Хрущевка княжны Соколовской #2

О причинах неудач, постигающих все дела, к которым прикладывал руку отец, я не могла судить по газетным материалам. Вот бы как-нибудь узнать, почему закрылась и красильная мастерская, и древесная? И галерею бы навестить, о которой говорилось в одном из выпусков.

Как же много всего.

Я уснула прямо в кресле, утомленная ворохом мыслей, и через несколько часов вскочила с него под мерзкий звон будильника. Повела затекшими от неудобной позы плечами, чувствуя, что глаза слипаются. И решила, что уж одну пробежку могу и пропустить.

Преодолевая сильнейшее внутреннее сопротивление, упала на диван и закрыла глаза. Но сон не шел. То думалось, какая я безответственная, то в памяти всплывали детали истории, которую узнала вчера.

Пятьсот тысяч, которые отец Марго взял, когда ей было тринадцать лет. Сейчас мне двадцать два, то есть прошло примерно девять лет. И долг вырос до двух миллионов. Это сколько процентов годовых? Около сорока? Очень много, это законно вообще?

Надо все-таки забрать копию договора и тех документов, которые мне показывал Яринский вчера. И чего сразу не догадалась? Теперь придется тащиться в его контору самой.

И еще – узнать бы про те предприятия. Как жаль, что нет интернета. А ходить по архивам – то еще удовольствие. Да и не пустят меня.

Если подумать, в старых газетах наверняка должна быть информация, но не сидеть же днями напролет в библиотеке, пролистывая старые подшивки и позабыв обо всех остальных делах.

Не удалось даже задремать, так что я перестала жмуриться и осматривала комнату, особенно ни на чем не заостряя внимания. Когда взгляд споткнулся о визитку журналистки, которую я решила не выбрасывать, в голове начал постепенно созревать план. Он окончательно сформировался к тому моменту, когда я тряслась в автобусе, но его осуществление придется отложить до ближайших выходных.

Чтобы получить документы, мне пришлось на два часа раньше уйти с работы. Я даже пожертвовала обедом, чтобы успеть закончить все дела в срок, и приятно удивилась, когда Юлия Петровна сама принесла мне одноразовый пластиковый контейнер с гречкой и куриной котлетой.

– Кушайте, дорогая, – она почти материнским жестом провела по моим волосам.

Уйти мне позволили, и я направилась по адресу, который мне любезно подсказал Тарковский. Когда я спросила у него о Яринском, князь как будто оживился. Я ожидала, что он скажет что-то вроде «о, вы наконец взялись за ум и прекратили детские капризы», но он промолчал. Лишь сухо назвал дом и улицу, где находилась фирма, выдающая деньги в долг, и поспешно вернулся к работе.

В половине шестого я стояла перед красивым зданием старой застройки, расположенным почти в самом центре города, совсем недалеко от главного корпуса университета.

Аккуратные вывески, не нарушающие приятной бежевой гаммы фасада, выполненного в псевдоэллинском стиле, указывали, что здесь располагалась не только фирма Яринского, но и еще несколько организаций, которые, судя по пафосным названиям, работали только с крупными и влиятельными клиентами.

Заходить в такое учреждение в простой одежде оказалось крайне неприятно: девушка за белой стойкой в просторном холле окинула меня удивленным взглядом, который, впрочем, быстро стал непроницаемым.

– Доброго дня, – я улыбнулась, стараясь отмахнуться от чувства подавленности, которое внушал высокий потолок, декоративные колонны и лепнина на стенах. – Я бы хотела…

– Маргарита Алексеевна, какой приятный сюрприз! – раздалось справа, и эхо подхватило дребезжащий старческий голос.

Обернувшись, я успела заметить, как Яринский шариком скатывается по ступеням большой лестницы, и прищурилась. Уж не Тарковский ли предупредил тебя о моем визите, старый ты развратник?

Глава 4

– Не ожидал, но крайне рад, – Яринский суетился, усаживая меня в кресло в просторном и до тошноты пафосном кабинете.

Я ожидала увидеть что-то роде бесконечного ряда столов, за которыми улыбчивые девушки предлагают людям кредиты, но контора Яринского оказалась классом повыше. Может, где-то и существовало отделение для простых смертных, но здесь явно принимали только элитных посетителей. Тех, с кого можно стрясти баснословные суммы.

Если бы покойному князю Соколовскому вздумалось взять здесь деньги взаймы сейчас, то его бы и на порог не пустили. И так для обнищавшей княжеской семьи было бы лучше. Но что сделано, то сделано.

– Не желаете ли чаю, кофе? – старик продолжал крутиться по кабинету, как юла, и даже крикнул секретаршу.

– Ничего не нужно, Константин Георгиевич, – отмахнулась я, понимая, что даже глоток воды в горло сейчас не полезет от нервов и отвращения. – Я к вам по делу.

– О, как любопытно, – судя по легкой усмешке, мои слова Яринский всерьез не воспринял. – И по какому же?

Он сел не в начальственное кресло, а напротив меня, и вложил круглые морщинистые руки на коленях. Наверное, он ожидал, что я пришла сообщить о согласии на брак. Я с трудом подавляла улыбку, представляя его разочарование.

– Я бы хотела получить копии всех договоров о займе, начиная с того, который был заключен с вами моим отцом, и заканчивая тем, который вы показывали мне вчера.

– Разумеется, конечно, – не выказав ни малейшего признака волнения, Яринский снова позвал секретаршу. Миловидная девушка, которая, судя по затаенной злобе во взгляде, уже устала бегать туда-обратно без результата, тем не менее услужливо улыбнулась.

Отдав ей распоряжение сделать копии документов, Яринский махнул рукой и юная блондинка скрылась за дверью.

Мы снова остались наедине, и только сейчас я поняла свою ошибку: надо было взять кого-нибудь с собой. Хотя бы сестер. Хотя бы Марину. Но теперь даже секретарша, судя по стуку каблуков, куда-то ушла, и мне оставалось надеяться только на порядочность Яринского. Отсутствующую у него напрочь, судя по алчному блеску в маленьких выцветших глазах.

Стараясь избавиться от нервозности, я встала и медленно пошла вдоль деревянных полок с книгами, судя по пыльным обложкам, ни разу не читанными и стоящими здесь для дополнительного пафоса. Мои действия вызвали у банкира только улыбку – он явно чувствовал себя хозяином положения. А у меня от неясной тревоги по коже бегали мурашки.

Предстояло продержаться без скандала до тех пор, пока не вернется секретарша. И к моменту ее прихода не оказаться скомпрометированной.

Я до сих пор так и не обратила внимания на местные правила, касающиеся чести девиц. Тот факт, что мне не возбранялось оставаться на кафедре наедине с тем же Тарковским, а сестры без зазрения совести пригласили в дом Андрея, наводил на мысль, что нравы в этом мире не так уж и строги. Но одно дело – тихая беседа, которая не стала достоянием общественности, другое – факт позора или порочной связи, известный другим людям. Что-то подсказывало мне, что если секретарша застанет меня в объятьях этого мерзкого старика, то отвертеться уже не получится.

Черт!

– Вы больше ничего не хотите мне сказать? – с намеком уточнил Яринский, наблюдая за мной со своего насеста. – Быть может, все-таки оставим формальности и вы примете мое предложение? Пока что оно для вас вполне выгодно.

Угрозу в тоне он отлично завуалировал, но я отчетливо расслышала это мягкое «пока что» – небрежное и скользнувшее в словах будто невзначай.

В груди нарастала злость от собственной глупости и беспомощности. Хотелось придушить засранца хоть собственными руками, и даже ветер покачивал тяжелые занавески, намекая, что он мне союзник, и будто подбивая на сумасбродный эксперимент, но нельзя. Надо думать о будущем, прежде всего – о будущем сестер.

– Поймите, Константин Георгиевич, – нарочито медленно начала я, отмеряя каждое слово неспешным шагом. – То решение, которое предлагаете вы, для меня непростое. Если бы дело шло обо мне одной, и если бы я не несла на себе бремя репутации рода, все могло бы решиться куда быстрее, – я могла бы задушить тебя и сбежать, но увы. Скажи спасибо, что счастье семьи для меня дороже мести.

Яринский с пониманием кивнул и тоже поднялся с кресла. Кажется, направление разговора его радовало.

– Я волнуюсь… – замявшись, я попыталась состроить гримасу неуверенности и раздумий. Судя по тому, что взгляд Яринского теплел, на него мой маленький спектакль производил нужное впечатление. – В первую очередь о том, как сложится судьба сестер. И о том, как мои решения повлияют на их репутацию. Смогу ли я устроить их судьбу достойно, если сама буду выглядеть в глазах общества как… Падшая женщина, продавшая свою фамилию?

Я отвернулась от банкира и коснулась глаз платочком, который предусмотрительно вынула из сумочки. Когда Яринский попытался приблизиться, медленно отошла в сторону окна, но встала в середине, так, чтобы он не смог зажать меня в угол.

– Ну что вы, дорогая. Любому мужчине сделает честь согласие такой прекрасной, родовитой, да еще и одаренной магическими талантами дамы, – плотоядно улыбнувшись, Яринский продолжил наступать.

Я медленно кружила по кабинету, стараясь держаться от него подальше, и укрывалась то за креслами, то за столом. Наши хождения начинали напоминать неспешные «кошки-мышки», но с каждой минутой атмосфера становилась все более напряженной. Да где же эта секретарша, чего она так долго возится?

– Важно, чтобы это понимали не только вы, – я мягко улыбнулась, хотя получился, наверное, акулий оскал.

– О, разумеется. Если вы того желаете, я паду к вашим ногам, если можно так выразиться, публично! – Яринский, отодвинув офисный стул, сделал решительный шаг в мою сторону.

Я стратегически отступила к двери, рассчитывая в случае провала позорно выскочить за нее.

Оценив мой маневр, Яринский замедлил шаг. Кажется, он понял, что перегнул палку, и вскоре вовсе остановился.

Я не отказывала ему напрямую впервые, так что, похоже, он решил не давить и воспользоваться шансом.

– Что ж, полагаю, вы, как приличная барышня, мечтаете, чтобы ваше замужество было обставлено со всей возможной роскошью? – примирительно спросил он, снова усаживаясь в кресло.

Я выдохнула, но на всякий случай осталась возле полок с книгами, рядом с дверью.

– Удивительно, насколько хорошо вы понимаете душу приличных барышень, – я говорила с сарказмом, но настолько тонким, что Яринский его вовсе не уловил.

– В этом нет ничего сложного, – отмахнулся он, польщенный. – Я… постараюсь учесть ваши желания.

Мое желание – избавиться от долга и никогда больше тебя не видеть, старый развратник! Но увы, его ты точно не выполнишь. Так что пока ограничусь тем, что приму такую своеобразную отсрочку. Ты у меня еще искупаешься и в кипятке, и в молоке, и посмотрим, что на выходе от тебя останется. Уж не добрый молодец точно. Пожалеешь еще, что со мной связался, но будет поздно!

– Благодарю, – план выстроился сам собой, в одно мгновение. Очень приблизительный и шаткий настолько, что малейший порыв ветерка мог разнести его в труху. Но другого пока нет.

На несколько мгновений мы замолчали. Яринский, вероятно, обдумывал что-то насчет ухаживаний за «приличной барышней», я уже чуть ли не секунды считала. Ну где эта секретарша?!

Когда банкир хотел заговорить еще о чем-то, дверь наконец открылась. Девушка с толстой картонной папкой в руках просеменила к столу начальника и опустила на него документы.

Яринский зыркнул на нее недовольно, девочка сжалась и поспешила выскочить за дверь.

А меня больше уже ничего не интересовало: я пробежалась взглядом по первому документу и убедившись, что это тот самый договор, подхватила папку.

– Не смею больше отвлекать вас от дел, – улыбнулась Константину Георгиевичу и поспешила скрыться за дверью вслед за секретаршей, не позволив «жениху» даже открыть передо мной створку.

– Ваше общество – для меня самое приятное времяпрепровождение, – донеслось мне в спину, но я не слушала: уже опаздывала на встречу с Краузе, который обещал забрать меня и отвезти к месту первого занятия.

С ним мы приехали на тот же пустырь, где я проходила своеобразное «посвящение». Всю дорогу Эдуард ничего не спрашивал, но на папку поглядывал с заметным интересом. Однако я не спешила делиться своими планами с ним.

Выбравшись из машины, с удовольствием втянула носом прохладный и по-осеннему сырой воздух, плотнее кутаясь в плащ.

Недавно прошел дождь, трава уже начала желтеть и под ногами хрустел покров из жухлых листьев, которые плотным ковром устелили голый камень. Именно с этого участка над рекой я в прошлый раз сняла тонкий слой почвы.

При воспоминании о силе, которую я ощутила в тот день, по коже пробежали мурашки то ли страха, то ли предвкушения. День стоял ветреный и облачный, поэтому здесь, высоко над рекой, я явственно чувствовала, что могу очень многое сделать.

– Не обманывайся ощущением всемогущества, – улыбнулся Краузе, вытягивая из нагрудного кармана платок. – Ветер, быть может, и способен на что угодно, но ты пока не можешь его обуздать. Дашь ему слишком большую свободу – лишишься контроля, дашь слишком малую – и он истает, умрет в твоих руках, как дикая птица в неволе.

Теоретически я вроде бы поняла, о чем он говорит, но на практике понятия не имела, как можно контролировать ветер.

Именно этому похоже Краузе и хотел меня научить. Он подбросил платок в воздух и пока смотрел на тонкую белую ткань с вышитым на ней гербом и инициалами, она парила в воздухе, покачивая ажурными краями.

– Способ взаимодействия со стихией вам придется искать опытным путем. У каждого мага он свой, и соотношение давления и договоренности всегда индивидуальное. Однако после того, как добьетесь от стихии согласия на помощь, вам необходимо будет очень четко представить, какой результат и каким способом вы намереваетесь получить…

Я слушала, стараясь не выпадать из реальности и концентрироваться на словах Краузе. Чем больше он объяснял, тем лучше понимала, зачем читала местных классиков философии и учебник по логике.

Магия оказалась почти полностью умозрительным делом. Не существовало единой схемы или заклинания, которое можно было произнести и получить гарантированный результат. Каждый раз необходимо учитывать несколько факторов и выстраивать план действий в соответствии с ситуацией, чтобы получить результат. Прежде у меня получалось подслушивать кое-что интуитивно, но эти действия, как объяснил Краузе, не более чем проявление таланта и наития.

– Представьте талантливого художника, которого никто не учил рисовать, – говорил он, пока я пыталась добиться от ветра помощи. Стихия оказалась вовсе не такой податливой, как хотелось бы, и желала резвиться, шутить – иногда злобно – и для веселья хотя бы сорвать с Эдуарда шляпу. Не позволить этого мне удавалось с огромным трудом.

– Конечно талантливый самоучка будет находить какие-то красивые решения интуитивно, но представьте, чего он мог бы достичь, если бы ему в понятной форме разъяснили основы мастерства. К тому же, на то, чтобы самостоятельно открыть прописные истины, у него уйдет гораздо больше времени.

Я поняла метафору. Но совершенно не понимала, как совладать с ветром. И чем дольше пыталась, тем сильнее нарастало раздражение. Через двадцать минут бесплотных попыток я уже не хотела поднять в воздухе чертов платок. Хотела оторваться от земли и парить в воздухе, пронестись над гладью серой речной воды, над которой уже поднимается вечерний туман, глубоко вдохнуть и ощутить вечернюю прохладу на коже.

Как ни странно, это желание стихия уловила довольно отчетливо. Сильный порыв толкнул меня к краю обрыва, за ним последовал еще один, и еще. Не понимая, как это остановить, я беспомощно взглянула на Краузе.

Он стоял, заложив руки за спину, и молча наблюдал.

Глава 5

Стихия неумолимо тащила меня к обрыву. Забросив попытки договориться с ней, я пыталась зацепиться хоть за что-нибудь, но кроме листьев и мелких камней ничего не попадалось под руку.

Край высокого берега приближался, я зажмурилась, представляя падение, но ветер вдруг стих.

Выждав еще несколько мгновений и убедившись, что меня больше никуда не тащит, я приоткрыла сначала один глаз, потом второй. Сидела почти на самом краю, над вертикальным спуском к серой холодной воде.

Отползла в сторону и, поднявшись на дрожащих ногах, осмотрела платье. Оно оказалось безнадежно испорчено: вряд ли мне удастся вывести грязные пятна, да и зашивать такое количество дыр и затяжек на ткани уже бесполезно.

Обернувшись к Краузе, столкнулась с его непроницаемым взглядом. По его спокойному виду не удавалось понять, хорошо ли то, что мной произошло, или не слишком. Но несомненно мое падение предотвратил именно он.

– Спасибо, – собственный дрожащий голос показался жалким.

– По крайней мере, стихия отозвалась. С учетом того, как поздно в тебе пробудился талант к взаимодействию с ней, она могла и вовсе не отвечать ни на какие просьбы.

Я выдохнула, ободренная хотя бы тем, что не получу нагоняй за невыполненное задание. Но неприятный осадок в груди все же остался. Почему не получилось? Очевидно поднять в воздух платок гораздо проще, чем поднять человека, так с какой стати ветер принялся исполнять второе желание, а не первое?

– Постарайся вспомнить, о чем и как ты думала прежде чем тебя потащило к краю обрыва. И какие эмоции вызывало второе, неблагоразумное желание.

Я вдохнула, стараясь унять дрожь в коленках, и сосредоточилась. Но никаких особенных эмоций припомнить не могла. Разве что немного злилась, а мысль о полете казалась такой успокаивающей, легкой, даже нежной. Я представляла не столько само по себе физическое действие, сколько те ощущения, которые буду испытывать.

Еще немного покопавшись в памяти, выяснила, что на краю сознания мелькали мысли и о том, какой силы и в каком направлении должен дуть ветер, чтобы поднять человека, но не нанести ему вреда.

То есть, все как учил Краузе. При этом опасная шалость получилась почти без раздумий, а чертов платок так и валялся на куче листьев.

Я подняла его, отряхнула и сосредоточилась. Но быстро поняла ошибку, когда вокруг меня образовалось пустое, почти мертвое пространство, которое не отзывалось ни на какие слова. Усилием воли расслабила плечи и попыталась вспомнить это состояние «полета».

Если каждый маг сам определяет, в какой мере властвовать над стихией, а в какой дать ей свободу, то у меня кажется властвовать не получится вовсе. И попытка ветра сбросить меня со скалы это явно доказала.

На одной руке я продолжала держать уже порядком запачканную ткань, вторую опустила и, раскрыв ладонь, ощутила, как легкий поток ластится к пальцам. Доверилась ему, отдаваясь этому странному ощущению невесомости и свободы, но теперь уже думала не о настоящем полете, а лишь о том, как, повинуясь мягкому порыву, платок соскальзывает с руки, нежно оглаживая кожу кружевными краями, и зависает в воздухе.

– Отлично! – возглас Краузе заставил открыть глаза.

Платок висел в нескольких сантиметрах над моей ладонью, щекоча исцарапанную кожу.

Домой я возвращалась как шпионка с секретного задания: старалась не попадаться никому на глаза, чтобы у соседей не возникло лишних вопросов о моем внешнем виде.

Дома под причитания сестер выбросила платье. При этом девочки смотрели на меня со слишком уж сильным сочувствием, которое ситуации не соответствовало.

– Что случилось? – не вытерпела я, когда после ужина они продолжили таинственно переглядываться, ни слова мне не говоря.

– Н-ничего, – испуганно покачала головой Марта. – Все как обычно.

– Да неужели? – я продолжила смотреть на сестер в упор и вскоре младшая сдалась.

Она со вздохом скользнула в комнату с двумя кроватями, куда я обычно не заходила, уважая личное пространство девочек, и вытащила оттуда большой белый букет. С явным отвращением установив его посреди обеденного стола, она вытащила из охапки белых роз записку и протянула мне.

И раскрывать не пришлось, чтобы понять, что за «тайный» воздыхатель расщедрился на такую роскошь. Но я все же сорвала ленточку с розовой картонки и пробежала взглядом по строкам.

«Прекрасной княжнѣ Маргаритѣ, пленительнице моего сердца. К.Г. Яринский».

– Ну и пошлость! – не выдержала Марина, глядя не цветы с не меньшим отвращением, чем ее сестра. – Да как он вообще посмел?

Я вздохнула и воткнула записку обратно в листья, не без удовольствия замечая, что она немного порвалась.

– Мы не хотели тебе показывать, чтобы ты не расстраивалась. Думали завтра выбросить, когда ты уйдешь на работу, – пояснила Марта, виновато опуская взгляд. – Не сердись только, этот старик того не стоит.

На душе потеплело от трогательной заботы девочек, но увы, принять ее и просто выбросить цветы я не могла. Если Яринский выяснит – а он наверняка выяснит – что я просто избавилась от букета, нашему шаткому нейтралитету придет конец. А мне нужно время, чтобы выяснить все обстоятельства заключения договора.

– Завянут, тогда и выбросим. Цветы ни в чем не виноваты, – равнодушно заявила я и перенесла вазу в комнату. Долго думала, куда ее поставить, в итоге запихала в самый дальний и темный угол, на маленькую тумбу: так, чтобы букет пореже попадался на глаза.

– Н-но если ты принимаешь его подарки, то это значит… – Марта широко распахнула глаза, став похожей на испуганную лань.

Однако Марина, оценив обстановку, быстро догадалась, в чем суть.

– Это значит, что она тянет время. Если с Яринским ссориться, то кто знает, как он себя поведет? А если сделать вид, что Марго не против, то можно какое-то время водить его за нос!

Я бы предпочла менее радикальные формулировки, но в целом Марина права. Я одобрительно кивнула ей и отвернулась от дурацкого букета. Хоть сестра и говорила правду, на душе от этого менее тошно не становилось.

На следующий день во время обеденного перерыва я с третьей попытки сумела дозвониться журналистке, визитку которой предусмотрительно не стала выбрасывать на прошлой неделе.

«Наталья Константиновна Некрасова» – значилось на лаконичном квадрате плотного белого картона над набором из одиннадцати цифр.

– Добрый день, я…

– Маргарита Алексеевна, здравствуйте, – перебил меня низкий, но приятный женский голос.

Я на миг онемела от удивления. К счастью, сидела в почти пустой столовой и моего шока никто не видел.

Откуда у нее мой номер?

– Вы хотите дать мне интервью? – не дождавшись ответа, перешла к делу журналистка.

– Да, но не бесплатно, – судя по напористому тону, Наталья – человек занятой, так что и я решила не терять ее времени зря.

Собеседница хмыкнула в трубку. Я на секунду даже испугалась, что она откажется, но облегченно выдохнула, как только журналистка заговорила снова.

– Что ж, ладно. Давайте встретимся в шесть тридцать в кафе напротив университета и обсудим ваши условия, – в ее тоне я уловила легкую насмешку, но решила не реагировать.

Наверняка со стороны все выглядит так, будто я отчаянно пытаюсь подзаработать побольше, чтобы выплатить долг. Представив, как будет удивлена Наталья, когда узнает настоящую цену, я ехидно улыбнулась и положила трубку.

Возвращаясь на кафедру, уже пыталась продумать, как бы подать читателям новость о том, что «Эхо» – это не кто иная, как уже известная им княжна Маргарита Соколовская.

На первом этаже давали какой-то весенний концерт, на котором должны присутствовать и студенты, и преподаватели, поэтому я рассчитывала остаться в одиночестве и сделать кое какие наброски. Но в кабинете меня поджидал не очень приятный сюрприз.

Тарковский сидел, откинувшись на спинку стула, и вяло перелистывал страницы книги. Судя по его расслабленному виду, обязательное культурное мероприятие он решил благополучно проигнорировать.

Черт, теперь придется делать вид, что работаю.

Я уселась за стол, пытаясь придумать, как бы поубедительнее имитировать бурную деятельность: на самом деле большую часть важных задач я успела завершить еще до обеда, остальные можно и на завтра отложить. Но Тарковский отбросил на стол книгу, презрительно поморщившись, и поднял взгляд.

«О преимуществах традиционного воспитания для молодых девушек и юношей» – гласила обложка. Да уж, миры разные, а традиционалисты кажется везде одинаковы.

– Какими оригинальными суждениями вы планируете эпатировать публику в следующей статье? – непринужденно спросил он.

– Это пока секрет, – улыбнулась я, радуясь возможности потянуть время за разговором.

– Не желаете написать рецензию на это? – он взял со стола книгу, которую читал, и протянул мне.

Я повертела пухлый том в руках. От идеи читать его полностью почему-то тошнило. Судя по выражению лица князя, не меня одну.

– О небо, только не говорите, что вы либерал в вопросах воспитания! – я округлила глаза и уставилась на Тарковского с притворным ужасом. А книгу поспешила отложить на дальнюю полку, чтобы как можно скорее о ней забыть.

– Какой смысл цепляться за те методы, которые не помогают молодежи осваиваться в современном мире, а лишь создают романтические иллюзии о благообразии прошлого? – пожал плечами князь. – Так что, наверное, вы правы.