Полная версия
100 километров Мезозоя
100 километров Мезозоя
Алишер Таксанов
Редактирование с помощью ChatGPT
Иллюстрации сделаны с помощью ChatGPT
© Алишер Таксанов, 2025
ISBN 978-5-0067-3761-7
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Сто километров мезозоя
(Фантастический рассказ)
1.
Генрих Райзе не был из тех, кого можно назвать авантюристом. В молодости он мечтал не о морях и джунглях, а о пыльных залах музеев, где кости шепчут о вечности. Его привлекало не движение, а неподвижность – каменные свидетельства давно исчезнувших жизней, застывшие в слоях времени, как муха в янтаре. Он предпочитал архивы археологических институтов шумным конференциям, и даже свои доклады читал ровным, бесстрастным голосом, будто стремился стереть самого себя, оставив только факты. В сорок он уже был автором «Энциклопедии мезозойской тишины», учебника, ставшего классическим. В шестьдесят – почётным членом Палеонтологического общества Европы, обладателем научных степеней и утомлённого взгляда человека, который видел слишком много фальсификаций и грантовой суеты.
Но за этой холодной оболочкой скрывался ребёнок, который когда-то всерьёз плакал над рисунком с упавшим бронтозавром. Генрих никогда не терял восхищения перед теми, кто ушёл – не просто вымер, а растворился в истории с таким величием, которое человеческой цивилизации и не снилось. Он знал, что никакая реконструкция не передаст запаха влажного папоротника под ногами гипсилофодона, ни один 3D-макет не даст ответа, как в точности двигалась шея апатозавра при кормёжке. И когда появился проект «Хроноскаф» – экспериментальная программа прыжка во времени, финансируемая под грифом государственной тайны, – Райзе, вопреки собственному характеру, подал заявку первым.
Он не мечтал изменить прошлое, не хотел брать с собой оружие или ловушки. Он хотел видеть. Хотел убедиться – хотя бы одним глазом – что его жизнь, посвящённая догадкам, не прошла напрасно. И главное – он хотел снова почувствовать удивление. Не перед цифрами или новыми находками, а перед самой реальностью – хищной, дымящейся, живой. Перед криком, способным заставить дрожать землю. Перед динозавром, который не был моделью. Перед настоящим прошлым.
Супруга Генриха, Ларэна, никогда по-настоящему не разделяла его страсти. Она жила рядом, как живут с людьми странных профессий – с терпением и лёгкой отстранённостью. Она не вмешивалась, не спорила, не задавала лишних вопросов, и в этом было больше любви, чем в громких словах. Иногда, сидя напротив него за утренним чаем, она с тихим изумлением смотрела, как он увлечённо листает снимки окаменелостей или бормочет что-то себе под нос, поправляя текст лекции, которую никто, кроме коллег, и не поймёт. В их доме не было споров, но и общего поля тоже не было – каждый жил в своей вселенной. И всё же она гладила ему рубашки перед выступлениями и клала в чемодан таблетки от давления, когда он уезжал на симпозиумы.
Дети относились к отцу с лёгкой ироничной лаской. Они любили его – по-своему, искренне, – но профессия казалась им анекдотом из чужой эпохи. «Кости копаешь, папа? А деньги в каком слое прячутся – триасе или юре?» – говорил старший, менеджер логистической компании. Младшая, архитектурный дизайнер, однажды честно сказала: «Ты, наверное, самый умный человек, которого я знаю, пап, но ты живёшь не в своём времени». Они не ругались, не спорили – просто пожимали плечами. В их глазах профессия отца была благородной, но бесполезной. Ни статуса, ни машины, ни дачи у моря она не приносила. Только ящики с образцами, бесконечные бумаги и странные запахи от старинных камней, которые он привозил с раскопок, как другие – магниты с курортов.
Родственники говорили о Генрихе с гордостью – особенно в застольях и на свадьбах. «Известный палеонтолог, профессор, между прочим! В телевизоре был!» – произносилось с пафосом, который не знал, чем наполнен. Но ни один из них не открывал его монографии. Ни одна из племянниц не подключалась к его онлайн-лекциям. Ни один дядя не пришёл на мероприятие награды Академии наук, когда ему вручили медаль за вклад в развитие геохронологии. На таких церемониях он стоял в окружении коллег – таких же пожилых, склонных к скрупулёзности и почтительному молчанию. А потом возвращался домой, где Ларэна читала бульварный роман, дети не звонили, а его имя всё чаще упоминалось в третьем лице: «Генрих у нас учёный. Странный, но умный».
И всё же он не держал зла. Он знал: они живут в настоящем. А он – в прошлом.
Он ничего не сказал родным. Просто посчитал, что это либо примут как должное, либо не поверят, либо проигнорируют. В любом случае, неведение для них было лучше – так решил Генрих. Без ссор, без театра. В один вечер он молча собрал вещи: тщательно проверил содержимое походного рюкзака, сложил медицинский комплект, смену белья, термонакидку, взял свою записную книжку с набросками видов, которых, возможно, никто и никогда не видел вживую. Затем, подойдя к жене, поцеловал её в висок.
– Экспедиция? – коротко спросила Ларэна, не отрывая взгляда от экрана, где дон Педро в потных шелках страстно обнимал юную Матильду, а его подлая жена следила сквозь замочную скважину и строила очередной коварный план по захвату его бизнеса.
– Да, – просто ответил он, не вдаваясь в детали.
Дети лишь сказали, что будут скучать, и снова уткнулись в планшеты и наушники, полностью растворяясь в виртуальной реальности, где даже динозавры были красивее, чем в его монографиях.
2.
Лаборатория «Хроноскаф-База» находилась в двухстах километрах от его города, в старом лесном массиве, закрытом для гражданского транспорта. Но старый «Шевроле» 1970 года, рыча мотором, уверенно преодолел трассу и шоссе. Его уже ждали.
Комплекс оказался грандиозным – массив серого бетона, уходящий вглубь земли на сто метров. Снаружи – лишь скромное бетонное здание с герметичными дверьми и сторожевыми вышками. Внутри – подземный организм из кабелей, серверов, реакторов и бронированных шлюзов. Он чувствовал, как нарастает напряжение: десятки специалистов в лабораторных халатах и комбинезонах сновали между экранами и пультами. Некоторые были молоды, с лицами геймеров, другие – угрюмые ветераны НИИ, говорящие на языке графиков и уравнений.
– Рад вас видеть, профессор, – сказал руководитель проекта Стиви Комбриг, протягивая руку. Он был высоким мужчиной лет пятидесяти, с выбритым черепом и тяжёлым, цепким взглядом. Всё в его облике говорило о бывшей военной выправке: прямой позвоночник, отточенные движения, минимум слов. На лацкане – эмблема проекта: стилизованная молния, пробивающая циферблат часов. – Ваш старт через два часа.
Профессор кивнул. В огромном зале, похожем на командный центр подлодки, царила сосредоточенность. Три десятка человек возились с голографическими панелями, сверялись с таблицами, обсуждали параметры. Круглые мониторы показывали изображения временных воронок, фазовые сдвиги, энергозатраты. Шелест голосов гас в воздухе, наполненном электричеством ожидания.
– Да, я готов, – сказал Райзе.
– Повторите вашу цель, – потребовал Комбриг, не как проверку, а как ритуал.
– Изучение флоры и фауны позднего мела вблизи научной базы «Мезо-9», построенной на устойчивом тектоническом плато, известном по геологическим картам. Основное внимание: тарбозавр, цератопсы, заврогнаты, орнитомимы, а также крупные меловые папоротники, хвощи и ранние цветковые растения.
– Отлично, – Стиви кивнул. Его устраивала такая дисциплина.
Он подвёл профессора к большому полупрозрачному экрану. На нём вращалась 3D-модель участка планеты – густые джунгли, река, извивающаяся, как змея, и возвышенности плато, окружённого влажными долинами.
– Здесь находится база «Мезо-9». Мы не гарантируем точного попадания, но зона примерно в радиусе одного километра. Не беспокойтесь, вы будете не один. Там дежурит группа из двадцати вооружённых охранников и пятнадцати специалистов: биологи, геохимики, климатологи. Полноценные лаборатории, изоляторы, зона ночёвки, защита от хищников. Всё по протоколу.
– Как вы умудрились закинуть такую махину в прошлое? – удивился Райзе, глядя на схему станции: она была размером с океанский лайнер.
– Энергозатраты эквивалентны… – Стиви запнулся, словно вспомнил, что не всё подлежит озвучке. – В общем, дорого. Но частные корпорации и государство понимают, что выгода будет куда больше.
– Что мне сейчас делать? – спросил Генрих.
К нему подошла доктор Ингрид Мээр – темнокожая женщина с густыми заплетёнными косами, серьёзным взглядом и спокойной, обволакивающей манерой речи. Её халат был расстёгнут, а под ним сверкал браслет с биосенсорами. Она пахла эвкалиптом и железом.
– Мы должны ввести вам антибиотики и несколько «гадостей», – с улыбкой сказала она, подготавливая шприцы. – Мезозой – не лучшее место для иммунной системы человека. Без защиты вы не протянете и недели.
– Я бы поел, – нерешительно заметил Райзе, думая о сочном донере из лавки возле дома.
– Исключено, профессор, – жёстко отрезала Ингрид. – Перемещение вызовет перегрузку. Лучше путешествовать налегке. Но в рюкзаке будет всё необходимое: вода, консервы, оружие, сигналы, аптечка.
Он лишь кивнул. Прививки обжигали кожу, одна из них отозвалась металлическим вкусом на языке. Затем его повели в зону подготовки. На нём был лёгкий, но прочный термокомбинезон, походные ботинки с армированной подошвой, очки с ночным режимом, браслет мониторинга. Рюкзак – плотно упакованный, сбалансированный. Всё выглядело так, будто он собирался не в прошлое, а в сложную экспедицию на край света.
Никто не заметил, как молодая сотрудница, скучающая у терминала навигации, получила сообщение от подруги и, смеясь, переписывалась с ней, на автомате вводя координаты. Один лишний символ. Один невидимый сбой. Цифра ушла в базу данных, и навигационный компьютер принял её как истину.
На табло начался отсчёт: 30… 29… 28…
Генрих стоял в центре капсулы запуска. Стеклянный купол медленно закрылся. Стиви и Ингрид наблюдали за экранами, проверяя стабилизаторы, уровни энергии, фазовые углы. Всё шло по графику.
10… 9… 8…
– Удачи, профессор, – сказал Стиви, не отрываясь от приборов.
3… 2… 1…
Вспышка. Воздух дрогнул. Генрих исчез.
Он летел по гравитационному туннелю, где не существовало верха и низа. Пространство было свернуто в клубок – сгустки света, прерывистые картины времен, миграции материков, крики, похожие на раскаты грома. Птицы, рыбы, цветы, рёв вулканов и грохот раскалывающихся континентов. Внезапно – тишина. Ощущение тяжести, влажного жара, гула тысячелетий, пронизывающего каждую клетку.
Затем темнота разом прорвалась светом. Он падал сквозь листву – густую, плотную, как ткань. И под ним была земля. Настоящая. Мезозой.
3.
По расчётам он должен был упасть с высоты не более двух метров – максимум, если гравитационные волны сработают неидеально. Но реальность оказалась куда менее деликатной: Генрих падал метров с тридцати, как камень, выброшенный из катапульты. Только густые ветви древних деревьев, сплетённые в месиво листвы, лиан и древесных побегов, смягчили его траекторию. Он пролетел сквозь них, словно сквозь зелёную мясорубку, и, захлебнувшись в облаке пыльцы, рухнул на влажную землю с глухим хрустом и странным вжик. Что-то под ним хлюпнуло.
Он потерял сознание. Мир на мгновение исчез, растворившись в звоне тишины, где не было ни времени, ни тела.
Встроенный медицинский анализатор, встроенный в его костюм, сработал чётко: в кровь мгновенно впрыснулось вещество, активирующее мозг, выравнивающее давление и запускающее эндорфиновую реакцию. Генрих закашлялся, глаза дернулись, он резко вдохнул влажный воздух мезозоя и пришёл в себя.
Тело ныло. Особенно – рёбра и плечи. Всё подсказывало, что его кожа покрыта гематомами, как старая карта с синими горами. Но ни вывихов, ни переломов, ни кровотечений. Он тихо простонал:
– Ох, вот это посадка…
Пальцы прошлись по телу, проверяя костные структуры. Всё цело. А значит – он жив. Это уже победа. Кровь – главный враг в этом времени. Любая капля привлекала охотников, хищников, насекомых. А он пока не был готов встречать их.
Он поднялся с усилием и только теперь заметил, на что именно упал. Прямо под ним лежало странное существо, раздавленное грудной клеткой профессора. Оно было не более полуметра в длину, с хитиновым, тёмно-зелёным панцирем, короткой мощной шеей и непропорционально крупной головой. По краям головы – мелкие костные выступы, похожие на эволюционную попытку обзавестись рогами. Глаза – выпуклые, неподвижные, как у ящерицы. Резцы были широкими и плоскими, приспособленными для жевания сочной растительности, а когти – скорее для копания, чем для охоты. Очевидно – травоядное. Неизвестное.
– Надо же… Неизвестный тип динозавра, и я его убил, – с досадой произнёс Райзе.
Но долго себя не корил – наука требовала чёткой фиксации. Он сфотографировал тушку, поднёс к ней зонд и извлёк небольшой образец ткани в стерильный контейнер.
Вокруг раскинулся настоящий мезозой. Лес был влажный, вязкий, как тёплая нефть, и плотный, словно пространство забылось и сжалось. Листья размером с зонты нависали сверху, из-под корней сочилась вода, воздух дрожал от жизни. Всё гудело, щёлкало, кричало, трещало, глотало и било крыльями. Где-то рядом пронёсся тень – длинношеее существо с глазами на уровне второго этажа. Где-то дальше раздался жуткий вой – смесь слоновьего рёва и скрежета железа.
Сквозь сплетение листвы пробивалось солнце – тусклое, плотное, словно медное. Лучи не были яркими, но обладали какой-то вязкой материальностью, заставляя всё сиять в золотисто-зелёной дымке. В воздухе висели пыльца, споры, мельчайшие насекомые. Райзе кашлянул.
Фильтры, встроенные в ноздри и маску, работали в автоматическом режиме: анализировали состав воздуха и выравнивали кислород до безопасной нормы. Ведь атмосфера позднего мела была обогащена кислородом – около 30%, а то и выше. И хотя дышать в ней было легче, чем в XXI веке, длительное пребывание в таких условиях могло перегрузить организм: вызвать головную боль, гипервозбудимость, вплоть до кислородного отравления.
Он сделал глубокий вдох.
Да. Это было то самое место. Не просто в прошлом. В самом сердце жизни.
Генрих взглянул на запястье. Там, вглубь кожи вживлён и закрыт панелью из композитного полимера, был встроен браслет-передатчик. Он должен был подать сигнал на базу «Мезо-9» сразу после прибытия, сообщить координаты и активировать протокол приветствия. Но сейчас экран браслета был чёрным, а по корпусу тянулась крошечная трещина, тонкая, как след от когтя. Профессору стало холодно, как будто изнутри него кто-то выливал ведро ледяной воды. Передатчик не работал. База не знала, что он здесь. Никто не знал. Он мог умереть в этом лесу, и спустя миллионы лет его кости найдут другие палеонтологи – или вообще не найдут.
Профессор выругался – негромко, по-учёному, с полузабытым немецким акцентом – и выдернул из кармана второй прибор: навигатор. Устройство, созданное для хронопереходов, не требовало спутников, но помогало ориентироваться по локальным магнитным картам, составленным ранее исследователями. Оно тоже молчало. Экран был мёртв. Генрих постучал по корпусу. Ноль реакции. Он помнил: спутников здесь нет. Ни одного. Ни ГЛОНАССа, ни GPS. В мезозое над головой было лишь солнце, звёзды и, быть может, птерозавры.
– О нет… о нет, – прошептал он с отчаянием, садясь на поваленный мохнатый ствол. Паника не хлынула сразу, она приходила волнами. Он был один. Один, посреди времён, которые не терпели слабых. Каждый шаг здесь мог закончиться смертью. Каждый звук – стать последним, что ты услышишь. В этом лесу всё дышало агрессией, от спор грибов до челюстей кархародонтозавров.
Он сбросил с плеч рюкзак и, отстегнув замок, стал перебирать содержимое. Его снаряжение было строго ограничено: рацион на два дня – сухой пайок в тюбиках и высококалорийные батончики. Мачете – матово-чёрное, с углеродным покрытием. Персональный водоочиститель, способный превратить болотную жижу в питьевую воду. Небольшой медкомплект с регенеративными ампулами и автоматическим шприцом. Тепловая накидка – тонкая, как шелк, но способная удерживать тепло при понижении температуры до минус десяти. Сигнальные шашки – три штуки, дымовые и с ультразвуковым модулятором. Этого хватало, если ты рядом с базой. Но не когда ты потерян.
– Должна быть… эта… как там её… – пробормотал Райзе, перебирая внутренний карман.
Да! Она была. Гибкая карта, почти прозрачная, похожая на целлофан, свёрнутая в тонкую трубочку. Внутри неё – крошечные сенсоры и наноплёнки, способные сканировать геологию местности и сопоставлять с хранящимися данными. Доктор Мээр вручила ему её накануне, между уколом и финальной проверкой.
Он развернул карту. Плёнка засветилась мягким синим светом, и профессор стал медленно крутиться на месте, поднимая карту выше, ловя проекцию окружающего пейзажа. Голографические линии проступали одна за другой. Местность сравнивалась с заархивированными моделями – они строились по данным миллионов лет, фиксируя изменения ландшафта с точностью до геологического слоя.
Изображение стабилизировалось. Райзе застыл. Его точка на карте – крошечная белая точка в центре буйства зелёных слоёв и цифровых рельефов – находилась внизу, на дне долины, окружённой хребтами. А до «Мезо-9» – почти сто километров. Прямой путь пролегал через непроходимые леса, болота, возможно – реки, а может, и гнездовья хищников.
Сто километров. Это расстояние в этом времени значило не просто «долго». Это значило: длина жизни. Он мог пройти их – если не ошибётся. Если не устанет. Если не попадёт в челюсти. Если не сломает ногу, не заболеет, не обессилит.
Генрих медленно сел на колено, уставившись на карту.
– Сто километров… длина жизни, – прошептал он.
И карта снова погасла, экономя заряд.
4.
Райзе медленно поднялся. Все внутри него кричало лечь, зарыться в мох и остаться – но он знал: останешься – умрёшь. Здесь, в мезозое, всё работает иначе. Здесь нет пощады, нет времени на раздумья, нет права на отдых. Одна ошибка – и тебя сожрут, раздавят, ужалят или снесёт когтистая лапа, даже не заметив. Он взглянул на небо: солнце уже клонится к горизонту, блики прячутся в листве, и с каждой минутой влажный лес начинал звучать иначе. Насыщеннее. Опаснее. Это приближалась ночь.
Генрих знал: в темноте его шансы выжить приближались к нулю. Хищники становятся активнее. У них острое зрение, развитый нюх, превосходный слух. А у человека – лишь пара электронных очков, с зелёным мерцанием ночного видения и ограниченной перспективой. Это иллюзия безопасности: на деле – ты всего лишь тёплое мясо, которое бежит по чужому миру. Человеческие органы чувств в ночи – жалкое подобие настоящего инструментария выживания.
Но и идти голодным – глупо. Без сил он не дойдёт и пары километров. Генрих вытащил из рюкзака тюбики и батончики, разложил на мху и стал делить порции. Рацион был рассчитан на два дня, но он распределил его на четыре, максимально сжав порции. Голод – не враг, если ты контролируешь его. Если он сможет проходить хотя бы по двадцать пять километров в сутки – он достигнет базы за четыре дня. Теоретически. На практике – эти километры пролегали по изломанной, непредсказуемой территории, где каждый метр мог скрывать пасть, шип, жало или трясину.
Он перекусил быстро, без удовольствия. Один энергетический батончик, пара глотков из фляги с тонизирующим раствором, и разум обострился. Он глубоко вдохнул. Рука легла на мачете.
– Ну что ж, профессор, марш-бросок в ад, – пробормотал он, и шагнул в лес.
Путь был не тропой, а сплошной резнёй с листвой. Жаркое, влажное дыхание мезозоя окутывало с ног до головы, как пар в мясной коптильне. Генрих двигался осторожно, внимательно вглядываясь в каждую тень, в каждый излом ветки. Он слышал лес. Его гудение, потрескивание, свист. Нечто пронеслось где-то наверху – крылья размером с мраморную плиту, оставив за собой шлейф резкого запаха аммиака. Древние насекомые. Он заметил, как в просвете между деревьями пара гигантских стрекоз (возможно, Meganeura monyi) с размахом крыльев под метр разрывают мёртвую рептилию. Их хитиновые челюсти дробили плоть с хрустом, достойным крупного хищника.
Он шёл с мачете наперевес, прорубая путь среди растительности. Стволы были обвиты лианами, из которых время от времени вытягивались длинные капли липкого нектара – это были ловушки. Плотоядные растения? Кто знает. В мезозое фауна и флора часто путались. Всё было живым, даже камни казались дышащими. Генрих пару раз вскидывался от шорохов, но каждый раз успевал вовремя замереть – и видел, как в траве замирают огромные членистоногие, пряча блестящие глаза.
Дважды он натыкался на змей.
Первая была, судя по всему, одна из древних проксимальных форм Najash rionegrina – змея с рудиментами задних конечностей, до полутора метров длиной, с характерной бледно-зелёной чешуёй. Она свернулась под ветками, затаившись в ожидании мелкой добычи. Генрих почти наступил на неё, но боковым зрением уловил движение и молниеносно взмахнул мачете. Лезвие прошлось по шее, отделяя голову от тела. Извивающееся тело, как живой канат, упало на землю, изгибаясь в судорогах.
Вторая змея была иной – короче, толще, вероятно, одна из примитивных форм Madtsoia bai, ископаемого ужеподобного вида, который был предком многих более поздних гигантов. Её тело было покрыто чешуёй цвета охры, и она затаилась в ветвях куста, словно часть коры. Она бросилась первой, метнулась в сторону паха, но Генрих успел – мачете чиркнуло по воздуху, отсекло голову, и снова – трепещущий трос.
Он отдышался, прижавшись спиной к дереву. Руки дрожали, но он не выпускал мачете. Лес не был живым – он был слишком живым. Всё в нём охотилось. Всё в нём шевелилось.
Но он знал: сто километров – и он выживет. Сто километров – и он вернётся.
Сейчас он сделал всего один.
Спустя час блужданий и бесконечного напряжения, Райзе вышел к поляне, где на мгновение замер, оторопело глядя на копошащихся на свету существ. Сначала он подумал, что это птицы или, может быть, крупные пресмыкающиеся – они были величиной с домашнюю кошку, быстрые, с тонкими лапами и блестящими глазами. Но когда один из них приподнялся на задние конечности и издал пронзительный щёлкающий крик, Генрих понял: это хищники. Древние, организованные, опасные.
Перед ним были Sinosauropteryx prima – одни из первых пернатых динозавров, юркие, с полосатой окраской и выраженными клыками. Их ярко-рыжеватая шерстка, покрытая примитивным пухом, обманчиво придавала им безобидный вид. Но Райзе уже знал: это были убийцы. Маленькие, смертоносные, безжалостные. Они охотились стаями, окружая жертву, дразня, утомляя и нанося быстрые точечные укусы, пока та не падала.
Он стал свидетелем их охоты – на опушке поляны валялся уже обессиленный Stegosaurus ungulatus, массивный гигант, его бронеспина и колючий хвост беспомощно дёргались в агонии. Мелкие хищники прыгали на него с визгом, как крысы на тушу быка, прокусывая шкуру, добираясь до мяса, выдирая куски с безумной скоростью. Один из них повис у стегозавра на глазу, другой забрался под чешую, копаясь, как паразит. Огромное тело качнулось, рухнуло – и стая тут же сомкнулась, перекрывая тушу, словно покрывало.
Генрих стиснул зубы, сердце грохотало в висках. Он понял, что если один такой скакун прыгнет ему на шею – всё, конец. Но хищники были заняты. Он воспользовался моментом и, пригнувшись, почти бегом пересёк поляну, ступая по мокрой траве, не оборачиваясь.
Впереди начиналось открытое пространство – каменистое плато, почти выжженное солнцем. Скалы, редкие кустарники, и никакого укрытия. Генрих остановился на границе – инстинкт подсказывал: здесь ты цель. Любой хищник, любая тварь сверху – и ты на ладони. Здесь даже трава не скрывала. Однако оставаться было бессмысленно. Поляна за спиной кишела смертью.
Он глубоко вдохнул, поправил рюкзак, крепче сжал мачете и сделал шаг. Один, второй, третий. Тело было натянуто, как тетива. Каждый мускул жил собственной тревогой, как если бы сам страх стал тканью его плоти. Он не был бойцом. Никогда не служил, не держал оружия. На Земле его мышцы больше помнили кресло и лабораторный стол. Но сейчас он шёл, как зверь, как хищник. С каждым шагом в нём просыпалось нечто древнее – воля к жизни, первобытное бешенство выживания.
Ветер пах горячими камнями. Генрих шёл вперёд, и перед глазами вспыхнули образы – образы из другой жизни. Там, за миллионы лет и сто километров отсюда. Он увидел, как Ларэна ставит свечи на торт, смеётся, как поправляет волосы за ухом. Дети, маленькие, в цветных пижамах, разворачивают подарки под рождественской елью. Снег за окном. На кухне пахнет корицей и мускатом – Ларэна готовит глинтвейн и пирог. Потом – лето. Греция. Яркое солнце на белых стенах домов, узкие улочки, запах олив и моря. Парагвай – буйные джунгли, они держатся за руки, идя по дощатому мосту над рекой, и смеются над громкими стрекотами цикад. Всё это казалось сном, но было реальным. Это была его жизнь. И он не собирался умирать в этом проклятом времени.
