Кубик Рубика

Нина Ким

Кубик Рубика

Посвящаю книгу женщинам, хранительницам семейного очага

Глава первая. Начало пути

Август 1980 года

9:00.

Синди торопилась. Торопливо включила функции GPS и увидела время прибытия к указанному адресу. Проехала центральную часть маленького городка, вольготно раскинувшегося среди песчаных дюн Северного моря и вырвалась на скоростную трассу. Август в этом году выдался теплый, не отставая от жаркого лета, редкого на холодном побережье. Даже во вторую половину месяца солнце грело волны и окрашивало море в веселые цвета. Поездка случилась неожиданно. Идоли убедила Синди в необходимости встречи с ее знакомой, жившей в Арденнах:

– Тебе нужен астролог.

– А гадалка?

– Не волнуйся, она расскажет о твоем прошлом и о будущем, и звезды докажут ее правоту.

Короче, как всегда, Синди прислушалась к совету подруги и решилась на встречу с незнакомым человеком, который, якобы знает все о ней и поможет разобраться со всеми тревожными мыслями.

Идоли оказалась единственным человеком, с кем Синди не потеряла связь после окончания университета. Они подружились на первом курсе и больше не расставались. Совершенно противоположные по характеру, девушки дополняли друг друга и казались двумя половинками одного целого. Когда Идоли пригласила впервые к себе домой, Синди не могла прийти в себя от увиденного. Лес, поля, озера, через которые петляла дорога к дому подруги, оказались собственностью семьи Идоли, баронессы по происхождению и других действующих титулов. Огромный замок, окруженный густым лесом, предстал перед ними во всем своем величии.

– Здесь живет бабушка, – пояснила Идоли оцепеневшей подруге, – а мы здесь. В тени замка стоял довольно больший дом. Если бы не величавое соседство, то и он казался бы не самым маленьким. И на довольно почтительном расстоянии притулилось небольшое жилое строение, где жила прислуга, семья из Польши. Не успели девушки переодеться, как их пригласили на ужин. Отец Идоли и две старшие сестры уже сидели за огромным столом. Увидев, Синди, они радушно поздоровались с ней и представились. Стул рядом с отцом пустовал. Неторопливый ужин прерывался вопросами и ответами.

– Приезжайте к нам в гости. Рад буду видеть вас, девочки нечасто приглашают домой своих друзей, – церемонно произнес глава семьи, встав из-за стола.

Ранним утром выехала в другую часть страны. Путь оказался неблизким. Когда время перевалило за полдень, дорога пошла резко вверх. Начались горы. Эхо двигателя машины разнеслось в Арденнах, раздвигая облака. Солнце спряталось за верхушки деревьев, сплетенных в сплошную арку над головой. Веселые солнечные зайчики прыгали по зеленым листьям, еще мощным и свежим. Август и не думал уступать осени, чье время по календарю начиналось уже через неделю.

Дорога вильнула вправо, стала узкой и неровной. Совсем скоро Синди остановилась у нужного дома, окруженного высоким забором. И опять веселые солнечные зайчики догнали ее и заплясали на зеленой лужайке перед входом.

– Расскажи ей обо всем, не стесняйся, – сказала подруга, посоветовавшая обратиться к астрологу.

– Да, конечно. Иначе, какой смысл с ней встречаться.

Вставить рассказ про Идоли.

Синди легонько надавила на металлическое кольцо: послышался мелодичный звон и следом чьи-то шаги. Дверь открылась.

– Добрый день, – смущенно произнесла Синди, – я от Идоли.

– Добрый день! Она предупредила о вашем приезде. Проходите. Меня зовут Мэгги. – Хозяйка опять улыбнулась и провела гостью в дом. Предложила отдохнуть и выпить по чашечке чая с дороги. Странное чувство покоя и безопасности исходило от незнакомой женщины, как будто Синди оставила за порогом чужого дома тревожные мысли.

Чай с привкусом душицы, мягкие тона мебели, глубокие кресла, разделенные журнальным столиком, и мягкая улыбка рассеяли волнение гостьи.

– Давайте еще раз знакомиться. Год, число, месяц, время и место вашего рождения.

– Четырнадцатое января 1949 года. Родилась в Бельгии. В Ваттерсхее, времени не знаю.

– Составим вашу натальную карту.

Синди робко задавала вопрос за вопросом и кратко записывала ответы, чтобы обдумать их позже.

Астролог неторопливо предсказывала возможный ход событий, абсолютно ничего не советуя, только перебирая факты прошлого, настоящего и будущего. Когда вопросы закончились, хозяйка закрыла натальную карту и произнесла:

– Пришла пора.

– Пришла пора, – эхом повторила Синди и перед глазами ожили дни юности.

Она увидела себя. Ту, какой была много лет назад. И выросла в поселке, выросшем на печали и воспоминании пришлых людей. Синди видела себя: несуразную, стеснительную. Мать удивленно смотрела на нее, словно чужая девочка забрела нечаянно к ним. В той жизни все у Синди все начиналось с «не». Небольшой дом, где она выросла, снаружи казался нелепым: часть стены красного цвета, часть желтого, как будто на строительство не хватило одинаковых кирпичей; небольшие подслеповатые окна, пристально вылупившие на улицу свои глазницы, соломенные крыши, по которым плясало летом огненное солнце и дрожал иней в зимние месяцы. Порой из них выглядывали детские рожицы, чумазые, словно они, а не отцы их вернулись из шахт, где долбили каменный уголь. Вечерами тусклый свет окрашивал улицу в цвета дешевых штор, ярких, как оперенья попугаев. Благородные цвета стоили дорого и женщины выбирали то, что по карману и шили все, что необходимо. Иногда шторы и наволочки казались комплектом, дополненным еще и кухонными полотенцами. Короче, жили и не тужили, пытаясь приспособиться к неприхотливой действительности. Каким образом сюда занесло разномастное население, никто не знал и знать не хотел: зачем чужие истории, когда своих хватает через край. Да и опасно было совать нос в чужие дела. Поэтому одинаково корпели и марокканцы, вырывшие Альберт канал, и греки, и горластые итальянцы: их объединяло одинаковое клеймо: клеймо чужака. Из скособоченных домов ветер выдувал не только тепло из комнат, но и из людских сердец. Люди становились половинчатыми, уродливыми, непонятно какими. Они стремились в счастливую жизнь и никак не могли поймать за хвост удачу. Птицу своего счастья, подраненную больной фантазией, страхом и бегством от своей земли. Вскоре район чужаков стал своим на административной карте города и на учете в городской администрации. Рождались дети, похожие на бельгийских ребятишек по манерам поведения, по выговору нидерландского языка и совершенно различные по менталитету. Но каждый ребенок уже получал навыки, необходимые для этой странной среды. Вечерами казалось, что дома поднимаются вверх от крепких ароматов различной пищи, но в том сгустке самой стойкой был запах итальянской пиццы, которую пекли в самодельной печи, выложенной под навесом на улице. Синди часами могла смотреть, как женщины месили послушное тесто, растягивали края в разные стороны, накладывали сверху начинку из сыра и томата с листочками базилика и ловко отправляли в печь. Добродушные итальянки, распаренные жаром печи, улыбались девочкам и иногда даже угощали пиццей. Вкуснее той пиццы Синди не доводилось есть во взрослой жизни даже в самой Италии.

Дети из греческих семей угощали зелеными оливками, которые привозили из своей родины, куда ездили довольно часто.

В марте месяце соседи турки и марокканцы угощали соседей мясом, они праздновали какой-то свой религиозный праздник. Мать радовалась. Ставила мясо на огонь, рубила белокочанную капусту, готовила борщ по всем правилам: с морковью и свеклой, тушила на медленном огне помидоры и присыпала укропом. И основное блюдо, соленое сало, толстые шматки с розоватым оттенком, горделиво красовалось на столе во время принятия пищи. По осени отец рыскал по округе и находил фермеров, договаривался «забить кабанчика», чтобы можно было посолить неостывшее мясо. Бельгийцам казалось ненормальным, есть парное мясо: считали, оно отравлено страхом. Забирал тушу свиньи целиком и делил поровну на несколько хозяев. Вскоре хозяйки странного поселения научились у местных жителей готовить овощные супы и с удовольствием пристрастились к ним. Лук-порей добывали на полях после уборки урожая, как и остальные овощи. На рынке, если прийти туда к концу дня, в отходах можно было на неделю собрать все, что душе угодно. Короче, только успевай и голодным не останешься. Синди не спрашивала родителей о том, как их семья оказалась в этом месте, почему они разговаривают в семье на русском языке, а у матери вырываются непонятные слова со странным произношением г, как х. Им, детям, все казалось естественным, нормальным явлением обычной жизни, как смена времени года, приход весны и лета, теплой осени и мягкой зимы. Отец не работал на шахте, как большинство обитателей поселка. До войны, как однажды услышала Синди, он строил дома. В мирное время его профессия оказалась самой нужной. Рано утром он уходил на работу и приходил поздно вечером, всегда в одно и то же время. Выходные проводил с семьей, мастерил что-то по хозяйству, строгал, чинил, перестраивал и пристраивал клетушки к основному жилому дому. Мать занималась только хозяйством: стирала, убиралась, готовила еду и следила за детьми. Они дополняли друг друга. Полный отец с нахмуренными бровями, длинными усами и худая мать, проворная, ловкая и улыбчивая. Синди не походила внешностью на них, отличалась и от своих братьев и сестер. К тринадцати годам она страдала по-взрослому. Разглядывала себя в зеркало и ужасалась: надо же такой уродиться. Рыжая, с россыпью веснушек на лице, с острым носиком, торчащим между впалых щек, с острыми коленками и локотками, с глазами зеленого цвета и длинной цыплячьей шеей.

Особенно тяжело ей приходилось весной. Солнце разбрызгивало на лице коричневые точечки, которые сводили ее с ума от злости. Она пыталась отмыть их хозяйственным мылом, терла до тех пор, пока кожа не становилась красной, а веснушки блеклыми, но проходило немного времени, и лицо вновь становилось обычным. К четырнадцати годам к этим мучениям прибавились другие противные странности: что-то случилось с телом; в подмышках и ниже живота стали расти волосы; рука невольно дотрагивалась до противного треугольника между бедрами и отдергивалась мгновенно, как будто обжигалась крапивой. Конечно, Синди опять бралась за зеркальце и разглядывала себя по кусочкам, чтобы увидеть изменения, происходившие с телом, ставшим чужим и враждебным. Соски превратились в твердые бугорки, потом приняли острую форму и стали заметными. Синди пришлось сутулиться, чтобы спрятать их. По вечерам не могла заснуть от странных ощущений внизу живота, прямо там, где уже треугольник стал таким же рыжим, как и волосы на голове.

Некрасивая. Мало страшная, еще и рыжая. Она разглядывала родителей и братьев с сестрами. У матери белое лицо, абсолютно чистое, без единого пятнышка, темные волосы с проблесками седины и глаза коричневого цвета. У отца седая голова, усы и щетина на лице тоже без единого рыжего волоска. Так почему они наградили ее тем, чего у них нет и в помине? Наградили именно ее, братья и сестры родились нормальными и не страдали, как Синди. Кстати, на единственной кровати спали родители, а детей укладывали на пол. Дети кишели перед сном, толкались, щипались и чуть ли не кусались, им не хватало места. Каждый из них хотел определить свою территорию, но границы постоянно нарушались. Да и как они могли отгородить себя, когда все было общим: постель, еда, одежда, которую донашивали друг за другом.

Неопытная. Это определение точно про нее. Даже повзрослев, она не приобрела ни ума, ни опыта. Возможно, это случилось от того, что выросла в нереальном мире, окружив себя книгами и мечтой об иной действительности, не такой, какую видела каждый день, беспросветную и серую. Где приключения, где принцы, где волшебники? Когда она превратится из гадкого утенка в красавицу? Даже мать, порой останавливала свой взгляд на дочери и качала головой, что та уродилась такой не похожей на остальных нормальных детей: «Рыжая еще и конопатая!»

И вот такой, несуразной, некрасивой и неопытной вошла в другую жизнь. Ее словно волной окатило. Молодой человек, очень даже интересный, поглядывал на нее, улыбался и не отводил взгляда от смущавшейся девушки. Как она могла отвернуться от знаков внимания, которые стал ей оказывать юноша, влюбившийся в нее, в такую страшную, некрасивую и несуразную. В школе на нее смотрели как пустое место, и она чувствовала себя не в своей тарелке. Одежда состояла из старых поношенных вещей матери, рюкзак, покупали из вторых рук, учебники выпрашивала у знакомых старшеклассниц. Именно тогда она дала себе зарок, что обязательно выбьется в люди. Не будет она жить как ее родители и те, кто влачил жалкое существование в поселке, населенном разноцветными муравьями. Синди читала и зубрила, учила наизусть и засыпала с учебниками в руках, мечтая выползти из муравейника. Подруги в школе влюблялись в старшеклассников или в своих ровесников, а она не обращала на мальчиков внимания, как и они на нее. Почему-то выбор родителей пал на католическую школу, где правила поведения отличались особой строгостью. Молодой человек встречался ей постоянно. В конце концов они познакомились.

– Саша, – смутилась она, протягивая в ответ руку. Это было имя, которым девочку нарекли родители при рождении.

– Сажжа? Саса?

Оба дружно рассмеялись, он нарочито умоляюще попросил девушку:

– Можно называть тебя Синди? Так звали мою бабушку.

– Хорошо, – пожала она плечами и представилась заново, – Синди.

Она шагнула в новую жизнь с чужим именем, стараясь забыть о том, какой была до встречи с ним. Мечты ее сбылись: принц, любовь, предложение руки и сердца; все так, как писали в книгах. Он даже заявил, что у них будет непременно двенадцать детей, футбольная команда.

Синди вышла замуж без разрешения родителей, без всякого сомнения, с полной уверенностью, что сказка стала явью. Помимо того, что выпал шанс стать принцессой, настало время, когда томление тела оказалось сильнее всяких доводов ума. «Это», которое описывалось в книгах, как нечто невероятное и волшебное, оказалось отвратительным актом, половым совокуплением. Она ничего не поняла. Приятным оказалось только соприкосновение тел, но не проникновение в нее. И поза. Поза казалась ей тоже отвратительной. Неестественно раскинутые ноги, муж между ними, его сопение и истошный вопль в конце: он дергался как в припадке и замирал. Ему нравилось. Не успевал день подходить к концу, как муж начинал с особым выражением глаз поглядывать на нее и ухмыляться. Почему-то особенно ненавистной ей казалась ухмылка, наглая и самоуверенная, мужчины -повелителя, захватчика и диктатора. Не было дня, когда Синди не задавала себе вопрос, один-единственный: «Отчего она бросилась в замужество без раздумий? Что с ней случилось? Мозги отказали совсем или захотелось узнать, как живут за мужем?» Узнала. Времени хватило сполна.

В тот день, двадцать седьмого августа, исполнилось десять лет со дня ее замужества. Десять лет, которые стали полной противоположностью ее мечтам о волшебной жизни с прекрасным принцем. Неопытность завела Синди в такие дебри, что она потерялась, осталась на распутье.

Сэм уговорил ее прокатиться с ветерком на мотоцикле, отметить десятилетие супружеской жизни. Синди, чтобы не начинать день со скандала, надела на голову шлем и безропотно уселась сзади мужа.

«Железный конь», как с любовью он называл свою очередную игрушку, завелся с пол-оборота и резко рванул вперед. Вздрогнула и даже невольно обхватила мужа руками, прижалась к его спине и постаралась успокоиться.

Она не любила мотоцикл, но сегодня согласилась, потому что не хотела отпускать его одного. Еще вчера вечером Синди и знать не могла о его планах, поэтому сделала то, что давно задумала. Кто знал, что ему взбредет в голову с утра кататься на мотоцикле, обычно по выходным дням он спал почти до обеда. Отказаться Синди не могла. Не хотела вызывать лишних подозрений и упреков в холодности. Они выехали на пустую трассу. Что ж, возможно, этот день примирит их, надо довериться мужу. Как в первые годы, до их бесконечных ссор и размолвок, когда ей ещё хотелось находиться рядом с ним.

Вскоре дорога нырнула вниз, где под рев мотоцикла заплясали солнечные зайчики. Синди и Сэм ехали под аркой – кружевной, сплетенной из зеленых верхушек деревьев, росших по обеим сторонам дороги:

– Мы мчимся в рай, посмотри наверх.

– Рай на солнце, – засмеялась Синди, увидев жгучее солнце в том месте, где вдруг арка резко оборвалась. Резко оборвалась, и мотоцикл поднялся на дыбы, закрутился на месте, скользнул в сторону, накрыв ее темнотой. Издалека донеслось конское ржание. Наверное, мотоцикл так заскрежетал, мелькнуло в голве и опять потемнело в глазах. Синди хотела спать, но кто-то теребил ее и задавал странные вопросы: авария, где, когда. Потом из этих слов выстроился вопрос:

– Вы помните, как попали в аварию?

– Авария? – Синди сморщилась от боли и обвела взглядом незнакомые лица, – какая авария?

– Вы попали в транспортное происшествие.

– Где мой муж?

– Он в реанимации, а вас сегодня выпишут домой.

– Что с ним?

– Разрыв селезенки и кровопотеря.

Синди потеряла откинулась на подушку и потеряла сознание. Когда она пришла в себя, увидела незнакомых людей. Сон это или явь? Что же случилось утром? Утром Сэм позвал покататься на мотоцикле, на дороге никого не было, как могла случиться авария? С кем? В ушах раздался скрежет мотоциклетных колес, скольжение в сторону, удар и темнота. Она заплакала от ужаса и не могла ничего соображать. Ну да, он еще кричал ей:

– Мы мчимся в рай, посмотри наверх.

– Рай на солнце, – засмеялась она в ответ, увидев жгучие лучи в том месте, где вдруг арка резко оборвалась.

Наверное, в тот момент муж отвлекся на минуту – нет, на секунду – и выехал на встречную полосу. Выехал на встречную полосу, которая казалась абсолютно пустынной. От напряжения у Синди разболелась голова, она закрыла глаза от нереальности происшедшего. Как будто страшный сон: авария, больница и Сэм в реанимации.

Шли третьи сутки после операции. Синди дежурила у его постели, двигалась как тень и автоматически смачивала водой посиневшие губы; поправляла подушку и прислушивалась к едва слышному дыханию. Ей хотелось прилечь на кафельный пол и заснуть ненадолго, на пятнадцать – двадцать минут, чтобы прийти в себя. Прислонившись спиной к стулу, смотрела на безжизненное лицо того, который молчал и не насмехался над ней, не иронизировал, не старался показать свое преимущество, стал обычным человеком. С таким, с нынешним Сэмом она могла бы вполне ужиться. Мысли, самые разные и глупые, роились в голове, прокручивали десять лет совместной жизни и сходились в одной фразе: «Она виновата в аварии». Откроется ли этот факт или останется в тайне? Конечно, откроется, если он выздоровеет, возможно, она даже сама обо всем ему расскажет, а если? Если случится самое страшное, что тогда делать ей с жуткой тайной? Если вдруг, будут ли делать вскрытие? Неужели это все происходит наяву? Муж без сознания и ее мысли, как выкарабкаться из всей истории ей, а не Сэму.

После обеда ненадолго приходила свекровь. Грузно усаживалась на соседний скрипучий стул, придвигалась к кровати и вглядывалась в лицо сына. Вздыхала, гладила его по щеке и повторяла одну и ту же фразу, бросая взгляд, полный ненависти, в сторону снохи:

– Зачем ты туда поехал? Зачем? Как так могло случиться?

И в этот раз начала опять выговаривать сыну те же слова, когда он вдруг открыл глаза, прошептал четко и внятно по слогам:

– Я ухожу. Далеко. Не бросай Синди и детей.

– Сэм, не уходи, Сэм, сынок!

Синди выбежала из палаты с криком о помощи, потом метнулась назад. Дыхание мужа становилось реже. Вот еще один глубокий вздох, прерывистый, как будто потерявшийся где-то внутри него, смог вырваться наружу и замереть, судорожно передернул тело, вытянув по швам руки, ноги, голову и остановив взгляд. Чистый, без признаков страдания и боли. Лицо приняло холодное выражение, морщины разгладились, забрали с собой остатки тепла. Сэм исчез. Вместо него на больничной койке лежал чужой, незнакомый мужчина в полосатой пижаме. Синди вскрикнула:

– Это не Сэм!

– Не болтай чепуху, – свекровь с ненавистью ткнула локтем ее в бок. – Могла бы удержать мужа, если бы любила. – И, повалившись сыну на грудь, завыла протяжно и долго, с неизбывной тоской, как волчица, потерявшая своего детеныша.

«Если бы любила», – Синди не раз повторяла эти слова. Они хлестали ее по щекам и не давали прийти в себя от ужаса происходящего. Она наклонилась к нему, чтобы проститься. И по щеке мужа, одетого в серый костюм с белой рубашкой, покатилась слеза. Все, кто стоял рядом, ахнули:

– Он плачет, прощается с ней.

– Да, покойник выбирает для последней слезы самого близкого человека.

– Самого близкого, – взвыла свекровь, опять протяжно и громко.

Синди не стала им объяснять, что случилось простое совпадение: тело почти неделю пролежало в морозильной комнате, потом стало оттаивать в теплом помещении, и влага, обычная влага, скатилась по щеке. Но случившееся испугало даже ее, знавшую истинную причину его слезы, слезы покойного мужа, с которым она прощалась навсегда.

И ощущение нереальности. Как будто Синди видела этот фильм с эффектными сценами и позами, с многочисленными венками, от которых исходил сладкий тошнотворный запах, с обезумевшей свекровью, которая толкала внучек к гробу и кричала:

– Смотрите на отца, больше никогда его не увидите!

– Не трогайте детей, они боятся, – попыталась остановить ее Синди.

Но старуха держала одной рукой девочек, а другой трясла гроб так, как будто хотела разбудить того, кто ее не слышал. На минуту окружающим стало страшно, что сейчас покойник вывалится на пол.

Младшая дочь крепко вцепилась в юбку матери, пытаясь удержаться на ногах; старшая сцепила губы и изо всех сил вглядывалась в неподвижное лицо отца, как того требовала старуха. А в голове у Синди звучал его голос: «Пока смерть не разлучит нас! Пока смерть не разлучит нас!» Голос из дней первой влюбленности, когда она верила, что любит и любима. Куда делся тот голос? Растаял и даже эхо не вернет их. Как тогда, когда повторяли эти слова друг за другом в яблоневом саду. Она смеялась, запрокинув лицо и повторяла:

– Да, я выйду за тебя.

– Я сделаю тебя счастливой, – уверял он твердо. И вот через десять лет настал момент разлуки. Смерть явилась без предупреждения и освободила их друг от друга.

За несколько дней со дня похорон мужа жизнь Синди с детьми изменилась: она приобрела статус вдовы, а дочери стали сиротками – так называла их свекровь, как будто они потеряли и мать.

В сентябре дети пошли в школу, а Синди вернулась на работу, в промежутках заполняя документы для пособия по потере кормильца и вспоминая тот страшный злополучный вечер перед аварией, ставший причиной случившегося.

Глава вторая. Бывшая свекровь и Синди

Документы, терзания и свекровь. Бывшая, но не желающая сдавать своих позиций. Она заявилась к ним через месяц. Морщась, как от зубной боли, оглядела квартиру, притихших детей, вернувшихся из школы, и особенно пристально – сноху, пытаясь отыскать у нее на лице следы горя или его отсутствие. Синди показалось, что в комнате стало нечем дышать.

Свекровь заговорила. Видимо, готовилась основательно, продумала мельчайшие детали разговора, выстроив пункты как неукоснительный приказ.

*Ты вдова, но не свободная женщина, потому что носишь нашу фамилию и растишь моих внучек.

*Пенсию на детей буду контролировать я, чтобы не тратила на развлечения. Достаточно развлекалась.

*Когда девочки выйдут замуж, их мужья обязаны взять фамилию нашего рода, потому что ты не смогла родить наследника.

*Вещи Сэма будут висеть в шкафу.

*Если хоть один из пунктов будет нарушен, я отберу детей. Сил и средств у меня достаточно, ты это знаешь хорошо. Как и то, что дети судом передаются бельгийской стороне, урожденным бельгийцам, а не пришлым.

Требования свекрови, казались Синди безумными и непонятными. Что делать? Воевать с упертой старухой, обезумевшей от горя или смириться? Что-то свекровь еще сказала про квартиру и наследство, якобы оформленное на имя Сэма. Бог с этим, главное – дети, она не может их потерять.

Что Синди сделала не так за десять лет замужества? Она честно пыталась наладить отношения со свекровью: молчала, когда надо было дать сдачи, пригибала голову, когда надо было разогнуться; терпела, когда та лезла во все семейные дела сына и обшаривала во время своих визитов комнаты, даже спальню. Омерзительно выспрашивала у девочек подробности жизни. Да, не умела Синди защищать свои личные границы, как в детстве, когда все кувырком спали на одном матрасе, хватали вещи друг у друга и не спрашивали разрешения. Печать детства стала клеймом и в супружеской жизни. Свекровь подмяла под себя бойкую сноху и послушного сына.