Воплощенные

– Вы – мечтатель,– выдохнула я. Он умел говорить увлечённо, так, чтобы студенты затихали на его лекциях. Ему верили, я ему верила, каждое слово считала истиной. Часами изучала замещение и провела часы и дни в гулких черепушках птиц, раз за разом собирая после практик свои мозги как головоломку, потому что он был хорошим учителем.

Но не телепатом, потому что мой ответ, видимо, показался ему насмешкой.

– Икар, – сказал профессор. – Тот, что на репродукции в коридоре. Заболтал я Вас, Яночка, отдыхайте и постарайтесь не очень скучать.

И он ушёл.

Спать хотелось уже невообразимо. Я позвонила Полю и обрисовала ситуацию. Долорес также сидела, согнувшись, и сживала исцарапанное иглой запястье. Жалость была в глубокой отключке, и, когда напарник вернулся, я оставила его разбираться с гостьей, а сама оперлась о крошечный выступ, который здесь заменял подоконник, и уставилась в заоконный пейзаж. Тишина. Господи, как же я устала сегодня говорить. С момента уведомления о пришедшем на электронную почту письме, ни разу не была в абсолютном одиночестве. Сменила десяток ролей, тембров, способов внушения. Оказывалась задолбанной матерью – мучила преподавателей вопросами о педагогическом коллективе. Энтузиасткой, желающей знать о прошлом андреевского леса каждую мелочь, и, конечно же, визгливой сотрудницей пожарной бригады, требующей сию минуту отправить не отредактированные планы здания, если директор не желает, чтобы в интернат пришли с многоступенчатой проверкой…

Нельзя отгородиться от незнакомцев, отключить уведомления, заглушить страх, которым мозг подаёт постоянно, будто я бродячая собака, а он – развлекается с высокочастотным свистком… с нашими счетами разбирался Поль, он же создал журналистов малоизвестной газеты «Горн культуры« Павла и Ульяну Звягинцевых. Никому в голову не придёт связать этих двоих с демиургом Январиной Алексеевой и воплощённым ею четырнадцать лет назад деревянным големом с чудны́м именем Аполлинарий.

К слову, о Поле. Мои пять минут прошли и нужно возвращаться к проблемам. Вялотекущим. Как шизофрения. Интересно, какую горечь решила принести с собой Долорес?

Смирившись с откатом, я пообещала себе, что молодому организму допинг не страшен, разжевала кармана белую таблетку кофеина.

Женщина подняла голову, когда я вошла. Она сидела на бортике ванны, рядом Поль возился с аптечкой, заливая ватные шарики перекисью. Воздух пах берёзовым дымом. Поль успел повлиять на женщину. Я предложила продолжить обрабатывать царапины и говорить в комнате, предупредив, что дверь тогда придётся прикрыть.

Поль кивнул. Женщина повела острыми плечами, но приложила ладонь козырьком к высокому лбу. Серые глаза смотрели потеряно. Была она в том же ярко-синем джинсовом сарафане, с жёлтыми клетчатыми карманами и паре массивных кроссовок. Только волосы убраны под пёструю бандану. Поль сказал Долорес сесть на кровать и осторожно развернул её кисть, прижимая вату к коже и наклеивая пластырь крест-накрест. Я наблюдала, не задавая вопросов.

– Ты пыталась провести инкарнацию, Долорес? – спросил он.

– Что?

– Хотела создать сущность или предмет, несбывшийся в реальности. Направить силу замысла, но что-то произошло, и девочка пострадала. Кто был с тобой тогда?

– На кладбище? Где не хоронят уже? Девочка, да, девочка ходила. Иногда одна, иногда – с подружкой…

– Как она выглядела, эта подружка? Видела ты ее раньше или запомнили что-нибудь? Например, волосы у этой подружки? Cветлые, как у Ульяны, или тёмные – как у тебя, Долорес?

– Тёмные. Некрасивая. Костлявая как я. Волосы длинные и сама… они костёр жгли, а я с ними не ходила. Я пришла к деду, это он меня и увидела… Увидела…

– Ты не бойся, Долорес, уже всё закончилось – сказал Поль. Он давно закончил обработку и теперь аккуратно раскладывал лекарства в аптечке по отделениям.

– Шурале бабушка его называла. Ему плевать как называют. Позвала и пришёл. Он с рогами. А меня «Долорес» не зови. – Она снова закраснелась и принялась водить плечами.

– А как ты хочешь, чтобы я тебя звал? – спросил Поль. Интересно, какую установку он дал (не)Долорес? Говорила она всё ещё как оглушённая, растягивала слова и, кажется, не понимала смысла происходящего.

– Меня зовут Даша. Этот всё переиначивает. Меня переиначивает и кота тоже. Севу. Не любит его. Жалко.

Вдруг захотелось зажмуриться, отмахнуться от жуткой, но простой догадки. Я подождала, когда блуждающий взгляд серых глаз выделит меня из фона:

– Д-даша, а как Вы убежали? Вы были рядом, когда… Шурале воплотился, как Вы убежали?

Впервые голос прозвучал ровно:

– А я не убежала. Он меня убил.

Глава 2

Я не заметила момент, когда Поль схватил женщину, не позволяя ей вырваться. Действия давно отработаны. Рот онемел от горечи шема и тогда меня настиг надрывный крик. Шем служил барьером, благодаря которому я смогла отделить себя от чужой тоски по несбывшейся жизни.

Я никогда не замечала момента полного замещения сознания. Даша уже не захлебывалась истерикой. Поль гладил ее по голове как ребенка. Я подошла и прижала ладонь к ее лбу. “Руки мои будут отнимающие скорбь”

В следующую секунду время не замедлилось до скорости прогулочного шага, реальность не задрожала, не было эффектных вспышек. Я соскользнула в память, как в ручей и переборола инстинкт самосохранения. Мысль, что я должна вернуться в свое молодое, хотя не совсем здоровое тело, пока меня не распылило в этой оболочке. Пока я есть.

… Давно я на кладбище не заезжала. Покосить бы здесь траву. Заросло. Не люблю кладбищ. Растут как сморчки хотя это, вроде, законсервировали. Не будут здесь хоронить. Теперь нахмуренная бабушка стояла перед глазами. Не то постановочное фото с Дня Рождения дяди, где она стоит в бархатном платье перед камерой и старается не закрыть глаза от вспышки, а привычная в сарафане с цветами и в белой косынке на всю комнату сообщающая телефону: «Внучка, как всё лето в бабушкином доме проводить – первая была, из воды вылезет – все губы синие, а переехала бабушка – чаще раза в год не жди, спортсменку эту».

– Прости, бабуль. Я же приехала, видишь, оградку в порядок привожу – сказала я, оправдываясь, не удержалась, почесала нос. Опять в краске загваздаюсь – тебе и без меня есть, с кем тут поговорить. И папа, и Танюша, зачем я вам?

Вечерело. Небо перетекало из серо-голубого в розоватый.

Чтобы красить было веселее, я запела старую колыбельную, хотя суеверный бабушкин наказ вертелся в голове. «Покойников будить нельзя», а то шурале заберёт, утащит баловня в лес и съест.

– Спи, утёнок маленький!

 Где же твоя маменька?

 В бор ушла до ноченьки

– Ягод ищет доченьке…

Выводок утят успел уснуть. Я закончила работу и засобиралась домой, пока не стемнело дочерна. Тянуло сладковатым дымом. Дачники-шашлычники что ли активизировались раньше времени?

Боковым зрением я заметила мельтешение у соседней могилы и злюсь поневоле. Подростки. Сделаю замечание, так всё равно не послушают, ещё и неприятности себе устрою. Собираться пора и позвонить Андрею, чтобы меня забрал. Бубнеж я переживу. А эти посидят и сами разбегутся. Моя хата сегодня с краю и свет не горит, зато даль отсюда хорошо видела. Девочки смеялись, толкали друг друга в высокую траву и это они, они жгли бумажные полосы и пучки травы. Наблюдаю как та, что пониже, упала на могилу ничком, а подружка не стала её тормошить, а побежала, с места, как стометровку бегала, даже тлеющий пучок не затоптала. Я опешила… А потом его увидела. Зря я пела. Не дала покойнику покоя.

Шурале. Короткое туловище, покрытое всклокоченной шерстью. Руки орангутанга, рог во лбу и два широких рта с влажными губами. Один как положено внизу, а другой оскалом распорол щеку –  дико не сочетались эти прорези ртов с печальными влажными глазами хаунда, он тряхнул головой, как обычная дворняга, отряхиваясь, разбрасывая комья земли и сухие листья, и рванул. Прямо на меня.

Нет. Нет. Не на меня. На неё. На Дашу. Это ее последнее воспоминание. Рог в черных ошметках прошёл насквозь. Ткань не затрещала, кровь не брызнула, но душу тварь прорезала по слоям до сердцевины. Меня чуть не выбросило из памяти Даши, но мне нужно было нырнуть глубже наносной чёрствости. Дальше этой недели. В глубинных слоях долговременной памяти за усталостью я видела смешливую девушку и должна ее вытащить к поверхности, отыскать особенное воспоминание. Антипод смерти. Практически скрепки для лоскутов души.

…Я успела покачаться с Дашей на качелях в парке развлечений, пережить ее первый поцелуй и даже подсмотрела как она с визгом довольная гоняет шокированных такой наглостью гусей в желторотом возрасте, когда заметила девушку в полупустой электричке. На костлявых коленях разложены билеты, и она скорее пыталась не дать им разлететься, чем учила. Я уже не делила боль на двоих как сиамский близнец, но знала, что она боится получить неуд, потому что помнит обрывки телефонного нагоняя – «Получишь меньше 90 баллов на экзамене, и о соревнованиях можешь забыть! Внучка инженера должна хорошо учиться.»

Даша на бюджет не поступила и семью в долги вогнала, но она ненавидела специальность и страшно хотела, хотела провалиться, вылететь из универа и никогда не слышать больше нравоучений, не переживать, что не вписывается в семью потомственных технологов. Нравилось ей только одно – преодолевать сопротивление воды. В бассейне она чувствовала себя частью океана, могла с ним бороться и побеждать.

Билет полетел. Даша бросилась его поднимать, и остальные соскользнули лавиной, и, наверное, впервые месяц она засмеялась.

… Я очнулась оттого, что Поль бил меня по щекам.

– Не надо. – Звучало невнятно, я прикусила язык, вспомнив о шеме. Поль отстранился. Когда мошки перед глазами рассеялись, я увидела Дашу. Она лежала на спине с открытыми глазами. Ресницы слиплись. Линзы, так легко обманувшие меня, делали взгляд застывшим.

– Линзы сними – попросила я Поля, но он так и остался сидеть неподвижно, пока я не выставила перед собой дрожащие руки ладонями вперёд и невесело засмеялась.

– Смотри, я сдаюсь.

Поль просидел в неудобной позе, наверное, часа три, но поднялся он одним плавным движением. Словно фехтовальщик отпустил кончик рапиры и она распрямилась. Напарник без труда выполнил мою просьбу. За линзами ничего не отражалось, кроме мутноватой пустоты. Пара тлеющих искр. Огни сказочного Могера.

Я попросила Поля отвернуться и пожалела, что не могу взять жвачку. Так и не привыкла, робею, как шестиклассница на первом свидании, но медлить времени не осталось. Я запрокинула голову Даши, зажала ей нос и поцеловала. Самый простой способ передать шем – французский поцелуй, хотя я предпочитаю считать это искусственным дыханием. Губы Даши каменные. Не податливее, чем манекен для отработки приемов первой помощи. Рот приоткрывается и вместе с шемом каждое впитанное воспоминание высвободилось, вылилось души. Лёгкость пришла вместе с истинной грустью. Ничто не даёт такого полного единения с человеком, как краткое слияние душ.

Правильные ли воспоминания я выбрала? И не слишком ли поздно?

За прошедший час Поль успел убраться, принести воды из ванной, начать читать потрёпанную карманную книжку. Герой на обложке целовал возлюбленную, страстно, Антрополог назвал бы эту сцену актом ритуального каннибализма. Поразительное спокойствие тревожило бы меня, но, марку-страницу Поль читал уже минут двадцать. Я успела успокоиться и в кровь искусать губы. Всегда тревожно возвращать суть, изрезанную воплощённым. Будет ли человек, который очнётся, прежним, но Даше повезло: существо, приняло знакомую ей форму, потому что в последний момент оно впитало её глубинные установки, к тому же уже успело насытиться и порезало её душу, а не оставило выхолощенную оболочку.

Сквозь приоткрытую дверь просачивается старый знакомый кот. Ещё более взъерошенный. Трубочистом на банку с сардинами зарабатывал, чистил дымоходы от голландской сажи, не покладая лап своих.

– Что, кормить тебя пора? – спросила я кота, хотя подбодрить пыталась скорее себя и Поля. Напарник отложил книжку и постучал по колену, приглашая зверя, но тот разочаровал.

 Но на этот раз меня с напарником он даже не заметил. Запрыгнул на грудь к хозяйке, вылизывая лицо и покусывая волосы, выбившиеся из-под платка.

Ответственность хозяйки перед некормленым котом недооценивать нельзя. Даша открыла глаза и приподнялась на локте. Кот заурчал и вытянул длинные лапы.

Поль предупредил:

– Осторожнее. Ты в обморок упала.

– Обморок?

– Да, мы нашли Вас в коридоре. Парами краски надышались, плюс духота. – Поль помог гостье подняться на ноги

Она механически кивнула в благодарность. Сознание постепенно прояснялось.

И окончательно прейдя в себя, Даша заторопилась, вернуться к работе. Поль предложил вызвать такси и отвезти её домой. Я знала, что она не согласится прогуливать работу из-за такого «пустяка» как потеря сознания. Я многое теперь о ней знала.

И пользовалась полным правом давать непрошенные советы. Никто не давал мне этого права, но чувствовала я себя так паршиво, что абсолютно фиолетово.

– Даша, запишитесь в бассейн. Говорят, что плавание – очень полезная штука.

Глава 3

Таблетка кофеина отомстила. Даша давно ушла, но мозг работал вхолостую и не желал милостиво отключиться. Шевелиться не хотелось. Я шикнула на совесть и уронила скомканную подушку вниз – она приземлилась напарнику на грудь. Глаза голема сонно подсветили темноту багровым огнём. Я вздрогнула, и Поль, нацепив оставленные очки, убийственно серьёзно сказал:

– Яника, обычно люди спрашивают у мрака, спит ли он. Громким шёпотом, если хотят разбудить собеседника. Попробуй в следующий раз, хорошо? Подушки каменные.

– Ладно, – ирония сбоила от бессонницы. Поняла, что не дотянусь с кровати до настольной лампы, и сделала вид, что тянусь ради зарядки. Асана «Задолбанный путник мордой вниз». – Ты спишь?

– Нет, читаю, – ответил Поль. – А вот тебе нужна способность рассуждать сегодня. Придётся много ходить по городу. Я сомневаюсь, что воплощённый, которого вызвала девочка, связан с этим Шурале, но придётся проверить. Спи. Завтра карту купим.

– Не могу, – сказала я. – Ты ведь не внушал Даше ничего? Получается, оболочка альтруизм проявила. Сама. Ещё и кровавый ритуал устроила в традициях драма-квин. В твоём книжном террариуме что-то подобное попадалось?

Он надолго замолчал и спросил невпопад, когда я уже снова повалилась на кровать:

– Нет, в моих бестиариях информации о случаях, когда человек без души выполнял неавтоматические действия, нет. Есть, конечно, мифы о двоедушниках, но там случай не подходящий. Лишившись души, человек не пытался никому помогать. Напротив: устраивал драки. С душой и смыслом жизни терял и человеческий облик. Яника, как ты думаешь, я девушке навредил?

– Девушке?

– Не притворяйся. Даше. Пришлось крепко её удерживать. Синяки останутся.

– Поль, ты её от кровожадного чудовища спас. С моей небольшой помощью. Как смог, так и отбил, а мелкие травмы не считаются.

Поль не ответил. Я сползла ниже на кровати и накрылась одеялом – не просить же назад подушку, использованную как метательный снаряд.

Зажигалка на мгновение опалила края темноты. Поль развернулся к окну, чтобы на меня шёл никотиновый смог. Запахло вишнёво-ментоловым дымом. Поль курил две сигареты сразу, как киношный поляк-полицейский.

– Сбросишь в амулет впечатления от обыска? Хочу сама всё увидеть, – спохватилась я.

– Давай утром, Яника? Я боюсь, что сейчас напитаю амулет ещё и личными впечатлениями. Это затруднит быстрое считывание информации.

– Буду следовать за твоими впечатлениями. Сам знаешь, что от времени любой визуальный образ смазывается, – зачем здесь спорить? Дело пары минут. Всё равно не спим.

Поль кивнул и вытащил из рюкзака овальную глиняную табличку, проколол подушечку пальца и оставил короткий росчерк. Процарапанный глаз подмигнул довольно, а я невольно скривилась.

– Зачем ты поишь его кровью? Человеческого тепла бы для активации хватило. Мазохист.

– Человеческого, очень может быть, – задумчиво сказал Поль. Подошёл и вложил амулет в мою ладонь. – С моей ловкостью кидать в меня артефактами чревато их потерей.

Глина оказалась тёплой, как нагретая июльским солнцем пляжная галька. Так питало сочувствие к нему, примешивалась застарелая вина, обжигающая, как пущенный в вену спирт, а ещё я неожиданно поймала обиду. Почти детскую, колющую в горле и до смешного серьёзную. Нужно разобраться с этим позже, а сейчас, пока диссонанс от эмоций не перебил настрой, я закрыла глаза, чтобы спустя секунду открыть их в прошлом. На пару часов назад. Оглядеться, поразиться остроте и чёткости зрения и стать безмолвным наблюдателем. Словно бог из машины, смотрящий на сцену с головокружительной высоты. Да, никогда я не ощущала разницу в росте так остро.

Схлынул первый восторг, и я, как привязанная тень, пошла за Полем, подмечая, как он осматривал углы и мебель. На чужое воспоминание никак нельзя повлиять извне. Больше всего участник напоминает человечка на карте, забитой в навигатор.

В ванной не было ничего примечательного. Под кроватями тоже никаких девичьих сокровенных тайн. Одна пыль, и, кажется, даже её Поль пытался уложить на место, сгорая от стыда за нарушение чужой неприкосновенности. Тумбочки Поль оставил напоследок. Заперты они не были, ноот запаха пепла, лезущего в нос, начиналась аллергия. Ангелина хранила: скрутку с кистями и тюбиками акварели, бумажные склейки, учебники – из одного выпали ленты концертных билетов. Круглые значки с лицами корейских айдолов – одинаковыми, как очищенные яйца. Я про себя усмехнулась над возгласом чистого удивления в мыслях напарника: «Зачем столько?» Милые и немного банальные увлечения творческой девочки-подростка.

В тумбочке соседки Ангелины Поль нашёл шило, пухлый вырвиглазно-розовый лист в белой пластиковой рамке. Странно, но ничего необычного. Если бы не то, что от одного прикосновения к подложке напарника не ослепила боль. Рамка выпала, разваливаясь на части, и на полу оказались обугленные клочья чёрно-белых фото и детский рисунок, залитый красновато-бурым. Боль напарника вышвырнула меня из воспоминания, я широко открыла глаза.

– Ты почему ничего мне не сказал? – Загнать поглубже подкатывавшую истерику не получалось. Я и не старалась.

– О чём? – спросил Поль, кажется, с искренним недоумением, и пожаловался: – Я очки сниму? В них мир кажется таким… осенним. Пожелтевшим. При свете лампы ты же меня не должна бояться.

– Я тебя и так не боюсь, идиот. Руку покажи. Болит?

– Нет.

– Ты ведь мне врёшь. Нагло.

– Не договариваю. Слегка. Потому что мы оба хотим спать, и нам завтра рано вставать, а тебе ещё и звонить директору, просить о высочайшей аудиенции и приюте.

– Поль, нельзя так это оставлять. Ожоги…

– Уже зажили. Побереги свои магические записки для других чудовищ.

– Мы никакие не маги, Поль, – сказала я, сдаваясь.

Бессонница клацнула зубами напоследок и отпустила. Меня разморило. Поль зажёг очередные сигареты. И я вглядывалась в клубы дыма, как в марево над водой. Наверное, курить в детской спальне не стоило. Уснёт с сигаретой – и окажемся в новостных сводках, но это будет завтра. А сейчас пора спать.

Проспала я в лучшем случае часов пять, но блистер с кофеином оказался возмутительно пуст. У меня был единственный подозреваемый в жестоком обращении с совами, но выкладывать догадки Полю я не стала, вместо этого подхватила рюкзак и скрылась в ванной. Когда я вышла, отжимая воду с волос футболкой, Поль уже хлопал дверцами тумб.

Желудок напомнил о себе зверским голодом. Вместо завтрака: галеты, стики с сахаром и упаковки с пакетированным чаем и кофе «Три в одном».

– Галеты же не портятся? – Вот и проверю.

Кипятильника не было, захватить свой я забыла, а верить в способность расширять молекулы взглядом не умела – слишком любила физику в школе. Поэтому пришлось набрать горячей воды из-под крана и подождать, пока чайная пыль её окрасит. Поль кофе не терпел, а я не любила растворимый.

– Звонил твой профессор. Директор уехала в город и не появится раньше двух часов дня.

– Какое счастье. Сходим позавтракать как нормальные люди. Я от вида этих галет чувствую себя затёртым во льдах полярником.

Поль, на моё счастье, спорить не стал. Он едва не задел головой матовую сферу-светильник, раскачивающуюся на цепи под железной балкой. Обстановка мне понравилась. На каждом столике стояла свеча. Торшеры с выцветшими абажурами купали зал в полумраке, окрашивая кирпичную перегородку между стойкой и залом в тёплый охристый оттенок. Деревянные стулья скрипели ненадёжно, и я выбрала единственный столик с угловым диванчиком. Кусок яблочного пирога разделили на двоих. Поль согревал ладони о чашку чёрного чая, а за окнами боролись свист ветра и птичьи трели. Снег падал тяжелее, цепляясь за голые сосны, будто пытался их одеть.

Я подозвала официантку, заказала горячее молоко. Заказ принесли быстро. Занятых столиков почти не было. Девушка поставила передо мной чашку с неровным краем в мелкий цветочек. Я написала на обрывке салфетки самую простую установку, а затем подожгла записку на пламени. Она свернулась, чернея, и я отряхнула перепачканные пеплом руки в чашку и пододвинула напиток напарнику.

– Попробуй.

– Ещё чай не допил. Пей сама своё волшебное зелье, Яника.

На этот раз слова не сбили меня с толку. Не сейчас, когда Поль, сгорбившийся и побледневший, комкал дурацкие салфетки. В эту игру я могу тебя переиграть.

– По-моему, молоко перегрели.

Он пожал плечами и сделал глоток. Ещё один. Он, кажется, не заметил, как молока не осталось.

– Сейчас полегче станет. Расслабься. Сними очки, если они тебе мешают. Закрой глаза, тебе пока будет больно от света. Тут всё равно почти никого. Только я. – А я всегда смогу подправить им воспоминания в крайнем случае.

Не знаю, сколько мы так просидели. Я сама сняла Полю очки и перчатки. Убедилась, что ожог действительно заживал. Даже шрама остаться не должно. Лицо напарника уже не было бледным, а листва не казалась увядшей. Глаза напарника полыхнули, но голос звучал на грани слышимости.

– Твои заклинания работают на мне так же, как на всех остальных, – он засмеялся, и у меня в веселье встало комом в горле.

– Конечно. Горячее молоко работает на всех. От кашля, например. Меня в детстве заставляли пить молоко с минералкой. Гадость, если хочешь знать, редкостная.

Пора его отвлечь. Хотя бы на работу. Я открыла фото рисунка из комнаты Ангелины, и Поль предупредил:

– Не смотри, Яника. Художник явно дружил с голосами в голове.

Меня передёрнуло. Демиурги могли компенсировать увечья силой воли, но душевные болезни были как ржавчина: незаметно разъедают разум, пока галлюцинации не затопят город. Заразиться безумием через артефакт проще, чем подхватить грипп в метро.

– Это фото. Со скана же не фонит, – поспорила я.

– Не понимаю, кто хотел провести опыт, – сказала я и начертила знак вопроса для наглядности. – Действовал он как новичок. Начитался форумов, скупил книги с красивыми срезами в разделе эзотерики и решил поиграть в тёмного мага. Совы, конечно, падают не каждый день, но, может, этот псих вовсе с нашим делом не связан?

– Также далёк от демиургов и практических воплощений, как полоумные экстрасенсы. Домохозяйки по кофейной гуще будущие страдания и жаркие свидания с пиковым валетом предсказывают, а этот ведун кровью детские рисунки заливает и жжёт фотографии.

– Тебе бы хотелось, чтобы было так, Яника? – улыбнулся Поль задумчиво. – Психопат обронил пропитанную мёртвой кровью бумагу неподалёку от места неконтролируемого воплощения. Подопечная твоего учителя отправилась на кладбище ночью, чтобы призвать в мир неведомую сущность, хотя должна максимум бесплотных драконов воображать, в ужасе от мысли нарушить технику воплощения. Вас же запугивают способностями до икоты, а наставники вам, как ты говорила, «вместо семьи, детей и возлюбленных». А живой легенда не предполагает даже, кого его ученица могла нафантазировать. Ты сама в это веришь, дитя человеческое?

– Отпадает, – выпалила я, от возмущения проглотив окончание. – Он любит детей по-настоящему.

– Да, так трепетно любит, что испытывает на верность.

– Демиург должен уметь сопротивляться воображению, – сказала я. – Разгонять шабаши и превращать водяных в крокодилов, а не впускать в мир монстров. Демиург не должен бояться столкнуться с необычайным, иначе сам окажется в тупике. У профессора нет вечности в запасе, чтобы нянчиться с учениками.

Я обхватила себя руками за плечи, пытаясь унять дрожь. Разумных аргументов, полностью выводящих профессора из числа подозреваемых, не находилось, но со скучающим видом размышлять, не растерзал ли мой наставник ребёнка… Он всегда был вторым на пороге палаты, когда тренировки по замещению заканчивались травмой. Плакал и корил себя за невнимательность, а мне приходилось его утешать. Какой взрослой и мудрой я себя чувствовала! Шутила о спице в руке и обещала, что больше не буду врезаться в здания крылом. Сейчас я могла только слепо верить, и сомнения кололи, как зимний терновник.