Генерал Го-Ку. Клевета и слава

Эпиграф

Кто-то скажет, мол, школьная привычка (а что, нынче в школе ещё приучают к эпиграфам?), но предуведомить сочинению краткий смысловой посыл как бы подготовляя внимание читателя, представляется и сейчас не менее разумным, чем во времена стародавние. Хорошо бы и что-нибудь из древних, чтоб «внушало», стало быть.

Что ж, подходящий эпиграф подвернулся на удачу в каком-то дореволюционном журнале, навроде «Русской старины» или тому подобного. Перепроверка источника цитаты выявила удивительное: все интернетные поисковики выдают только один перевод афоризма Тацита «об истине» в таком виде:

– Истина подкрепляется зрением и временем, а ложь – поспешностью и неопределенностью.

«Ну, вы, блин, даёте!» – это что? Искусственный интеллект, что ли, уже вовсю переводит? Что за зубодробительное косноязычие? Из четырёх эпитетов в цитате – три настолько абстрагированы от образа, то вообще не цепляют внимание, а «поспешность» тоже не совсем точна по месту – невразумительно, и очень жаль!

Две тысячи лет назад этот римлянин выдал наипервейшее условие избегания вреда от современных средств сетевой коммуникации. Намеренно или случайно, но сейчас интеллектуальная атмосфера народов целых стран вгоняется в состояние, где даже обыденная логика осмысления обстоятельств затирается сутолокой полубессмысленной болтовни.

Так что же пришло на ум Публию Корнелию Тациту, сенатору и консулу, поклоннику уходящих республиканских добродетелей, и что прочитывали гимназически образованные школяры, без затруднений в латыни и древнегреческом?

– Истина получает силу от рассмотрения ее и от времени; одна ложь от торопливости и слухов.

Это совсем другое дело! Почему же правда занимает время? Видимо, оттого, что только разуму свойственно учинять порядок во всём Универсуме природы и общества. Имеет ли природа упорядоченность, пока не породила разум, себя осознающий – возможно, вопрос лишь масштаба выборки материи; но для себя, по крайней мере, человеку (Бога допрежь отставим…) не свойственно и не должно быть свойственно рвать связующие нити ткани бытия, поэтому об истине приходиться размышлять и долгонько, а брехать и «постить» можно со скоростью нажатия кнопок…

Впрочем, оказалось, что подобное соображение можно отыскать гораздо ближе и пусть не столь афористично кратко, но более душевно:

– Нет ничего зловреднее вялости духа, мешающей отыскивать истинные причины того, что перед нами; она входит в привычку, и вот мы уже начинаем судить обо всем по внешнему виду, по первому впечатлению, так что нередко случайное отклонение от общего правила определяет наше мнение о целом. …Наконец, мы с удивлением обнаруживаем у себя запутанные и противоречивые понятия и не знаем, чему приписать свои заблуждения; а ведь исправить эти ошибки было бы гораздо легче, если бы мы с самого начала следили за основательностью своих суждений…

– Александр Чичерин (Дневник. 1812-1813.). Поручик 9-й роты Лейб-гвардии Семёновского полка 5- го пехотного корпуса 1-й Западной армии, 20-ти лет

«Поддерживая в храбрейших дух неустрашимости» – в бою с Наполеоном – смертельно ранен.

Кланяться:

– Ольшанское протестантское кладбище в Праге, памятник 45-ти русским офицерам, погибшим в 1813-м году под Дрезденом и Кульмом

– Санкт-Петербург, дом 15/59 у Зелёного моста угол Невского и Мойки....

Да, ещё не так давно прохожему можно было, в какой-то доле реальности соотнестись с домом его деда, местом рождения и детства, откуда 13-ти лет он поступил в Пажеский корпус в 1806 году, чтобы уже выйдя в офицеры успеть к Наполеону. Однако, навестить местожительство юного Чичерина уже не удастся: стараниями нуводельных «реставраторов» от дома остались лишь наружные стены…

Чувство до мысли

Не соображение, но чувство есть первейшая мысленная реакция. Но ощущения в органах чувств могут возрасти и до… чувства прекрасного в прямом духовном смысле. То есть, одно и то же слово применяется, как в описании физиологии, так и к психике; стало быть, само по себе оно лишь обозначающая табличка. Кто какую риску на шкале его значений имеет в виду? И не подменяются ли участки мерной ленты с переменой самого словоупотребителя?

Есть способ проверить: живое существует только в действии и не обходится без последствий. Вот говорят же: «плод любви» (ха-ха)…; не всегда результат столь очевиден (ха-ха ещё раз), но даже если и сам предмет обожания и его поклонники затерялись во времени, однако ж, они были взаимосвидетели друг другу?

Опознав предполагаемую любовь, уместно проявить к ней хотя бы уважение. Кстати, очень странно, что сторонники законодательного преследования «оскорбляющих… чувства верующих граждан» не замечают очевидной нелепости: как возможно участие Фемиды в таком деликатном деле? Ведь она взвешивает поступки (что и составляет юстицию) – весомые, ставшие действительными, уже осуществлённые деяния добра и зла. Как можно весами учитывать душевное трепетание ещё (прости, господи) организменных чувств? Защищать «чувства» формально-юридически чрезвычайно… странно. Подобные законодатели – большие путаники, не осознающие своей, вероятно, мысли…

Всякое чувство переживается «едино-лично». Но иногда нам кажется (а может быть, это и на самом деле так), что при совпадении переживаемых чувств общественно, соборно – как говорится, «нас охватывает»… Без сомнения, «чувство» это самое древнее, природное, донельзя животное личное свойство физиологического самоконтроля организма – оно же есть и дословесное средство взаимообщения, а, значит, имеет полное лично-общественное значение.

Тогда, можно ли к нему относиться легкомысленно, им не заниматься и считать, что до качества, истинности этих чувств никому нет дела? – «Да так ли эта m-le хороша?» или здесь случайный пример ослепления своей страстью? Но мы охотно простим влюблённому желание признавать в любимой объективно превосходящие совершенства за действительные, если: а) и многие другие были очарованы, б) материально-духовные последствия вспышки страстей значительны (от нарождения младенца до очевидного озарения своеобразным творческим вдохновением муз, безотносительно деторождению, х-м-м).

Сами чувства явно обладают неподсудностью: «ждите ответа!» – они не помышляют о результате и только.... переживаются. Оборотная сторона их безотрицательности – безотчётность угасания. В ушедшем чувстве нет вины, лишь повесть об основаниях к бывшей страсти; его может заместить долг, «но это уже другая история»….

Налицо парадокс: загнав чувства в тот огород, где им совсем не место, утрачено их значение в личности. Это так и должно было случиться во времена, когда искренности предпочитают грим политкорректного «имиджа». Определённо одно: чувства предшествуют совершённому действию и как вероятное воплощение в мотивах – их надо понимать. То есть, оценивая на весах Фемиды уже поступки – взвешивать их более способен тот, кто и сам может чувствовать и достаточно воспитан, чтобы чувства понимать. Поэтому-то желанный каждому судия рисуется нам умудрённым, всепонимающим старцем, познавшем всю глубину человеческих отношений, а не моложавым законником-формалистом чиновной службы.

Но, с одной стороны, дела наши порой не стоят выеденного яйца; с другой, никакая внешняя сила не может заставить чиновника сделаться праведником… Только для понимания неловкого абсурда упомянутых новаций законодательства: здесь очевидная истерика обывателя от навязываемых сознанию «постмодернистских» (так вроде это называют) общественных отношений. Утрачиваются чувства – их начинают искать «под фонарём», а не там, где потеряли.

– «Морали тут не нужно. Во всех государствах, где даже в судьи избираются люди, изучившие юриспруденцию – случаются подобные ошибки. Здесь главное не в учености судьи, не в познании законов, не в изучении Римского права, но в изучении человечества и познании человеческого сердца. Характер человека не может быстро переломиться – и честный человек не сделается мгновенно злодеем. В гневе, в ослеплении страсти, и честный человек может забыться на минуту и совершить дело противозаконное, даже противунравственное: но честный человек никогда не покусится на жизнь ближнего – из корысти. Первое следствие – основание дела, и в низших инстанциях, где производится первое исследование, должны быть самые благонамеренные и просвещенные чиновники… Сколько бедствий отвращено было бы, если б первое следствие производилось всегда людьми просвещенными, понимающими цену чести и доброго имени!»4

Обсуждая действия как поступки, невозможно не учитывать роящиеся вокруг них вихри чувств. Голая схема ни к чему не ведёт, она почти бессмысленна. Но кто и какие чувства сбирается вымеривать и вчинять? Не причина ли мутного селевого потока «перетолковывателей» истории в том, что свои случайные чувственные переживания сегодняшнего дня они навязывают уже таким выхолощенным, псевдообъективным фактам? Не ошиблись ли они дверью?

Художественная литература как раз существует для такого бессознательного упражнения сопряжений в действиях героев хотя бы с их мотивами (т.н. «психологией») во всевозможных (и невозможных) условиях. Каждый волен испытать свои силы критериумом истины.То есть, если всё-таки полагать историю в какой-то мере «наукой», то именно там, где учёный-историк будет искать точку наблюдения более независимую от себя, чем от изучаемого предмета.

Для уточнения темы любви, заметим её не там, где обыкновенно рождается новая жизнь, меж двух влюблённых – при всей восхитительности этого условия, а там, где и лишение собственной не считается делом особенным. Странным образом, именно этим названием пользуются те, кто едва ли в полной мере пребывает в мире живых, на ту же долю возвышаясь над ним. Судить и опровергать то, что они полагали истиной? Да и есть ли другая, относительно этой? Или сначала озадачиться пониманием?

Отрицать стандартный военный институт государства, как бы ни хотелось прекращения всех и всяческих насилий, – увы! – всё ещё преждевременно; следовательно, отрицать огромное число людей, исторически принимающих военную службу как достойное поприще, подневольно присяжное или, если угодно, «поле славы», ошибочно. Отмена возможности войны вообще, гораздо более сложное дело, чем сгребание всяческого «пацифизма» в одну кучу. Современные мамочки-глобалистки, которые скорее сбегут с родной стороны, где бы она ни была, чем будут настаивать на её защите, вольны изымать в торговых сетях игрушечное оружие с полок, но, во-первых, разговор пойдёт о мальчуганах 200-летнего прошлого (их-то можно не толерантить?), а, во-вторых, выломанной в кустах палки и зарослей чертополоха достаточно для удовлетворения, может быть, кому-то уже непонятного, но всё ещё «живаго» мальчукового инстинкта.

– «Я хотя не постигал всей опасности, но знал хорошо, что значит убить и умереть, слыша часто о битвах и о смерти наших знакомых, и, видя общее беспокойство, был в страхе, однако ж просил, чтоб мне дали ружье, для защиты матушки. Она улыбалась сквозь слезы, прижимая меня к сердцу»5.

Летописание с последовательностью исторических событий насколько возможно полное, всегда было подвержено политической цензуре вплоть до уничтожения всех документов. Но, что такое «событие», если ещё Конфуций объяснил, что сюцай отличается от простолюдина не тем, что поступил по-другому, а тем, что, сделал это по другим причинам? Вообще, если в его этике: «Благородный человек знает только долг, низкий человек знает только выгоду», «Благородный муж всегда думает о добродетели; простолюдин думает об удобстве» – определение «благородный» заменить на «способного увидеть и предпочесть более всего истину категориального обобщения», а «простолюдина» на «неспособного или пренебрегающего» ею, то спрятаться за архаику не удастся – это «и ныне, и присно, и во веки веков» – выражение вневременной борьбы духа.

Притом просматривается нарастание парадоксального расхождения: герои прошлого в художественности разных искусств всегда подавались с возможной полнотой изображаемой личности, однако современные трактовщики истории явно грешат довольно… плоским пониманием их характера, видимо, в силу представления, что жизнь в старину была проще, а люди, стало быть, были глупее нынешних. Особенно злую шутку играет ныне скорость житейско-бытовых технологических обновлений. Хотя… вот раньше в зиму люди благоразумно пересаживались в сани и не устраивали скандала из каждого снегопада! Так что соотношение «усложнения» и «упрощения» в понимании действительности не так очевидно. Статистический анализ фабричной документации – прекрасный полит-экономический инструмент, отработанный Марксом и Энгельсом досконально, но доверять ли нынешним «массовым социологическим опросам», когда опрашиваемые и не собираются быть искренними? С поправкой на взаимное надувательство кое-что, конечно, можно выцедить, но странным образом никто не усматривает в этой соц. машинерии самого беспардонного оскорбления тех самых «деликатных чувств», о которых так пекутся.

«Огрубление» психологии мотива хорошо заметно: на процессе 1804 года о заговоре против Наполеона – генерал Моро, на обвинение в преступной связи с заговорщиками оправдался тем, что не мог же он выставить знакомых и уважаемых людей из собственного дома под дождь, если уж они пришли с визитом! Суд не нашёл в ответе ничего предосудительного. Возможен ли такой аргумент на политических процессах ХХ-го века?

Очевидно, что область частной независимости, личного права, простого нерасположения или, наоборот, право на прихотливое обоснование своего поступка решительно сузилась. А раньше бы подобное «хотение» никого бы не удивило. Не показательно ли, что из отстоявших государственность революционной Франции можно выстроить практически полный ряд предрасположений – «что с этой государственностью потом делать?». Взять, например, революционных генералов первого призыва:

– Пишегрю: закончил роялистским заговором (то есть, ренегатством)

– Моро: отказался от диктаторства

– Бонапарт: устремился к диктаторству и получил в Моро оппонента

– Массена: этому всё «по полковому барабану». Претерпевший в детстве самую жестокую нужду, он по-своему усвоил жизненные уроки. Алчность его не знала предела, ему недостаточно трофеев; он грабит собственных солдат! Но… он нужен и предыдущему, и последующему королю, промежуточным конвенту и императору. Ему всё прощают и платят все и всем. Такова цена таланта, даже самого своеобразного, когда он востребован.

Необходимый вывод: обстоятельства более случайной, сложной, переменчивой, изощрённой личной жизни, однако же, восстанавливают более-менее рациональную картину прошлого. Что-нибудь, хоть сколько-нибудь внятного, можно представить в личных поступках (история существует только через личность, оттого, что – она для личности) в «генералитете» уже русской революции или «отечествовоенном»? Всё насквозь мифологизировано в главном: стиранием черт подлинной полноты личности, забвением опознавательных знаков характера. Распределённость политсодержания во французских генералах наполеоновской эпохи представляется естественным проявлением разнообразия их частной жизни; но отечественным Тухачевскому, Жукову и иже с ними, никак не находится иного ранжирования, кроме жёсткой дихотомии: реабилитирован/нереабилитирован, назначен/отставлен, но… относительно чего? Похоже, что сами интересанты до сих пор находятся в жёстких шорах революционного политического самосознания или утратили чувствительность к оттенкам политического самоопределения. Воспользуемся же тем, что ещё осталось.

Поэтому неспроста обильны попытки «переписывателей истории» поразить читателей очередными откровениями спекулятивных мнений, хотя только документы и свидетельства очевидцев что-то значат, а раз без полноты документов далеко не уедешь, то, пожалуй, подлинная история прошедшего века уже никогда не будет выявлена. Она вышла из-под рациональной оценки утратой свидетельств. История ХХI-го века? Претендентка на самый короткий анекдот. Она сочиняется в открытую насмешку над обществом. Личности нет, её замещает карикатура «имиджа». (В доказательство – выморчивание значительной части западного политического «политикума», где самые высокие посты подчас занимают очевидные скоморохи, то есть действительные лицедеи!).

Историк-учёный обладающий специфическим мужеством перемогания архивной пыли способен вести поиск новых материальных свидетельств, которые случайно не уничтожились, но дилетанту только чудо может подарить некий документ.. Раз здесь не будет новых фактов – нет необходимости доказывать самоё их существование. Поэтому мы будем свободны от строгости соблюдения поступательной хронологии, и станем двигаться как вперёд-назад, так и налево-направо по оси хронологии. И хоть поводом будут примеры истории, наконец, обсуждение историков, исследоваться будет не история, а происходящее в головах человеков. Возможно, здесь больше философии и паче очевидных выводов.

Не всё то художество, что так назовут

Не в первый раз приходится дерзить поперёк школярского представления, как о «мастере художественного слова», определением: всемирно известный писатель Лев Толстой – есть вовсе не то, что все полагают о нём! Мастер, то он мастер, но здесь надобен не за красоты стиля, а по оригинальности предлагаемого им смысла. Как-то уже пришлось убедиться, что знаменитый роман «Анна Каренина» (хотя довольно часто многим известный лишь со слуха, а не читанный) отнюдь не развлекательная литература, а беллетристический ковчежец (хоть и прекрасного качества) для заброса в головы философских скрижалей Канта. После такого открытия, полагать, что «Война и мир» – всего только историческая зарисовка хотя бы и эпического масштаба?

Однако бал правит «постбразовательное всезнание», которое школьные впечатления, по очевидности детские, так и оставляет без возрастной перепроверки. Школьник, озабоченный толщиной «задания на лето», ещё не понимает, какой вкус в подобных книгах находят взрослые – оттенки личных отношений ещё неведомы подростку. Став постарше, некоторые распробуют этот крем, но бисквит художественно изложенной философии, скорее всего, так и останется засыхать между картонками обложки…. Поумерив «ахи» и «охи», отмеченные учителями средней школы, всё же следует перечитывать книги, не ограничиваясь указанными когда-то учебными отрывками. Например, можно обнаружить прямые слова Толстого, которые подтверждают «переоткрытую творческим усилием» концепцию «Войны и мира»:

– «Мне хотелось, чтобы читатели не видели и не искали в моей книге того, чего я не хотел или не умел выразить, ни на чём (по условиям произведения) не считал удобным останавливаться. …1) Что такое «Война и мир»? Это не роман, ещё менее поэма, ещё менее историческая хроника»6.

Публика не заметила: изложение философской мысли лишь прикрытое художественным оформлением, начатое в «Войне и мире» не прерывалась Толстым и в «Анне Карениной». Ведь всё достаточно очевидно: «ВиМ» логически предваряет «АК». Первое – оговаривает материал истории, второе – направление его движения. Однако, Толстому было суждено испытать странное в противоречивости разочарование – не в себе, но в обществе, частью которого был он сам. И как умный человек, в неуместности объяснять правду до конца, в старости он мог только морщиться и повторять в разных вариантах то, что потом записал: «Люди любят меня за те пустяки – «Война и мир» и т.п., которые им кажутся очень важными»7. Он сокрушается о том, что художественная красота объекта не послужила проводником к его смысловому содержанию.

Мы не вполне осознаём выраженность граней творчества Льва Толстого. Невероятная диалектика: именно пренебрежение своим художественным даром даёт ему ту свободу и верность глаза, которых никогда не найти у литераторов, по преимуществу желающих лишь отжимать досуха свои сладоточивые перья. Он ещё не знает, что общество (всемирная публика!) настолько всосётся карпом в жирную макуху его художественной способности, что останется совершенно глуха к философской подложке. Постепенно прозревая на этот счёт, он займётся другим –   деятельным подвижничеством и его заветы на этом пути далеко не исчерпаны.

Как говорится, «хорошо, что не дожил»; подбирая подходящее издание книги, даже у нас теперь можно набрести на ужасную годзиллу современного «продакшена» – учебно-адаптированную версию произведения – что за белиберда?!

– «Война и мир» Л.Н. Толстого. Краткое содержание. Особенности романа. Сочинения.

– Вы можете прочитать онлайн краткое содержание по главам книги «Война и мир», а также сочинения по темам романа и статьи, содержащие анализ текста произведения.

– Предлагаемое пособие призвано максимально сократить время на чтение произведения путем краткого пересказа наименее значительных мест (с попыткой сохранить стиль автора). Фрагменты, наиболее важные для изучения произведения, даны в оригинальном виде и выделены, что акцентирует внимание читателя на местах, важных для понимания сюжета, основных тем романа и восприятия его в целом.

– Предлагаемая форма изложения очень удобна для написания сочинений и рефератов, для подготовки к устным ответам и другим творческим работам. Автор: Шаповалова О.А.

«Приехали!» – вместо возможности самому отчаянному двоечнику узнать вкус настоящей «горячей художественной плоти» и в этот час просветления воспрянуть душой – какие-то псевдообразовательные начётники набивают пептоно-литературные сосиски «с попыткой сохранения стиля автора»! Лишать самой возможности просвещения? По настоящему образованный и чувствующий преподаватель, понимающий неистощимое богатство смысловых связей произведения такого уровня, не позволит в схоластических целях подменять искусство муляжом. Наши «среднеобразовательские» учители, похоже, пребывают в духовной прострации. Что это они всё кричат о том, что никак им, видите ли, не «оттрактовать предмет»; мало, дескать, учебников… Да разве первая задача учителя – трактовать? Его задача – обеспечить усвоение предмета утверждённой стандартной программы. Все настоящие революционеры школы – в новаторстве преподавания, в революционной педагогике, в работе с ребёнком, проще говоря. Если же кто, помимо непосредственной задачи, задумался об академических вопросах, то это никогда не имело отношения к средней школе. Для этого, будьте любезны, пожаловать в университет. Но не было слышно, чтобы, например, Лобачевский, известный образцовым преподаванием курса, на учебных лекциях «ломал табуретки» в борьбе за научную идею…

Вообще, оказывается, что мы живём в мире, когда посторонние всему люди всяческих «коммуникаций», не имеющие за собой никакой ответственности ни к чему и никакого занятия, кроме резонёрского распутства, присвоили себе право мусорить в общественном сознании, набалтывая безумные абстрактные определения выдуманных схем. .Перефразируя слова царя Соломона: «Клевета клевет и всяческая клевета!». Одной из предпосылок такого бесстыдства является та же «бесчувственность» нашего времени, равнодушная к правде личности, ибо они стремительно истираются налепленными «имиджами» до того, что скоро перестанут узнавать сами себя.

«Придя в чувство» можно заметить, что и современный историк под подозрением, а уж, желающие числиться художниками! Это заслуживает отдельной брошюры…. И современные законодатели могут отбить саму охоту заниматься различением «дела» и «чувства»…. (и появляющийся оттенок «Слова и дела» тут неспроста).

Но определённо одно: личное чувство, сопряжённое с общественным – по отношению к известным событиям и лицам – и есть историческая правда. Любая навязываемая переоценка прошлого, якобы открывшимися фактами, это злонамеренная спекуляция ложью, потому что участники тех событий уже сделали свой исторический выбор прошлыми поступками, ведомые своими чувствами и переживаниями. Факт зафиксирован его бытием и умничанье потомков задним числом тут неприлично. Собственно, это и есть смысл пресловутого отвержения «сослагательности» истории. Он совсем не в том, что частный исторический переход не мог избрать другого русла, а в том, что перетекши в этом месте именно по этим конкретным людям, подтверждает как одну из вероятных отметок – достоверность энергетического понижения равнинной части долины общественного сознания, которое станет руслом протекания общественных действий.

Как остроумно заметил Карл Клаузевиц: «На военном совете обычно одерживает верх мнение того, кто не хочет что-либо предпринимать»8.

Именно это заставляет закономерно рассматривать причины и следствия прежде всего на этих людях, как предметно достоверном. Но вовсе не означает отсутствия примыкающего рельефа исторической местности.

Поэтому отпадение от бывшей общей судьбы по «эту сторону фронта» на значительной части Малороссии – есть предательство исторической правды. Отрицание объединяющих фигур «командирского вождизма» в послереволюционной России или в Китае, с неизбежностью того, кто только и мог удержаться так-то и во имя того-то – есть отрицание исторической правды. Непонимание, что большинство немецкого народа действительно излишне простодушно уверовало тогда в свой национальный дух и по этой слабости подставилось в «нации образца 30-х годов» под обман – забвение исторической правды.