В царстве пепла и скорби

– Отчего правительство не сдастся, пока город не разрушен? Пора уже людям понять, что война проиграна?

Фрэнк наклонился, поднял обломок черепицы, внимательно на него посмотрел и бросил на кучу мусора.

– Когда правительство объявило войну Америке, многие японцы были потрясены. «Как можно победить страну, у которой технологии лучше?» – спрашивали они. И у японцев не было тогда глубинной ненависти к Америке. Многие из моих японских друзей любили джаз и американские фильмы. Но правительство держало все под контролем с помощью тайной полиции и прессы. Поражения японских войск в битвах скрывались до тех пор, пока растущую смертность не стало невозможно объяснять тем, что люди погибают во славу Императора. Такой чуши верит только молодежь.

– И поэтому молодежь сносит дома?

Фрэнк снял очки, потер переносицу.

– Да. Правительство использует наивность молодых людей. – Плечи его приподнялись в глубоком вздохе. – Казалось бы, в загробной жизни очки не будут нужны. – Он надел их снова и обернулся к Мике. – Мне не хочется видеть Хиросиму сожженной дотла, и не хочется видеть, как умрут мои родные. Вот почему мне нужно, чтобы ты увидел этот город моими глазами. Как ты сказал, война проиграна. Зачем Хиросиме пополнять список сожженных городов? Какой цели это может послужить? Разве мало было страданий с обеих сторон?

Мика видел фотографии Токио после бомбежки – кварталы за кварталами, превращенные в голую пустыню. И он не хотел, чтобы Хиросима разделила судьбу Токио. Фрэнк был прав, говоря, что для него война кончена. И ему следует обеспечить себе мир – какой получится.

– Теперь мы можем идти?

Они двинулись в путь молча.

Ни проблеска света. Ни звука. Как Фрэнк и сказал, это была гробница, где люди живут так, будто они уже умерли.

Пролетел на север пылающий синий шар, оставив дугообразный след.

– Это…

– Хитодама, да. Кто-то умер. Они все время мелькают в ночном небе Хиросимы. Будем молиться, чтобы их стало меньше.

Фрэнк вывел его к жилому дому, показал на здание.

– Это тот самый дом?

Мика всмотрелся. Хотя здание было похоже на все прочие, он был уверен, что эта женщина ждет внутри.

– Откуда ты знаешь?

– Просто знаю, – ответил Фрэнк. – Как и ты с этих пор будешь знать.

В свете луны на губах Фрэнка играла улыбка.

– Я бы предложил тебе остаться с нами, но что-то мне подсказывает, что ты откажешься. Понимаю. Я бы на твоем месте тоже предпочел остаться с этой женщиной. Но мы всегда будем рады твоему приходу.

Мика показал на дом:

– Как мне узнать их имена?

– Тех людей, у которых ты живешь?

Мика кивнул.

– Слушай их разговоры. В конце имени добавляется учтивое слово. Я, например, Фрэнк-сан, а ты – Мика-сан.

– Здесь меня, наверное, назвали бы сволочь-сан.

– Может быть, – рассмеялся Фрэнк. – Но есть и другие учтивые окончания – в зависимости от ситуации и личности, к которой обращаются. К детскому имени добавляется «тян». Со временем ты начнешь понимать их язык.

– Вот что-что, а время у меня есть.

Глава одиннадцатая

Над головой мелькнула тень, отвлекая внимание Киёми от картины, которую раскрашивала Ай. Дух оставался в доме уже шесть дней. Почему? И почему только она заметила его появление? Ведь Банри и Саёка тоже должны были ощущать холодное дуновение в присутствии призрака. А Ай, если и знала о присутствии юрэй, ничего не говорила. И что мне делать с этим незваным гостем?

Киёми прикрыла рот, чтобы зевнуть. В пустом желудке ныло, будто шайка гоблинов залезла внутрь и раскапывала желудок лопатами. Кости и суставы ныли при каждом движении – она воспринимала это как цену служения Императору. Но Ай через такую пытку проходить не должна была. Девочка никогда не жаловалась, но Киёми видела, как она вздрагивает от голодных болей.

Сейчас она боролась со слезящимися глазами и тяжелеющими веками, норовящими закрыться. Каждую ночь выли сирены воздушной тревоги – как ветер, завывающий на горных перевалах. Иногда они срабатывали и днем. Как можно выдержать эту пытку? А теперь еще и дух к ним пристал. Что ему нужно?

Банри со стоном наклонился к письменному столу, занеся кисточку над бумагой, с которой работал. Странный запах, исходящий от его кожи, напомнил Киёми высыхающие на солнце водоросли. Саёка стояла рядом коленями на подушке, читая «Кокинвакасю», и ее костлявые пальцы осторожно переворачивали страницы.

Банри закашлялся, кровь прилила к щекам.

– Вам нехорошо? – спросила Киёми.

Саёка подняла глаза от книги:

– Нормально ему.

– Все война, – сказал Банри. – Нам говорили: поддержим Императора. Нам говорили: мы победим. Но как можно драться на пустой желудок? А работать как? А учиться? Пайки должны раздавать районные ассоциации – где эти пайки? – Он выпрямился, спина хрустнула, как деревянная конструкция на летней жаре. – Офицеры сыты. Полиция сыта. Богатые купцы в Кио сыты. А мы голодаем, и это несправедливо. Если верить сводкам по радио, скоро мы потеряем Окинаву. И что тогда?

Саёка отложила книжку.

– Нельзя вести такие разговоры.

Внимание Банри переключилось на Киёми.

– Я говорил с Нобу и Рэй Такада. Они будут завтра с нами ужинать, и мы обсудим наш план взять приемного сына, чтобы ты вышла за него замуж.

Киёми склонила голову, слушая эти слова и постигая их смысл. Нового мужа ей не хотелось. Ей и предыдущего не хотелось, но что она могла сделать?

– Если придут гости, их надо будет кормить, – сказала Саёка.

Киёми ответила, не поднимая глаз:

– Может быть, я что-нибудь выменяю.

Саёка выгнула левую бровь:

– А что у нас осталось на обмен? Почти все наши кимоно и лаковые вещицы мы обменяли. Даже обеденный стол.

Киёми представила свое свадебное кимоно, закопанное на дне сундука. На черном рынке оно может сколько-нибудь стоить, а для нее оно ничего не значило.

– А когда снова будут пайки раздавать? – спросила Саёка.

Банри встал с пола, колени хрустнули в такт спине. Он стоял согнувшись, грудь его тяжело ходила. В этой позе он замер и выпрямился, лишь когда успокоилось дыхание.

– Я Масе не доверяю, – сказал он. – Он должен делить все поровну, но семейству Мори он дает больше. И даже прихватывает на долю Соры и Тадао.

Саёка выгнула бровь:

– Это как? Выдает продукты своим умершим родственникам?

– Наши продукты, – ответил Банри.

Саёка сердито посмотрела на Киёми:

– Киёми завтра не работает. Пусть пойдет на пункт выдачи с утра. Выходить нужно до рассвета, чтобы занять место в очереди поближе. Ай может остаться с нами.

– А если на пункте ничего выдавать не будут? – спросила Киёми.

– Тогда попробуй на черный рынок возле станции Кио. У тебя же должно быть что-то стоящее на обмен?

Про что это она? Тело свое продать, чтобы раздобыть пищу? Никогда. Но уж если я это сделаю, вся добыча пойдет мне и Ай. Старой карге ни кусочка не достанется.

Ай дернула ее за рукав кимоно:

– Мама, а мы можем пойти в сад?

– Ночью? – сказала Саёка. – Когда комары? С ума сойти.

– Можем, мама?

– Хай. Только ненадолго.

Ай встала и протянула руку. Теплые пальчики вошли в ладонь как ключ в замок. Без звука пройдя по татами, мать и дочь вышли наружу. Небо над ними повисло цветным холстом – фиолетовые, янтарные, синие и оранжевые ленты вперемежку с темнеющими тучами. Ай сощурилась:

– Я хочу нарисовать это небо.

– Не сомневаюсь, что ты могла бы.

Они вышли во двор, в сад. Ветви старой ивы янаги нависли над прудом. Тетя когда-то говорила, что янаги владеют силой призраков. Если ветвь порезать, из разреза потечет кровь.

Пруд казался черным и безжизненным, но в окружающих деревьях слышались звуки: кваканье лягушек, стрекот кузнечиков, шелест ивовых листьев на легком весеннем ветру.

– Когда я была маленькой, у нас во дворе был пруд, но куда больше этого. Там жили черепахи, ящерицы и синяя змея.

Ай крепче сжала ее руку:

– Они хотят выдать вас замуж?

– У семьи должен быть наследник. И если я могу этому помочь…

– Это несправедливо!

Ай выдернула руку.

Киёми смотрела на опустевшую ладонь. Внезапная утрата прикосновения Ай ощущалась так, будто их навеки разлучили. Ай считает, что ее предали? Она ревнует при мысли, что привязанность матери будет отдана кому-то другому?

– А если вы этого человека не будете любить? Или вы родите ему сына, а он окажется чудовищем?

– Я не умею предвидеть будущее, – ответила Киёми.

На щеке Ай появилась слеза.

– А если вы будете любить его больше, чем меня?

Киёми обняла дочь за талию и притянула к себе.

– Ты для меня всегда останешься на первом месте.

– Мама, я боюсь. Мне все время снятся плохие сны. Я просила Баку, чтобы он их съел, но он, видимо, все время с полным животом. – Ай заглянула матери в глаза. – Мы умрем?

– В конце концов да.

– Я имею в виду, погибнем из-за войны?

– Этого не будет. Я тебя не потеряю.

Ай прижалась щекой к плечу матери.

– Я хочу пойти завтра с вами.

– На пункт выдачи?

– Хай.

– Ты же слышала, что сказала твоя баа-баа. Я должна выйти еще затемно.

– Пожалуйста, возьмите меня с собой.

– Идти надо будет далеко.

– Мои ноги могут пройти долгий путь.

– Хай, – улыбнулась Киёми. – Не сомневаюсь. – Она оглянулась через плечо на дом. – Твои баа-баа и одзиисан будут сердиться.

– Баа-баа всегда на вас сердится, мама.

Киёми не могла сдержать тихого смеха.

– У нее весьма неприятный характер.

– Мама, пожалуйста, возьмите меня с собой!

Киёми закрыла глаза, слушая дыхание Ай.

– Конечно, можешь пойти со мной. До какой-то степени я еще распоряжаюсь собственной жизнью.

Глава двенадцатая

Когда стихли траурные завывания сирен, Киёми разбудила Ай. Девочка с полузакрытыми глазами послушно вылезла из ямы в кухне вслед за матерью. Банри и Саёка заворочались, но не проснулись.

Киёми привела Ай к футонам и помогла залезть под тяжелое одеяло. Скоро надо было уходить, но пока что она дала Ай поспать, только уже не в яме. Они и без того целую жизнь проводили в земле, как кроты, боящиеся солнца.

Киёми легла рядом и погладила запавшую щеку дочери. Ай нужна была еда, она таяла от голода на глазах.

Москитная сетка окружала комнату белыми стенами. Киёми хотелось бы выйти за эти стены и найти место, где нет ни войны, ни ненависти, ни голода. Место, где никогда не отцветают вишни.

Москитная сетка пошла рябью, по лицу Киёми пробежал холодок. Вернулся призрак. Решительно настроенная избавить себя и дочь от его присутствия, она все же почувствовала какое-то умиротворение от того, что этот призрак сейчас к ней так близко. Будто кто-то из предков за ней наблюдает.

Она закрыла глаза, и мысли ее перенеслись от юрэй к организованному для нее браку. Что это за мужчина, которого отыскали для нее свахи? Горбун? Зверь с когтями и клыками? Она улыбнулась этим абсурдным образам, но улыбка тут же сползла с ее лица при мысли о том, что она с этим человеком будет связана навеки. Она уже привыкла мечтать о возвращении в Токио после войны. Представлять, как они живут у тети с дядей, пока не найдут своего жилья. Она закончит колледж и начнет новую карьеру. И если окажется рядом подходящий мужчина, такой, который полюбит Ай как свою дочь, она сможет выйти за него замуж.

Эти фантазии умерли в пожарах американских бомбежек. У Киёми не осталось родных, не осталось куда возвращаться – только пепел и слезы. Будущее, видимо, ждало ее в Хиросиме.

Киёми прижалась к посапывающей Ай, провела пальцем по ее бровям – волоски ощетинились от прикосновения. Она вспомнила, как впервые увидела дочь в родильном отделении токийской больницы. В предшествующие родам дни ее сердце мучил страх. Готова ли она быть матерью-одиночкой? Позор беременности и оставленности продолжали жечь ей душу. Она начала сомневаться в своей способности вынести клеймо, которым отметило ее общество. Тетка говорила утешительные слова, пытаясь смягчить эти страдания, но ничего не помогало. Киёми сопротивлялась родам, будто могла сдержать их усилием воли – с тем же успехом она могла бы развернуть обратно волны морские.

Когда сестра принесла Ай ей в палату и она увидела крошечное личико в розовом одеяле, ее сомнения тут же рассеялись. Переполненная радостью, она почувствовала себя эгоисткой за то, что подумывала о самоубийстве. Ай заслуживала всяческого счастья, которое только можно будет ей дать. Связанные темной историей, они теперь вместе должны выбираться к свету.

Ночь тянулась медленно, и вокруг шевелилась москитная сетка. Жара и влажность пропитали воздух. Когда защебетали в гнезде ласточки, Киёми поняла, что пора выходить, и потрясла дочь за плечо. Та открыла усталые глаза:

– Мама, уже пора?

– Хай. Надо тихо, чтобы не разбудить бабушку и дедушку.

– Я буду тихо и вылечу из дому бабочкой.

– Хороший план, маленькая бабочка.

Ай встала. Киёми погладила ее по боку, ощутив под ладонью выступающие ребра. Ярость и досада готовы были сокрушить ее дух. Если бы Саёка сейчас не спала, она бы сказала, что тут ничего не поделаешь и что Киёми должна воспринимать жизнь как она есть. Глупая женщина.

Она помогла Ай надеть монпэ и чистую рубашку. В уголках рта девочки мелькнула едва заметная улыбка.

– Это будет наше приключение, – прошептала она.

Киёми оделась, взяла плетеную корзину.

– Ты готова?

– Готова.

Они тихо вышли из дома, чуть задержавшись, чтобы надеть гэта. Город спал под мерцающими звездами, в лужах отражался полумесяц. Ветер нес стойкий запах дождя. Гэта стучали по дороге, издалека из темноты им отвечало эхо.

– А потом вы мне поможете сделать тэру-тэру бодзу?

Киёми было приятно, что Ай хочет сделать солнечную куклу. Они всегда делали ее вместе перед наступлением сезона дождей. И на этот раз даже испытания войны не могли победить невинность юности.

– Мы ее повесим на дереве в саду.

– Хай. И я буду колдовать хорошую погоду.

Киёми сжала ее руку.

– Напомни мне, когда вернемся домой.

Скрипнула калитка, из какого-то двора вышел человек весь в черном, неся с собой набитый мешок фуросики. Увидев Киёми с дочерью, он остановился и поднес палец к губам. Грабитель. Война превратила Японию в нацию воров. Человек был молод, может быть, старшеклассник. Перед тем, как он развернулся и исчез в темноте, они успели заметить на его лице стыдливое выражение.

– Мама, он меня напугал.

– Он бы нас не тронул. Он трус. А то, что он делает, – плохо, понимаешь?

– Хай.

В переменчивом свете летучие мыши гонялись за мотыльками и комарами. На востоке море и небо прошила оранжевая нить. Киёми не оставляло ощущение тупой боли, будто лиса грызла ее кости изнутри. Недостаток еды гнал ее в раннюю могилу. Для себя она приняла бы такую судьбу, но не для Ай. Я должна раздобыть ей еду. Если дом Саёки развалится, если сгниют ее футоны под весенним дождем, то и пусть. Я не дам Ай умереть.

Они вышли на мост Мотоясу. От влажной мостовой поднимался пар. Киёми остановилась на полпути и обернулась к Ай.

– Нам ведь нужно поесть?

– Мой живот более чем готов.

Киёми полезла в корзину и достала два рисовых шарика.

– Прости, ничего лучше предложить не могу.

– Хоть что-то, – сказала Ай, отделяя водоросль от рисового шарика. – Когда война кончится, найдем еду получше.

– Хай. Помнишь красную фасоль, рис и тыквенное пюре, которые мы готовили на каждый Новый год?

Ай слизнула зернышко риса с верхней губы.

– Мне очень не хватает сиохи-гари.

Чувство вины у Киёми усилилось при мысли о том, что Ай сидит дома, когда ее подруги с семьями выезжают на ежегодный сбор раковин на отливе. Почему у нее нет отгулов на работе? Будь проклята эта война.

– На следующий год поедем. Обещаю.

Ай опустила глаза, глядя на свои гэта.

– Я не должна была жаловаться.

Наступил новый день. Просыпающееся солнце бросило лучи через реку, окрасив золотом ее поверхность. Вода плескалась об устричные лодки, и их тонкие мачты стонали. Из-под моста выплыла крачка, разрезая лаковую поверхность воды кильватерным следом. Киёми закрыла глаза и вдохнула утренние запахи Хиросимы. Резкий аромат реки, еле уловимый запах соли, веющий с моря, едкая вонь, подымающаяся от улиц, где валялись грудами мусора снесенные дома.

Сколько еще может тянуться война? Может ли Япония вообще в ней победить? А ей, Киёми, не стала ли безразлична эта победа, когда жизнь превратилась в борьбу за выживание, простеганное моментами острого голода? Тела людей сохли, как увядающие цветы. Сколько еще должна она лживо обещать дочери, что скоро станет лучше? Война всех сделала лжецами.

Киёми открыла глаза. Ай так и стояла, глядя на свои гэта.

– Тебе не за что извиняться. Я вместе с тобой скучаю по сиохи-гари.

– Что это, мама?

Ай взяла два листика бумаги, приклеенные дождем к перилам моста. Выпрямившись, она протянула руку.

Когда она прочла, что там было написано, сердце ее наполнилось мукой. Она представила себе женщину, которая принесла эту жертву. Изможденное бледное лицо, блестящие от подступающих слез глаза, кимоно, черное, как ночь, заполняющая ее душу. Страдание этой женщины стало собственным страданием Киёми, глядящей на Ай с беспокойной мыслью, что однажды она может оказаться той, кто стоит на краю мира и выпускает из ладони крошечные клочки надежды.

Она заставила себя улыбнуться:

– Не очень понимаю, что это за бумажки. Наверное, следует дать им упасть в реку.

– Бросьте их сами, мама.

Киёми прикусила губу, раздумывая о том, как поступить. Я этого делать не хочу, подумала она, в то же время понимая, что ей как матери надлежит закончить работу для другой матери. Это следует понимать как честь: может быть, эти бумаги сохранят ее дитя в Сай-но-Кавара.

Киёми перегнулась через перила моста, разжала пальцы. Бумажки вспорхнули с ее руки и устремились вниз, к реке.

– Теперь нам нужно доесть.

По дороге стучали конские копыта, потрескивало дерево, скрипели колеса. Из темноты появились десятки людей. Деревянные фигуры с пустыми глазами, на лицах печать усталости и отчаяния. Некоторые ехали в запряженных лошадьми повозках, но большинство шли пешком. Киёми опустила руку с рисовым шариком, Ай последовала ее примеру и придвинулась ближе, чтобы спросить шепотом:

– Мама, это беженцы?

– Хай. Бегут в деревню.

– От бомбежек?

Киёми положила руку дочери на плечо.

– И на поиски еды.

– Я надеюсь, Император сможет найти им еду.

К глазам Киёми подступили слезы. Если бы весь мир был так невинен, как его дети!

Они прошли молчаливой процессией, низко опустив головы. Когда через мост прошел последний беженец, Киёми сказала:

– Теперь нужно быстренько доесть.

Ай протянула рисовый шарик:

– А можно мне ее оставить на потом?

– Хай.

Киёми взяла шарик и положила обратно в сумку. К сожалению, она не могла дать дочери ничего, кроме рисовых шариков.

Ай взяла мать за руку, и они пошли дальше. Солнце поднималось выше, освещая все вокруг, но тихий город был накрыт серым одеялом. С дальней стороны моста появилась группа молодых людей в одинаковых черных рубашках и штанах. Они маршировали, высоко подняв голову. Студенты шли на работу – сносить дома и расчищать дороги, чтобы создавать барьеры на пути пожара. Все еще верят в победу. И почему бы им не верить, если альтернатива рисует будущее столь же мрачное, как эта уходящая ночь? Что будет с Японией, если она проиграет войну? Ведь эти американцы – они же уничтожат любое напоминание о японском наследии? Каждый храм и каждый замок. И не кастрируют ли они всех японских мужчин, чтобы стереть японскую расу с лица земли? Некоторые учителя Ай рассказывали, что американцы давят пленных японцев танками, что отсылают домой черепа японских солдат как сувениры. Но Киёми сомневалась. Американцы, которых она знала до войны, не казались ей такими варварами. Но если победят они, то Япония старых времен перестанет существовать.

Киёми притянула к себе Ай и отодвинулась к перилам, давая студентам пройти.

Из колонны вдруг возникла Уми с широкой улыбкой:

– Киёми-сан, это вы?

– Доброе утро, Уми-сан. Куда вы направляетесь?

– Расчищать мусор в Каваути-мура.

– Я не знала, что вы работаете в студенческом корпусе.

– Победа требует от нас полной отдачи. Вы слышали, что нас могут перевести на завод?

– Всех рабочих?

– Студентов. Матерям положено будет оставаться дома с детьми. – Уми повернулась к Ай. – Ты ведь гордишься, что твоя мама работает на благо Императора?

Ай кивнула.

– Куда вы направляетесь в такой час? – спросила Уми.

– На пункт раздачи продовольствия, – ответила Киёми.

– Да, нужно что-то есть, если приходится работать, да? – Студенты подходили к дальнему концу моста. – Мне надо поспешить догнать своих. Сайонара, Киёми-сан. Сайонара, Ай-тян.

Уми побежала догонять колонну студентов.

– Она смешная, – сказала Ай.

– Вот как? Чем именно?

– Она все время улыбается.

– С каких это пор улыбаться стало плохо?

Ай поклонилась:

– Простите, если я вас оскорбила.

– Нет, тут не за что просить прощения.

Темнота отступала, и окружающие дома приобретали форму. Скрипучий голос по радио читал какой-то пропагандистский текст. Люди, занимавшиеся физкультурой где-то во дворе, выполняли команды под речевку: «Америке смерть, Англии крышка! Раз, два, три!» Действительно ли эти люди считали, что Япония может уничтожить своих врагов? Весь мир свелся к пеплу и скорби, и уже трудно было вспомнить цели, ради которых правительство решилось на войну. Чего надеялись этим достичь?

Радиовещание начиналось каждый день в шесть утра, а значит, они уже опаздывали.

– Надо поторопиться, – сказала Киёми, ускоряя шаг.

Сердце у Киёми упало, когда они дошли до пункта раздачи продовольствия, расположенного в красном кирпичном здании на улице Айои возле старого универсального магазина Фукуя. От задней двери, где была выдача, тянулась змеей длинная очередь.