Жизнь Леонардо, мальчишки из Винчи, разностороннего гения, скитальца

Впрочем, фантазии деревенского мальчишки – ничто перед реальностью, начавшейся еще с городских стен и ворот Сан-Пьер-Гаттолини. За ними простираются Сан-Фредиано и Санто-Спирито, простонародные кварталы Ольтрарно, где жили когда-то дед Антонио с бабушкой Лючией: бесконечная череда лавок, складов, рынков, мануфактур; снующие туда-сюда толпы рабочих, ремесленников, женщин; повозки, скот, мулы, лошади; всадники, трубачи и глашатаи; вперед, вперед, сквозь крики, ругань, богохульства и песни, к быстрой, невероятно широкой реке, внезапно возникающей за ювелирными лавками на Понте-Веккьо. А дальше, за мостом, высоченные, строгие каменные дома «меж древних стен»[41], и башни некогда гордых, могущественных семей, и узкие, темные улочки, и лавки, полные богатства и великолепия, не имеющего себе равных во всем мире: шелков и бархата, парчи, золота и серебра, кувшинов и ваз. Палаццо делла Синьория, чья башня словно теряется в небе, гигантский собор Санта-Мария-дель-Фьоре, купол Брунеллески, колокольня Джотто и баптистерий Сан-Джованни с новехонькими вратами из чистого золота работы Лоренцо Гиберти, настолько прекрасными, что их называют Вратами Рая.

Деревенский мальчишка застывает, задрав голову, широко распахнув глаза и разинув рот. Он созерцает отцовский город.

Все здесь – настоящее чудо, начиная с микрокосма, что вращается вокруг конторки нотариуса: его не знающее устали перо, металлический запах чернил, стопки чистых листов бумаги, регулярно подносимые рассыльными из канцелярской лавки, расположенной буквально в двух шагах, свежевыделанный пергамент для оригиналов документов, который еще предстоит обрезать и сшить, свитки, тетради… Эта постоянная, непрерывная работа станет для мальчика сперва источником безграничного восхищения, а после, возможно, и соперничества, беспрестанного сравнения на протяжении всей жизни, нескончаемого, навязчивого, булимического акта писания, как будто тайная цель Леонардо состояла в том, чтобы превзойти отца-нотариуса по количеству написанного. Способом (не хуже любого другого) доказать собственное существование: ведь если ты не пишешь, то и не существуешь.

В непосредственной близости от мест работы отца, Палаццо дель подеста, делла Синьория и Бадии, Леонардо имел возможность еще до первого знакомства с мастерскими художников и ремесленников поглядеть на лавки торговцев канцелярскими товарами и книгами, а также стационариев, то есть средневековых торговцев рукописями, которые хранили у себя экземпляры учебников, утвержденных преподавателями цеховых школ и профессиональных корпораций (например, врачей, судей или нотариусов), и за небольшую плату выдавали их студентам почитать или переписать.

Здесь сер Пьеро, вечно ходящий в долгах у Джованни Париджи, знаменитого поставщика пергамента для роскошных церковных кодексов, может утолить свой бумажный голод; возможно, именно для того, чтобы расплатиться с долгами, он устроит Париджи богатый заказ от епископа Донато Медичи на новый градуал[42] для собора Пистойи[43]. Здесь же может пообщаться и с принцем флорентийских книготорговцев, Веспасиано да Бистиччи, давнишним клиентом, 24 ноября 1452 года пришедшим к Пьеро за доверенностью – первым документом, составленным через двадцать два дня после освобождения Катерины[44]. Леонардо обходит те же лавки, что и отец, ощупывает ту же бумагу и пергамент, наблюдает за работой писцов и миниатюристов, сталкивается с постоянными покупателями, вроде Франческо Кастеллани и Луиджи Пульчи.

На те же прилавки поступают и первые брошюры, текст в которых кажется написанным от руки, однако на самом деле создан невиданной машиной, зажимающей бумагу в пресс, наподобие тех, что используют в виноделии. Тушь наносят при помощи крохотных свинцовых буковок, для каждого листа их переставляют с места на место внутри странных деревянных рамок. Из манипуляций с этими дьявольскими кусками свинца, изобретенными столь же дьявольским отродьем, металлургом-немцем по фамилии Гутенберг, рождается новое искусство, целиком и полностью отданное в руки бывших ювелиров, призванных из Германии.

Первый флорентиец, решившийся последовать их примеру, – тоже бывший ювелир, Бернардо Ченнини, ученик Гиберти и Верроккьо. В 1471 году Ченнини создаст первую флорентийскую печатную книгу, «Комментарии к Вергилию» Сервия. Написанная на латыни, она предназначена для профессоров и студентов-гуманитариев, но вскоре за ней последуют книги и брошюры на всеобщем языке, вольгаре, и ручеек понемногу станет шириться, пока не превратится в реку, которую уже никто не в силах будет остановить.

Быстрее других в этой реке научится плавать Филиппо ди Джунта, шустрый ученик Антонио дель Поллайоло. Впоследствии он арендует прилавок в Бадии и начнет собственное дело, причем контракт ему, по удивительному совпадению, составит как раз сер Пьеро. Филиппо и его брат Лукантонио станут одними из самых передовых и предприимчивых издателей того периода, а Лукантонио даже поселится в европейской столице книгоиздательства, Венеции, где завоюет известность своими великолепно иллюстрированными томами.

Юный Леонардо еще не знает, что однажды прекрасные книги, изданные Филиппо и Лукантонио, попадут и в его библиотеку. Пока он ограничивается тем, что восхищается этими новыми машинами, печатными станками, которые производят книги, а не вино, и в будущем станут предметом его первых рисунков в Атлантическом кодексе[45].

8

Буквы и цифры

Флоренция, 1462–1466 годы

Как же поступить с Леонардо? Нужно заняться его образованием, вернуть к нормальной жизни…

Мир Пьеро, в отличие от мира Катерины, целиком и полностью состоит из записей: профессиональных записей нотариуса, день за днем, год за годом, документ за документом регистрирующего события чужих жизней. Однако для мальчика этот путь закрыт: по закону учиться на нотариуса внебрачные дети не могут. Остается торговля, скажем, в чулочной мастерской Амадори и дяди Франческо, по-прежнему живущего вместе с ними: чудная лавка, что первоначально располагалась напротив банка Козимо Медичи в Орсанмикеле, а после переместилась к мастерской Джованни ди Доменико Джуньи на канто дельи Антеллези, неподалеку от пьяцца делла Синьория. Владеть письмом, как прекрасно знал дед Антонио, нужно и там, однако числа важнее слов – значит, необходимы абак, торговая арифметика, искусство счета. Что ж, школа абака во Флоренции считалась превосходной еще со времен пизанца Леонардо Фибоначчи, да к тому же опиралась на народный язык, как письменный, так и устный, а не на латынь.

Пьеро отправляет Леонардо к лучшим преподавателям из тех, кого в кадастре указывают как его соседей, а заодно и клиентов: Бенедетто д’Антонио да Кристофано, Банко ди Пьеро Банки и престарелому Каландро ди Пьеро Каландри из славного рода абацистов. Но первый и наиболее вероятный кандидат на роль учителя для мальчика – Бенедетто да Фиренце, прозванный Бенедетто дель Абако, ровесник сера Пьеро и ученик Каландро, автор «Трактата об абаке» и «Практической арифметики», близко друживший с ремесленниками и скульпторами, которые работали в Палаццо: Джулиано и Бенедетто да Майано, Франчоне и Мончатто. Серу Пьеро Бенедетто дель Абако прекрасно знаком, ведь тот лично составил практически все нотариальные акты математика, и лишь к одному документу приложил руку его друг и коллега, сер Бенедетто ди сер Франческо да Чепперелло[46].

Выбор, однако, следует делать с осторожностью. Учителю недостаточно быть сведущим: он также должен обладать незапятнанной репутацией и ни в коем случае не посягать на добродетель миловидных учеников, ведь юный Леонардо, безусловно, был именно из таких.

А вот тут загвоздка: о маэстро Бенедетто ходят дурные слухи, магистратура ночных стражей грозит ему сразу несколькими обвинениями в содомии. Как раз в том же в 1468 году четырнадцатилетний юноша из Сан-Фредиано, Джованни Андреа Салютати, обвинит Бенедетто в приставаниях прямо в саду при монастырской школе Санта-Мария-делла-Скала[47]: «Benedictus magister arismetricis ipsum sodomitavit hodie in eius orto posito contra hospitale Scalarum, ex parte anteriore»[48]. Двадцать лет спустя другой Леонардо, десятилетний сын мелкого чиновника Синьории, Лодовико Буонарроти, будет вверен заботам алгебраиста Рафаэлло ди Джованни Каначчи. И весьма опрометчиво: все закончится жалобой на Каначчи, виновного в совершении над малолетним Леонардо Буонарроти «pluries et pluries vitium soddomie ex parte posteriori»[49], причем непосредственно в классе. И мальчик станет не единственной жертвой этого magister[50].

Однако все педагогические прожекты сера Пьеро в области школы абака оказываются безуспешными. Похоже, Леонардо нравится запутывать учителя каверзными вопросами, далеко выходящими за рамки предмета, а когда дело доходит до практических правил торгового учета, юнец попросту отказывается их изучать.

Ничуть не лучше обстоят дела с лингвистическим и литературным образованием мальчика. Латыни, или, как тогда говорили, «грамоты», то есть грамматики, он не знает совершенно, больше склоняясь к текстам на вольгаре, имеющим хождение в кругу купцов, нотариусов и ремесленников: «Комедии» и «Пиру» Данте, «Декамерону» Боккаччо, новеллам Саккетти, назидательным рассказам, переводам античных классиков и религиозным текстам. Как напишет однажды Джорджо Вазари, Леонардо с самого начала проявляет себя «дивным и небесным», но в то же время «переменчивым и непостоянным», наделенным чертами, которые во Флоренции того времени считались худшим из недостатков: «он принимался за изучение многих предметов, но, приступив, затем бросал их»[51].

В 1465 году, вскоре после смерти Альбьеры, сер Пьеро женится повторно, на пятнадцатилетней дочери своего друга-нотариуса и коллеги по Бадии, Франческе ди сер Джулиано Ланфредини, на сей раз принесшей ему небольшое приданое: 150 флоринов.

Дела его все больше смещаются к самому центру города, средоточию власти. 16 января 1467 года он даже переезжает на площадь Синьории, сняв дом у Симоне д’Ингилезе Барончелли, однако задерживается там всего на несколько месяцев и уже в октябре того же года переезжает снова, пусть и недалеко, на виа делле Престанце (ныне – виа де Гонди), где снимает полдома у Микеле ди Джорджо, сына доктора Кристофано, который, в свою очередь, арендовал его у цеха торговцев. Сумма немалая, двадцать четыре флорина в год, зато и место чудесное: с одной стороны – Палаццо делла Синьория, с другой – пьяцца Сан-Фиренце и канто деи Картолаи с его канцелярскими и книжными лавками, всего в паре шагов от Бадии. Можно сказать, это и дом, и работа, поскольку уже 25 октября 1468 года сер Пьеро вместе с коллегой, сером Пьеро ди Карло ди Вива, открывает в Бадии кабинет, «лавку с небольшим складом, годную под нотариальную контору и размещенную супротив входа во дворец флорентийского подеста», сданный ему внаем доном Арсенио ди Маттео, экономом и поверенным Бадии.

Дома, однако, ситуация не столь идиллическая, и виной тому вынужденное сосуществование новой жены Пьеро, Франчески, с его внебрачным сыном Леонардо, престарелой матерью Лючией и братом Франческо с женой Алессандрой.

В итоге 23 января 1469 года братья наконец решают приступить к разделу и без того не слишком значительного отцовского наследства, включающего недвижимость в Винчи и окрестностях. Франческо отходит городской дом, где они оба выросли, и имение в Коломбайе, Пьеро – имения в Костеречче и Линари[52].

Передача дома Франческо, вероятно, отражает его желание вернуться в Винчи, оставив коммерческую деятельность, в которой он особых успехов не добился, точнее, еще и задолжал более ста флоринов, причем сразу нескольким кредиторам. Пьеро без сожалений оставил ему старый дедовский дом, поскольку к тому времени, 6 ноября 1468 года, уже успел купить соседний, ранее принадлежавший Пьеро ди Доменико Камбини. Учитывая никудышное состояние здания и просевшие потолки, «почти разрушенный дом без перекрытий и с крохотным огородом» обошелся ему всего в 27 флоринов.

Впоследствии нотариус продолжит вкладывать доходы в родной край, скупая окрестные земли и фермы. Среди его излюбленных контрагентов – флорентийские монахини из Сан-Пьетро-Мартире, владеющие в Винчи самой разнообразной собственностью. 1 сентября 1469 года Пьеро арендует у них печь для обжига кирпича – ту же, что и Аккаттабрига несколько лет назад. А 30 сентября 1472 года земельную сделку с монастырем в свою очередь заключит Франческо. Вместе братья 20 сентября 1473 года приобретут у монахинь эмфитевзис, или право пожизненного пользования, на дом в замке Винчи[53].

Однако на текущий момент они по-прежнему живут в доме по виа делле Престанце и формально неразделимы даже в отношении налогов. Так, кадастровая декларация за 1469 год составлена сером Пьеро от имени «сыновей и наследников Антонио ди сер Пьеро ди сер Гвидо, квартал Санто-Спирито, гонфалоне Драго». Нотариус указывает солидный адрес своей новой конторы: «Сер Пьеро да Винчи, напротив дворца подеста», а также совместно арендованного дома по виа делле Престанце. В числе «ртов» значатся бабушка Лючия, 74 лет, и Франческа, жена Пьеро, 20 лет; следом – его брат Франческо, 32 лет, с женой Алессандрой, 26 лет; также имеется прислуга, «девушка в услужении», с жалованьем восемь флоринов в год. Замыкает список, как обычно, Леонардо: «Лионардо, внебрачный сын означенного сера Пьеро, 17 лет».

Впрочем, нет уверенности, что юноша, привычно внесенный в декларацию ради получения налогового вычета, хоть сколько-нибудь долго жил в этом доме. Поскольку Пьеро уже довольно давно нашел способ пристроить его в другое место. Иными словами, убрать с дороги.

9

В мастерской Андреа

Флоренция, 1466–1467

Всякий раз, возвращаясь домой уставшим после долгого рабочего дня, сер Пьеро смотрит на сына, выросшего в здорового, красивого юношу. Смотрит раздраженно, почти злобно, поскольку его единственный отпрыск вместо того, чтобы, вняв доводам отца, смиренно учиться абаку или грамматике, часами молча сидит за столом, исчеркивая своими каракулями драгоценные листы канцелярской бумаги, столь необходимые ему, Пьеро, для работы, и растрачивая другие писчие принадлежности: перья, чернила, сургуч.

Юноша крайне чувствителен и все, что создает, прячет в шкатулку или сумку, а ту – под кровать. Однажды сер Пьеро, воспользовавшись отсутствием сына, решает заглянуть внутрь и обнаруживает стопку рисунков, беглых набросков повседневной жизни: поз, эмоций, людей, животных, цветов, пейзажей. Но Леонардо выходит за рамки чистого и бесхитростного воспроизведения реальности. Он устремляется к воображаемым мирам, видимым лишь ему одному, создает живые формы, никогда не существовавшие в природе, но вполне возможные в бесконечном процессе ее членения и рекомбинации. А может, столь необычайное развитие воображения есть не что иное, как проекция невероятного, неудержимого стремления к свободе – величайшей и прекраснейшей науки, преподанной ему матерью, Катериной.

Встревоженный сер Пьеро не в силах понять тех бурь, что бушуют сейчас в душе сына, но, по крайней мере, наконец видит, что обучение Леонардо должно пойти другим путем. Хватит с него абака, грамоты, коммерции. Взяв несколько рисунков, Пьеро относит их одному из самых выдающихся современных художников. Своему клиенту. Другу.

Андреа – пятый сын Микеле ди Франческо ди Чоне, бедняка, обжигавшего кирпичи и плитку, но все зовут его в честь одного из давних защитников и покровителей, ювелира Франческо ди Лука Верроккьо: в 1453 году Франческо помог ему очистить свое имя от обвинений в непредумышленном убийстве сверстника брошенным камнем.

Будучи парнем сметливым, Андреа выучился или нахватался, без особого порядка, секретов самых разных искусств, от ювелирного дела до металлургии и литья, от пластики до живописи, почерпнув кое-что даже у вернувшегося во Флоренцию старика Донателло. Пользуясь любовью городских элит и семейства Медичи, он завел процветающую мастерскую, вполне способную соперничать с мастерской Антонио и Пьеро дель Поллайоло. Сер Пьеро да Винчи – его доверенный нотариус, именно к нему Андреа обычно обращается за наиболее значимыми документами, теми, что непосредственно касаются частной жизни художника: например, первый акт, составленный для него сером Пьеро 13 декабря 1465 года в доме на пьяцца ди Парте Гуэльфа, должен был разрешить спор Андреа с его братом Мазо по поводу отцовского наследства и, следовательно, по поводу права собственности на дом с пристроенной к нему мастерской на виа дель Аньоло, у самого Мальборгетто (ныне – виа де Маччи) в приходе Сант-Амброджо[54].

Проходит совсем немного времени, и у нотариуса, успевшего лично побывать в доме и мастерской, закрадывается мысль доверить Верроккьо обучение своего единственного сына, которому в 1466 году исполняется четырнадцать. А может, все дело в новой жене сера Пьеро, Франческе, не желающей более терпеть в доме все это сборище: вполне уже взрослого ублюдка, его неудачника-дядю Франческо с женушкой и даже свекровь.

Вазари рассказывает, как сер Пьеро принес Андреа, «который был его большим другом», рисунки Леонардо, умоляя сказать честно, есть ли у мальчика талант: «Пораженный теми огромнейшими задатками, которые он увидел в рисунках начинающего Леонардо, Андреа поддержал сера Пьеро в его решении посвятить его этому делу и тут же договорился с ним о том, чтобы Леонардо поступил к нему в мастерскую, что Леонардо сделал более чем охотно и стал упражняться не в одной только области, а во всех тех, куда входит рисунок». Так юноша попадает в мир художников и ремесленников: он даже, как это водится у подмастерьев, переезжает жить в одну из крохотных комнатушек, пристроенных к шумной мастерской на виа дель Аньоло. Наконец-то у него появляется возможность сопоставить свои мечты с конкретной материальной реальностью художественного произведения.

Для Верроккьо и его мастерской это пора триумфа. В 1467 году цех суконщиков, клиенты все того же сера Пьеро, поручает художнику заказ на бронзовую группу «Неверие святого Фомы» для церкви Орсанмикеле – большую работу, ради которой в течение нескольких лет приходится задействовать все технические и художественные возможности мастерской. В расширении кругозора нового ученика она, безусловно, оставит свой след, однако повлияют на него и другие работы Верроккьо, отличающиеся тонким вкусом в передаче деталей и попыткой запечатлеть движение: гробница Джованни и Пьеро Медичи и чаша для омовения рук в сакристии Сан-Лоренцо, энергичный Давид в Барджелло, «Воскресение» в Кареджи, серебряный алтарный рельеф в баптистерии, надгробие кардинала Никколо Фортегуэрри в соборе Пистойи. Причем влияние это окажется взаимным: на лице воина-подростка Давида проступит загадочная двусмысленная улыбка, вполне вероятно позаимствованная мастером у юного ученика, послужившего ему моделью.

Андреа воплощает в себе невероятную универсальность интересов, какой не найдешь больше ни у одного художника той эпохи: он одновременно живописец и скульптор, реставратор и декоратор, мебельщик, ювелир и инкрустатор, эксперт в металлургии, консультант по инженерному делу и архитектуре, даже немного алхимик. В его мастерской нет индивидуальных заказов или работ, предназначенных исключительно для демонстрации единоличного мастерства: Верроккьо с учениками работают сообща, и в создании произведения, пускай решая лишь незначительные технические задачи или выполняя мелкие декоративные элементы, участвует каждый.

Веселая творческая неразбериха не щадит даже альбомов самого мастера, где нередко можно встретить заметки или каракули его учеников, в том числе Леонардо, записавшего на одном листке характерным отзеркаленным почерком, возможно просто в шутку, напоминание о проигранном другим учеником споре: «Никколо / ди Микеле / должен / CCC c. 50 ф.»[55]. Это одна из первых подобных записей, которые он станет делать на протяжении всей жизни. Банальный фрагмент повседневности, каких много в его ранних бумагах: мелкие долги, секретики, то есть рецепты красок, игры и шутки, которыми развлекаются юные ученики, – например, плеснуть в кипящее льняное масло красного вина, чтобы над котелком внезапно взметнулись синеватые языки пламени[56].

Мастерская – это школа, лаборатория, академия, университетский класс, место встреч, споров и постоянного взаимопроникновения мыслей, где встречаются аристократы и простолюдины, ученые-гуманисты и неграмотные крестьяне, заказчики и меценаты. И, разумеется, художники, начиная с подмастерьев и учеников, что делят с Леонардо кров и хлеб: скульптора Франческо ди Симоне Ферруччи, которому уже за тридцать, Пьетро Перуджино, Лоренцо ди Креди, Аньоло ди Поло и Нанни Гроссо. А также неплохо зарекомендовавшие себя мастера «со стороны»: Алессандро Филипепи, прозванный Боттичелли, Доменико Гирландайо, Франческо Боттичини, Бьяджо д’Антонио и, наконец, Филиппино Липпи, настоящий сын искусства, плод любви монаха-кармелита Филиппо и красавицы-монахини Лукреции Бути.

10

Ученик

Флоренция, 1466–1470 годы

В чем юноша преуспевает сразу, – это в рисунке. Естественная склонность сменяется теперь длительной практикой, типичной для художественных мастерских. И много лет спустя, когда Леонардо начнет свой «Трактат о живописи», для него вполне естественно будет вспомнить собственное обучение у Верроккьо.

Он последовательно учится использовать перспективу, соблюдать размеры и пропорции предметов, изображать части человеческого тела. Лишь одно условие поначалу вызывает у того, кто желал бы учиться исключительно у наставницы-природы, некоторые затруднения: ученик не имеет права изображать предметы и живых существ непосредственно с натуры – он должен копировать их, подражая рисункам «хороших мастеров», а после – рельефам и пластическим моделям, сравнивая свои результаты с другими зарисовками тех же моделей[57].

В ходе первых уроков Леонардо прежде всего удивляет то, что нельзя слишком доверяться глазу, чувственному опыту, естественной способности руки воспроизводить формы. За несколько предыдущих десятилетий, с изобретением линейной перспективы, приписываемым Брунеллески, во Флоренции произошла невероятная техническая и эстетическая революция в области живописи. Отныне предметы и фигуры каждой композиции должны быть помещены в виртуальное, мысленное, абстрактное пространство, построенное как жесткая геометрическая структура. Поэтому ученик должен выучить и уметь применить понятия из геометрии и оптики, начиная с Евклида и заканчивая самыми передовыми теориями арабских ученых, таких как Альхазен, использованными еще Гиберти и вполне доступными во Флоренции в переводе на вольгаре. Живопись становится все ближе к науке, стремясь стать скорее формой познания реальности, нежели ее изображения.

Среди прочих упражнений Леонардо должен лепить из глины и терракоты головы, а затем зарисовывать их в различных ракурсах, положениях и условиях света и тени, изображать, опять же при помощи карандаша, предметы особой сложности, такие как армиллярная сфера или модный в то время во Флоренции головной убор мадзоккио. Чтобы не ошибиться, можно воспользоваться инструментом, который сегодня называется перспектрографом: вертикальным стержнем с отверстием в нем или короткой трубкой, закрепленными на рабочем столе напротив панели из стекла или прозрачной бумаги (ныне известной как калька). Рисовальщик, поместив предмет на некотором расстоянии от этой панели, садится с противоположной стороны и смотрит в отверстие, а его рука в это время тщательно прорисовывает контуры на прозрачной поверхности. Леонардо был настолько впечатлен этим простым инструментом, что оставил в более поздних записях небольшой рисунок с пометкой «приложи глаз к трубке»[58].

В художественных мастерских, как и в школе абака, часть обучения идет через игру, в развлекательной, а главное, коллективной форме. Разумеется, направлены эти игры на оттачивание умения моментально, с первого взгляда судить о размерах и пропорциях предметов. Скажем, чертит один ученик на стене линию, а остальные с расстояния не менее десяти локтей, то есть около шести метров, должны угадать ее длину – и побеждает, как видно на одном из следующих листов[59], тот, чей ответ окажется ближе других.

Но больше всего, вероятно, Леонардо нравится другая игра, – та, что усиливает его склонность мечтать и воображать: когда мастер предлагает ученикам как можно пристальнее вглядеться в какое-нибудь бесформенное пятно, или сам наугад стряхнет на стену краску или чернила, или, хуже того, просто плюнет – и давай расспрашивать, что они видят. И уж тогда Леонардо первым, раньше всех, принимается описывать, словно собственными глазами видит, фантастические пейзажи с горами и реками, скалами и деревьями, равнинами, долинами и холмами, а то побоище людей со зверями и великое множество всякого прочего, и, раз начав, уже не останавливается[60].