Воплощенные

Альбина Зиятуллина

Воплощенные

Глава 1

Поль порылся в бардачке. Кассета, валялась со скомканными упаковками от соленого арахиса и карманными книгами в мягких обложках. Коробка давно потерялась. Магнитола приняла подношение и через щелчки и помехи белого шума в салон перетекла музыка. Инструменты упрекали, жаловались и смеялись в вечном разноголосье, но гармония не нарушалась. Я закрыла глаза и представляла ноты горожанами из кадров идеалистических хроник.

– Музыка не мешает? Не хочу в тишине ехать. – спросил Поль, не отвлекаясь от дороги. Тонкий зеленый росток, пророс у большого пальца, приминалась рулем, но водить, кажется, не мешал.

Я помотала головой. Нашла в рюкзаке энергетик. Сладкий, тепловатый и привкусом химозного лимона. Нервы звенели. Если говорить сурово и откровенно, хотя дайте лучше откровенность в варианте “lite”. Правду героя боевика: все под контролем, бомба обезврежена, мир спасен, а мультипаспорт в кармане.

Начинать разговор лучше издалека:

– Что это за мелодия? Как из старого диснеевского мультфильма. Красивая, ненавязчивая.

Поль каснулся колесика магнитолы. Музыка перешла на свистящий шепот.

– Это “Эрцгерцог” Так его называют. Трио, которое Бетховен посветил своему ученику Эрцгерцогу Рудольфу. Я рад, что тебе нравится что-то без скрежета металла и криков грешников на фоне. Я зажала смешок в кулаке.

Поль мог говорить о классике часами. Новые увлечения доводили его до одержимости. Сейчас я боролась с соблазном подбрасывать бесконечные вопросы. Голему бы блог вести или канал для страдающих от тревоги СДВГ-шников. Мягким голосом киношного психотерапевта вещать о герцогах и Бахах. "Яна не будь безответственной! Предупреди его!"

– Поль?

– М?

Человек, к которому мы едем он… может очень эксцентрично на тебя среагировать.

– Да? Осыпет меня пеплом и подожжет?

Вопреки спокойной иронии в словах напарника, примерно такой реакции от бывшего учителя я и ждала. Бинго.

– Знаешь, Яника, пауза настораживает.

– Нет, конечно! У профессора просто профессиональная деформация. Демиурги все с приветом, даже бывшие. Конец фразы разрезал жалкий фальцет. Я сама себе не верила , а Поль продолжал шутить.

– Ты не помнишь, когда заканчивается срок годности у огнетушителя?

– Поль! Будь серьезнее.

– Ладно, буду глух к любым упрекам. – сказал Поль

– Обещаешь?

– Яника, я уже пообещал. К тому же бояться поздно. Подъезжаем.

Поль припарковался у входа под навесом, и с наслаждением затянулся сигаретой. Я вышла. Привычно представила как на пальцы наматываю нить. Красная шерсть тянулась из космической пустоты и позволяла не падать без трости. Противоположный ее конец всегда привязан к стволу старой яблони на даче родителей. Неважно, что дерево срубили пару лет назад, а год назад дача полыхала лучше запогребального костра.

 Фотографии на сайте Интерната не обманывали. Архитектор, наверное, вдохновлялся сломанным кубиком Рубика и страдал нарушением цветовосприятия. Пять серых приземистых блоков строители хаотично разбросали на земле, закатали в бардюрную розовую плитку и оставили посреди соснового леса. От зданий расходились дорожки из соли и песка. Уныло. Зато над главным входом висела вывеска, больше подходящая джаз-бару. Каллиграфическая надпись «Школа-интернат с художественным уклоном» из неоновых трубок. Первое слово погасло. Я подумала о городе N. Мрачный безвыходный город как в геймановском Никогде, но без подземки и дверей. Глыба неотёсанного серого мрамора перед крыльцом, казалась покинутым вместилищем врубелевского демона – я досчитала до десяти, прежде чем стёрла из головы виде́ние его побега. Счастливчик. Интересно, это арт-объект или строительный мусор?

За белой кружевной решёткой в окне первого этажа мелькнуло бледное веснушчатое лицо и пропало. Я вернулась к реальности, порадовалась, что ступени невысокие и не придется воплощаться в голубя, чтобы вспархнуть и подняться. Тело бы все равно нес Поль Других птиц поблизости не было, но после воплощения в сизых приходилось часами отделять разум от нездорового, чуждого птичьего разума и отгонять мысли о голоде и паразитах.

Створка двери легонько стукнула по фасаду, и на крыльце появился старик во фланелевой рубашке. Он суетливо спустился, заложив руку за спину, Я не узнавала его, потому что помнила иным: франтоватым книжником. Профессором, а теперь не могла навести фокус. Небритое лицо потемнело, его испещрили морщины, как дынную корку, волосы на висках поседели. Так, нужно привыкнуть. Сейчас же привыкнуть и не замечать перемен.

– Январина… – произнёс неразборчиво.– Вы быстро приехали. Я, признаюсь, боялся, что и Вы меня отпиской «отфутболите». А ведь я знаю, что Тварь здесь! Знаю! – он махнул неопределенно. Рука упала. – В библиотеке она её воплотила…

Я попыталась вспомнить, на каком этаже располагалась библиотека, но не преуспела. Никогда не запоминала планы зданий. Не тянуло гарью, обычной после контролируемого воплощения, но, прищурившись от яркого солнца, я из вежливости рассматривала одинаково безликие корпуса и крытую круглую беседку неподалеку.

– Я говорил, что детям напрасно без контроля дают художественную литературу. На детские вымыслы директор не обращала внимания, хотя я предупреждал эту  женщину, – продолжал профессор. Заметно, что он не впервые проговаривал путаный монолог, хотя зрители, видимо, попадались нечасто. – Одна оболочка осталась от этого ребёнка. Душу Тварь ей выскребла: одни установки и квазипотребности остались: ни дурацкой песенки, ни страшненькой игрушки на тумбочке, ни болтовни до ночи с подружкой-соседкой. Ничего.  Случайно ли поверила в Тварь и не смогла поставить щит, когда поняла, что ждет или не поняла ничего, как варёная лягушка. Но я предполагаю, что случилось на следующий день. Настало утро, девочка пришла на занятия, и никто не заметил, что глаза больше не отражают суть человеческую. Понимаете? Душа, Январина, как жёлтая бабочка под стеклом, легко не заметить. Девочка идеально срисовывала в классе яблочко или что у них там… а дальше Вам не хуже меня известно.

–Вы знаете, что девочка вызвала? На чем был основан фантом Вы в курсе? Мы можем поговорить с другими воспитанницами и педагогами? – Я спрашивала, чтобы прервать тяжелый воспаленный монолог. Ясно, что поговорить с жертвой уже не удастся. Первое, что узнает начинающий демиург на занятиях с наставником: человек не способен находиться без души дольше суток, затем следует угнетение всех функций организма. Дух хозяин тела, то есть жертва мертва. Или в глубокой коме.

Жертвами часто становятся дети. Детдомовцы или ошибки чайлдфри: изоляция идеальная почва для возникновения сущностей, хотя и ребенок в семье с рекламного баннера может поверить и вызвать фантом. Каждый одинокий ребёнок хотя бы раз создавал «Изнанку» или подселял в шкаф спальни монстра с щупальцами. Если бы я могла бы выбрать, то предпочла  призрака, воплощенного взрослым. Случайно. Фантом, сотканный из неосторожного желания убийства, невысказанного и сильного, как вспышка резкой боли. Такие создают из ревности или желания отомстить. Фантомы взрослых слабые, они знают, что мечты не сбываются по щелчку. Болезненный оберег взрослой жизни. Страх нециничного ребёнка, который без остановки скролил ленту скриммеров на ютьюбе воплощает чудовищ понеприятнее. Я с напарником развоплотила больше десятка монстров, а в детстве я сама могла бы создать сверчка Джованни и пару барабашек за компанию, испугавшись скрипа качелей, но профессор выглядел тихим алкоголиком, пусть и самым приличным в подъезде.

– Мы? Январина, Вы приехали с коллегой, – спросил он и в голосе прозвучала знакомая мне заинтересованность ученого.

Я не ответила. Сконцентрировалась и вызывала из памяти защиту. Всплеск энергии создал потоки разреженного воздуха. Мой щит, переливающийся, как нутро раковины, овитый железной змеёй. Живой трепет, если не знать, что вообразила я его лет в десять и щитом мне служила пуговица. Я молилась, чтобы знакомство учителя с напарником прошло мирно. Пусть профессор давно не практиковался, но его ненависть к Воплощённым не испарилась. Вряд ли он отдал за грог мастерство. Я этому демиургу не соперник, хотя бы потому, что не смогла отбросить щенячье восхищение ученика перед всезнающим наставником.

Я поняла, что уже долго стою со стеклянной улыбкой, потому что свело скулы. Хотела вернуться к машине и постучать в стекло, но Поль уже успел подойти. Улыбался он, совсем не так, как я недавно: обаятельно и тепло как мудрый Гудвин, но намеренно забыл надеть перчатки, а дужка очков торчала из кармана. Даже если бы зеленые листья и ветки не пробивались из рукавов, Начальное слово отражалось в расширенных зрачках. Шем воплощающий. Осколок души, отданный голему демиургом. По доброй воле.

– Да, Поль, познакомься с Сергеем Глебовичем Коневым – сказала я. Натянутое оживление отдавалось стрекотом цикад в черепе и, конечно, не сработало. Профессор сорвался на крик.

– Я пригласил Вас, чтобы вы развоплотили появившуюся здесь Тварь. А Вы решили приволочь новую!

Обратись я в жука-скарабея и разложи перед ним подгнившие фрукты на подносе, отреагировал бы спокойнее?

Поль на слова ни говоря, навис над собеседником как крона, незаметно задвинул меня плечом. Вид голема всегда действовал на людей успокаивающе, хотя ничего пугающего в высокой и нескладной фигуре не нашел бы даже прохожий в темноте безлюдного проулка.

– Больной Энкидовым Синдромом здесь не поможет, – c досадой сказал Профессор.

– Успокойтесь, давайте поговорим, мы ведь уже приехали – ответила я. игнорируя, что меня назвали психом, и прикусила язык. Не нужно обострять. Встреча так хорошо прошла. Никто никого не убил. Пока что.

– Я вижу, что Вы ещё не забыли мои научные изыскания.

– Кладу Ваши статьи перед сном под подушку. Поклонников у Вас теперь немного, а сущность необходимо изолировать от людей – сказала я. Вместе с тем направляя установку – «делай, что велено». Главное – доказать себе, что мои аргументы сомнут чужую убеждённость легко, как лист невинной бумаги.

– Идёмте! – сдался Конев. – Голема своего захватите, вижу, что всё равно увяжется.

Поль смиренно вздохнул и протянул ладонь в пульсирующих алых прожилках. Я ухватилась, стараясь не сминать пробивающиеся клейкие листочки. Я шутила, что его приняли бы за своего фэйри из Ирландских легенд, если бы обитатели Страны под Холмами носили вязанные крючком кардиганы и кожаные куртки из секонда, конечно.

Мы прошли через просторный вестибюль, где концентрированный запах растительного масла и растворителя, кажется, смывали отбеливателем. Китовым остовом в центре поблёскивала стойка с мобильником на подставке. Жались к стенам разноцветные пуфы. По лучу коридора, свернули налево, и Конев вытащил ключ за ухом как фокусник и открыл пошарпанную дверь с лаконичным «Завхоз» на табличке. Я придержала дверь, чтобы не захлопнулась. Подозрения, что Глеб Сергеевич не допущен к преподаванию подтвердились. Доказательство жалило. Я села на потёртый кожаный диван и потянула за собой Поля, заставила сесть.

Чугунная буржуйка в углу раскалилась не хуже парового котла. Казалось, что каморку снаружи нагревал маньяк-пожарный, заскучал в антиутопии. Бедняжка Брэдбери. Я стянула куртку, вытащила из кармана телефон и положила верхнюю одежду на хлипкую этажерку. В карманах звенела мелочь, и постукивали глиняные амулеты. Мебель, к её чести, пошатнулась, но устояла. Поль на предложение снять кожанку, поморщился и застегнул молнию до подбородка. Профессор записал наши имена в журнал прибытия. А я мысленно дала себе подзатыльник. Зачем было называть Поля настоящим. Истинное имя дает власть искажать память. Простейший прием! х Коневу на этот телепатический трюк способностей бы не хватило. Не надо подпитывать паранойю.

– Вы не хотите этого делать, Глеб Сергеевич. – Предупредила я, когда Конев отложил ручку и собирался бросить на текст щепотку печной золы.

Поль сделал вид, что происходящее его вовсе не касается, даже головы не поднял.

– Не примите мой жест за недоверие, Яночка, – Конев картинно поднял руки.– хотел быть уверен, в невиновности сущности… Вашего напарника. Старые привычки тяжело побороть. Вы, разумеется, понимаете, что из преподавателей меня попросили? Оставили здесь банки с краской и мольберты пересчитывать.

– Конечно. И нам хотелось бы знать, что Вы натворили. О Демиургах теперь знает весь педагогический состав Интерната и сторожевой кабыздох в будке? – Поль вмешался в разговор раньше, чем я успела ответить. Говорил он негромко, почти ласково, но я испугалась, что профессор встретит второй инфаркт.

– Нет. Я попытался сообщить родителям девочек, что нужно увести детей… понял, что сущность воплотили… – Конев замолчал на полуслове, Дышал он тяжело – Не знаю, какой легендой вас снабдили, но можете её сохранить.

– Если Вы настаиваете… – пробормотала я. Хотя в часть наших новых биографий профессора собиралась посвятить.

– Да. Сейчас в Интернате ремонт. Остались только дети, которые не уезжают на каникулы домой, а присматривают за ними две престарелые преподавательницы. Конев иронию в словах предпочел не замечать. Оно и к лучшему.

– Я за стремянкой? – Полувопросительно раздалось из приоткрывшейся двери. Я чуть не подскочила. В проеме показалась высокая, чуть ниже голема, женщина лет тридцати

– Конечно, Долорес – откликнулся профессор.

– Долли! Эти господа приехали писать статью о нашем выпускнике. Вы, разумеется, не в курсе, Долли, но Иван Моисеевич Талев – прославивший нашу область художник. – Врал Конев играючи. Мне бы так.

Вблизи Долорес выглядела как спортсменка с жизнерадостного советского плаката: бронзовая от загара кожа и спортивное тело, широкие скулы, россыпь веснушек на носу и щеках. Рукопожатие у Долорес было как у каменного гостя. Я любовалась и не завидовала красоте. Как не завидовала бы яхте или белокаменной крепости. Женщина подхватила подпирающую стену стремянку, скрылась. Забыла, как раздражала манера профессора считать, что человек без двух высших образований, заслуживает печального снисхождения и цоканья языком. Причём одно непременно должно быть связано с Практической Инкарнацией. Остро захотелось догнать Долорес и извиниться за преподавательский снобизм.

– Уборщица, – пояснил профессор. – И стены красит… большинство комнат сейчас свободны. Убеждать вы ещё не разучились? Сможете доказать директору, что катран пера заслуживает ночевать с комфортом и уладить формальности? Ангелина жила в восьмой комнате, с кем дружила…

– Глеб Сергеевич, Вы бы очень помогли, если бы записали имена и номера телефонов тех, кто сейчас находится в интернате. Отметьте тех, кого считали одаренными. Наверняка ведь способности к воплощению, инкарнации, если пользоваться Вашими терминами, были не только у жертвы.

Профессор кивнул. Записал сведения размашистым, но читаемым почерком.

– Описал я всех, но поверьте, что никто, кроме Ангелины, не смог бы соткать из воображения тварь и продержать её достаточно долго в материальной форме… – Я посмотрела на него с сомнением. – Верьте мне! – сказал профессор с вызовом. – Отправь молодёжь в дышащий древностью замок, а они скрежета цепей не услышат! Зачем тренировать воображение, если нейросеть нарисует образ по простейшей команде? Скептики и материалисты с беднейшей фантазией! Где впечатлительные тургеневские барышни – заключены в романах, которых никто теперь не читает. «Гелечка, вы рассеянны, а желаете создавать чудовищ, пусть и двуногих!», – Не раз говорил я по вечерам, когда мы занимались в библиотеке. Она только спорила и закатывала глаза. «Изучайте замещение, учитесь сосредоточенности, иначе рассеянность сделает из Вас посредственность!» – предупреждал я. «Буду нормальной»– отвечала. Она всегда дерзила что-то, и мне так и не удалось её склонить на сторону разума…

– А разумным вы считаете остановиться на прикладном воплощении, не сметь думать вдыхать жизнь в глупые иллюзии – припомнила я его коронный ответ во время пикировок со студентами. Глеб Сергеевич цокнул языком.

– Я понимаю, что современным демиургам бесполезно объяснять опасность… так заманчиво, создать оттиск  разума и считать, что похвалы, которые он произносит – ЕГО мысли. Считать, что у Твари они есть. Не замечать её самоповторы, акцентуации, а затем и на прямую агрессию, в ответ на желание Демиурга покинуть сущность. Замкнутые, инертные личности принимают это нежелание за привязанность…

– А Демиург, конечно, не может вложить в сущность каплю привязанности? По Вашей логике, Глеб Сергеевич, человек способен только чудовищ плодить. Не Демиург, а Властелин Ничего и архизлодей из сказок

– Похожа я на великое Зло с перепончатыми крылышками? – со смешком спросила я Поля, оборачиваясь и втягивая напарника в спор, Зря, но меня уже несло.

– Нет, – согласился профессор. – Зло не Демиург

– Аллилуйя, – весело воскликнула я. – Поль, превращение в стаю летучих мышей подождёт.

– Демиурга, конечно, нельзя назвать злом, – серьёзно повторил профессор, – однако не следует забывать, что на созданные Демиургом фантомы и сущности редко уникальны. Как пласты породы них накладываются представление наших предков о героях преданий. Пусть Демиург создал бы живого зефирного единорога. Как скоро Тварь вспомнила бы, что по одной из версий легенд протыкает рогом девственницу и поскакала бы исполнять своё предназначение, подпитавшись душой вообразившего миф бездарного студента?

 Вряд ли он найдёт девственницу. – Глупо подумала я, но промолчала. Весёлость схлынула, уши горели, и я радовалась, отросшим с последней стрижки волосам.

– Возможно, – задумчиво протянул профессор, но возразить факту, что Ангелина лишилась души, Вы, Яночка, не сможете и скоро в нём убедитесь.

Я кивнула. Если я не верила бы профессору, то не тащилась бы в интернат. Осталась бы дома.  Пила бы кофе с мятным мороженым, смотрела «Твин Пикс».

Не знаю, сколько бы продолжался спор, но в кабинет беззвучно вошёл худющий кот с редкой серой шерстью в розовых проплешинах, поводил злобными совиными глазами вдруг запрыгнул на колени к Полю, и замурлыкал, то пряча, то выпуская когти.

– Это Всеволод, – сказал профессор, передавая мне вырванный лист. – Лекой. Оборотень, но не фамильяр, как я понимаю. Нечисть в человеческом обличье не почуял. Позор. – Я подумала, что имя Крампус подошло бы этому коту намного лучше. Злой рождественский дух. Только без копыт. Поль заглаживал кота до состояния близкого к нирване. – Хозяйку ищет. Немудрая Долорес это недоразумение притащила и подкармливает.

Кот вздохнул и повернулся другим боком. Принимал ласку оборотень минут пять, а затем удалился, даже звука шагов не оставил вместо визитки.

Я покосилась на Поля. Выглядел он расслабленнее. Человек, а не набросок острых углов и линий, и подумала о питомце Долорес с невыразимой благодарностью.

– Пойдёмте! – профессор покопался на заваленной полке и вытащил два ключа из обувной коробки. Один от отведенной нам комнаты, другой от спальни жертвы. Безопасность этого места могла соперничать с Хогвартсом.

Мы перешли в соседний корпус. Вестибюль напоминал первый, разве что здесь обитало больше цветов, и не витал густой запах краски. На стойке стояло кашпо из которого свисали плетьми побеги плюща.

– Ужин Вы уже пропустили, – сказал профессор. – Преподаватели предпочитают кафе. Работает до девяти. Кофе неплохой, извиняет даже чрезмерную общительность официанток, абсолютно невыносимых. Мы вышли в коридор. Цветы его не захватили, но на уровне глаз висели репродукции картин. Большинство совершенно недетского содержания: Босх, Брейгель, Врубель. Визуальное пособие – «Как впасть в экзистенциальный кризис, отправляясь спать». Профессор остановился у четвёртой двери слева.

– Располагайтесь, – произнёс он, стоило нам войти. – Кыш!

Сначала я удивилась противоположным указаниям, но затем увидела, что кот пробежал зигзагом под ногами профессора и смог оказаться в спальне раньше нас. Окна с удобным подоконником для кошачьих никто не предусмотрел, и Всевлод выбрал кровать поближе к батарее.

– Потравить бы тебя… – пригрозил Конев и смолк. Жила Ангелина в стандартной детской: Две кровати, два компьютерных стола, икеевские тумбы на колесиках и настольные лампы. За шторой спряталась дверь в крошечную ванную.

Я не могла понять, что меня настораживает. Бродила едва касаясь мебели как ветряных колокольчиков. Я отвратительно считываю следы сознания на неживых объектах. Не могу представить и поверить, что лампа Маяковского могла поведать о последних минутах перед смертью поэта, иначе, почему этот больной светильник ещё не «делает стихи»?

Видимо, я надолго выпала из реальности. Поль отвлёкся от кота и подошёл, чтобы не нервировать напарника, я удивилась вслух:

– Необитаемая комната. Думаешь, девочка раздала свои вещи сама?

– Проси у друга в долг, пока не оставишь одни стены?

– Воспитанницы интерната не могут превращать спальни в хаос, а если бы могли… – пожаловался профессор пустоте,– Впрочем, Ангелина была девочка прилежная.

Нет, послушные дети тоже проявляют индивидуальность. Нужно искать, но профессор не собирался уходить, а проводить обыск при постороннем не хотелось, Я зевнула.

– Ужасно скучала по нашим беседам, Может, покажете мне мою ссыльную келью, заодно и поговорим? Наедине

– Вы устали. Дорога утомляет. Мы можем отложить любые разговоры до утра, – сказал профессор, но заговорил, когда мы вышли в коридор, и Конев отдал мне ключи.

– Яночка, а ведь я, призна́юсь, был ужасно расстроен, – произнёс профессор, – когда узнал, что по пути преподавания Вы так и не пошли. Да, не каждый сможет выдержать наш темп жизни. Переезжать, разыскивать детей с искрой воображения в обычных школах и учить их практически тайно, среди библиотечных картотек, после часов пустой общеобразовательной чепухи. Кажется, что мы живём во времена средневекового упадка, вынуждены распространять знание никем не узнанные, или подвергнемся анафеме. Это пугает, но неужели в Вашей душе угас научный азарт? Как мы уже говорили, фантазии и веры в людях осталось мало. Жертвы неудачных воплощений не должны быть будничным событием. Чем же Вы заняты в своей повседневности, Яночка?– металлический щелчок замка и дверь открылась.

– Я называю себя фольклористом, – ответила я. – Разъезжаем с напарником по городам и собираем мифы, развеиваем их… переубеждаем. Высмеиваем. Вы знаете, Глеб Сергеевич, сколько нематериальных воплощений появилось в пандемию? Массовая вера в чипирование. Я пыталась консультироваться с вирусологами, писала статьи на форумах… занимательно, но бесполезняк. Зато мемы неплохо помогли, которые от отчаяния делала и выкладывала. Неловко верить, когда над тобой ржут. Против фанатиков-антипрививочников не сработало, но им и фантомные чипы не грозили.

Спальня была точной копией первой, но в молочных тонах. Пахло лавандовым мылом. За узким окном – бор в подтёках сумерек.

– Очень жаль, – сказал профессор.

– Почему? – без интереса спросила я и повернула оконную ручку для проветривания.

Прохладный поток воздуха принёс сосновый дух. Я зашла в ванную, чтобы плеснуть водой в лицо. Весной и летом я становилась абсолютным жаворонком, и ближе к девяти я уже засыпала.

Но сон слетел. От чужого присутствия слабо потрескивал воздух. Кто-то здесь соприкасался с амулетами. Недавно. Я одёрнула душевую занавеску. Поджав ноги, в ванне сидела Долорес. Швейной иглой она корябала запястье и рисовала знак удержания души на куске белой глины. Там же валялась пластиковая упаковка. – похоже, женщина не нашла материала лучше, чем самозастывающая глина для лепки. Я сдержала нервный смех, одними жестами велела ей остановиться, отдать мне «инвентарь», открыла кран и отдала текучей воде накопленную веру.

Пальцы жгло, будто крапивные рубашки плела до рассвета. Я вытерла руки бумажным полотенцем и вышла, пряча руки в карманы худи.

– Извините, Глеб Сергеевич, задержалась, поправляла макияж. Можете соврать, что я обалденно выгляжу.

Если у профессора и были подозрения, то они должны были сместиться к вечным вопросам неуважительной молодёжи

– Яночка, – нашёлся он, – Вы выглядите замечательно. Возвращаясь к теме прерванного разговора…  действительно, жаль. Вы искореняете веру обывателей в неосознаваемое. Инкарнация, если проведена бездорем или невежественным идиотом приводит к ужасным последствиям, а существа Дальнего берега. Я искренне огорчен, что наука, возможно, никогда, не подчинит парадоксальное явление, сбывшуюся грёзу, плоды, рождённые коллективным бессознательным. Факт воплощения показывает и силу человеческого воображения. Если познания человека о воплощении ограничатся экспериментами с плацебо, научный мир лишится возможностей, которые не сумеет осознать.