100 километров Мезозоя

Генрих шёл, уже представляя, как его встретит персонал, как он впервые за долгие дни услышит человеческий голос, как возьмёт в руки кружку с горячим кофе. И вдруг…

Он споткнулся и рухнул вперёд. Мгновение – и он почувствовал что-то под собой. Встав, он оглянулся и увидел… руку.

Человеческую.

Оцепенение охватило Райзе, будто холодная волна прошла сквозь позвоночник. Он отпрянул, инстинктивно хватаясь за мачете, и стал медленно осматриваться.

Перед ним, между кустами, на выжженной от солнца траве, лежало тело. Точнее, то, что от него осталось. От живота до ног ничего не было – их унесло, возможно, челюстью, возможно, временем. Но верхняя часть – грудная клетка, плечи, голова – сохранилась. Кожа усохла, превратившись в буро-серую, сморщенную корку, лицо замерло в полуулыбке или судороге боли. По выцветшей и потрепанной, но всё ещё различимой форме, было ясно – это военный. Бронеэлементы, разорванные жгуты ремней, остатки шеврона и кусок тканевого нашивного флага.

– О боже… – прошептал Райзе, тяжело дыша, и медленно присел рядом. Он не мог уйти просто так. Он должен был понять. Перевернув тело, он стал искать жетон, документы, всё, что могло бы объяснить, кто это. Ведь этот человек – не мог попасть сюда случайно. Он был послан. Значит, Комбриг, или кто-то из высших чинов «Хронокрафта», уже использовал временные капсулы.

И тут он увидел – оружие. Оно лежало в траве, будто жало, выроненное умирающей осой. Это был импульсный автомат «Стрейк-6» – грозное, чёрное, изогнутое оружие с композитным прикладом и встроенным стабилизатором отдачи. Его использовали силы США в горячих зонах – надёжный, безотказный, питающийся от аккумуляторных ячеек, способный вести прицельный огонь плазменными снарядами на расстоянии до километра.

– Возможно, охранник… или охотник, – пробормотал Генрих, с опаской поднимая автомат. Он никогда не стрелял, знал оружие лишь по кино и лекциям по НВП. Но внезапно это оказалось достаточно. Он извлёк обойму – 50% боезапаса, прочитал цифры на дисплее, вставил обратно, передёрнул затвор. Загорелся зелёный индикатор – оружие было готово.

И как оказалось – вовремя.

За спиной послышалось тяжёлое, прерывистое дыхание, хрип, шорох в кустах. Райзе резко обернулся – и увидел троих рапторов.

Они были высокими, как люди, но куда зловещей. Их гибкие, мускулистые тела, обтянутые чешуей цвета сухой травы, шевелились в ритме охоты. Один держался ближе, наклонив голову набок, его глаза были жёлтыми, без единой капли разума – только голод и расчёт. Второй – заходил справа, чуть в тени. Третий уже блокировал отход. Их зубы, изогнутые, острые, как стекло, едва выступали из приоткрытых пастей, и каждый шаг сопровождался еле слышным хрустом когтей по сухим веткам.

Они окружали его. Медленно. Методично.

Без надежды на побег.

Но теперь у профессора был «Стрейк-6», и впервые за все эти дни, он ощутил, что может ответить.

Рапторы атаковали молниеносно. Генрих поднял «Стрейк-6», нажал спуск – и импульсный заряд с треском срезал половину туловища ближайшего хищника. Тот взвизгнул, упал, дернулся и затих. Второй рванул вперёд, и Райзе едва успел перевести прицел – выстрелил снова, и сгусток плазмы пробил чешую на груди, вспыхнув коротким огненным фонтаном. Раптор рухнул, выскреб когтями землю, извергнул хрип – и затих.

Третий хищник не остановился. Генрих повернул оружие – щёлк. Ничего. Он снова нажал – только глухой щелчок, и на экране замерцала ошибка: «JAM». Он хотел отбросить автомат, но схватился за мачете, отступая назад. И тут тварь прыгнула.

Удар был как от тарана. Райзе рухнул на землю, катясь, и вскочил на ноги как боксер на ринге. Раптор уже шёл на него, прижимаясь к земле, боком, раскачивая длинным хвостом. Генрих издал хриплый крик – и ударил. Мачете вонзилось в бок хищника, хрустнула кость, из раны брызнула тёмная кровь. Раптор взвыл, мотнул головой, когтистая лапа полоснула воздух у самого горла.

Они сошлись в смертельном танце – человек и ящер, мозг и ярость, сталь и когти. Райзе отбивался, ранил тварь ещё раз – по шее, по плечу, но она не сдавалась. Зрачки как угли, слюна текла с челюстей, и каждая атака могла быть последней.

И тут раздался грохот. Сверху, как удар грома – выстрел, разрывающий пространство. Огромный снаряд с визгом рассек воздух, и раптор взорвался – будто изнутри. Его тело лопнуло, кишки и кровь брызнули веером, кости разлетелись в стороны, будто их собрали в мешок и бросили в вентилятор. Часть черепа упала рядом с Генрихом, обугленная, с кусками плотной кожи на затылке.

Он застыл. Молча. В шоке. В спасении. Потом поднял голову.

Над ним парила платформа. Бело-серебристая, с затемнённым кокпитом, стабилизаторами и антеннами, она зависла в воздухе как стрекоза с реактивными крыльями. На борту стояли трое людей в защитных костюмах. Один – у поворотной пушки, ещё дымящейся. Его лицо скрывал шлем, но поза – спокойная и хладнокровная – говорила: это профессионал. Позади – техник, управляющий стабилизаторами. А впереди – женщина, без шлема, с развевающимися светлыми волосами, в облегчённой броне и с планшетом в руках.

– Профессор Райзе! – закричала она, маша руками, голос разлетался эхом по долине. – Мы вас ищем!

– Ох, долго ищите! – крикнул в ответ Генрих, пытаясь улыбнуться. Адреналин отступал, и его ноги подкосились, как будто кто-то обрубил их. Он сел прямо на землю, тяжело дыша, чувствуя, как пульсирует порез на предплечье и ноет повёрнутая лодыжка.

Платформа замедлилась, выдвинула телескопические шасси – металлические опоры с гидроамортизаторами, и начала опускаться рядом с поляной. В воздухе висел запах жжёной плоти и горелой травы. Генрих закрыл глаза – ему впервые за четыре дня не нужно было бежать.

9.

Профессор Райзе стоял на кафедре в величественном зале Университета Сорбонны, где тёмные резные колонны поддерживали арочный потолок, расписанный фресками в духе античного мира. На стенах висели массивные гобелены с символикой академии, а между ними – бюсты великих учёных прошлых веков, словно сами следивших за происходящим с высоты своего безмолвного величия. Воздух был насыщен смесью старины, кофе и концентрированной интеллектуальной энергией.

На возвышении – массивный экран, где сменялись изображения, извлечённые из прошлого, сфотографированные лично Райзе.

– Итак, перед нами – Tyrannosaurus rex, – сдержанно произнёс Генрих, щёлкнув пультом. На экране возник силуэт чудовищного хищника, оскалившего зубы, как будто глядя прямо на зрителя. – Это животное – теропод, относящийся к подотряду целурозавров, семейства тираннозаврид. Период существования – поздний маастрихт, от 68 до 66 миллионов лет назад.

Он сменил слайд: анатомический разрез с комментариями.

– T-rex отличался массивным черепом до полутора метров длиной, снабжённым мощнейшими зубами с толстой эмалью, приспособленными для дробления костей. Биомеханический анализ показывает, что сила укуса превышала 30 000 ньютонов, что делает его самым сильным хищником в истории Земли.

Учёный совет слушал, затаив дыхание. Даже старейшие академики, прежде скучающие на подобных презентациях, теперь сидели, наклонившись вперёд, как школьники перед доской.

Академик Камилов, отодвинув очки на лоб, злобно чесал затылок, ища лазейку, контраргумент, хотя бы сомнение – но находил лишь идеально выстроенную логику, подтверждённую живыми фактами, фотографиями, видеозаписями, образцами.

А Генрих говорил спокойно:

– Специфика Tyrannosaurus rex заключается в его уникальной стратегии охоты: он не был просто падальщиком, как ранее полагали, а амбуш-хищником, способным на резкие броски и атаку из-за укрытия. Его атлас и эпистрофей – первые шейные позвонки – указывают на поразительную силу разгибания шеи, необходимую для нанесения молниеносных ударов.

Зал взорвался аплодисментами. Люди вставали. Кто-то махал руками, кто-то просто сидел, ошеломлённый – историческое подтверждение гипотез и открытие новых горизонтов.

Даже те, кто годами критиковал Райзе, теперь – аплодировали.

Академик Камилов, проклиная всё на свете, схватил портфель, резко поднялся и выхромалил из зала, уронив по дороге ручку, но не вернувшись за ней. Его спина, сутулая и униженная, скрылась в проходе, и никто его не остановил.

Теперь звание лидера палеонтологии мира носил профессор Генрих Райзе.

На заднем ряду, рядом с ректором, сидела супруга Райзе, Ларэна, держа за руки двух детей. Их лица были – как будто вырезаны из мрамора удивления. Дети смотрели то на отца, то на экран, не узнавая в этом человеке того, кто терял ключи, забывал дни рождения и пил кофе с халвой в три часа ночи. А Ларэна, несмотря на гордость, сжимала губы – ведь она, прожившая рядом с ним всю жизнь, никогда не подозревала, что её муж – тот, кем восхищаются президенты США, Китая, Германии, Бразилии, Перу и Кении.

Каждый из них пожал руку Генриху Райзе. А вот дома, до этого дня, его просили не шуметь, когда он в полночь читал Дарвина.

Теперь восторг принадлежал миру. И семья вдруг почувствовала, как это – жить рядом с эпохой.

Стиви Комбриг и доктор Ингрид Мээр сидели в первом ряду, аплодируя вместе со всеми. Их лица были напряжены – не от зависти или недоверия, а от глухого, нераскаявшегося чувства вины. Они знали, что отправили профессора Райзе в экспедицию, где всё могло закончиться смертью, распадом, исчезновением – и сделали это, руководствуясь хладнокровным научным интересом и логикой протокола.

Но только теперь, когда Райзе стоял на кафедре, излучая уверенность, когда он, обросший шрамами, седой, поджарый, с новой интонацией в голосе и огнём в глазах, рассказывал о своей одиссее по мезозойскому аду – они поняли, какой подарок невольно преподнесли ему.

Не гибель, а перерождение.

Он вышел из джунглей не только живым, но обновлённым, очищенным. Умер кабинетный профессор, рассуждавший об ископаемых по каталогам и снимкам. Родился человек, который смотрел тираннозавру в глаза, слышал дыхание раптора и ел в одиночестве жареных насекомых у костра, окружённый древними тенями.

Тот труп, который случайно обнаружил профессор, как позже выяснилось, принадлежал одному из охранников базы – человеку с внушительным опытом и хорошей репутацией. Однако именно эта самоуверенность и стала его гибелью. Нарушив протокол, он решил отправиться в одиночку поохотиться, не уведомив ни смену, ни диспетчерский пост. Возможно, он хотел продемонстрировать свою удаль или просто искал адреналина, которого, даже в эпоху динозавров, было недостаточно.

Он вышел на тропу, вооружённый и самодовольный, но там его уже поджидал хищник – не просто сильный, но более хитрый, терпеливый и быстрый, чем он ожидал. Судя по обстановке и характеру ран, это был один из редких подвидов рапторов – осторожный охотник, способный затаиться и выждать момент. Даже «Стрейк-6» не помог охраннику – возможно, он не успел выстрелить, или хищник ударил из засады.

Сотрудники «Мезо-9» долго искали его. Сигнал индивидуального маяка обрывался где-то в лесу, но при проверке фауны лабораторные анализаторы выдали неожиданное: чип-маяк находился в желудке одного из отстреленных рапторов. Видимо, зверь проглотил вместе с плотью и чип, вживлённый под кожу. Это и объясняло, почему его не удавалось отследить – он перемещался вместе с животным. Нижняя часть тела, скорее всего, была уже полностью переварена – хищники редко оставляют пищу на потом.

К счастью, его автомат – мощный и надежный «Стрейк-6» – оказался цел и пригодился профессору Райзе в критический момент. То, что стало смертельной ошибкой одного, стало шансом на спасение для другого.

Комбриг, человек с лицом чиновника и носом биржевого брокера, тяжело сглотнул и шепнул Ингрид:

– Мы послали его на смерть из-за ошибки нашей лаборантки… Нам грозила уголовная ответственность за такую ошибку.

– А он вернулся героем, – ответила та, не отводя глаз от сцены. – И, кажется, нашёл себя в том, чего мы так боялись. И хорошо, что не предъявил нам обвинений.

И тут, точно ураган, к сцене подскочил Роберт Шменкис – лоснящийся, как плёнка 35 миллиметров, одетый в сюртук с изображением динозавров и с яркой галстук-бабочкой. Он размахивал потрёпанным томом «Сто километров мезозоя», где страницы были покрыты маркером и закладками.

– Профессор! – заорал он так, что микрофоны захрипели. – Мы экранизируем вашу книгу! Это будет шедевр! Трехмерная съёмка, натуральные локации, ИИ-аниматроника! Никакой «Парк Юрского периода» даже близко не стоял! Вы дали нам настоящее!

Он едва не поцеловал руку Райзе, вручив кипу бумаг – контракт, черновой сценарий, дизайнерские эскизы. Генрих, немного уставший, но внутренне спокойный, улыбнулся, взял ручку и подписал. Он знал: этот фильм – не ради славы. Это просто способ рассказать миру то, что он пережил.

А сам он… он уже был мысленно в ангаре «Хроноскаф-Базы», у стального кольца прыжкового портала, с рюкзаком, набитым новыми образцами. Уже слышал гул включающихся генераторов, пахнущий озоном воздух, голос диспетчера:

– Пять минут до хроно-прыжка. Сектор М-31, поздний меловой период.

Он знал – не задержится здесь. Ни в зале, ни в кино, ни в университетских стенах. Потому что только там, в джунглях мезозоя, среди зари и ящеров, страха и побед, – он чувствовал себя живым.

(2 июня 2025 года, Винтертур)

Шестирукая Галия

(фантастический рассказ)

Бар «Выпил – и получи в морду!» находился у чёрной дыры уже пару миллионов лет. Не приткнувшись ни к одной планете, не связанный ни с одной звездной федерацией, он плавал в пространстве, как закопчённая жемчужина в тени гравитационного колодца. Бармены здесь менялись – их убивали, они уходили в запой, иногда эволюционировали в жидкое состояние – но посетителей меньше не становилось. Скользящий у самого горизонта событий, бар был устроен в форме шара, с десятками состыкованных модулей, ангаров, боксов для шаттлов, технических отсеков и жилых капсул. Он светился тускло, как морг в аду, и притягивал бродяг, авантюристов, пиратов, контрабандистов, а также весьма респектабельных существ: чиновников, царей, полицейских с тайными увлечениями и военных на отдыхе после очередной геноцидной кампании.

Это была свободная зона. Не планета, не станция – ничего, что можно было бы взять под контроль. Здесь не действовали законы Содружества, не патрулировали фрегаты Лиги, не работали межзвёздные прокураторы. Самыми главными здесь были бармены. Они же – судьи, надзиратели, палачи и одновременно дипломаты. Первый бармен, некто Дуркарг из расы механоидов-самураев, расписал свод законов из трёхсот сорока пунктов прямо на стенке у сортиров. Никто их не читал, но все знали: нарушишь – пожалеешь. За миллионы лет сменилось множество сменщиков, и все продолжали его дело. Бармены осудили и казнили 43 президента, 810 султанов, 27 гроссадмиралов, а также более десяти тысяч представителей мелкого и крупного сброда. Причины варьировались от «зажевал официанта» до «пукнул метаном в отсеке с открытым плазмогенератором».

Последним казнённым был жукоморд по имени Туфт-Эш-Каш с Лилового Гиганта на краю Млечного Пути. Он прибыл в бар на органическом звездолёте с биофонарём, выдул два литра сернокислой текилы, закусил ими свою соседа – мокрицу Жужу, и попытался уйти, не расплатившись. Жукоморд был тварью с хитиновым панцирем, грудным языком и голосом, похожим на чавканье в луже. В своё оправдание Туфт-Эш-Каш твердил, что напиток вызвал у него чудовищный голод, а Жужу, мол, была такой аппетитной – вся переливалась синим и розовым, шевелила усиками и источала ферментированный мускус. В общем, инстинкты оказались сильнее.

Мокрица Жужу была, кстати, личностью довольно известной – поэтесса, любительница галлюциногенных табачных веществ и признанная красотка в шести измерениях. Когда она курила синильный гашиш, от неё исходил свет, в котором дети, стоящие рядом, начинали видеть свои будущие профессии. Её жалко было всем – кроме Галии.

Бармен Галия, женщина пятисот сорока лет, сидела за стойкой и потягивала червяной ром. На вид она казалась лет на тридцать – ухоженная, точёная, с косыми глазами, слегка насмешливыми губами и с чёрной матерчатой фуражкой, которую никогда не снимала. Её тело скрывал прочный скафандропальто из полимерной кожи, вшитой в хитин древнего мегаскорпиона. Но главная её особенность – шесть рук. Две родные, остальные – имплантаты, вживлённые ею после операции на борту клиники «Органосвалка-17». Эти руки когда-то принадлежали павшему гладиатору, детскому хирургу, повару из нейтронной тюрьмы и кто знает ещё кому. С ними Галия могла одновременно мешать три коктейля, доставать бутылку с верхней полки, резать соломкой ядовитый огурец и наставлять плазменный револьвер кому-нибудь в харю.

– Итак, надеюсь, всем понятно, что на сегодня хватит нарушений закона! – рявкнула Галия, размахивая всеми шестью руками. В зале воцарилась тишина. Даже полупрозрачная медуза у дальнего столика замерла, перестав светиться.

Механические руки выдвинулись из стен. Схватили жукоморда, пинцетно сжали его клешни, упаковали в ударостойкий кокон и запихнули в торпедный аппарат. На дисплее мигнуло: «Курс: горизонт событий. Время падения: бесконечность». Раздался глухой хлопок. Всё.

– Следующий, – сказала Галия и потянулась к шейкерам.

Бар «Выпил – и получи в морду!» жил своей жизнью. Кто-то заказывал «Пульсар на углях», кто-то – «Кровь астероида». Где-то в углу дрались два октопса. Над барной стойкой дрожала голограмма Сатурна. А Галия улыбалась – у неё был ещё один идеальный рабочий вечер.

Сегодня день был неплохим. В бар вкатилось пёстрое шествие – пролетали семиногие футболисты из клоповника, именуемого Седьмая-по-Спирали – станции-кочевника, кружащей вокруг ледяного гиганта у Гаммы Паруса. Они выглядели как перекрещенные скатерти, из которых росли семиногие щупальца, покрытые узором из биолюминесцентных пятен. Головы их венчали конические шлемы с встроенными навигационными линзами и флагами команд, а тела дымились от смазки, испаряющейся после победной игры. Каждый шаг сопровождался влажным чпоком, как будто в бар зашли веселящиеся вакуумные присоски. Они были пьяны от азотной браги и звёздной славы.

С ними ввалились фанаты – пестрая толпа из биомассы и хитина, вопящие на всех частотах, известных разуму. Победу в турнире внутри спирали Млечного Пути они собирались отметить достойно: с шумом, вонью и танцами. Особенно буйствовала группа двуголовых сверчков, у которых в грудной клетке стояли портативные ультразвуковые синтезаторы, ревущие в диапазоне, недоступном человеку, но крайне болезненном для слуховых желез многих посетителей. За соседним столом завыл в голос щупальцепёс, у стойки начал вибрировать хвост у ауроптеры, а из вентиляции капнул мозг какого-то чувствительного гель-создания.

Жалобы полились на стойку, как тухлый соус.

Галия, не торопясь, вытерла руки от лимонной смолы и вышла в зал. Она шагала как вершина закона – неспешно, будто сама чёрная дыра шевельнулась внутри неё. В зале стало тише. Только сверчки продолжали вопить, прыгая, как угорелые, и подпевали хриплым тенором из двух ртов:

– Победа наша! Мы всех сильней!

И кубок будет нашим навсегда!

Олей-Олей-Олей!

Седьмой-по-Спирали – да-да-да!

Песня звучала как кошмары пьяного автомата. Несколько стеклянных бокалов расплавились.

– Ребятки, успокойтесь, – спокойно сказала Галия, сложив руки крест-накрест и оставив два револьвера наготове. – Ваши звуковые синтезаторы терзают ушные перепонки моих клиентов. Не могли бы вы поумерить частоты? Или вообще побыть без музыки. Я вам бесплатно налью «Пеньи-де-Жопы».

«Пеньи-де-Жопы» – это был популярный местный коктейль на основе экстракта поющих бактерий, вызывающий у большинства видов кратковременную эйфорию и галлюцинации об идеальном детстве. Предложение было щедрое.

Но сверчки не поняли, с кем разговаривают. Один из них вытащил из брюха дополнительные рупоры, а второй заорал обеими головами:

– Ты, человечешка! Пошла ты подальше!

Это была ошибка.

В следующее мгновение Галия не стала тратить слов. Все шесть рук – идеально отточенными движениями – выхватили револьверы, каждый настроенный на разную боевую частоту: термомагнитная пуля, антипротонный луч, струя гравиогеля, выстрел молнией, иглы плазменного разрыва и старый добрый дробовик на пиявках. Полетели в зал лучи и вспышки. Фанаты начали лопаться, взрываться, таять, скукоживаться и рассыпаться в пыль. Один, попав под гравиогель, превратился в собственное ухо, другой завопил, но его голос моментально свернулся в петлю и исчез, а третий вскипел и закричал пузырями.

Бар осветился синим, зелёным, багровым светом. Металлические стены отразили крики, шипение и запах пережаренного белка. Два десятка фанатов исчезли как пена на солнце. Остальные попытались убежать, но были настигнуты волной обугливания.

Сами футболисты сделали вид, что ничего не произошло. Они отвернулись от обугленных следов, не замечая воронки от глюонного взрыва. Напротив – заревели от восторга.

– Ооо! Красивая серия! – сказал один, отрастив себе третью ладонь, чтобы хлопать громче.

– Это что, автогол? – рассмеялся другой.

А третий, по-видимому, капитан, поднял кубок и гаркнул:

– За галактическое гостеприимство! И ещё два литра «Пеньи-де-Жопы» нашему жюри!

Галия вернулась к стойке, развела руками, сложила револьверы в кобуру и откинула назад фуражку.

– Ну хоть не скучно, – пробормотала она, закуривая синильную сигариллу.

Скучно, действительно не было. Народ прибывал, бар гудел как улей в брачный сезон. Веселились все – от мохнатых космо-циркачей с планеты Пескоглот до криогенных слизней, выбравшихся из анабиоза специально ради барного сальсы. Но спокойствие длилось недолго. Внезапно, с глухим звуком стыковки, к бару «Выпил – и получи в морду!» пристыковался глухой, тяжёлый, словно на гравийной тяге, межгалактический крейсер. Его обшивка напоминала чешую гигантской рыбы, покрытую рунами, похожими на отпечатки когтей. А нос корабля был украшен черепом мертворожденной звезды, зажатым в клешнях – символ власти, ужаса и порядка.

Это были гексаноги.

Раса, которую в галактике не просто недолюбливали – её проклинали при каждой возможности. Их порядок значил жестокость, их закон – насилие. Безэмоциональные, хладнокровные, как криопиявки, и столь же беспощадные, гексаноги не знали, что такое сострадание. У них не было любви – только расчёт, ирония механизмов, и железный кулак дисциплины. Входили они, как армия тараканов: быстро, слаженно, с шумом раздвигая обитателей бара, словно те были просто мебелью.

Галия, стоя у стойки, не сдвинулась с места. Шесть её рук продолжали мешать коктейли, загибать пальцы, регулировать объем алкоголя и убирать стреляные гильзы. Она не удивилась. Она знала гексаногов. И уж точно знала того, кто возглавлял эту омерзительную процесссию.

Капитан Мусабахор.

Он был как ком в горле любой цивилизации – не прожуешь, не проглотишь. Его туловище, напоминавшее тушу многоногого паука, было покрыто трещинами боевого хитина. Из его шеи торчали четыре глотки – каждая отвечала за свой регистр: от баса до визга. Его глаза, шесть штук, располагались в виде спирали на вытянутой голове, и светились внутренним ядом. Клешня, огромная, как крышка контейнера, со звоном хлопнула по стойке, опрокинув банку с настойкой на угаре лимбо-кальмаров.

– Привет, Галия! – прохрипели четыре глотки хором, создавая эффект внутреннего землетрясения.

Галия даже не подняла головы. Только прищурилась, протирая бокал об ткань, снятую с лица повешенного рецидивиста.

– Не скажу, Мусабахор, что рада тебе, – хмыкнула она. – Где ты, там всегда проблемы.

В баре всё ещё играла мягкая мелодия – что-то между спейс-джазом и квантовой оперой. Танцевали существа со ста тридцати планет: кожаные змеи из планеты Зи, прыгающие клоны, споровые народы, светящиеся в такт, мимикрирующие мангусты, бурлящие гуманоиды из воды и радиации. Бар гудел, блестел, пульсировал – но с появлением гексаногов в воздухе заклубился нервный холод.

– Ты права, Галия, – рявкнул капитан, и его головорезы заржали так, будто по ним пустили ток. – Мы здесь по делу.

– Какому? – сухо поинтересовалась Галия, наливая в шесть стаканов одновременно.

– Контрабанда, – торжественно изрёк Мусабахор. – Ты ежегодно заливаешь в своих клиентов миллионы тонн алкоголя. Незадекларированного. Без акциза. Без пошлин. Это… преступление!

– А что, у Чёрной дыры теперь есть таможенники? – фальшиво удивилась Галия, и щелчок её шести пальцев прозвучал как пощёчина. Щелчок был издевательский, наполненный угрозой.

Мусабахор знал этот жест. Он посинел от ярости. Хитин на его голове завибрировал, как барабан ада.

– Теперь мы здесь власть! – рявкнул он, поднимая клешню. – Мы берём под контроль всё, что у Чёрн…

Он не успел договорить. Пуля влетела прямо в одну из его глазных спиралей, пробила череп, взвихрила мозг и вырвалась обратно, разбрызгивая мозговую пасту на ближайших гексаногов. Они только начали разворачивать оружие, но было поздно.