Бремя Сияния

– Отдай. – Он стоял в двух шагах. Его тишина была страшнее крика. В ней чувствовалась стальная воля, готовая сломать любое сопротивление. Физически или магически – неважно.

Отчаяние смешалось с паникой. Она поняла, что сопротивляться бесполезно. Слезы наворачивались на глаза. Дрожащими пальцами она полезла под ворот рубашки, нащупала шнурок. Развязала. Вытащила маленький, потертый мешочек из выцветшей кожи, туго набитый колючим содержимым. Он казался таким жалким и беспомощным в ее тонкой руке. Она протянула его ему, словно отдавая свое сердце.

Кай взял мешочек. Его пальцы сжали грубую кожу. Он не сразу посмотрел на него. Его взгляд был прикован к ней.

Прошла секунда. Две. Ничего. Элира стояла, сжавшись, ожидая… Чего? Удара? Заклинания?

Потом она почувствовала. Глубоко внутри, под слоем привычной слабости и страха, что-то дрогнуло. Словно пробка была выдернута из бутылки. Тепло. Легкое, золотистое тепло начало подниматься из самой сердцевины ее существа. Оно разлилось по жилам, по мышцам, по коже.

Сначала это было едва заметно. Легкое свечение из-под тонкой ткани рубашки на груди, там, где раньше лежал мешочек. Как будто под кожей зажглась крошечная лампадка. Потом свет усилился. Заструился мягкими, волнующимися волнами, пробиваясь сквозь ткань. Он не был ослепительным, но в полумраке кабинета он был явным. Золотисто-янтарным, чистым, как первый луч солнца после грозы. Он залил ее грудь, шею, начал распространяться по ключицам, по плечам. Кожа на руках, тонкая и прозрачная, начала светиться изнутри мягким сиянием, проступая голубоватыми прожилками, как карта неведомой энергии. Даже ее лицо, бледное и испуганное, озарилось изнутри этим теплым светом, делая огромные глаза еще более бездонными, а слезы на ресницах – сверкающими каплями.

Элира застыла. Она чувствовала этот свет. Чувствовала его силу, его жизнь. Вместе с ним она почувствовала давно забытый приток сил.

Кайлор Вейн наблюдал. Молча. Неподвижно. Его каменное лицо не выражало ни страха, ни гнева. Лишь абсолютную, леденящую концентрацию ученого перед уникальным феноменом. Его серые глаза сканировали каждый сантиметр ее светящейся кожи, фиксируя интенсивность, цвет, распространение.

– Так… – прошептал он наконец, и в его голосе прозвучало нечто новое – не холод, а почти… благоговение перед открытием. Он поднес мешочек к носу, не глядя на него, его взгляд все еще был прикован к сиянию Элиры. Он осторожно вдохнул запах горечи и пыли. – Горькая полынь. Корень черного папоротника. Ночная фиалка. Ингибиторы. Подавители. – Он посмотрел на мешочек, потом снова на нее, на ее светящуюся грудь. – Ты сама собирала?

Элира стояла, залитая собственным светом, чувствуя себя абсолютно обнаженной, выставленной напоказ. Страх, гнев, отчаяние – все смешалось. Она видела в его глазах не злобу, а холодный, алчный научный восторг. Он видел в ней не человека, не врага, а источник. И это было невыносимее всего.

– Н-нет… – прошептала она, голос дрожал, свет на ее горле пульсировал в такт сердцебиению. – Мама… перед… – Она не смогла договорить. Картина всплыла перед глазами: дым, крики, кровь на камнях поместья, мать, судорожно сжимающая ее руку, шепчущая рецепт спасения сквозь хрип, проклиная людей в багровых мантиях. Ее свет, вероятно, вспыхнул ярче от нахлынувшей боли.

Кай наблюдал за этой вспышкой. За дрожью, за слезами, сверкающими на светящихся щеках. Он сделал шаг вперед, сокращая дистанцию. Его тень накрыла часть ее сияния.

– Зачем? – спросил он снова. Тот же вопрос. Но теперь он видел ответ. Он хотел услышать его от нее. Хотел увидеть, как эмоции влияют на свет.

Отчаяние переполнило Элиру. Оно вырвалось наружу, как гной из нарыва, вместе со словами, которые она копила годами в темноте страха и ненависти. Ее свет заколебался, заиграл более яркими бликами.

– Чтобы не светиться! Чтобы вы не нашли! Чтобы не убили как… как всех! – Она задыхалась, слезы текли по светящимся дорожкам на щеках. – Мы не нападали первыми! Никогда! Мы просто… жили! Светились… как сейчас! А вы придите с огнем и железом за нашим светом! – Она выкрикнула это, не думая о последствиях, глядя прямо в его ледяные, безжалостные глаза, отражающие ее собственное сияние.

Тишина в кабинете стала густой, как смола, нарушаемая только ее прерывистым дыханием и тихим, почти звенящим гудением ее собственного света. Кайлор Вейн не шелохнулся. Его лицо оставалось каменным. Лишь в глубине серых зрачков, отражающих золотистый призрак Люмина перед ним, что-то мелькнуло – не гнев, не опровержение. Что-то вроде… подтверждения известного факта? Или просто фиксация корреляции между ее эмоциональным выплеском и колебаниями света? Он медленно опустил мешочек на стол рядом с подносом, который она все еще сжимала как щит, ее светящиеся пальцы белели на костяшках.

– Ты не такая, – произнес он наконец, его голос был тихим, но резал тишину, заглушая легкое сияние. – Ты погасила свет. Добровольно. – Он посмотрел на мешочек, потом снова на нее, на ее сияющую фигуру, символ всего, что ненавидел Орден. – Это делает тебя уникальной. Интересной. – Он сделал паузу, его взгляд скользнул по ее светящейся коже. –Отдохни. Свет можешь оставить. Дверь не заперта.

Кайлор отдал ей мешочек. Элира быстро надела его и выбежала из кабинета. Она сказала. Сказала правду в лицо палачу. И он… не убил ее. Не потушил ее свет немедленно. Просто констатировал ее уникальность. Ее "интересность". Как редкий, светящийся в темноте экспонат.

Она бежала по коридору к своей синей комнате – к своей красивой клетке. Тепло дома, улыбка Коры, мягкая кровать – все это вдруг показалось страшной иллюзией, тонкой позолотой на железной клетке, внутри которой теперь горел живой, беззащитный огонь. Ее не убьют сегодня. Но ее будут изучать. Прикасаться. Искать в ней и в ее свете источник той странной силы. И она, истощенная, беззащитная, светящаяся, была полностью в его власти. Новая реальность оказалась пленом, где палач в домашнем халате держал в руках ключ от ее света и называл ее "интересной".

***

Дверь захлопнулась. Гулкий стук отозвался в внезапно оглушительной тишине кабинета. Кайлор Вейн не шелохнулся. Его взгляд был прикован к тому месту, где только что стояла она – сияющая, дрожащая, залитая слезами и собственным внутренним светом. В воздухе еще витал едва уловимый запах озона и… чего-то чистого, горного, незнакомого. Запах ее силы.

В его сознании, обычно кристально четком и холодном, бушевал вихрь данных, наблюдений, выводов:

Интенсивность свечения: высокая, нестабильная, коррелирует с эмоциональным состоянием. Источник: глубинный, биологический, вероятно, связан с магической сущностью на клеточном уровне. Подавление травяной смесью: эффективно, но варварски, разрушительно для носителя. Реакция на прикосновение: усиление потока энергии, симбиотический резонанс. Необходимы дополнительные эксперименты.

Но поверх этого привычного, методичного потока анализа, как трещина на льду, пробилась другая мысль. Неожиданная. Чуждая. Глупая.

Она… красивая.

Мысль пронеслась мгновенно, невольная, как вздох. Не "интересный образец". Не "уникальный феномен". Красивая. В этом сиянии, пробивающемся сквозь тонкую ткань, озаряющим ее бледную кожу изнутри янтарным теплом, делающем слезы на щеках сверкающими алмазами, а огромные глаза – бездонными озерами света… В этом было что-то… захватывающее. Непривычное. Живое в самом прямом, неметафорическом смысле. Контраст между этой внутренней чистотой, этим излучением жизни, и уродством мира, который он знал – миром грязи, крови и холодной магии – был ошеломляющим.

Он резко отвернулся к окну, к темному саду, будто пытаясь стряхнуть с себя это наваждение. Его пальцы сжали край стола, костяшки побелели. Красивая? Это слабость. Сентиментальность. Опасная иллюзия. Она – Люмин. Ресурс. Ключ к силе. Объект исследования. Ничего больше. Ее свет – это угроза, которую она сама же и подавляла годами из страха. Страха перед ним, перед Орденом, перед правдой, которую она только что выкрикнула: "Мы не нападали первыми!"

– Не нападали – хмыкнул Кай своему отражению в стекле – какая глупость.

Он вспомнил родителей. Их убили Люмены. Это просто беспощадные твари. Но в памяти снова всплыл образ: она. Сияющая. Дрожащая. Красивая в своем незащищенном, диком свете. И то чувство… то странное, щемящее чувство, когда его собственная магия крови вспыхнула от прикосновения к ней в переулке, не вязкой силой, а чистой, необузданной молнией. Сила, рожденная в точке соприкосновения льда и этого… этого живого пламени.

Он развернулся и ударил кулаком по столу. Она нужна для изучения. Для понимания источника их силы. Только для этого. Только.

Красивая? – эхом отозвалось в его сознании, но теперь это было уже не наблюдением, а уколом раздражения на самого себя. Он погасил эту мысль с той же жестокой эффективностью, с какой Орден гасил Люминов. Контроль. Всегда контроль. Он подошел к окну, спиной к двери, за которой скрылся ее трепещущий свет, и уставился в темноту сада, пытаясь вернуть в свои мысли привычный, ледяной порядок. Но образ сияющей Элиры, смешавший научный восторг с чем-то глубоко личным и запретным, упорно висел перед его внутренним взором, как послесвечение яркой вспышки в темной комнате.

Глава 6: Сила Прикосновения

Тишина синей комнаты давила, как вата. Элира лежала на спине, уставившись в темноту потолка, ощущая каждую прожилку усталости в своих костях. Работа у Коры была несложной – пыль, травы, помощь на кухне – но каждая задача превращалась в испытание. Слабость. Вечная, изматывающая слабость, пожиравшая ее изнутри, как ржавчина. И голова. Тупая, ноющая боль за глазами, знакомая спутница долгих лет, не отпускала ни на минуту.

Но хуже слабости и боли был стыд. Позорное предательство собственного тела.

Сегодня утром, когда она переставляла тяжелую фарфоровую вазу в гостиной, ее дрожащие руки едва не выпустили ее. И он появился. Как тень. Беззвучно.

– Неустойчиво.

Всего одно слово, произнесенное его металлическим голосом. И его рука – широкая и сильная – легла ей на запястье. Не чтобы поддержать вазу. Чтобы зафиксировать ее.

Элира замерла. Ледышка страха пронзила грудь. Но под кожей, там, где касались его пальцы, тут же побежало предательское тепло. Мурашки пробежали по всей руке, заставив ее дернуться. Она почувствовала, как ее кожа под тонкой рубашкой вспыхивает легким румянцем. Она ненавидела это тепло. Ненавидела дрожь, которая была не только от страха. Ненавидела свое тело за этот отклик на прикосновение палача.

Он смотрел ей в глаза. Его ледяные серые зрачки сузились, сканируя. Он видел. Видел ее стыд, ее ненависть к себе, ее немой вопль. Он чувствовал ее реакцию. И это знание, это холодное научное наблюдение, было невыносимее самой боли.

Он отпустил запястье так же внезапно, как взял. Ваза осталась цела. Элира осталась стоять, дрожа, чувствуя, как тепло медленно отступает, оставляя после себя леденящий холод и жгучую ненависть к себе. Как она могла? Как ее тело смело?

Кайлор ничего не сказал. Просто развернулся и ушел, оставив ее наедине с вазой, пылью и собственными мыслями. Она сглотнула ком в горле, сжимая тряпку так, что костяшки пальцев побелели. Каждое его прикосновение было вторжением. Насилием. Над ее телом и ее духом. И хуже всего было то, что часть ее – глупая, предательская, физическая часть – откликалась.

Весь день она избегала его. Пряталась в кладовой среди мешков с мукой и сушеными травами, когда слышала его шаги. Старалась быть невидимой. Но страх, что он снова найдет повод, что его пальцы снова коснутся ее кожи, висел над ней дамокловым мечом, усиливая дрожь в коленях и тошноту.

Вечером, вернувшись в свою комнату – эту красивую клетку с незабудками на окне – Элира наконец осталась одна. Она заперла дверь (щелчок засова был слабым утешением) и, дрожащими руками, полезла под ворот рубашки.

Мешочек. Ее последняя защита. Ее проклятое спасение.

Она вытащила его. Кожа, выцветшая и потертая, казалась такой хрупкой. Она развязала шнурок и осторожно высыпала содержимое на ладонь.

Пыль. Почти вся смесь превратилась в мелкую, горько пахнущую пыль. Среди крошечных серо-зеленых осколков угадывались лишь жалкие обломки стеблей полыни, крохотный обломок черного, как уголь, корня папоротника и пара сморщенных лепестков ночной фиалки, потерявших весь цвет и аромат. Остальное – труха.

Элира замерла, глядя на жалкую кучку на своей ладони. Последние крохи. Их хватит, может, на один день. А потом… Потом свет. Яркий, неконтролируемый, видимый за версту. Маяк для любого инквизитора в городе. Маяк для него.

Отчаяние, острое и горькое, хлынуло волной. Ее пальцы сжались, рассыпая драгоценную труху по полу. Она не стала подбирать. Что толку? Слезы, горячие и бессильные, потекли по щекам. Она села на кровать, уткнувшись лицом в руки. Тело начало светиться. Сначала слабо, как отблеск луны на воде под рубашкой. Потом ярче. Мягкое, золотисто-янтарное сияние стало пробиваться сквозь ткань, озаряя ее руки изнутри, проступая голубоватыми картами вен на тонкой коже предплечий. Она чувствовала прилив сил – слабый, но заметный после вечной слабости. И это было ужасно. Эта сила была ее смертным приговором. Ее обнажением.

Она не могла так выйти. Не могла позволить Коре, а тем более ему, увидеть ее светящейся, как та… та вещь из клетки у Пыточного Блока. Она забилась в угол кровати, прижав колени к груди, стараясь прикрыть свет руками, как будто это могло помочь. В этот миг она ненавидела свою суть. Свет пульсировал в такт ее бешеному сердцебиению, отражаясь в слезах. Она сидела так, не зная, сколько времени прошло, погруженная в пучину страха и стыда.

Стук в дверь заставил ее вздрогнуть всем телом. Свет под рубашкой вспыхнул ярче.

– Элира? Милая? Ты не выходила ужинать… Все в порядке? – Голос Коры за дверью звучал мягко, с беспокойством.

Элира сглотнула, пытаясь найти голос. Он сорвался в хриплый шепот:

– Я… я не могу… Мне… плохо…

– Открывай, милая. Я зайду? – Настойчивость Коры была обволакивающей, но неотступной.

Элира метнула взгляд на дверь, потом на свои светящиеся руки. Бежать некуда. Спрятаться невозможно. Она медленно, как в кошмаре, сползла с кровати и подошла к двери. Разблокировала засов. Открыла ровно настолько, чтобы высунуть бледное, заплаканное лицо, стараясь спрятать светящуюся шею и руки за дверным косяком. В глазах Коры не было удивления от ее внешнего вида. Сразу стало понятно, Кайлор все же поведал, кто такая Элира на самом деле.

– Ох, милая! – Кора ахнула, увидев ее состояние. – Да ты вся дрожишь! Подожди, я сейчас…

Но Элира уже видела. За спиной Коры, в тени коридора, стояла высокая, знакомая фигура. Кайлор Вейн. Его ледяные глаза уже были прикованы к щели двери, к тому месту, где пробивался ее свет. Кора обернулась, увидев направление ее взгляда.

– Господин Кайлор! Я как раз… Девчонка не в себе. Светится вся, плачет …

Кай сделал шаг вперед. Его взгляд скользнул с лица Коры на Элиру, скрючившуюся за дверью. Он видел слезы. Видел панику в огромных глазах. И, конечно, видел свет, который она так отчаянно пыталась скрыть.

– Уйди, Кора, – произнес он ровно. – Я разберусь.

Кора кивнула, бросив Элире последний сочувствующий взгляд, и засеменила прочь. Элира хотела захлопнуть дверь, но было поздно. Кайлор уперся ладонью в дерево и плавно, неумолимо вошел в комнату. Дверь закрылась за ним с тихим, но зловещим щелчком. Он заполнил собой маленькое пространство. Запах его дорогого сукна, холодного металла и скрытой силы смешался с запахом ее слез и горькой пылью рассыпавшихся трав.

Он окинул ее взглядом с головы до ног. Его сканирующие серые глаза отмечали каждую деталь: слезы, дрожь, свет, пробивающийся сквозь ткань рубашки на груди, руках, даже сквозь тонкую ткань штанин на коленях. Взгляд был бесстрастным, аналитическим, но Элира чувствовала его интенсивность, как физическое давление.

– Травы, – сказала она, не в силах выдержать этот взгляд. Голос сорвался, предательски дрогнул. – Окончательно рассыпались. В труху. – Она показала на жалкие крохи на полу у кровати. – Я… я не могу… остановить свет. – Последние слова прозвучали как признание в самом страшном преступлении.

Казалось, он не смотрит на травы. Он смотрел на нее. На ее сияние. В его глазах горел тот самый жадный, аналитический огонь, который она видела в кабинете. Он сделал шаг ближе. Элира вжалась в стену, свет на ее груди вспыхнул ярче от страха.

– Ты… – начала она, но он перебил ее. Резко. С неожиданным, металлическим отзвуком раздражения в голосе, которого она раньше не слышала.

– Не светись как маяк! – Он почти прошипел эти слова. Его пальцы сжались в кулаки на мгновение. – В этом квартале полно глаз. И ушей.

Он резко развернулся и вышел из комнаты так же внезапно, как вошел. Элира осталась стоять, ошеломленная, прижав руки к светящейся груди, не понимая. Что это было? Угроза? Предупреждение? Почему он звучал… раздраженно?

Шаги вернулись быстрее, чем она ожидала. Он снова вошел, и в его руке был небольшой, но плотно набитый мешочек из небеленого холста. Он бросил его к ее ногам на ковер. Мешочек мягко шлепнулся, издавая шелест сухих листьев и стеблей.

– Полынь. Папоротник. Фиалка. – Он произнес названия трав с холодной точностью, как перечисляя ингредиенты яда. – Смешай сама. Пропорции знаешь. – Он бросил на нее еще один пронзительный взгляд. – Гаси свет. Быстро. И приходи ужинать. Кора волнуется.

Не дожидаясь ответа, он снова вышел, на этот раз закрыв дверь плотнее. Элира услышала его удаляющиеся шаги.

Она медленно опустилась на колени перед мешочком. Ее свет все еще пульсировал, но теперь в нем смешались страх, недоумение и жгучий стыд. Она потрогала холст. Он был грубым, но внутри чувствовался объем трав. Настоящих трав. Достаточных на… она не знала на сколько. Месяц? Больше?

Он дал ей свой запас. Зачем? Чтобы она не светилась "как маяк"? Потому что ее свет привлекал внимание и мешал? Или… или потому что он не хотел, чтобы ее свет видел кто-то еще? Чтобы она оставалась его уникальной загадкой?

Элира схватила мешочек и прижала его к светящейся груди. Прохладная тяжесть трав сквозь холст была обещанием облегчения, возвращения к привычной, хоть и мучительной, слабости и невидимости. Но это было облегчение пленника, получившего отсрочку от казни от руки палача. И этот палач, давший ей яд как лекарство, только что выглядел… раздраженным. Почти… обеспокоенным. Ее свечением.

Она развязала холщовый мешочек и глубоко вдохнула знакомый горький запах. Спасение. И новый виток плена. Слезы снова потекли по ее щекам, смешиваясь с теплым сиянием ее кожи, которое скоро снова погаснет, задушенное горькой смесью из рук самого опасного человека в ее жизни.

***

Едва переступив порог ее комнаты, его атаковал свет.

Не просто свечение ресурса, как в клетках Пыточного Блока. Это было излучение. Теплое, живое, пульсирующее золотисто-янтарными волнами под тонкой тканью ее рубашки. Оно заливало ее худые руки, шею, лицо, делая слезы на щеках не жалкими каплями, а сверкающими алмазами. Оно отражалось в огромных, полных ужаса и стыда глазах, превращая их в бездонные озера света. Оно наполняло маленькую комнату запахом чего-то чистого, горного, чуждого его миру крови и железа – озоном ее силы.

И это было… прекрасно.

Мысль ударила, как нож под ребра. Не "интересно". Не "уникально". Прекрасно. Словно кто-то зажег факел внутри гниющей плоти мира, и этот факел оказался ею. Его пленницей. Его загадкой. Его врагом.

Злость вспыхнула мгновенно, белая и яростная. Не на нее. На себя. На эту предательскую, слабую, глупую мысль. Она Люмин! – пронеслось в голове, как мантра, как клятва. – Ресурс. Угроза. Объект изучения. Такой же свет убили моих родителей!

Но его взгляд, словно прикованный магнитом, не отрывался от сияющей фигуры, прижавшейся к стене. От линий ее светящейся ключицы, от трепета света на ее тонкой шее, от дрожи, которая делала сияние живым, пульсирующим. Он видел ее стыд, ее ненависть к себе (к этому предательскому свету? К его прикосновениям?), и это лишь добавляло масла в огонь его собственного смятения. Почему это трогало его? Почему это вызывало не холодную ярость мстителя, а это… это щемящее, запретное ощущение?

Она заговорила – о травах, о трухе, о невозможности погасить свет. Ее голос, хриплый от слез, резанул по нервам. Он должен был действовать. Взять контроль. Изучить этот всплеск. Но его собственные нервы были натянуты как струны. Он чувствовал остаточное эхо той чудовищной силы из переулка, дремавшее в жилах, и оно отзывалось на ее сияние низким, опасным гулом. Прикоснуться к ней сейчас… что это вызовет? Взрыв? Или что-то еще более неконтролируемое?

– Не светится как маяк!

Слова вырвались сами, резко, с непривычной хрипотцой раздражения. Он почти не узнал свой голос. Это была злость на нее – за этот невыносимый свет, за эту красоту-провокацию, за то, что она заставила его чувствовать это. За то, что она поставила его в положение, где он, Кайлор Вейн, Старший Инквизитор, почувствовал… слабость. Неуверенность. Желание не изучать, а… отступить.

Он увидел, как она вздрогнула от его тона, как свет вспыхнул ярче – от страха? От его слов? От близости? Этот свет кричал о ней на весь дом, на весь квартал. Он привлекал внимание. Ставил под угрозу его контроль над ситуацией. Ставил под угрозу ее как его уникальный образец. Мысль о том, что кто-то другой может увидеть ее такой – сияющей, уязвимой, прекрасной – вызвала внезапный, острый укол чего-то… ревнивого? Нет. Просто собственнического. Только он должен видеть. Только он должен знать. Только он должен иметь.

Ему нужно было убрать этот свет. Немедленно. Вернуть ее в состояние контролируемой слабости. Вернуть себе контроль над собой.

Он развернулся и вышел. Не как хозяин, покидающий комнату слуги. Как солдат, отступающий под огнем. Шаги по коридору к его кабинету были быстрыми, резкими. Он знал, где лежит запас. Он собирал похожие травы для исследования. Он схватил холщовый мешок, грубо набитый горькой смесью – символом ее страданий и его власти над ее сущностью.

Возвращение в ее комнату было еще более невыносимым. Свет все еще лился из нее, омывая скромную обстановку теплым сиянием. Он не мог смотреть на ее лицо. На слезы. На вопрос в глазах. Его пальцы сжали мешочек так, что сухие стебли хрустнули внутри.

– Полынь. Папоротник. Фиалка.

Слова – сухие, технические, как в отчете. Маскировка. Прикрытие для бегства. Он бросил мешочек к ее ногам. Жест был небрежным, почти грубым, чтобы скрыть дрожь в руке, которую он едва сдерживал.

– Смешай сама. Пропорции знаешь. Гаси свет. Быстро. – Последняя фраза как приказ, кнут. – И приходи ужинать. Кора волнуется – слабая попытка вернуть все в рамки нормальности этого абсурдного домашнего плена. Упоминание Коры – щит, чтобы не смотреть ей в глаза.

И он ушел быстро, захлопнув дверь плотнее, чем нужно. Опираясь на холодную древесину снаружи на мгновение, пытаясь заглушить гул в ушах и бешеный стук сердца, который отдавался в висках. Он чувствовал запах озона от ее силы, смешанный с горькой пылью трав, и ненавидел себя за это. Ненавидел ее за то, что она заставила его бежать. За то, что она была… красивой в своем сиянии. За то, что этот погасший свет оказался единственным, что смогло по-настоящему ослепить Кайлора Вейна.

Он оттолкнулся от двери и зашагал прочь, в темноту коридора, пытаясь загнать хаос чувств и мыслей обратно в ледяную клетку контроля. Но трещина была сделана. И он знал, что свет из синей комнаты, даже погашенный его травами, теперь будет гореть у него внутри. Навязчиво. Невыносимо. Прекрасно.

Глава 7: Тактильные Эксперименты

Туман за окном кабинета Кайлора Вейна был густым, как похоронный саван. Внутри же царила тишина, нарушаемая лишь потрескиванием поленьев в камине и скрипом его пера по пергаменту. Перед ним лежал новый, толстый фолиант с черной кожей обложки. На титульном листе – ни названия, ни имени. Только стилизованный символ переплетенных линий, похожих на капилляры и лучи света. Его личный журнал наблюдений. Объект наблюдения: Элира.

*Запись 1: День седьмой содержания. Объект адаптируется к бытовым условиям под наблюдением Коры. Физическое состояние стабильно-истощенное. Свет подавлен смесью (состав: горькая полынь 60%, корень черного папоротника 30%, лепестки ночной фиалки 10% – эффективность подтверждена). Первый контакт в переулке показал аномальный приток силы. Необходима систематизация.

Он отложил перо. Систематизация требовала повторения. Контролируемого повторения. Его пальцы непроизвольно сжались, вспоминая тот шквал чистой мощи, что хлынул в него при захвате ее руки. Сила, не требующая жертв, не вязкая, как его собственная магия крови, а легкая, ясная, как горный ветер. И при этом – разрушительная.