Продавец надежды. Найти смысл жизни в мире, где тревога – норма, а спокойствие – бунт

Вместо того чтобы утихомирить агрессивного мужчину, Учитель подлил масла в огонь:

– Ты тоже предатель?

Недолго думая, мужчина нанес Учителю мощный удар. Он упал на землю, а когда встал, оказалось, его губа была рассечена слева.

Толпа уже собиралась линчевать агрессора, но Учитель удержал ее:

– Не надо, не бейте этого человека.

Он подошел к нему и сказал:

– Предательство – это не только сексуальная измена. Предать можно мыслями, намерениями. Не обязательно даже изменять любимому человеку, можно изменить самому себе. Мы изменяем своему здоровью, мечтам, спокойствию. Скажи, ты когда-нибудь предавал кого-то или самого себя?

Драчун молча кивнул, подтверждая, что и сам изменник. Каждый день он изменял себе с тысячей угрюмых мыслей. Его агрессия была только вершиной айсберга предательства. Он пришел в замешательство, и Учитель усилил натиск:

– Разве жена – это собственность? А если нет, то зачем уничтожать ее или себя из-за нее? Разве после измены она перестала быть человеком с историей, человеком, который плакал, любил, злился, грустил? Если ты не можешь простить ее и попытаться завоевать снова, почему бы просто не сказать: «Извини, ты меня потеряла»?

Мужчина отошел в полном изумлении. Можно было только догадываться, сможет ли он завоевать любовь своей супруги или позволить ей завоевать себя, но было ясно, что убивать ее он не станет. Его реакция поразила меня. А что, если Учитель спровоцировал его на удар, тем самым открыв в его объятом жаждой убийства сознании окно новых возможностей? Не может быть! Для собравшейся на вечерней улице толпы происходящее было каким-то остросюжетным фильмом.

Но Учителю будто этого было мало. Он спросил о мечте Бартоломеу. Это показалось мне интересным: Сладкий Голосочек был еще тем пройдохой.

Посмотрев на Учителя, он оживленно заговорил, чуть не падая на землю:

– Какая у меня мечта, спрашиваете? Русская водка! И… и… и… ванну принять! – Эта идея окружающим показалась хорошей, но Бартоломеу тут же обескуражил их: – Ванну… в бочке шотландского виски.

И тут он шлепнулся на землю. Мысль о необычайной ванне приводила его в экстаз.

Я не выдержал и рассмеялся над несчастным, а выражение лица Учителя рассмешило меня еще сильнее. Но я тут же сам удивился своему сарказму. Я и не думал, что могу радоваться чужой беде. Сказал себе: «Вот тебе и крутое пике».

Учитель не успел ничего возразить: к Бартоломеу подбежала Журема и вновь занесла над ним свою клюку. «Великая мечта» Бартоломеу разозлила ее, и она уже не называла его мерзавцем:

– Высокомерный воображала! Самовлюбленный алкоголик! Перегной человечества!

Малообразованному Сладкому Голосочку эти определения понравились, и он парировал:

– Спасибо за похвалу. А в бочке может быть и бразильская кашаса или мексиканская текила.

Он был неисправим. Двадцать лет подряд он жил в запое, ходил по барам, пил на улице, работал на алкогольном топливе. Я был уверен, что Продавец надежды не сможет преподать никакого урока этому дурно пахнущему типу – хотя бы потому, что его одержимый пришельцами разум не примет никакой разумной мысли. А может, мой Учитель просто отругает его, чтобы выпустить пар, или отправит его к Анонимным алкоголикам, чтобы поскорее избавиться. Но, к моему изумлению, он похвалил искренность пьяницы:

– Отлично! Спасибо за честность.

Я не поверил своим ушам. Продавец надежды потакает алкоголику!

Похвала усилила эффект опьянения и эйфорию. Его самооценка впервые за многие годы поднялась до такого уровня, что он гордо посмотрел на людей, которые еще несколько минут назад отталкивали его, и издал дикий боевой клич: «Хурууу!» А после с дерзостью ответил:

– Каким я был, таким я и останусь. Я без спиртного никуда.

Потом он показал Учителю большой палец правой руки и добавил:

– Зашибись ты, мужик. Дашь на своей тарелке полетать, начальник? – Напросившись на борт летающей тарелки, он упал на двух рядом стоящих людей.

Я не отличаюсь терпимостью и поэтому подумал: «Да вызови ты ему санитаров, и все». Учитель посмотрел на меня так, как будто прочел мои мысли; я уже было подумал, что он последует моему мысленному совету. Но то, что он сделал, привело меня в изумление. Он прикоснулся к левому плечу алкоголика и сказал уверенно:

– Встань и иди за мной! Я дам тебе опьяняющий напиток, которого ты еще не пробовал.

Я не верил своим глазам и ушам и даже потряс головой, чтобы убедиться, что все правильно расслышал. Пьяница, обессилевший отчасти от танцев, а отчасти от многолетнего запоя, нырнул в свою бочку с виски. Он немедленно воскликнул:

– Есть напитки, которых я не знаю? Самогонка, небось?

Святая простота алкоголика меня смутила. Но Продавец надежды улыбался. Он умел сохранять спокойствие в непростых ситуациях. Он обернулся на меня, и его взгляд говорил: «Не переживай, я умею работать с тяжелыми случаями».

Мой разум вскипел. Я подумал, не уйти ли мне домой. Следовать за эксцентричным бродягой – это еще ладно, но идти в обнимку с непредсказуемым пьяницей – уже слишком. Всякое может случиться.

Глава 10. Мой дом – весь мир

Мы с Учителем и Бартоломеу покинули толпу под всеобщие рукоплескания. Некоторые нас фотографировали. Я отворачивался, чтобы не попасть в кадр, но несчастный Сладкий Голосочек позировал вовсю. Учитель не обращал на него внимания, и я подталкивал его вперед, чтобы не светиться. Этого только мне не хватало – быть нянькой для пьяницы. В толпе были и журналисты.

Когда мы прошли три квартала, меня одолели сомнения. Я подумал: «Что я здесь делаю? Куда мы идем?» А мой попутчик не думал ни о чем. Он был счастлив стать частью компании; меня же это напрягало.

Я смотрел в небо и пытался расслабиться. Учитель поглядывал на меня с улыбкой, как будто прочел мои мысли. Я был уверен, что мы направляемся к нему домой. Судя по его одежде, он был очень беден, может быть, жил на съемной квартире. Наверное, в ней не очень много комнат; но, учитывая, с какой уверенностью он позвал нас с собой, Учитель должен быть хорошим хозяином, и у него наверняка найдется комната для меня и для Бартоломеу. Хотя бы потому, что спать в одной комнате с пьяницей противоречит здравому смыслу.

Может быть, моя комната будет скромной, но удобной. Может быть, матрас будет не на пружинах, а из пены, и после сна не будет болеть спина. Может быть, постельное белье будет старое, но чистое. Может быть, в холодильнике не окажется дорогой еды, но найдется что-то полезное; а я ведь устал и проголодался. Может, может, может – все может быть, а уверенности нет.

По пути Учитель махал рукой детям, здоровался со взрослыми, помогал поднести тяжелые сумки. Бартоломеу тоже всех приветствовал, он кланялся даже деревьям и столбам. Я какое-то время сопротивлялся, но потом, чтобы не показаться угрюмым, скромно поднимал руку в знак приветствия.

Большинство людей улыбались Учителю в ответ. Я размышлял: «Откуда у Продавца надежды столько знакомых?» А они не были знакомыми. Просто он так жил. Каждый встречный – это человек, каждый человек – его ближний, каждый ближний – не незнакомец. Он здоровался просто так, для удовольствия. Я никогда еще не видел никого, такого оживленного, доброго и общительного. Он не просто продавал надежды, он жил ими.

Мы миновали много кварталов, прошли много километров, а к его дому все никак не приходили. Долгое время спустя, когда я уже не мог идти дальше, Продавец надежды остановился на перекрестке. Я вздохнул и подумал: «Уфф, пришли». К моему облегчению, он подтвердил, что мы на месте.

Я посмотрел налево. Там стоял ряд одинаковых домов социального жилья, все как один выкрашенные белой краской, у каждого – небольшое крыльцо. Я почесал голову: «Домики маленькие, на три комнаты можно не рассчитывать».

Но, к счастью, человек, позвавший меня за собой, посмотрел направо. Следя за его взглядом, я увидел стоявший за автомобильным мостом огромный многоэтажный дом. Казалось, в нем на каждом этаже теснятся восемь квартир, он был похож на голубятню. Те квартирки будут потеснее социального жилья, они набиты людьми.

Я вспомнил об учениках и подумал: «Я не выдержу. Это будет очень тяжелая ночь». Учитель опередил меня и сказал:

– Не волнуйся. Места много.

Я попытался скрыть свою тревогу и, стараясь выглядеть спокойным, спросил:

– Ваша квартира на каком этаже?

– Моя квартира? Весь мир – моя квартира, – ответил он спокойно.

– Вери гуд, отличная квартирка, – сказал Бартоломеу; он обожал вставлять фразочки на ломаном английском.

Я пришел в ужас:

– Как это, учитель?

Он объяснил:

– У лисиц есть норы, у птиц – гнезда, а Продавцу надежды и голову приклонить негде.

Я стоял как вкопанный, не веря своим ушам. Он повторил знаменитую фразу Христа. «А что, если он считает себя Христом? Не может быть! А что, если у него психоз начался или вот-вот начнется? Но он производит впечатление человека умного, образованного. О Боге говорит без религиозного пафоса. Кто этот человек? Что происходит?» Он окатил меня холодной водой, пока моя голова не успела закипеть:

– Не волнуйся. Я не он. Я просто пытаюсь его понять.

– Кто это – он? – смущенно уточнил я.

– Я не Добрый Пастырь. Я малейший из всех тех, кто пытался его понять, – ответил Учитель спокойным тоном.

Я почувствовал краткое облегчение.

– Но кто же вы? – Мне хотелось разъяснений, но я их так и не получил.

Он был тверд:

– Я уже сказал тебе. Ты мне не веришь?

Бартоломеу бы тут и помолчать, но его ведь не заглушишь. Он напомнил мне:

– Не веришь, что он главный инопланетянин.

Теперь я уже совсем не выдержал и разозлился:

– Заткнись, помойный рот!

Тогда он воскликнул:

– Не Помойный Рот, а Сладкий Голосочек. И не пытайся показать, кто здесь круче, интеллигентишка.

И он встал в боевую стойку, как мастер кунг-фу. Это была первая ссора между учениками.

Учитель ласково, не нарушая границ, обратился ко мне. Он умел указать нам на ошибки, не наказывая. Его слова оказались эффективнее любого наказания:

– Жулиу Сезар, ты же умный человек и знаешь, что произведение принадлежит не творцу, а тому, кто на него смотрит. Тот, кто смотрит, видит в нем суть. Чем тебе не угодило, что Бартоломеу считает меня начальником инопланетян? Щедрости хочу, а не послушания. Будь щедр к самому себе!

Мне сначала показалось, что эти последние слова: «Будь щедр к самому себе» – были неточны. Я думал, что он имел в виду: «Будь щедр к Бартоломеу». Но во время пути до меня дошло, что тот, кто щедр к себе, будет щедр и к другим. А тот, кто слишком требователен к самому себе, и для других будет палачом.

Щедрость была величайшей идеей, которую Учитель хотел донести до людей. «Нормальные» люди жили в своих загонах, спрятавшись в своих мирках, они утратили неописуемое счастье делиться, помогать, давать новый шанс. Щедрость встречалась только в словарях, а сердце и голова его не знали. Я умел соревноваться, но не умел быть щедрым. Я умел указывать на промахи и недочеты своих коллег, но не умел принимать их. Я больше радовался чужим неудачам, чем собственным успехам. Я ничем не отличался от оппозиционных политиков, которые надеются, что правящие партии съедят сами себя.

Поняв, я немного успокоился. Но где же квартира, где же дом, где мы устроимся на ночлег? Вдруг Учитель показал рукой на стоявший перед нами мост и сказал:

– Вот наш дом.

У меня закружилась голова. Я начал думать о высотке Сан-Пабло. Под мостом лежало несколько старых изорванных матрасов. Простыни не было, а вместо одеял нас ждали старые и тоже рваные тряпки. Для питья стоял кувшин воды, стаканов не было. Нам придется пить из горла. Я никогда не видел настолько бедного человека. «И это он спас меня от самоубийства?» – подумал я.

Дело было так плохо, что возмутился даже Бартоломеу, который начинал мне нравиться. Он почесал голову, протер глаза руками, чтобы убедиться, что ему это не привиделось, и сказал:

– Начальник, мы что, и правда здесь будем жить?

Бартоломеу начал осознавать реальное положение дел. Начал понимать, что летающая тарелка отвезла его не туда. Он привык ночевать в местах получше: в сараях, в подсобках баров, даже в муниципальных приютах; но под мостом оказался впервые.

– Да, Бартоломеу, это мой дом! А нас ждет долгая-долгая ночь.

Как всегда, слова учителя имели особый смысл. Ночь будет долгой – не потому что мы будем ворочаться на неудобном матрасе, а потому что ночевать будет страшно.

На ужин был черствый хлеб и просроченные, но еще не заплесневелые пирожные. Я ненавижу фастфуд, но тут подумал, что лучше уж гамбургер, чем вот это. Пожевав немного сухого хлеба, я лег спать. Кто знает, может быть, на следующий день все это окажется просто дурным сном. Я лег на матрас, положил под голову кусок картона вместо подушки и закрыл глаза. Но сознание бурлило.

Пытаясь расслабиться, я уговаривал себя: «Успокойся. Не переживай. Ты же хотел исследовать маргинальные группы? Вот тебе отличный опыт для научной работы. Это как минимум интересный социологический опыт. Помни, что мечта без риска – это незаслуженное достижение».

Я не мог представить себе, куда попал, и только осознавал, что вышел из микрокосма учебной аудитории в космос общественной субкультуры, в мир, который мне был совсем незнаком. Я занимался социологией только в теории. Заснуть я не смог.

Тогда я попробовал другой метод: начал вспоминать события минувшего дня, переживать заново каждый полученный опыт. Я пытался думать о том, что произошло несколько часов назад. Опыт общения с этим странным человеком был столь необычен, что я все меньше думал о крыше здания и все больше о доме под мостом, все меньше о самоубийстве и все больше о нашем пути.

Тогда меня озарило: вот мой новый опыт. Я подумал, что каждому было бы полезно хотя бы на один день отправиться гулять без цели, чтобы найти утраченную связь со своим внутренним миром. Эта мысль успокоила меня. Тревожность отступила, и мне наконец удалось уменьшить мозговую активность.

Я расслабился и начал засыпать. Я понял, что мягкость кровати определяет уровень тревожности нашего сознания. Хорошо спит тот, кто до этого сам достиг спокойствия. Я начал философствовать прямо как Учитель. Я еще не знал, какой ужас ждет меня впереди. Этот матрас стал самым удобным матрасом в моей жизни.

Глава 11. Чокнутые

Я проснулся в четыре часа утра. Было холодно, и дул сильный ветер. Меня разбудили отчаянные крики едва дышавшего напуганного Бартоломеу:

– Мост падает! Нас раздавит!

Мое сердце бешено забилось от страха. Я вскочил, чтобы поскорей убраться от моста.

Учитель взял меня за руку и попросил успокоиться.

– Как успокоиться, когда нам грозит смертельная опасность? – воскликнул я, вглядываясь в старые трещины моста, которые в темноте показались мне совсем свежими.

А Учитель спокойно сказал:

– У Бартоломеу абстинентный синдром.

Хотя еще несколько часов назад я был готов покончить с жизнью, теперь во мне горело желание жить. Мой находившийся в пьяном бреду спутник привел меня к великому открытию: как бы тщательно самоубийцы ни планировали свою смерть, они хотят убить не себя, а свою боль. Я глубоко вдохнул и попытался расслабиться, но тревога не проходила, а сердце все еще бешено билось. Я посмотрел на Бартоломеу: он был в ужасе.

У него случилась белая горячка. Отсутствие алкоголя в крови привело его организм в болезненное состояние: ему не хватало воздуха, участился пульс, началась потливость. А хуже всего было то, что в его сознании, и без того замутненном, настал полный коллапс, у него начались галлюцинации и видения, которые он не мог отличить от реальности.

Когда страх перед неминуемым падением моста прошел, начались новые галлюцинации. Бартоломеу видел огромных пауков и крыс размером с автомобиль, которые ходили по потолку, готовые сожрать его. Пот тек с него ручьями, его руки дрожали. Температура тела повысилась, и его бил озноб. Учитель всегда говорил: можно убежать от внешних чудовищ, а от внутренних чудовищ не убежишь. Человеческое сознание очень легко создает себе привидения. Пусть мы живем в разгар цифровой эры, примитивные чувства никуда не делись.

Бартоломеу пытался сражаться с голодными чудищами. Он кричал, весь дрожа в агонии:

– Начальник, помоги! Спасите!

Пытаясь успокоить Бартоломеу, мы посадили его на деревянный ящик из-под помидоров. Но он то и дело вскакивал в новом припадке. В какой-то момент он побежал вдоль по улице. В нашей стране пять миллионов алкоголиков. А я никогда и не знал, как тяжела их жизнь. Казалось, что алкоголь приносит радость. Учитель опасался, как бы беднягу не сбила машина, и предложил отвести его в государственную больницу, что находилась в трех кварталах, чтобы он себя не покалечил. Так мы и сделали.

Так я начал делиться своей энергией с другими, не прося ничего взамен. Конечно, все наши поступки продиктованы ожиданием какой-то выгоды, но, как говорил Учитель, есть праведные интересы, выходящие за рамки финансовой корысти и общественного признания, – интересы, связанные с удовольствием от помощи другому человеку и заботе о нем. Этот вид обмена не предусмотрен ни капитализмом, ни социализмом. Академической культуре он тоже чужд.

Я начал понимать, что эгоисты живут в тюрьме своих страхов, а люди, помогающие другим превозмочь страдания, облегчают и свои собственные. Я еще не знал, что буду раскаиваться в своем решении, не знал, что меня ждет, но думал, что продажа надежды, несмотря на все сопутствующие риски, была отличным «бизнесом» на рынке эмоций. Огромный страх моего товарища на время затмил собой мои собственные нерешенные проблемы.

Я представил себе, каких усилий стоило Продавцу надежды мое спасение. Он не потребовал за него денег, признания и оваций, но получил гораздо больше – повышенную дозу удовольствия. Он был так рад, что принялся танцевать на виду у всех. Какой прекрасный «рынок»! А меня он попросил всего лишь сделать то же самое.

Помощь Бартоломеу была моим первым опытом бескорыстной помощи другому человеку. Для эгоцентричного интеллектуала это непростая задача. Госпитализация алкоголика далась нам с боем. Очень сложно было убедить дежурных медиков, что наш друг может умереть. Его громкие вопли не помогали. Наши больницы не были готовы работать с человеческой психикой. Врачи умели лечить тело, а душу человека или не знали, или игнорировали. Наконец, согласие на госпитализацию было получено, и Бартоломеу немного успокоился. Ему дали львиную дозу успокоительного и спящего отнесли в палату.

Вечером мы пришли его проведать. Бартоломеу стало заметно лучше. Галлюцинации прекратились. Его выписали, и он попросил нас рассказать, что произошло и откуда мы его знаем. Учитель передал эстафету мне. Я пытался объяснить необъяснимое, а Учитель тем временем отошел в сторонку, чтобы не слышать похвалы в свой адрес.

Я рассказал пьянице о Продавце надежды, о том, как встретил его, как он помог мне, позвал меня за собой, как мы встретили Бартоломеу у подножия высотного здания, рассказал о танце, о вопросе про мечту, о том, как он позвал Бартоломеу за собой, о ночевке под мостом, о ночном ужасе – все в деталях. Бартоломеу внимательно слушал, качая головой и хмыкая. Все казалось мне нереальным, я чувствовал себя дураком, который пытается объяснить то, чего не понимает сам. А пьяница был в хорошем настроении, как Учитель. Он попытался снизить мое напряжение и сказал:

– То есть ты даже имени его не знаешь. Хм! Браток, здесь без пол-литра не обойтись.

Я уже подумал было, что он покинет нас, но ошибался:

– Я, знаешь, всегда мечтал найти человека, который будет еще безумнее, чем я.

Итак, с тех пор начались мои скитания с этой чокнутой компанией. Социологический эксперимент продолжался. Единственное, чего я опасался, – встретить на улице знакомых. Пусть лучше другие преподаватели и мои студенты считают, что я умер или уехал в другую страну. Бартоломеу беспечно насвистывал. Учитель шел рядом с нами, не скрывая радости. Вдруг он начал петь красивую задорную песню, которую сочинил сам. Ее слова были его жизненным девизом, а со временем стали главным лейтмотивом нашей истории.

– Я кое-что потерял —потерял страх потеряться.Я знаю о своих изъянах.Можете звать меня безумным,смеяться над моими идеями —что с того?Главное – я хожу по дорогами надежды продаю прохожим.Не нужен компас, не нужна карта,ничего не нужно – все есть у меня!Я просто путник,что сам себя ищет.

По дороге к дому (точнее, к мосту) мы встретили еще одного необычного типа. Его звали Димас ди Мелу, а называли его Рука Ангела. Точнее было бы сказать Рука Дьявола, но прозвище не всегда отражает характер человека. В этом случае оно было антонимично. Димас ди Мелу был мошенником. Двадцать восемь лет, челка светлых волос падает на лоб, подчеркивая длинный курносый нос и восточные черты лица.

Руку Ангела задержали при попытке украсть из супермаркета DVD-привод. На его счету было множество более серьезных краж, но ему всегда удавалось избежать наказания. А теперь он попал на камеру. Он проверил, нет ли в заведении камер, но ошибся и оказался в поле зрения скрытой камеры. Его арестовали.

В отделении полиции он попросил встречи с адвокатом. Перед началом допроса отозвал адвоката в сторону и сказал, что у него нет денег для уплаты залога. Адвокат на это ответил: «Нет денег – нет свободы. Значит, сядешь». Воришка, когда нервничал, начинал слегка заикаться. Он сказал адвокату: «Вот увидишь, чт… что я вы… выкручусь и без денег. Все, пошли». Адвокат не понял, какой номер планирует провернуть его подопечный. Закончив разговор, они вошли в кабинет, где их ждал нетерпеливый следователь-сноб.

Он спросил, как зовут задержанного. Димас сделал глупое лицо и поднес указательный палец правой руки к губам, посвистел и три раза стукнул себя по голове. Следователь рассердился и повторил свой вопрос. А Димас повторил свой жест.

– Да ты издеваешься! Сядешь за оскорбление представителя власти.

Он спросил, где проживает и чем занимается задержанный, но Рука Ангела с совершенно невозмутимым видом повторил свой ритуал: поднес указательный палец к губам, посвистел и стукнул себя три раза по голове. Он хотел показаться психически больным, умственно отсталым человеком, который не знает, где он и что происходит, и понятия не имеет о краже. Десять настойчивых вопросов остались без ответа. Следователь повышал голос, бил рукой по столу, угрожал – безрезультатно. Этот жулик был артистом в худшем смысле этого слова. Адвокату понравилась хитрость клиента.

– Это невозможно! Он же совсем псих! – закричал следователь.

Адвокат посмотрел на него и сказал:

– Господин следователь, я не сказал вам о психических проблемах моего клиента, потому что вы бы мне не поверили. А теперь вы сами видите, что он не отдает себе отчета в своих действиях.

Не желая более терять времени, следователь отпустил жулика. Покинув кабинет, адвокат поздравил Руку Ангела с освобождением и добавил:

– Ну ты его и уделал. Круто! Я никогда не видел такого ловкача.

Собираясь уходить, адвокат потребовал свой гонорар.

Рука Ангела посмотрел ему прямо в глаза и с невозмутимым видом поднес указательный палец к губам, посвистел и стукнул себя три раза по голове. Адвокат засмеялся, но заметил, что у него нет времени на шутки. Димас повторил свой жест. Мы наблюдали за этой сценой с противоположной стороны улицы.

– Расплачиваться будем? – Адвокат начинал злиться.

Рука Ангела снова повторил свой ритуал. Адвокат рассердился, а Димас все повторял и повторял свои жесты, не реагируя на его слова. Адвокат угрожал ему, даже пригрозил, что сообщит о нем полиции. Но как? Ведь он уже сказал следователю, что его клиент психически больной, а дача ложных показаний – серьезная провинность. Впервые в истории права мошенник за пятнадцать минут обвел вокруг пальца сначала следователя, а потом собственного адвоката.

Когда адвокат наконец ушел, не в силах больше препираться, Рука Ангела сказал вслух:

– Еще один слабак.

Учитель внимательно следил за обманщиком. Я не понимал, чем он его так заинтересовал. Может быть, Учитель хочет продать ему надежды о честности? Или проучить его, преподнести урок. А может, он хотел предостеречь нас от общения с такими людьми, чтобы мы не отдалялись от своей цели.

Учитель пересек улицу и подошел к хитрецу. Мы с замиранием сердца смотрели на него. А если мошенник вооружен? Димас посмотрел на Учителя, поймал на себе его блуждающий взгляд. К нашему изумлению, Учитель сказал уверенным голосом:

– Ты мечтаешь разбогатеть, и все средства для тебя хороши.

Мне понравились эти слова, хотя я подумал, что начинать с них знакомство очень смело. Но то, что он сказал после этого, привело в ступор и меня, и даже совершенно протрезвевшего Бартоломеу:

– Из воров получаются плохие распорядители. Они бегут от бедности, а убежать не могут.