В царстве пепла и скорби

Из-под самолета вылетели, кувыркаясь, черные палочки.

Бомбы!

Киёми глянула на опустевший тротуар, подавляя порыв бежать обратно к Накадзима-Хонмати. Неужели в этот день ей суждено обнять своего мертвого ребенка?

Бомбы развалились, заполнив небо листовками, и тревога отпустила Киёми. «Б-29» улетал прочь от города на северо-запад, отмечая свой путь следом черного дыма. Значит, армейские зенитки смогли подбить огромную машину?

Когда Киёми подходила к грузовому порту Восточной Хиросимы, листовки укрыли город. Киёми остановилась. Решиться ли прочесть листовку? Кэмпэйтай хватала всех, кто читал американские сообщения. Убедившись, что на нее никто не смотрит, Киёми наклонилась и подняла одну. На одной стороне был рисунок – бомбардировщики, сбрасывающие бомбы, – и названия десятка городов, в том числе и Хиросимы. На другой стороне было написано по-японски:

Прочитай внимательно, поскольку это может спасти жизнь тебе или твоему родственнику или другу. В ближайшие дни некоторые или все города, перечисленные на обороте, будут уничтожены американскими бомбами. В этих городах расположены военные объекты либо заводы и фабрики, выпускающие военную продукцию. Мы решительно настроены уничтожить все средства милитаристской клики, которыми она пытается затянуть эту бесполезную войну. Но, к сожалению, у бомбы нет глаз. В соответствии с гуманной политикой США американские ВВС, не желая причинять вред невинным людям, предупреждают население о необходимости эвакуироваться из указанных городов и тем спасти свою жизнь. Америка воюет не с японским народом, а лишь с милитаристской кликой, этот народ поработившей. Мир с Америкой принесет народу Японии свободу от милитаристской клики и ознаменует рождение новой и лучшей Японии. Ты можешь восстановить мир, потребовав нового и лучшего руководства, которое закончит войну. Мы не можем обещать, что только эти города будут атакованы, но некоторые или все из них будут атакованы обязательно. Поэтому внемлите предупреждению и немедленно эвакуируйтесь.

Киёми скрипнула зубами. Ложь, все ложь! Где была гуманная политика Америки, когда ее самолеты сожгли Токио и убили ее тетку и дядю? Они не хотят убивать невинных людей? Так зачем тогда убивать матерей с детьми и стариков, которые уже шевелиться могут с трудом, не то что винтовку держать?

– Эй, вы! Немедленно бросьте это!

К ней бежал человек в штатском, размахивая руками, на лбу его блестел пот. Киёми выпустила листовку из рук.

– Это бомбы! – сказал подбежавший, повысив голос. – Новые бумажные бомбы, которые взрываются в руке!

– Прошу вас меня простить, мне очень стыдно.

– Вы ее прочли?

Киёми покачала головой:

– Зачем бы это мне?

– Точно не прочли?

– Конечно, не прочла! Мне пора, я на работу опаздываю.

Она поспешила прочь, оглядываясь через плечо – не идет ли он за ней. Вокруг люди выходили из укрытий. На их лицах, следящих за кружащимися листовками, читалось любопытство.

Сирены воздушной тревоги стихли, снова зазвучал стонами, стуками, скрежетом промышленный город, и люди вернулись к обыденным делам. Киёми вспомнила Ай. Напугал ли ее этот самолет? Ай такая смелая девочка. Киёми улыбнулась, мысленно представив себе, как Ай стоит на детской площадке и грозит американским летчикам кулаком.

Снова натянув лямку тревожной сумки, Киёми пустилась в путь. Солнце поднималось из-за холмов, согревая улицы, у Киёми на висках выступил пот, и она остановилась. Мысли побежали быстрее, когда она попыталась осмыслить посетившее ее предчувствие.

Снова завыли сирены – с севера шел на город «Б-29», оставляя за собой шлейф черного дыма, и на крыле его мелькало что-то красное. Пожар! Да, это был огонь. Как это может быть? На тротуаре толпились люди, подняв к небу изумленные лица. Трудно было поверить своим глазам, видя превращение грозного бомбардировщика в летящего калеку.

Киёми двинулась дальше на завод, но с каждым шагом трепетала все сильнее. Она заставила себя отвернуться – глазеть на это казалось недостойным, – но любопытство тянуло, как магнитом, обращая ее взор вверх, к небу. Внимание Киёми переключилось с погибающего самолета на другой предмет: темное пятно, с каждой секундой становящееся все больше.

С неба падал человек.

– Господи! – прошептала Киёми.

Летчик хватался за воздух, будто надеялся, что под его руками возникнет лестница. Киёми было подумала, не отвернуться ли от происходящего ужаса, но это казалось недостойным. Пусть этот человек ее враг, но его храбрость заслуживает уважения.

Она проследила траекторию его падения до пустыря метрах в пятнадцати, где вились по сухой земле плети тыквы каботи. Он падал беззвучно. Тело глухо стукнулось о землю, подпрыгнуло, будто выпущенное пружиной, и замерло среди плетей. Киёми осторожно подошла ближе. Сердце стучало, как барабан тайко. По коже ползли мурашки. Добравшись до пустыря, она ожидала увидеть кровавую груду мяса, а не сохранившееся тело. Киёми остановилась, не дойдя до него нескольких метров. У этого летчика были волосы цвета спелой пшеницы. Глаза синие, как небо. До войны Киёми танцевала с американцами в танцзале «Нити-Бэй» в Токио, вопреки протестам тети и дяди. Ей эти люди Запада казались очаровательными, несмотря на чужие запахи и грубые манеры. И этот упавший летчик был самым привлекательным из виденных ею в жизни американцев. Я с ума сошла?

За спиной послышался топот – к ней бежали четверо кэмпэйтаев, размахивая дубинками.

– Прочь! Прочь от него!

Киёми посмотрела на летчика и подняла сложенные руки.

– Да будет мир с тобой.

– Что вы делаете?

Она обернулась к ближайшему кэмпэйтаю – тот недобро глядел на нее, прищурившись.

– Ничего.

Другой кэмпэйтай показал на нее дубинкой:

– Вы молились за этого человека? Он наш враг!

Она знала, что они могут оттащить ее в камеру, но решила, что сейчас кэмпэйтаи слишком заняты, чтобы с ней возиться.

– Я иду на работу.

– Где работаете? – спросил один из них, криво оскалившись.

– Завод «Тойо Кёгё».

– Живете неподалеку?

Она покачала головой.

– Накадзима-Хонмати.

– И пришли пешком в такую даль?

– Трамвай не остановился.

– Здесь вам делать нечего.

Киёми поклонилась ниже, чем заслуживали эти люди.

– Я очень сожалею и прошу меня извинить.

– Идите, – скомандовал один из них.

Она снова поклонилась, решилась глянуть еще раз на упавшего летчика и поспешила прочь от кэмпэйтаев.

Глава четвертая

Тьма окутала его, как утянув в лимб. Как попал он в эту черную пустоту? Боевое задание. Хиросима. Что потом? Мика уперся в лоб костяшками пальцев. Думай. Думай. Еще что-то должно быть.

Из темноты возник звук. Сперва далекий, потом громче. Тихое постукивание. Он напрягся, пытаясь определить его источник. Может быть… дождь? Тело влекло вперед, но земля не ощущалась. С темного потолка сочился серый свет. Небо? В темноте постепенно проступал окружающий ландшафт, принимая форму. Высились дугласова пихта и западная цуга – древние часовые мира природы, – держа на своих ветвях небо цвета шифера.

Мика приставил руки рупором ко рту и крикнул:

– Эй! Есть тут кто?

Ответа не было.

Капли холодного дождя шлепались на лицо. Я вернулся в штат Вашингтон?

В ветвях деревьев щебетали птицы. Прыгнул сквозь туман олень. Мика выкрикнул еще раз – и снова ответом ему была тишина. Нужно найти характерную примету, тогда соображу, где я. Может быть, в лесу Сноквалми? А где тогда гора Бейкер? Гора должна быть видна.

Он присел возле ручья и плеснул в лицо холодной воды. В мозгу вспыхнуло воспоминание. Возгорание двигателя. Передний отсек самолета заполняет дым. Надо было покинуть машину. Но как? Ползком. Он прополз через огонь и дым, нашел лаз в бомбовой отсек. Самолет распался на части. Он выпал… без парашюта. Нет. Такого не было. Не могло быть.

Он рыскал по лесу, как ему казалось, уже целые часы, когда вдруг затряслась земля. Посыпались сверху сосновые шишки, зашевелилась лесная подстилка. Пронзительно вскрикивая, вылетели из ветвей птицы всех цветов радуги. Дрожь усилилась, Мика упал на колени.

Землетрясение?

Трещала и лопалась древесина. Гигантские стволы дрожали все быстрее и быстрее, пока не превратились в размытые пятна и земля вокруг них не взорвалась неровными кусками. Корни деревьев, подобные артериям, соединявшим их с сердцем земли, выдергивались из почвы. Они танцевали вокруг, как ноги паука, взбирающегося по паутине. Деревья карабкались вверх, отбрасывая комья земли. Валуны отлетали прочь с громоподобным ревом, перекрывавшим испуганные вопли зверей.

Лес пер вверх, оставляя за собой голую равнину. Мика не заметил, как поднялось и его тело. Сперва он двигался медленно, будто подхваченный нежным потоком, но вскоре набрал скорость и помчался вверх, пока не поравнялся с летящими деревьями.

Как подхваченный смерчем мусор, вертелась вокруг лесная живность. Пролетавший кролик заглянул Мике в глаза и спросил:

– Это ты сделал?

Мика заморгал. Это кролик сейчас говорил со мной?

– У тебя со слухом плохо?

– Не знаю.

– Врешь, – сказал кролик и отвернулся.

Лес воспарил выше облаков, в сверкающее сияние, становящееся все ярче и ярче. Волны жара проходили сквозь тело. Вокруг вспыхивали пламенем деревья, алый и золотой огонь танцевал в пространстве. Над этим адом соткался ослепительной вспышкой свет.

Налетев на что-то твердое, Мика остановился.

Он лежал на земле, окутанный зелеными плетями. Кто-то стоял рядом. Женщина. Мика с трудом сел и огляделся. Здания, окруженные далекими зелеными холмами. Беллингэм? Нет, не Беллингэм. Что-то тут было странное, но так сразу и не понять, что.

Он поднялся на ноги, его качало. По дороге бежали трое в оливковой форме. Деревянные дубинки, кожа цвета картофельной кожуры. Узкий разрез глаз. Кричали что-то на языке, который он раньше слышал, но не понимал. Думай, думай! Что это может быть?

Тут до него дошло, и живот свело судорогой.

Джапы!

Солдаты подбежали ближе, и Мика вздернул руки вверх. Они заговорили с женщиной. Когда разговор окончился, женщина пошла прочь.

Солдаты прошли мимо – их внимание было сосредоточено на чем-то у него за спиной. Он обернулся и увидел тело американского летчика. Горло и желудок горели так, будто он глотал раскаленные угли. Солдаты, не обращая на него внимания, показывали на тело и смеялись. Вот сволочи!

Мика сдвинулся чуть в сторону, чтобы рассмотреть получше, и задрожал, увидев лицо мертвеца. Этого не может быть!

Но от правды было не спрятаться – на земле лежало его собственное тело. Господи Иисусе, что за чертовщина? Я умер? Этого не может быть!

Но в глубине души Мика знал правду. Солдаты не обратили на него внимания, потому что его не видели.

Он оглядел дорогу и заметил вдалеке ту женщину. Что-то подсказало ему, что надо идти за ней.

Глава пятая

Пока Киёми шла к заводу по берегу реки Энкогава, мысли у нее разбегались, как кусочки мозаики, которую надо собрать. Мысленно она рисовала себе портрет погибшего летчика. Жаль, что не удалось лучше рассмотреть его глаза. Что бы они ей открыли? Этот человек был ее врагом. Он бы убил их всех, представься ему случай, и все же она не могла заставить себя его ненавидеть. Может быть, из-за того, какой смертью он погиб. Наверняка он с ужасом смотрел на несущуюся к нему землю. Она знала, что это не должно ее волновать, но ее сочувствие не могли заглушить даже барабаны войны.

Старый охранник Мико поклонился ей у ворот. Когда-то внушительная, его фигура усохла от скудного пайка.

– Доброе утро, Киёми-сан.

Киёми ответила на поклон:

– Доброе утро, Мико-сан.

– Вы видели бомбардировщик?

– Хай.

– Как вы думаете, военные это чудище сбили?

– Не могу сказать, – ответила Киёми и пошла на завод.

Завод «Тойо Кёгё» выпускал все – от деталей самолета до винтовок «Арисака». Киёми как раз работала в цеху, выпускавшем стволы этих винтовок. У входа в цех она остановилась. Ее товарищи по работе уже были заняты у своих станков. Гудели с металлическим стуком шестерни, в воздухе стояла вонь пота и машинного масла. Висели на серых стенах плакаты с патриотическими лозунгами вроде «Сто миллионов сердец бьются как одно, восемь углов мира под одной крышей» или «Мы не прекратим огонь, пока наши враги не прекратят жить!» Но эти слова потеряли смысл, когда главным врагом стал голод.

Киёми поспешила к своему шкафчику, чтобы оставить там бэнто и тревожную сумку. Но не успела она направиться к своему токарному станку, как перед ней, широко улыбаясь, возник Ю Лисам.

– Хорошо ли вы себя чувствуете сегодня, Киёми-сан?

Возле берега компания построила двухэтажное общежитие и завезла туда корейских рабочих – заменить призванных в армию японских мужчин. Поскольку других молодых людей поблизости не было, кое-кто из японок заинтересовался корейцами, и не без взаимности. Одно время Лисам был влюблен в Киёми, но она на его авансы не ответила. Хотя он с его резкими скулами и блестящими глазами казался ей даже красивым, она знала, что из таких отношений ничего хорошего не выйдет.

– Хай. Спасибо, все хорошо.

– Вы сегодня бледны. Вы ели?

Этот вопрос вызвал у нее раздражение. Лисам знал о дефиците продуктов в Хиросиме, и ходили слухи, что компания кормит корейских рабочих лучше, чем питается средний японец. Чтобы скрыть недовольство, она улыбнулась:

– Мне пришлось долго идти пешком. Сейчас мне лучше.

– У меня есть еда, если вы голодны.

У Киёми при мысли о еде в животе забурчало, но носить его он она не станет. Не хочет быть у него в долгу.

– Спасибо, Лисам. Я принесла с собой обед.

Он отступил в сторону, пропуская ее. Вслед ей испытующим взглядом смотрела Хару. Она отошла от своего станка и пошла к Киёми, улыбаясь во весь рот. Киёми знала, что Хару неровно дышит к Лисаму, и надеялась, что Лисам об этом увлечении не знает. Как и многие женщины на заводе, Хару была вдовой войны. Ее муж Маса погиб геройской смертью в битве при атолле Мидуэй – по извещению морского министерства. У Киёми по этому поводу были сомнения.

– Доброе утро, Киёми-сан.

Киёми остановилась у своего станка.

– Доброе утро, Хару-сан.

– Вы видели падение бомбардировщика? Все так радовались!

Киёми проверила, что подвижный центр вставлен в шпиндель, хвостовик в задней бабке закреплен, а суппорт отодвинут, оставляя место для вращения детали.

– Я об этом слышала. Сама не видела, как это было.

– Как вы могли не видеть? Самолет рухнул прямо над городом!

– Простите. Я в это время думала об Ай.

Хару слабо улыбнулась в ответ. Киёми знала, что за беспокойство о дочери Хару ее критиковать не будет.

– Это что такое? – спросил незаметно подобравшийся к Хару сзади господин Акита.

Хару обернулась к нему, глаза у нее расширились.

– Простите меня, господин Акита-сан. Немедленно вернусь к работе.

Господин Акита выпятил грудь, как петух перед дракой. Похожий на карликовое пугало с яростными черными глазами, он никогда не упускал случая подчеркнуть свою власть.

– Почему вы отошли от станка, Хару-сан? Вам надоело работать ради Императора?

У Хару покраснели щеки. Господин Акита усомнился в ее чувстве долга, и спасти лицо у Хару не получалось.

– Простите, пожалуйста, – промямлила она голосом испуганного ребенка. – Я ничего плохого не хотела.

– Армия призывает моих рабочих, и с кем я остаюсь? Пожилые дамы и школьницы! Вас таких с десяток надо, чтобы заменить одного мужчину.

Его внимание переключилось на Киёми, но он не успел ничего сказать, как здание наполнилось хоровым пением.

На территорию завода маршем входили студентки Женской коммерческой школы Хиросимы, одетые в одинаковые темно-синие блузы с длинным рукавом и белым воротником поверх более светлого оттенка синих монпэ. У них на головах были белые повязки с эмблемой восходящего солнца. Табличка с фамилией на левой стороне груди и повязка на левой руке демонстрировали их принадлежность к школьному корпусу. Гладкие юные лица сияли оптимизмом – они верили, что благодаря усердной работе война вскоре будет выиграна. И пели хором: «Все для победы, все для победы!»

– Вот они тоже по производительности не дотягивают до мужчин, но хотя бы работают энергично! – Господин Акита ткнул в сторону Хару костистым пальцем: – Чего про вас я сказать не могу.

И это пугало пошло дальше вдоль ряда станков, на ходу рявкая приказы и замечания.

Хару глянула на Киёми и пошла к своему станку. Она склонила голову, и щеки ее так и остались красными.

Киёми было ее жаль, но предаваться размышлениям на эту тему не было времени. Все же она успела почувствовать благодарность к поющим студенткам; они спасли ее от гнева господина Акиты.

Она стала нарезать ствол винтовки. Через несколько минут работы на станке она почувствовала, как по шее сзади крадется холодок. Она оглянулась через плечо, никого не увидела и продолжала работать, но ощущение холода ее не покидало, как будто дыхание зимы обняло ее за плечи.

В обеденный перерыв Киёми сидела одна у конца длинного стола. Обычно они садились вместе с Хару, но сегодня Хару села с Лисамом. Глядя, как они разговаривают и смеются, Киёми почувствовала, как сердце обожгло ревностью. Откуда такое чувство? Меня не интересует ни Лисам, ни любой другой мужчина. Киёми открыла бэнто, где лежал рисовый шарик, завернутый в увядший аманори. На такой диете она очень быстро превратится в кучку костей.

Мысли вернулись к американскому летчику. Она попыталась выбросить из головы картину его смерти – не получилось. Вместо этого в голову полезли вопросы, будто она играет в какую-то игру. Этот американец из большого города или из деревушки? Может быть, из такого места, как Сан-Франциско. Был ли он женат? Была это большая, толстая женщина с тяжелой грудью, прокатывающаяся по жизни как цунами, или же миниатюрная, плывущая по комнатам как завиток дыма? Волосы у нее были цвета спелой пшеницы или черные как ночь? Тупая боль отдалась в сердце, когда Киёми представила себе, как этот летчик обнимает ребенка. Дети – вот настоящие жертвы войны. Столько сирот, столько мечтаний, развеянных как пепел под ветром.

К концу смены пропотевшая блуза прилипала к телу, мышцы рук и ног дымились. Киёми заставила шаркающие ноги двинуться к двери. Опустив голову, она дошла до ближайшей трамвайной остановки. На соседней улице солдаты гонялись за листовками, кружащимися на ветру. Закрыв глаза, Киёми попыталась урвать себе минутку сна.

– Киёми-сан, я надеялась вас найти.

Открыв глаза, она увидела рядом с собой Уми. Уми была из студенток, работающих на заводе. У нее было широкое простое лицо и доброжелательные манеры. Жила она в Отэ-мати и часто им с Киёми было домой по пути. Обычно разговоры с ней были Киёми приятны, пусть даже слова Уми были полны юношеской наивности. Через несколько лет ее слова станут мрачнее, и надежды в них будет меньше. Но сейчас, после всего пережитого, Киёми хотела бы побыть одна. Ей нужно было разобраться с собой у моря под ночным небом, поплавать на спине, и чтобы искорки звезд мерцали над ней в темноте.

– Как вы, Уми-сан?

С шипением тормозов подъехал трамвай. Киёми пристроилась за четырьмя женщинами, ждущими посадки. Уми встала вместе с ней.

– Правда, потрясающий день?

Киёми знала, что Уми хочет обсудить самолет, но промолчала, садясь в вагон. Вожатой была девочка не старше Уми. Компания электрических трамваев Хиросимы обучала школьниц водить трамваи, потому что мужчины-вагоновожатые были призваны в армию. Она приветствовала пассажиров кивком, и те расселись, опустив головы – под действием голода и усталости у них мало оставалось сил. Когда началась война с Америкой и армия одерживала на Тихом океане победу за победой, народ ходил гордый – ведь невозможное стало возможным, – но потом, после разрушенных городов и сотен тысяч убитых жителей, то, что казалось праведным, стало выглядеть глупым заблуждением. Однако Киёми никогда такого чувства не разделяла. Высказать подобное при ком не надо означало арест и тюрьму. Никогда, ни на мгновение не должна она сомневаться в мудрости Императора. Он знает, что лучше для Японии и для ее народа.

Киёми села впереди, Уми рядом с ней, все еще улыбаясь уголками губ. Трамвай дернулся и поехал, сквозь сиденья чувствовалось, как он подскакивает на стыках.

– Ход войны меняется, – объявила Уми на весь вагон. – Когда мы сегодня сбили этот самолет, это было знамение, вот увидите.

Иводзима потеряна, за Окинаву идут бои. А Уми желает обсуждать знамения.

Киёми молча смотрела в окно. Майское солнце уходило на запад и садилось над горами.

– Вы заметили сегодня за обедом Хару и Лисама? Я бы не смогла быть с человеком, который ест чеснок!

– Я их не видела.

Уми тронула себя за мочку уха.

– У меня есть один секрет, хотите его услышать?

Киёми заставила себя кивнуть:

– Хай. Если это секрет про вас.

– Я не сплетница.

– Ну разумеется, – сказала Киёми. По зарумянившемуся лицу Уми она поняла, что это что-то очень личное, чем Уми ужасно хочется похвастаться.

– Я влюбилась в одного мальчика по соседству. Его зовут Ёсио. Родители его коммерсанты, у них мебельный магазин. Сейчас он закрыт.

– И у Ёсио к вам те же чувства?

Уми прижала руку к сердцу и вздохнула:

– Хай. Правда, это чудесно?

Киёми не очень понимала, что сказать. Только раз в жизни испытав то, что она в то время сочла любовью, она считала себя не слишком большим специалистом в этом вопросе.

– Я за вас рада, Уми-сан.

Уми пустилась болтать о своем возлюбленном и о совместных с ним планах на будущее. Она переедет в дом его родителей и будет помогать им вести семейное дело. И родит для Ёсио много сыновей.

Трамвай уже подъехал к ее остановке, а она всю дорогу до двери продолжала говорить.

Когда Уми вышла и трамвай двинулся дальше, пожилая женщина посмотрела на Киёми неодобрительно и покачала головой. Киёми обернулась посмотреть вслед Уми, пока та не скрылась между зданиями, и все время думала, каким печальным стал мир, если счастье одного вызывает недовольство у другого.

Глава шестая

Киёми нашла Ай на площадке – девочка ждала ее вместе с учителем, господином Кондо. Это был пожилой джентльмен, предоставивший право наставлять детей в милитаризме более молодым учителям. Когда-то он сказал Ай, что дети должны изучать красоту поэзии, а не безумства политики. Киёми удивлялась, как его до сих пор не арестовали за его пацифистские убеждения. Господин Кондо держал что-то в руках, показывая это Ай. Когда Киёми приблизилась, они подняли головы и увидели ее. Ай просияла:

– Мама, посмотрите!

Киёми поклонилась:

– Добрый день, Кондо-сэнсэй.

Сморщенные руки господина Кондо раскрылись, и в них показалась черно-желтая бабочка. Изящная, она не шевелила крыльями, словно надеясь, что так она станет невидимой тому гиганту, что захватил ее в плен.

– Она села мне на руку, когда мы обсуждали стихотворение Мацуо Басё, «Спать бы у реки». Вы его слышали?

– Много лет назад, в детстве, – ответила Киёми.

– Поэзия Басё волнует мне душу. – Учитель поднес руки ближе к Ай. – Надо ли отпустить нашего друга?

– Хай, – ответила Ай. – Она была нашей самой блестящей гостьей.

Господин Кондо просиял:

– Как ты узнала, что эта бабочка – она, а не он? Она тебе это на ушко шепнула?

– Она нежная, как девочка. А мальчишки – это кузнечики и пауки.

– Ты тонко умеешь наблюдать жизнь, малышка, – усмехнулся господин Кондо. – Ну, лети!

Он поднял раскрытые ладони, и бабочка взмыла, трепеща крыльями, в сияние заката.

Киёми протянула к Ай руку. Когда тонкие, теплые пальчики дочери переплелись с ее пальцами, Киёми почувствовала, как поднимается в душе спокойная радость. Она снова поклонилась мудрому учителю.

– Аригато, Кондо-сэнсэй.

Он поклонился в ответ:

– Мне это в радость. Сайонара, Киёми-сан. Сайонара, Ай-тян.

Мать с дочерью двинулись домой в чернильной темноте. Пока не было американцев с их военной мощью, лампы и фонари бросали красные и желтые квадраты на улицы и переулки. Люди ходили в магазины ночью, потому что цены были ниже. На рынке рыбаки показывали, что осталось от улова, и резкий запах манил окрестных котов, мяукающих из темноты. Зеленщики продавали баклажаны, огурцы, картошку и корни лотоса. Торговцы демонстрировали обувь, мебель, одежду. Сейчас, в затемнении, ночь приносила непроницаемый мрак. И только летучие мыши шныряли в темном небе, ловя призрачных мошек. Шли домой рабочие фабрик и заводов, движения у них были медленные, машинальные.