Гуляй-город

– А кто у нас будет главным по дипломатии? – намекнул Дей.

– Не беспокойся, я справлюсь. Сделаю так, чтобы нам не пришлось сидеть где-нибудь в дальнем углу, боясь нарушить правила. В целом всё почти как у всех: не размахивать оружием, не трогать женщин за изгибы…

– После долгого пути второго не гарантирую, – хохотнул Тави.

– Берегите свои аппетиты, господа инкубы, – Хеми погрозил ему пальцем. – Сообщества, подобные мологанским, склонны к оргаистическим культам. А значит, в самый разгар вечеринки отдуваться именно вам. Я обеспечу вам достойное поведение и прикрою похмелье, но в остальном придётся импровизировать. И инициативу проявлять.

– Это мы можем. Как только освоимся. Да после ковша-другого выпивки, – Дей растёкся по софе и нетерпеливо хлопнул по пустому месту возле себя, чтобы хоть кто-нибудь, наконец, сел и перестал возбуждённо переминаться сноги на ногу.

Точно к своему времени явился окольничий Круча с остальными провожатыми. И закрытая телега, запряжённая двумя тяжеловозами. Дей сразу спросил, зачем нужен такой обоз, если везти толком нечего.

– Сказал ваш князь, что тут подарки в ней для нашего Верши, – доложил Круча. – И велел передать, что за телегу ответственный сам легат. Вот. Да ещё, чтобы никто под полог не заглядывал, только сам лично Верша.

– Понял, – кивнул Дей. – А что за подарки?

– Не могу знать.

Дей снял перчатку и протянул ладонь в сторону телеги. Тут же почувствовал лёгкие мурашки.

– Заклято. Не суйтесь.

Легат оставлял дом с тяжёлым сердцем. Ничего тревожного не случилось: лиана не цеплялась за голенища походных сапог, не сыпались на пол отмершие цветки, но казалось, в ней остановились соки и стебель подвял. Что могло произойти на коронации? С демоном, способным обратиться в громадного ящера и в первую же минуту походя передавить пару десятков вооружённых? Подвоха Дей не ощущал, просто поездка слишком хорошо начиналась.

Он мерно покачивался в седле, давая дороге завладеть им на родных адских пустошах. Посреди них зиял разлом в мирах, один из самых известных и крупных. Он вонзался трещиной в землю и попирал небо остриём, а в центре этой раны, где таяла плоть бытия, словно за исцарапанным тусклым стеклом, ждал Молг.

Первым вошёл, опасливо помедлив, Круча. За ним последовали остальные. Шаг – и демонов ослепила алая заря. Тави тихо вскрикнул, закрыв лицо руками.

– Почти ночь на дворе! – всполошился Круча. – Я думал, вам нормально будет.

– Ничего-ничего, – махнул рукой Хеми, обливаясь слезами, – сейчас привыкнем. Уф-ф, потом ведь ещё и день встречать! Надеюсь, это того стоит.

– Потихоньку поедем, спешить не будем. Как войдём в лес – заночуем.

Умные эки зашагали неспеша за лошадью Кручи. Дей проморгался и увидел, что попали они на бескрайнее холмистое поле. Землю устилали растения, на дороге мелкие, притоптанные, а в полях стеблистые. Слишком много жизни! Поди разбери, кто тут разумен, а кто опасен.

Впереди показалась кромка рощи, похожая на фронтон многоколонного храма. Мир под кронами снова изменился – стал темнее, укромнее. Ночью роща пахла землисто и терпко, скулила сухими ветками.

– Здесь вроде самое оно! – решил окольничий.

Разбили шатёр и несколько мелких пологов для Кручи с подручными. Те сразу взялись за ужин – достали солонину, принялись варить её в котле с какими-то клубнями. Вид у приготовляемого поначалу был сомнительный, но как только всё сомлело да пустило сок – невозможно стало отказаться.

– Нам не обязательно сегодня есть. Через пару дней только, и то необязательно, – вяло засопротивлялся Тави, когда ему сервировали снедь.

– Жуй давай. Культура такая! – велел Хеми.

Понемногу зачёрпывая ложкой рагу, Круча рассказывал о предстоящем пути и визитах.

– Сначала едем в Бор, а потом в город. Дорога завтра пойдёт чащей, так что стемнеет рано. Вы-то в темноте всё видите, а мы, неровен час, заплутаем. К общине запрещено дороги класть, одни тропки там.

– Как скажете. Лишь бы телега прошла, – Дей указал на неё тонким ножом, которым зацепил кусок яблока с общей тарелки.

– Пройдёт, меня другое беспокоит – придётся в лесу ночевать.

– Ночевать в лесу! – восхищённо выдохнул Тави.

– Гляди, этот ждёт не дождётся. Ну а мне не привыкать к шатру.

– Я не о том, – вздохнул Круча, подбирая слова. – Лесная Крепь – это детинец. Хоромы. Так что уж на иголках сосновых спать не придётся, но вот хозяева… Хозяйка. Предупреждаю: не в себе она. За неё сейчас мужики всем заправляют разумные, вот с ними стоит беседы вести.

Хеми едва заметно сощурился – заинтересовался сказанным.

– Лесная Крепь. Красивое название, – Тави обнял колени и, видимо, пытался себе представить, как выглядит такое.

– Да. Там резное всё, срубное, – отвечал окольничий, аккуратно промакивая золотистые усы платком. – Деревянное. Даже для воды желоба. Как-то они их смолят, чтоб не гнили. Бор не сеет, не пашет, продаёт во все концы мёд и пушнину. Для них деревья – святое, лишнего не подрубят никогда. Бывает, идёшь-идёшь к ним, думаешь, ну заблудился как пить дать. Глядь, а перед носом частокол!

Рассказы у костра всегда ярче любых других. Перед внутренним взором Дея вырастал крепкий город, вплавленный в природу. И сразу стало интересно, как обороняться в случае набега, если подпалить такой детинец легче лёгкого.

В конце ужина Круча обронил несколько слов про дежурство по лагерю и откланялся спать. Засиживаться и впрямь было ни к чему.

Всё-таки под чужим небом Дей поймал бессонницу. Только к середине ночи понял, что дело не столько в здоровой лёгкой опаске. У него начинался ликворный голод. Благо, он взял с собой пару склянок про запас.

***

Первый день в Келса потянул за собой череду других, тоскливых и трудных. Дей не привык так много слушать на занятиях и так мало тренироваться. Нежные подростки-инкубы едва выдерживали половину пробежки, что в Дэре была обязательной и ежедневной. И сам Дей с ненавистью отметил тогда, что сильно сдал. Ему хотелось сохранить хотя бы те силы и умения, которые были у него, отличника, до падения, но навёрстывать оказалось невероятно трудно.

Больше всего он терзался из-за премерзкого ощущения под кожей, будто там копошились насекомые, прорывая себе ходы. Это прорастали ликворные сосуды – проклятие и благословение инкубов и суккубов.

Без багрового ликвора можно было впасть в глубокое забытье. Эту пищу можно было извлечь из тел людей и демонов противоположного пола, просто приблизившись и выпустив из-под кожи щупы – длинные иглы из полуматерии. Как и крылья, их можно было полностью спрятать в теле, но крылья были видимы людям и крёллам, а щупы – никогда.

Сразу после насыщения демоны чувствовали сильный прилив бодрости, ну а голод ввергал их в апатию.

Юный Дей не умел и не хотел справляться с этим. Он думал, что голод остановит рост сосудов, но добился только глубокого обморока прямо на занятиях. Долгими уговорами принц заставил его сделать несколько глотков из специального раздатка – бутылочки с алхимической имитацией ликвора. Мир вокруг тут же принял прежний вид. Только всё ещё хотелось спустить из вен эту немощную инкубскую киноварь, чтобы просто закрыть глаза навсегда.

Его вовремя передали наставляющей жрице – загадочной женщине под алой вуалью. Возраст подошёл, да и Дей стал терять свои самые главные смыслы: из него больше не выйдет хорошего воина, а для воспитателей, с которыми прошло детство, всё кончилось тогда, у подножья Шипа. Не чужим он был только для принца, терпеливо окормлявшего его как собственного ребёнка, но вбитые в голову аксиомы кричали: Асмодей позорит Тартар. Его нельзя ненавидеть, но и признавать хоть кем-то, кроме самого неудачного из отпрысков Люцифера, тоже нельзя. Роковая ошибка природы, вместо того чтобы быть исправленной, наплодила себе подобных.

В глубине храма, в их закутке, где был только низкий столик и две скамейки, жрица молча слушала очень долгие тирады и жалобы на никчёмную жизнь. Наконец, чтобы прервать собственную болтовню, получить какое-нибудь наставление, Дей выпалил:

– Что бывает, когда умираешь?

– Хорошо, что ты спросил, – отозвалась аббатиса.

Она равнодушно столкнула свой высокий бокал из тонкого стекла, и тот разбился о камни. Брызги вина окатили всё, до чего долетели, и затопили швы между плитами. Дей наблюдал за этим так, будто никогда не видел бьющейся посуды. Рубиновые капли загорелись и тут же погасли на его светлых штанах, крались по тонким голеням аббатисы вниз к косточкам и стопам.

Внезапно вкус жизни исчезает. Тело выпускает душу, и та оказывается снова плотью от плоти Восьми Сестёр, но не растворяется в них. Больше для неё нет ни времени, ни пространства, поэтому кажется, что перерождение происходит моментально. Она возвращается, словно подброшенная монета, но редко назад в ладонь. Умирая, мы познаём то, что невозможно познать разумом, облечь в слова или применить. Это открытие столь огромно, что совершенно бесполезно. Объясняет всё и ничего.

Дей ушёл, размышляя о том, что она разбила свой бокал. Не его.

Часть 2. Пролог

Мачехе предстояли тяжкие объяснения.

Стоя в купольном зале храма перед верховным жрецом и Леорой, она и представить не могла, чем обернётся её выходка с младенцем.

Мачеха прожила очень долгую жизнь, чрезмерно долгую. Решив уйти в служение, лишилась имени и прошлого. А теперь этот ребёнок, с которым она не пожелала расстаться, мог снова всё изменить, только что ей теперь было терять?

Сцепив ладони в широких рукавах, жрец невозмутимо произнёс:

– Мы должны забрать ребёнка и передать на воспитание. Вот и весь сказ.

– Это невозможно, – отрезала Леора, и собеседник перебил её на полуслове:

– Как и оставаться жрицей после пробуждения инстинкта. Намеренного – тем более. И при этом Эстас не может быть воспитательницей, она не обучена такому. Младенцем займётся воспитатель и кормилица, раз его мать скрылась.

Гнев коснулся лица Леоры, и её изящные пальцы глубже утонули в тонком одеяле. Дей уловил это и испуганно задвигался у неё на руках.

– Тихо, маленький, тихо… Я не в настроении к скандалу сегодня, но прошу, верховный, оставь этот тон для принца, раз ты к нему приставлен. Звание жрицы-мачехи ещё не отозвано, и ты не можешь называть её старым именем. Наверняка были веские причины пробудить инстинкт.

Мачеха собралась с духом и произнесла:

– Меня посетили видения. Очень настойчивые. Поначалу я не обращала на них внимания, как вдруг нашла на ступенях этого ребёнка. И узнала его. Я сделала то, о чём пело моё сердце.

Леора исподлобья посмотрела на верховного жреца.

– Залезть в твою голову я не в силах, – небрежно бросил он мачехе. – Но твои слова напоминают жалкое оправдание самодурства.

– Ну вот, не получилось по-доброму, – улыбка Леоры была обращена к ребенку, но изломана от раздражения. – То есть ты этим прецедентом хочешь поставить под сомнения видения жриц? Спасительные видения, которые нередко точнее прогнозов высоколобых из «Астролабона»?

– Её видения. Или фантазии. И только.

– Смело, что и говорить. Если связь разорвать до того момента, как она рассосётся сама, то пострадают оба. В чём Дей виноват?

Верховный не отступал:

– Нарушение правил может привести к неизвестным последствиям. Я не готов иметь с ними дело. Ребёнку не место в храме, а жрица не может храм покидать. Он не получит должного воспитания, важная часть его жизни будет потеряна. Если прижечь эту рану сейчас, выйдет польза.

– Всего три цикла! – уже мягче сказала Леора. – Три цикла – и отлучение пройдёт безопасно. Куда спешить?

– Я бы мог на это пойти, но только если Эстас сложит жреческое бремя. Храм – не место для личных желаний. Мы все оставили их за порогом.

Жрица-мачеха покачнулась. Всё её вдруг стало не её. Давно покинутое жилище уже, должно быть, рассыпалось.

– Без всяких проблем, – вдруг согласилась Леора. – Считай, уже сложила. Только вот храму, очевидно, нужна аббатиса, которая понимает, в чём расходятся закон со справедливостью. И пусть же делает то, что умеет: этому ребёнку и станет наставницей, когда придёт время.

– Нам не нужна никакая аббатиса, – запротестовал верховный.

– Принимаю это решение от имени титаниды, – Леора безмятежно улыбнулась младенцу. – И от лица прочих служителей, которые хотят, чтобы аббатиса была. Их абсолютное большинство.

– Ты даром времени не теряла. Зачем тогда вообще здесь нужен? – вскипел верховный жрец. – Сущее неуважение – принимать такие решения без моего ведома, да ещё и сговариваться со служителями!

– Если бы я тебя не уважала, то вообще не поставила бы в известность, – спокойно ответила Леора.

Сердито захлопали полы просторной накидки – верховный решительным шагом покинул зал, распугав жавшихся у дверей жрецов.

– Возьми его, – Леора аккуратно передала Дея мачехе.

– Спасибо! Спасибо! – быстро заговорила та. – Я никому тебя не отдам теперь…

– Лишний раз не стоит беспокоить женщину с ребёнком на руках, да? Тем более с чужим, – продолжая мягко улыбаться, Леора попробовала спросить: – А ты видела хоть мельком…

– Пожалуйста, не нужно, – мачеха натянула вуаль на лицо. – Видела. Со спины. И узнала. Я не хочу нарушить ещё один закон храма.

– Понимаю, да. Пока веди себя тихо, верховный скоро остынет. Я помогу тебе, но позже. Я и так отлучилась из университета не вовремя.

Когда-то Эстас и сама окончила Гиона-Тарто. Леора была там бессменным ректором с самого основания. Разбитая коленка, низкий балл по любимому предмету или ссора с подругами – к дочери Люцифера можно было прийти с чем угодно. Всё, о чём она просила, – не молчать о беспокойствах. И вот она снова пришла на помощь к своей давно выросшей воспитаннице, будто не прошло столько времени…

Укачивая Дея в своём тайном закутке, жрица-мачеха сама себе улыбалась. Как бы там ни было, удалось выйти из положения. Только вот теперь придётся вспомнить, как вести дела и самой стать для других опорой.

Её напугали шаги и перешёптывания. Они доносились сразу с нескольких сторон и медленно приближались. За тонкими стенами из ткани перетекали тени. Недовольный ею верховный мог что-то задумать в ответ на демарш Леоры.

Наконец одна из завес медленно поплыла в сторону. Из-за неё высунулась безымянная жрица, придерживавшая к бедру коробку. Увидев Эстас, медленно и беззвучно подошла, чтобы не потревожить ребёнка.

– Здесь игрушки. Мальчик ведь, правильно? – прошептала она.

– Да…

За ней появилась и вторая гостья с узелком подарков.

– Пара одеял, немного одежды навырост.

Они должны были забыть о подобных разговорах навсегда и почти забыли. Но вот уселись, кто на чём, и неловко начали:

– Нам правда нужна аббатиса. Нужно навести порядок в некоторых делах, а верховный только отмахивается.

– Понимаю, о чём вы, – ответила мачеха.

Именно в тот памятный день, когда печать молчания оказалась надломлена, начался обратный отсчёт времени до больших перемен и судьбоносных решений.

Голодранец

Лес приветливо шелестел кронами деревьев и обволакивал сыроватой прохладой. На ветвях, как на стропилах, держалось усталое и выцветшее за лето небо.

Верша Гейзер шёл медленно, оглядывал мох под ногами в поисках грибных шляпок. Он ненавидел так похожие на них желтоватые листья, которых с середины лета становилось всё больше. Зима в такое время ещё кажется совсем далёкой, но если не начать заранее готовиться, она вонзит ледяные клыки и когти беспечным прямо в голый зад. До Ключа, замыкавшего собой череду праздников урожая, было далеко, но треснувшая глина на берегах рек, поздние паутинки в лесу и дурманящий запах от бортей предвещали долгие морозы и бескормицу. А тут ещё и гости… Вроде бы Гейзеры и Бор с Рыбарями видали времена похуже, но к хорошему быстро привыкаешь. В последние годы даже не уносилидетей в лес на верную смерть.

– Дядька, поди сюда, – бросил Верша через плечо.

Перешагивая через крупные ветки, к нему поспешил долговязый Тимьян с пестерем за спиной. Одна половина его лица оживилась, другая, со шрамом во всю щёку, хранила покой.

– Они какие хоть? – со вздохом обречённого спросил Верша.

– Обычные. Почти как мы.

– Все у тебя «обычные». Выглядят как? Я же маленький был, не помню.

– Глаза у них на солнце тёмно-синим заливаются, – силился вспомнить Тимьян. – Ну и высокие очень, где-то до груди им моя голова будет. Оскал волчий. Вернее сказать, у кого волчий, а у кого рыбий, как у щуки. Это они двух видов бывают.

Верша смутно помнил, как порхали над дощатыми полами плащи, подбитые цветным шёлком, и плотно обхватывали парчовые свиты станы чужаков. Будучи почти младенцем, он подумал, что пожаловали боги. Однако чувство от них было другим, странным. Между страхом и надеждой, что эти вот встанут на твою сторону, и тогда никто не посмеет утащить тебя в темноту.

– Я слышал, в кабаках неделю кутят на одну пуговицу с рукава, – продолжил Верша. – Правда?

– Ну! Скажут тоже, – Тимьян отмахнулся. – У наших что ни лужа, то море.

– Представь, увидят они нас, – досадливо скривился Верша. – В пеньковых и крапивных обносках. Зверь ушёл, самим мало, на столе кусать нечего, кроме грибов да рыбы. Хоть без червей бы набрать…

– Сидел бы дома, – в сердцах всплеснул руками Тимьян, – А то как корова загулящая тут мотаешься. Бабы справятся. Негоже. Понимаю, что охотиться не на кого тут, только у Бора ещё толк есть…

– Сдурел я уже в четырёх стенах.

– А что до угощения, – продолжал дядька, – Рыбари выловят щук да осетров. Бор, говорят, увели у зорочей одного сохатого.

– Совсем с головой у них туго? – мрачно покосился наследник. – Потом их зорочи на сучках развесят.

– Зорочи в ответ выжгли строевой лес. Брешут, что деревья больные были, но, ясное дело, обиду глотать не захотели. Галица хозяйка, если от горя оправится, наведёт порядок, а пока как есть.

Шаги прочих спутников растворились в лесной чаще. Верша со вздохом сел на ствол поваленной ели.

– Вот же не было печали, а! – с чувством выдохнул он, глядя на дядьку. – Какого лешего понесло сюда демонов?!

– А чего сам тогда звал их? – развёл руками Тимьян.

Глупо получалось. Страшно глупо. Верша достал нож из сапога и принялся нервно крутить его в руках. На клинке иногда отражалось его скованное тревогой лицо.

– Я не то чтоб звал. Ну да, письмо отправил. Но это же не значит, что надо приезжать.

Дядька не выдержал, тихо рассмеялся.

– Ну даёшь ты!

– Новый Рай сразу от ворот поворот дал, даже во дворец не пустили, бумагу Круче дали. Я из их отповеди вообще ни слова не понял. Одни «соблаговоли» да «достопочтенный». Думал, все так же и поступят.

Тимьян привалился к старой осине и заговорил негромко:

– Демоны любопытные. В чужих мирах часто шастают. А здесь им делать нечего.

Немного помолчав, Верша велел:

– Скажи остальным, нагулялся я, домой пойду.

Тронулись к родным скалам.

Когда впереди уже показалась петляющая вверх каменистая тропинка, Тимьян предложил:

– Слушай, а в сосновую рощу заглянуть не желаешь? Как раз мимо идём. Может, знатка тебе сердце успокоит?

– Хм, – Верша почесал висок. – А и правда. Я про неё с этими приготовлениями совсем забыл. У меня и денег-то нет, я кошель не брал.

На солнце блеснула ребристая серебряная палочка, от которой дядька отломил по насечкам два куска, каждый с вершок.

– Вот, на.

– А ей хватит?

– Да хватит, – махнул рукой Тимьян, – нечего её баловать. Куда ей деньги-то девать, живёт в лесу ведь, украс никаких себе не покупает? Еду ей носят. Вообще-то и так тебе служить обязана, не зря же покойник её… того.

Спутники забрали у Верши корзину с грибами и, охая, поплелись в гору дальше.

Через бурелом Верша перепрыгивал, как молодой олень. Ему и страшно было, и любопытно, и серебро в навесном кармане с сухарями бедро жгло, точно шпорой. Наконец у родника он различил сырую влазню, всю поросшую мхом, а на крыше даже деревца завелись. Его в детстве предыдущая знатка заперла в печи, когда он от осеннего кашля день и ночь стал лаять не переставая. Как бы страшно ни было, лечение помогло. Теперь здесь обитала другая, Мжа. Молодая, но сумасшедшая – как и положено.

Услышав шаги, она выползла на четвереньках из проёма влазни, и у Верши кольнуло сердце. Лицо было юным, а вот в волосы уже словно муки насыпали. Пряди тащились по земле и сору, такими они длинными отросли.

Страшные они всё-таки, знающие. Прямо на тот свет ведь глядят их пронзённые коваными иглами глаза.

– Кис-кис-кис-и-ис! – протянула знатка и жутко улыбнулась, повернув лицо к Верше. – Кис-кис-кис, снежный котик!

Тот вцепился в гроздь оберегов, висевших на шее. По запаху ведь поняла!

– Здравствуй, мать.

– Я здравствую. Заблудился? Или ты ко мне?

– К тебе, солнце золотое.

– Лезь! – задорно крикнула Мжа, и её словно втянуло назад в хижину.

Пачкаясь о чёрные грибы, выросшие от сырости на брёвнах, Верша протиснулся вслед за ней. Внутри во влазне можно было встать почти во весь рост. Гнилая трава, настеленная на пол для тепла, едва не чавкала. По ней осторожно бродили куры, хрипло кудахтая и вытягивая шеи.

– Ну что ты мне пода-а-аришь? – усевшись за маленький стол, спросила знатка голосом балованной красавицы.

Лучик солнца, проникший в волоковое окно, перечёркивал её лицо, на котором за миг сменялось по нескольку выражений.

Верша выложил на стол серебро, и его тут же схватила запачканная сажей тощая рука.

Голова знатки, и так чуть трясшаяся, заметно дёрнулась.

– Чего хотел?

– Через несколько дней мне брать власть над нашими родами. Спросить хотел, что меня ждёт. А особенно, как быть на пиру, как себя держать перед гостями. Демонами. Как всё пройдёт?

– Ты что ли, Верша который? А я думала, холоп чей-то, – Мжа стала подбрасывать на ладошке смехотворную серебряную плату. – Ну ла-а-адно.

Знатка схватила курицу, сидевшую в углу на яйцах, и мигом открутила ей голову. Зная, что бывает потом, Верша отскочил от стола.

Под ножом Мжи расступилась птичья кожа, хрустнул киль. Она запустила руку в ещё бьющую крыльями тушку, ухватила гортань и с треском выдрала внутренности. Тонкие окровавленные пальцы нащупали потроха и стали мять их, как зрелые сливы.

– Ага, ага. Склонят перед тобой головы, точно трава примнётся. И наши, и Город склонит. Ты не бойся ничего, родимый, на что белую ручку положишь – то твоё и будет. А пир-то, у-у-у, какой обильный! А гости-то, о-о-о! Один другого знатней!

Пригвождённые иглами веки дрожали.

– Ты уже там? Ты видишь?

– Вижу, как наяву! Косточки мозговые – те аж под стол летят, под скатерти белёные! А вино-то сладкое всё по скляночкам течёт! А мёд и пиво пряные…

– Кто среди гостей?

Локти Мжи опустились и её лицо потемнело.

– Зря ты меня перебил, – сказала она упавшим голосом. – Не скажу теперь про питьё.

– Прости, родная, прости глупого, только дальше говори! – умолял Верша, а сам думал: «Как будто пива я не пил, зачем мне про него слушать?»

– Всё. Убирайся. Надоел, – с отвращением бросила Мжа на кучу кишок зажиревшее куриное сердце. – Платить не хочешь. Слушать не хочешь. Злишь только.

Как только Верша выбрался из влазни, на пути у него как из-под земли выскочил Тимьян.

– Ну, чего? – развёл он руками.

Глаза дядьки горели жадным любопытством.

– Говорит, всё будет ладно.

– Значит, мир! Вот видишь! А ты извёлся весь.

– Не верю всё равно. Это не мир, а позор на весь мир. Да и не один.

Верша к вечеру решил выкинуть из головы все волнения, всех печёных осетров и знатных гостей. Воля у него была крепкой, и приказывать он умел уже так, что слушался его даже собственный мятежный ум. Вечером набежало к нему портных с полотном, клялись, что цех к утру уже осноровят дорогую свиту, а там дело за малым останется. Дядьки придирчиво выбирали ткани, рассматривали набитых на ней проворных котов, цветы горных трав. То им было «не в обычай», то «цвет несчастливый», наследник от этих разговоров утомился и велел разбираться без него, а сам лёг спать. Решать всё равно не дадут, но и плохо не сделают.

Ночью его разбудили вопли и невозможно громкое карканье. По балкам скользили блики огня. Верша учуял в воздухе беду. Он подбежал к окну и увидел зрелище до того дикое, что на миг лишился дара речи.

Чёрная туча птиц кишела внутри, в стенах крепости: бесчисленные галки, вороны, грачи – все они граяли, а ночная охрана с факелами металась по двору. Когда огонь приближался к той туче, она вздрагивала и отступала, но воины боялись подходить близко. Всем было ясно, что творится какое-то страшное колдовство, что птицы не просто так нападают. Вдруг послышался удар хлыста, за ним ещё и ещё. Хлопки перемежались такой дикой матерной руганью, какой не поносят людей, только нечистую силу. Это выбежал Крёс, большой крестьянин из Бора, слывший бесогоном и отчасти знающим. Бич в его руке свистел и хлопал, как ружьё. Туча от того стала распадаться, крошиться, часть птиц замертво осыпалась на землю. Верша ловко спрыгнул из окна на кровлю крыльца, с неё на землю. К тому времени последние галки ринулись в сторону рощи.