стене, проявляя тонкую паутину трещин на краске, она замолчала. Поднялась с кровати, нацепила одну из кофт, валяющуюся рядом – Астра так и не решилась занять небольшой шкафчик, где хранились вещи матери, а другой мебели у неё не было, так что вся одежда лежала в беспорядке на полу.

Она спустилась на первый этаж, перешагнув какую-то женщину, мирно спящую на лестнице, положив руку под голову. Прошла на кухню, где обнаружила отца, который задремал, уткнувшись в столешницу лбом. Астра вынула давно потухший бычок из его не раз обожжённых пальцев и бросила его в переполненную пепельницу. Откатила кресло в соседнюю комнату и переложила отца на кушетку, накрыв каким-то практически чистым шерстяным пледом.

Затем она вышла в коридор и прямо там переоделась в тренировочный комбинезон. Ей не хотелось тренироваться. Она понимала, что в этом нет и не может больше быть смысла. Просто не знала другого способа прочистить голову и не могла оставаться дома.

Однако ей не удалось дойти до уже лишённого веток, избитого тренировочным мечом, невысокого деревца, на котором она отрабатывала удары. Стоило ей открыть дверь, как взгляд уткнулся в странный бумажный свёрток. Кто-то запихнул его под табурет, вместо задней ножки которого был подставлен трухлявый кирпич, и присыпал вещами так, чтобы его было сложно увидеть с дороги.

Астра вытащила свёрток, размышляя, что может оказаться внутри. И пожалуй, будь у неё даже всё время мира, она бы не смогла догадаться. Надорвав бумагу, она увидела, как луч света заискрил на светло-сиреневом стекле пяти маленьких фиалов, аккуратно уложенных в колыбель из ваты.

Астра подняла один из них и стояла какое-то время, уставившись на слегка подрагивающую жидкость внутри. Она ощутила восторг и трепет от прикосновения к подлинному сокровищу, о котором долгие годы мечтала. И пожалуй, должна была испытать благодарность к Безелику, уважение к нему за то, что он выполнил своё обещание даже после её отказа и угроз. Но вместо этого внутри неё вспыхнули огоньки стыда.

Этим подарком Безелик лишь требовал её признать поражение. Требовал отступить от своих планов, оставить попытки. Сдаться. И ей стоило собрать в кулак всё своё достоинство и сейчас же отнести свёрток обратно Безелику. Гордо швырнуть ему в лицо эту подачку. Она это знала. Но также знала и то, что этого не сделает.

Астра занесла свёрток домой. Поднялась в свою комнату и спрятала его под одеждой. Затем, взяв один фиал, спустилась на первый этаж, заварила себе и отцу крепкий чай, а затем добавила несколько капель в его чашку.

Она понятия не имела, как именно должна работать эта «кровь Бога». Не знала дозировку, риск, которому подвергает отца. Но спрашивать было не у кого, так что она решила положиться на удачу. Или на Иль’Пхора, который, быть может, после её молитв обратил-таки на неё свой взор.

Астра растормошила отца и, игнорируя его бессвязное бормотание, заставила выпить всё до дна. За это время она нашла перьевую подушку, взбила её и положила отцу под голову, а затем, забрав чашку, оставила его спать дальше.

Отец так ни разу и не протрезвел с тех пор, как Безелик забрал вещи его жены. Отец уверял Астру, что всё в порядке. Уверял, что может остановиться, как только сочтёт нужным. Но она видела, что он лжёт. Видела боль внутри него, которую он никак не мог унять. И именно она заставила её принять этот дар Безелика. Принять не в качестве признания поражения, но первого трофея. Первой частички мести, для которой она наверняка найдёт способ.

После она наконец вышла на улицу. Теперь орудовать мечом ей хотелось куда больше. Оббитый за годы ствол дерева вновь стал её врагом, и в этот раз у него были человеческие черты – черты Безелика. Раз за разом она повторяла одну и ту же комбинацию ударов. Комбинацию, которая помогла ей почти одолеть Сайруса. И от монотонности действий, а также оттого, что она наконец занята тем, что у неё хорошо получается, она окончательно успокоилась.

К полудню она вернулась домой. Прошла мимо людей, которые теперь ошивались возле отца круглосуточно. Поднялась в свою комнату. Ей хотелось вновь посмотреть на эти фиалы. Хотелось убедиться, что их никто не забрал, но больше этого – увидеть их ещё раз, будто бы даже их вид, то, как в них плещется жидкость, был сродни магии.

Но вместо этого, она, подогнув под себя ноги, устроилась на своей импровизированной кровати – промятом матраце, лежащим на полу. Достав из-под подушки книгу, оставленную Дайчем, она вновь принялась читать.

«Основы дыхания», гласила надпись на обложке. «Прежде всего, каждый должен понять главное. Во всём, что я буду описывать, нет ничего магического».

Астра уже трижды прочла всё до последней страницы. Но только теперь, более спокойная и собранная, решила попытаться разобрать эту книгу по кирпичикам. Найти, если уж не психологический портрет её матери или упоминания о самой Астре или отце, так хотя бы причину, почему Дайч читал эту книгу и для чего её оставил.

В первых главах подробно описывалось строение человека. Тифон Хойд – мать Астры, а также, судя по примечанию, учёный, прикреплённый к регулярной армии, – приводила подробные выписки по каждому внутреннему органу, схемы и рисунки тела в разрезе. И, пролистав страниц десять, Астра вдруг остановила взор на изображении ветвистой кровеносной системы. Это напомнило ей – сперва бессознательно – препарирование крысы и подсвеченные порошком артерии.

Название следующей главы оказалось для Астры незнакомым. Но из контекста она поняла, что «сатурация» – это не что иное, как показатель насыщения крови кислородом. Мать Астры рассматривала химические реакции, в которых кислород требовался для расщепления клеток пищи, высвобождения из них энергии и транспортировки её по всему телу.

Слово «энергия» в этой главе было несколько раз подчёркнуто ручкой.

Были здесь также сноски с приведением точных показателей кислорода в крови, достаточных для работы сердца и мозга. Но Астру больше заинтересовала следующая часть, где мать Астры рассказывала о том, как можно изменить обычные свойства перемещения кислорода по организму. Прежде всего, здесь приводились способы замедления и ускорения пульса – подходящие для этих целей отвары и порошки. Но указывалось также, что в определённых случаях простое управление собственным дыханием теоретически может принести похожий эффект.

Последние главы больше походили на заметки и размышления. Мать Астры предполагала, что существует некий ингредиент, который может на молекулярном (это слово Астра едва могла прочитать) уровне взаимодействовать с кислородом, перемещающимся по кровеносной системе. И – опять же теоретически – если предположить, что существует кто-то, способный управлять дыханием и собственным телом на «сверхчеловеческом» уровне, то он сможет управлять и этим веществом.

Всё это было сугубо теориями, однако она приводила в пример вырезки из книг и случаи из собственной практики, а также практики своего отца – доктора Люция Хойда. В основном в книге описывались случаи неожиданных излечений – слишком быстрых или попросту невозможных и необъяснимых. Однако Астру заинтересовал лишь один эпизод.

Нумера Хойд – мать Тифон и бабушка Астры – забеременела в девятнадцать. Люций был старше её на одиннадцать лет, и сам, будучи врачом, вёл её беременность. Сперва всё шло хорошо, но на пятом месяце состояние женщины ухудшилось: начались проблемы с сердцем и почками. Уже через неделю состояние Нумеры стало столь близким к критическому, что Люций настаивал на том, чтобы спровоцировать выкидыш, чтобы сохранить возлюбленной жизнь.

Однако Нумера, будучи религиозной, отказалась и, даже несмотря на состояние, втайне от мужа, отправилась в храм на главной площади города, надеясь, что Иль’Пхор примет её молитву и сможет сохранить хотя бы жизнь ребёнка. Было трудно сказать, каково участие Иль’Пхора в рождении Тифон, однако на крыльце Нумера потеряла сознание и умерла бы, если бы поблизости не оказался человек. Мужчина, одетый в чёрную робу.

Ни один из свидетелей не уверен наверняка, дал ли он ей какое-то средство, однако трое клянутся, что видели, как он склонился над ней, положил руку ей на живот, а затем произнёс какую-то молитву одними губами. И с того момента у Нумеры больше не было осложнений, а девочка, названная Тифон, родилась здоровой. И, как она сама отмечала, не просто здоровой, но… в определённом смысле «особенной», хотя никакой конкретики в тексте не было.