Моя невеста из Сан-Диего

Глава 6. Московский декаданс

Ранняя осень в Москве – пьяный карнавал, где листья на Варшавке вспыхивают алыми, золотыми и оранжевыми красками, будто природа закатила прощальную вечеринку перед зимним похмельем. Ветер, мягкий, но с намёком на холод, гонял листву по тротуарам спальных районов, а дождь стучал по крышам, превращая асфальт в зеркало, где отражались огни машин и тоска прохожих. Максим любил это время – тёплое, но не обжигающее, когда город окутывался буйством красок, а воздух пах мокрой землёй и свободой. Но в своей квартире он был отрезан от этого праздника природы. Москва стала серой рамкой к его личной катастрофе.

Квартира – современная коробка в панельном доме, где ещё пахло свежим бетоном и дешёвой краской. Стены, покрытые светлыми обоями с ненавязчивым геометрическим узором, уже начали собирать первые трещины – знак, что дом «садится». В гостиной – угловой диван из IKEA, серый, с парой пятен от кофе, и стеклянный журнальный столик, заваленный пачкой Marlboro (Максим курил редко, но стресс брал своё) и бутылкой Red Label, из которой он отхлебнул два глотка, надеясь заглушить тревогу, но получив лишь кислое жжение в горле. Пепельница, полная окурков, соседствовала с недопитым стаканом чая, покрытым плёнкой, и бутербродом, превратившимся в окаменелость. На стене – плоский телевизор, гудящий, как перегретый ноутбук, транслировал CNN и BBC с кадрами агонии Сан-Диего: затопленные улицы, яхты, выброшенные на берег, как сломанные игрушки, люди, бредущие по пояс в воде с чемоданами, словно массовка в фильме-катастрофе. Ноутбук на коленях – его второй экран, портал в преисподнюю, где чат с Рейчел застыл, как зависшее видео. Сообщения уходили в пустоту, помеченные серым значком часов в Facebook, насмехаясь над его беспомощностью. «Отправлено. Не доставлено.» Эти слова были его личным чистилищем.

Квартира дышала стерильной новизной с привкусом далёкого хаоса. На полу – ламинат под «дуб», поцарапанный в паре мест, у окна – пластиковые рамы, запотевшие от дождя, с видом на панельки, усыпанные спутниковыми тарелками и кондиционерами, мокрые детские площадки и голые тополя, чьи листья кружились в цветном вихре. На подоконнике – пара кружек из McDonald’s, пустых, с запахом пива и виски, и горшок с фикусом, который Максим поливал, когда вспоминал. Свет от энергосберегающих лампочек мигал, добавляя комнате оттенок техно-нуара, а за окном гудел город – шорох шин по лужам, мат прохожих, редкие вспышки молний, подсвечивающие низкие тучи. В углу – рабочий стол с системным блоком, мигающим синими светодиодами, и полка, где теснились книги Мураками, пара дисков с пиратскими играми и старый плеер с песнями Linkin Park, Green Day и русским роком.

Максим не спал. Ночь была бесконечным монтажом ужаса: репортажи о новых ударах стихии, карты отключений света, размытые видео, загруженные местными на YouTube с устаревших телефонов и цифровых камер. Адреналин и токсичная тревога выжгли всё: голод, усталость, даже тепло осени. Он был пуст, как спущенный баллон, но натянут, как струна, готовая лопнуть. Каждый репортаж – о подъёме воды, рухнувших мостах, телах в обломках – бил в грудь, как молот. Он вцепился взглядом в экран, выискивая знакомые улицы из рассказов Рейчел, здания с её фото в Facebook. Всё сливалось в серую кашу разрушения. Он ловил каждое слово дикторов, сравнивая названия районов с тем, что знал о её доме. «Крепкий, не на первой линии», – писала она. Но что такое «крепкий» против стихии, сносящей краны и гнущей деревья, как спички?

Пальцы, дрожащие от недосыпа и виски, снова стучали по клавиатуре:

Максим: Рейчел, пожалуйста, хоть слово. Ты в порядке? Я схожу с ума. Новости добивают.

Минуты текли, как дождь за окном. Часы. Ничего. Он вскакивал, ходил по комнате, спотыкаясь о край ковра, возвращался к ноутбуку. Писал снова, будто слова могли пробить бурю:

Максим: Смотрю стримы из Сан-Диего. Ад. Твой район… без света, без связи. Но ты сильная, я знаю. Пожалуйста, держись.

Беспомощность была хуже осеннего дождя, хуже новостей, хуже всего. Максим, человек, привыкший чинить баги, столкнулся с хаосом, который не поддавался отладке. Стихия смеялась над его логикой, над его кодом, над его жалкими попытками что-то контролировать. Он сидел в своей коробке, в тысячах километров от неё, и ничего – ни-че-го – не мог сделать. Это был яд, разъедающий изнутри.

В голове вспыхнула идиотская, романтичная мысль: «Я должен быть там. С ней.» Он сжал кулаки, ногти впились в ладони. Они не встречались, их роман был соткан из сообщений в Facebook, но он представлял, как стоит рядом с ней в тёмном доме, как она прижимается к нему, как он закрывает её от воя ветра, таскает мешки с песком, держит её руку, когда мир рушится. Глупо. Абсурдно. Но так физически реально, что он почти чувствовал её тепло.

И тут же – горькая насмешка над собой. Защитить? Он? Чей опыт выживания – пикник под Серпуховом, где он отбивался от комаров и с трудом ставил палатку? Он бы путался под ногами, паниковал, спрашивал, как включить генератор. Рейчел – Океанская Девочка, привыкшая к штормам, – ей пришлось бы его спасать. Учить. Успокаивать. Он был бы не героем, а обузой. Эта мысль жгла сильнее, чем страх. Он не просто бесполезен – он был бы балластом.

Андрей позвонил утром, голос хриплый, но с теплом, пробивающимся сквозь фирменный цинизм:

– Макс, чёрт тебя дери, ты там жив или все бутылки вискаря опустошил? – начал он, кашлянув, будто откашлял ночной перегар. – Новости видел? У твоей американки там полный армагеддон. Она на связи?

– Нет, – Максим ответил глухо, слова застревали в горле. – Связи нет. Смотрю CNN. Всё рушится.

– Блин, брат, – Андрей замолчал, в трубке послышался щелчок зажигалки и затяжка сигаретой. – Слушай, я понимаю, это… полный ахтунг. Ты сидишь в своей хате, а там у неё… ну, сам видел, яхты по улицам плавают. Но, прикинь, ты говорил, она не слабая. Дом крепкий, подготовилась. Шансы есть, Максимка. Не гробь себя раньше времени.

– Дрюня, я не могу, – Максим сжал телефон так, что тот хрустнул. – Я сижу тут, как дурак, пялюсь в экран, а там… она в этом аду. И я ничего не могу. Вообще ничего.

– Эй, не гони, – голос Андрея стал мягче, но с привычной наглостью. – Ты не дурак, ты влюблённый романтик, это разные категории. Слушай, я понимаю, ты сейчас как на раскалённой сковородке. Но ты не можешь телепортироваться в этот их Сан-Диего. Ты делаешь, что можешь – пишешь, следишь, держишь за неё кулаки. Это не ерунда, брат, это до хрена значит. Она же тебе не просто лайки ставит, да? Расскажи, что там у вас, а то я только твои сопли вижу.

– Она… чёрт, Дрюня, – Максим выдохнул, глядя на пачку Marlboro, будто она могла дать ответ, и поджёг очередную сигарету. – Она мне про Мураками рассказывает, про свои фейлы, про пляж, про чаек, смеётся над моими тупыми шутками. Я ей про дождь в Москве, про наши фейлы в универе, а она… слушает. И ей не всё равно. Я чувствую себя… живым, когда с ней болтаю.

– Во, вот это я понимаю! – Андрей хохотнул, но тепло, без подколки. – Смотри, Макс, она там, в своём калифорнийском аду, а ты тут, в спальнике Москвы. Но вы как будто на одной волне. Это не просто чат, это… ну, не знаю, как назвать, но это круто. Она выкарабкается, потому что такие, как она, не тонут. А ты держись. Не сиди один, как лузер, с этим своим Red Label. Заходи в офис, пивка глотнём, я тебе про свои любовные фейлы расскажу – там такой треш, что твой ураган отдыхает. Или зальёмся вискарём, чтобы не одному, знаешь, я тоже скучаю! – с добрым смешком сказал Андрей.

– Спасибо, Дрюня, – Максим слабо улыбнулся, чувствуя, как тепло Андрея чуть разгоняет холод в груди. – Я… подумаю. Просто не могу от экрана оторваться. Вдруг она напишет.

– Понимаю, – Андрей кашлянул, голос стал серьёзнее. – Слушай, я не мастер лирики, но ты реально крутой чувак. Если эта твоя Рейчел тебе так важна, не отпускай. Пиши, жди, пялься в свой чёртов экран. А если станет совсем хреново, звони, я притащу пиво или что покрепче. Мы с тобой этот шторм пересидим, понял? Ты не один, Макс. И не смей себя винить за то, что не там. Ты делаешь, что можешь, и это до хрена.

– Ладно, – Максим кивнул, хотя Андрей не видел. – Спасибо, Дрюня. Правда.

– Да иди ты, – Андрей хмыкнул. – Держись, романтик. И не кури весь свой Marlboro, оставь пару сигарет для меня. А то приду, а у тебя пустая пачка и депрессия.

Он положил трубку. Даже поддержка Андрея, тёплая, как осенний плед, не могла пробить ледяной купол тревоги. Максим подошёл к окну, запотевшему от дождя. Москва жила своей равнодушной, мокрой жизнью: машины шуршали по лужам, голуби жались под козырьками, где-то орали пьяные подростки. Листья кружились в цветном танце, но Максим их не видел. Он стоял, прижав лоб к холодному стеклу, чувствуя, как океан страха топит его изнутри.

Злость – на себя, на бурю, на чёртову географию – прорвалась, как молния. Он схватил мышь, яростно набрал сообщение, выплёскивая всё:

Максим: Рейчел, я не сплю. Не думаю. Только смотрю на этот ад на экране. И чувствую себя бесполезным. Как… даже придумать не могу. Я должен быть там. Глупо, знаю. Я бы не помог. Тебе пришлось бы спасать меня. Учить. Тащить мой страх. И это… больнее всего. Что я не могу быть твоей опорой. Только слова отсюда. Пустые слова. Но это всё, что у меня есть. Я отправляю их. Снова. Вернись. Пожалуйста. Просто вернись.

Он ударил по «Enter» так, что клавиатура хрустнула. Сообщение улетело в никуда, в чёрную дыру разорванной связи. Статус: «Отправлено. Не доставлено.»

Максим откинулся на диван, закрыв глаза. Стыд, страх, ярость, никотин, виски смешались в токсичный коктейль, жгущий грудь. Он больше не мог смотреть новости. Он просто сидел в полумраке квартиры, среди окурков Marlboro и запаха виски, слушая, как за окном стучит дождь, а за океаном воют сирены и пилят деревья. И ждал. Ждал одного знака. Галочки «доставлено». Одной строчки от неё. Потому что эти пустые слова, брошенные в бездну, были его единственным оружием против стихии. Его единственной нитью к ней – его Океанской Девочке, затерянной в хаосе.

Глава 7. О, дивный, новый мир

Рассвет в Сан-Диего пришёл, как похмелье после конца света – серый, с мелким, назойливым дождём, будто небо решило добить город слезами. Ветер выдохся до жалобного стона, но воздух был пропитан водорослями, дизелем и сырой разрухой. Дом Рейчел молчал, только кап-кап в ванной, как метроном, отсчитывал время, да гудел генератор, словно старый рокер, пытающийся выдать последний аккорд.

Рейчел оттащила мешок с песком от двери подвала – он был тяжёлым, пропитанным грязью, как её собственные мысли. Вода ушла, оставив липкую жижу, куски водорослей и запах болота. Она открыла ставню, и в комнату ворвался холодный воздух, несущий вонь горелого пластика и мокрого бетона. Фиби, стоя у окна, ахнула, её фарфоровая кожа побледнела до призрачной белизны, зелёные глаза расширились, как у героини триллера:

– Боже, Рэйч… это что, апокалипсис?

Улица была полем боя, разодранным в клочья. Пальмы лежали, как поваленные гиганты, их стволы расколоты, листья разметаны, будто кто-то растерзал тропический рай. Машины валялись перевёрнутыми, словно ребёнок-великан разбросал их, как свои игрушки. Некоторые были раздавлены упавшими столбами, другие утонули по капот в мутных реках, которые раньше были дорогами. Провода искрили, свисая с покосившихся опор, как мёртвые змеи, а трансформатор на углу всё ещё дымился, выбрасывая едкий запах горелой проводки. Мусор – черепица, пластиковые стулья, детские игрушки, чей-то рваный зонт – кружился в грязевых водоворотах. Затопленные подвалы соседних домов пускали пузыри, как тонущие корабли. Где-то вдалеке выли сирены, гудели бензопилы, рвали тишину крики соседей, подсчитывающих урон: разбитые окна, сорванные крыши, затопленные гаражи. Детский велосипед, застрявший в канаве, крутил колесом, как символ потерянной невинности. Дивный новый мир – мир, где порядок утонул в хаосе, а надежда казалась такой же хрупкой, как треснувшее стекло в окне напротив.

– Сети нет, – Рейчел глянула на телефон. 20% заряда, экран тусклый, как её настроение. – Но 2G поймали. Два дня без интернета, но связь ожила. Береги заряд, Фибс.

– Как мы вообще выжили? – Фиби, с тёмными кругами под глазами, выглядела как модель, которую забыли на съёмке постапокалиптического Vogue, но всё ещё держала марку: небрежная грация, каштановые растрёпанные волосы спадали на плечи. – Повезло. Дом крепкий. И мы не расслаблялись, – Рейчел включила камеру телефона, пальцы дрожали. – Надо снять. Для страховки. И… для памяти.

Она снимала, как оператор на руинах: джип, уткнувшийся в газон, пальма, раздавившая соседский забор, перекрёсток, превратившийся в мутное озеро с плавающими обломками досок. У соседнего дома – сорванная крыша, оголившая балки, как кости скелета. Разбитый мотоцикл лежал в канаве, его хром тускло блестел в сером свете. Это не было кино – это была жизнь, разодранная в клочья. Руки тряслись, но она продолжала, будто каждый кадр мог стать доказательством, что они пережили этот ад.

Соседи выползали из домов, как выжившие в зомби-фильме: кто-то плакал, обнимая детей, кто-то фотографировал разбитые машины, кто-то пытался вытащить из грязи садовую мебель. Рейчел и Фиби присоединились, таская ветки, куски черепицы, помогая старушке с угла вытащить застрявший в грязи велосипед. Они очищали двор от обломков – сломанных шезлонгов, разорванных тентов, чьей-то детской коляски, застрявшей в кустах. Работа была тяжёлой, грязной, но она давала чувство, что они не просто жертвы – они действуют. Сосед, бородатый мужик в футболке Metallica, пилил упавшее дерево, пока его жена раздавала воду и сэндвичи из пластиковых контейнеров. Дети, несмотря на грязь, носились по лужам, смеясь, будто эог их игровая площадка. Где-то вдалеке взвыла собака, а с соседней улицы донёсся треск – ещё один столб рухнул под напором ветра, оставшегося после бури.

Фиби, оттащив кусок забора, плюхнулась на бордюр, вытирая грязь с джинсов. Её лицо было усталым, но глаза горели смесью злости и разочарования.

– Позвонила Тайлеру, – начала она, голос дрожал, – и, представляешь, этот дебил даже не знал, что у нас тут творилось! Всю ночь тусил в клубе с дружками, пока мы чуть не утонули. Говорит: «О, буря? Круто, фотки скинь!» – Она фыркнула, но в голосе была боль. – Я ему звоню, вся на нервах, уставшая, ищу поддержки, а он там с мартини, тёлками и диджеем!

– Ну, хоть взял трубку, – Рейчел попыталась смягчить, но Фиби перебила, её слова полились потоком:

– Взял, да, но ему плевать, Рэйч! Плевать! – Она сжала кулаки, каштановые волосы упали на лицо, скрывая слёзы, которые она пыталась сдержать. – Я сама хотела такого – без обязательств, без привязки. Всё время была этой девчонкой: вечеринки, непродолжительные романы, никаких слёз, никакого «а что дальше?». Свобода, знаешь? Но эта буря… этот чёртов ураган всё перевернул. Я сидела в темноте, слушала, как дом трещит, и думала: если я умру, раздавленная этой крышей, Тайлер даже не заметит. Ему всё равно, что я тут чуть не утонула. А я… я, дура, ждала, что он хоть спросит, как я.

Рейчел присела рядом, положив руку на плечо Фиби. – Фибс, ты не дура. Ты просто… почувствовала, что хочешь большего. Это нормально.

– Нормально? – Фиби горько усмехнулась, вытирая глаза тыльной стороной ладони. – Я всю жизнь бегала от этого «большего». А теперь смотрю на тебя, с твоей дурацкой влюблённостью в виртуального парня, которого ты даже не видела, и думаю… чёрт, может, я тоже хочу, чтобы кто-то называл меня «Океанской Девушкой» и писал, что я сильная, когда всё рушится. Но Тайлер? Он даже не знает, как я выгляжу без макияжа. И ему плевать.

– Может, это не про Тайлера, – тихо сказала Рейчел. – Может, это про тебя. Буря поменяла тебя, Фибс. Ты теперь знаешь, чего хочешь. И это не клубы и мартини.

Фиби посмотрела на неё, её зелёные глаза блестели от слёз, но в них появилась искра решимости. – Знаешь, Рэйч, ты права. Эта буря… она как будто снесла все мои стены. Я устала быть крутой девчонкой, которой всё равно. Хочу, чтобы кто-то волновался за меня. Как твой русский волнуется за тебя. – Она слабо улыбнулась. – Если твой русский ответит, скажи, что он мне должен кофе. За то, что ты сияешь, пока мы тут по колено в грязи.

Рейчел рассмеялась, чувствуя тепло от слов подруги. Она сжала телефон, где 2G-связь мигала, как слабый пульс. Интернет так и не вернулся, но звонки проходили – хрупкая ниточка в мир. Она набрала маму в Омаху, чувствуя, как горло сжимается от усталости и облегчения.

Мама сняла трубку на втором гудке, её голос, пропитанный типичной для Омахи смесью сердечности и беспокойства, дрожал:

– Рейчел, моя девочка! Слава богу, ты жива! Я всю ночь глаз не сомкнула, новости смотрела – там такое творилось! Ты в порядке? Дом цел?

– Жива, мам, – Рейчел прислонилась к стене, глядя на грязь за окном. – Дом уцелел, Фиби со мной. Страшно было, не скрою. Ветер ревел, как грузовик, свет пропал, ставни чуть не сорвало. Мы с Фиби в гостиной сидели, молились, грызли батончики, ждали, пока всё стихнет. Вода до подвала не дошла, но город… мам, он в руинах. Пальмы поломаны, машины в кюветах, крыши послетали, провода болтаются, как верёвки.

– Господи Иисусе, моя храбрая девочка, – мама ахнула, её голос дрогнул. – Ты сама-то цела? Не ушиблась? Не простыла? Ела хоть что-то, кроме этих ваших батончиков?

– Ела, мам, батончики и вода, – Рейчел слабо улыбнулась, ощущая мамину заботу, как тёплое одеяло. – Цела, только вымоталась. Мы с Фиби соседям помогаем – завалы разбираем, мусор таскаем. Грязь кругом, но мы живы. Это главное.

– Ох, Рейчел, – мама выдохнула, её тон смягчился, но в нём всё ещё чувствовалась тревога. – Я так за тебя перепугалась. Ты у меня сильная, но ураган – это не шутки. Как ты вообще держишься после такого?

Рейчел помолчала, сжимая телефон. Слова вырвались сами, будто ждали момента:

– Мам, знаешь, что помогло мне не сойти с ума в той тёмной комнате, когда ветер выл, а мы с Фиби обнимались? Кроме твоей любви и Фиби, конечно. Парень. Его зовут Максим. Мы познакомились в интернете, переписываемся каждый день. Он программист, шутит про свою работу, обожает книги. Когда буря началась, я написала ему, что пропаду. Что скучаю. А он… сказал, чтобы я была сильной. Назвал меня «Океанской Девушкой». Его слова грели меня, когда было страшно.

– Интернет? – мама фыркнула, её голос стал чуть резче, с типичным для Омахи скептицизмом к «этим вашим сетям». – Рейчел, ты же знаешь, что я думаю про эти переписки. Это как лотерея Powerball, и кто там по ту сторону экрана, поди разбери. Ты после урагана, усталая, растерянная, а тут какой-то парень… Он хоть настоящий? И что, он тебе так важен?

– Да, мам, – Рейчел сжала телефон, её голос остался мягким, но твёрдым. – Он важен. Он видит меня настоящую – ту, что падает с доски для сёрфинга и хохочет над собой. С ним я чувствую себя… живой. Я знаю, ты не веришь в интернет, но он особенный.

– Ох, девочка моя, – мама вздохнула, её тон смягчился, потому что дочь только что пережила кошмар. – Я просто волнуюсь. Ты у меня одна, а после этого урагана… Ладно, если он тебе помогает держаться, я не против. Но ты осторожнее с этим интернетом, слышишь? И расскажи мне про него побольше, когда в Омаху приедешь. Хочу знать, кто там мою девочку «Океанской» называет.

– Обещаю, мам, – Рейчел улыбнулась, чувствуя, как слёзы жгут глаза. – Спасибо. Я напишу ему, как только связь наладится.

– Пиши, родная. И звони мне. Я тут, в Омахе, с пирогами и молитвами за тебя. Береги себя, моя девочка.

Она положила трубку, прижимая телефон к груди. Связь 2G, налаженная спустя два дня после урагана, была слабой, но живой. Интернет всё ещё лежал, но Рейчел набрала сообщение, надеясь, что оно дойдёт:

Рейчел: Жива. Дом цел. Фиби со мной. Связь еле тянет, интернет мёртв. Помогаем соседям убирать завалы. Скучала. Очень. Ты там как, Макс?

Сообщение ушло, но значок «доставлено» не загорелся. Она смотрела на экран, чувствуя, как надежда, хрупкая, как эта 2G-связь, теплится в груди. Снаружи гудели бензопилы, соседи кричали, дети смеялись, таская ветки. Фиби, отряхивая грязь с джинсов, бросила:

– Рэйч, твой русский должен мне не просто кофе, а целый ужин. За то, что ты сияешь, пока мы тут корячимся.

Рейчел рассмеялась, впервые за два дня, и пошла за ней, сжимая телефон. Её сигнал – слабый, упрямый – летел через океан к Максиму. Новый мир рождался в хаосе, но она была жива. И это было началом.

Где-то вдалеке снова завыла сирена. На улице зазвучали бензопилы – люди начали расчищать завалы. Начинался долгий путь восстановления. Рейчел вздохнула и пошла за Фиби, чтобы осмотреть верхний этаж. Впереди была работа, но в сердце уже светилось тихое, упрямое пламя ожидания ответа.

Глава 8. Безнадега.ru

Максим не спал две ночи. Глаза жгло, будто туда насыпали песка. Лицо серое, как мокрый асфальт, блестящий под осенним дождём. Он шёл в офис, шаги тяжёлые, ботинки липли к тротуару, словно земля тянула назад. Внутри – пустота, боль, грызущая без перерыва. Мысли о Сан-Диего. О Рейчел. О сером значке «не доставлено». Пятнадцать сообщений за ночь. Каждое – крик, мольба, молитва.

Максим: Рейчел, ты там? Новости – жесть. Напиши хоть слово.

Максим: Смотрю стримы. Твой район без света. Держись.

Максим: Я тут бесполезен. Но я с тобой. Думаю о тебе.

Максим: Скажи, что ты в порядке. Умоляю.

И ещё. Пятнадцать. Каждый – камень на груди. Ответа нет.

Офис гудел вентиляторами. Коллеги болтали о сроках, задачах, тестах. Кто-то спорил какой лучше шрифт применить, куда поставить кнопку и какую иконку выбрать. Максим не слушал. Клавиатура холодная, чужая. Код не шёл. Ошибки лезли, как тараканы из-под тумбочки ночью. Он смотрел на экран, но видел Сан-Диего. Разломанные пальмы, стволы треснули, как кости. Искорёженные машины. Её дом. Прочный, говорила она. Не у берега. Но что значит «прочный» против урагана?

Он проверял телефон каждые десять минут. Экран пуст. Сердце колотилось под 180 ударов. Он представлял её в темноте, под воем ветра. С Фиби, может. Или одну. Без света. Без воды. Без надежды. Он хотел быть там. Таскать мешки. Заколачивать окна. Держать её руку. Но он в Москве. Тысячи километров. Бесполезный.

Страх резал, холодный, острый. А вдруг она ранена? Застряла? Завалена? Мысль била, как кулак Тайсона, отбирая дыхание. Потом гнев – горячий, горький. На себя. На бурю. На этот чёртов океан. Почему он не может сделать хоть что-то? Он создаёт приложения, укрощает хаос в коде. Но это он не в силах победить. Океан это зверь, а он – ничто.

Он открыл ноутбук. Руки дрожали. Вбил в поиске: «Skyscanner». Москва – Сан-Диего. Двадцать часов. Пересадка в Амстердаме. Даты: завтра, послезавтра, через неделю. Ничего. Аэропорт Сан-Диего закрыт. Полосы затоплены. Обломки на асфальте. Цифры, города, даты смешались в ком. Он смотрел, грудь сдавило. Хотел кричать. Бежать в аэропорт, требовать самолёт, плыть через Атлантику. Но он сидел в офисе, под лампами дневного света.

Он видел себя там. Приземляется. Идёт по разбитым улицам. Находит её. Обнимает. Глупо. Он не умел чинить генераторы. Спотыкался бы о мусор, спрашивал ерунду. Но её смех, рассказы о падениях с доски, голос в ночных чатах зажгли в нём что-то. Не только страх. Не только гнев. Что-то тёплое, мягкое, пугающее. Он влюблялся. Сильно. И это пугало больше бури. А вдруг она пропала? А вдруг он не скажет ей?

Максим встал, прошёлся по офису, спотыкаясь о кабели. В переговорке кто-то спорил о багах, о дедлайнах. Он вернулся к столу, открыл Facebook. Её профиль. Последний пост – фото заката над океаном, три дня назад. «Готовлюсь к шторму. Держите за нас кулаки». Комментарии: «Рейч, будь осторожна», «Ты сильная, справишься». Его лайк где-то внизу. Он смотрел на её фото: волосы развеваются, доска под мышкой, улыбка – как солнце. Сердце сжалось. Он написал ещё одно сообщение:

Максим: Рейчел, я не знаю, дойдёт ли. Но я верю, ты там. Ты сильная. Моя Океанская Девочка. Напиши. Пожалуйста.

Отправлено. Серый значок. Он закрыл ноутбук, спрятал лицо в ладонях. В горле ком. Офис гудел, а он тонул в тишине.

***

В Сан-Диего рабочие тянули провода, как вены городу. Трансформаторы гудели, искры сыпались. Свет вернулся – в дома, на улицы, в подвалы, воняющие болотом. Wi-Fi ожил, слабый, как пульс. Телефон Рейчел завибрировал. Сообщения хлынули, как из плотины. Продюсер: «Ты цела? Съёмки на следующей неделе. Если не сможешь, перенесём». Друзья: «Рейч, напиши, мы сходим с ума! Как ты?» Но больше всего – шестнадцать, огромный потоп – от Максима. Страх в каждом слове. Отчаяние. Надежда. Каждая строка – канат через Тихий океан.

Рейчел сидела на крыльце. Джинсы в грязи. Руки исцарапаны ветками, черепицей, ржавым железом. Фиби рядом, пила воду из мятой бутылки. Улица пахла землёй, бензином, жжёным пластиком. Соседи пилили деревья. Дети тащили мусор, смеялись. Пальмы треснули. Машины тонули в кюветах. Провода висели, искры шипели в лужах. Столб наклонился, но стоял. Трансформатор дымил.