Там, где надломленные семена растут. Семейная драма

Дэниел тихо двинулся по дому, перешагивая через скрипучую половицу возле комнаты матери. В шкафу дальней комнаты, за стопками пожелтевших газет и старой одежды, стояла картонная коробка, в которую после смерти бабушки были наспех убраны семейные фотографии. Его мать была слишком расстроена – или, возможно, слишком равнодушна, – чтобы упорядочить их.

Он вытащил коробку на свет и принялся перебирать ее содержимое. Фотографии, сделанные бабушкой: пейзажи с голубым небом, дети, смеющиеся в освещенных солнцем садах. Простые моменты, запечатлённые с радушием.

«Ты везде видела красоту», – пробормотал Дэниел, рассматривая каждое изображение, как картину.

На дне коробки, завернутая в выцветший шелковый платок, лежала ее Leica M3. Он медленно поднял фотокамеру. Вес удивил его – не столько физический, сколько эмоциональный. Тяжелее, чем следовало бы ожидать.

Старинная камера была шедевром мастерства середины века. Хромированный корпус потускнел от возраста. Стекло дальномера треснуло по диагонали, расколов мир надвое. Но объектив – 50-миллиметровый Summicron – был в идеальном состоянии. Она всегда говорила: «Держи глаз чистым, даже когда все вокруг рушится». Потрескавшийся кожаный ремешок все еще хранил призрак ее прикосновений.

Дэниел сел на пол, положив камеру на колени. Это простое действие всколыхнуло воспоминание. Не просто момент. Что-то более глубокое:

Ему было шесть лет. Он стоял в ее саду.

Его руки были слишком малы, чтобы удержать камеру, поэтому ее руки поддерживали его, с заботой и любовью. От нее пахло тимьяном и ромашкой. Ярко светило солнце, и она объясняла ему что-то о кадрировании света через листья яблони. Он не понимал слов, только восхищение в ее голосе.

Она была неудержима – женщина, работавшая на полях в военное время, а затем бросившая вызов всем ожиданиям, покинула свою простую деревню, где многие не умели ни читать, ни писать. Она проделала весь путь до Сиэтла, чтобы поступить в колледж и совмещать учебу с работой на заводе.

«Ты всегда двигалась вперед, – прошептал Дэниел, проводя большим пальцем по камере. «Даже когда мир говорил тебе оставаться на месте».

Он вспомнил ее рассказы о работе с трудными подростками, ее гордость, когда она рассказывала об их достижениях. Почетные звания, которые она получила, – ветеран труда, труженик тыла – значили для нее меньше, чем изменения, которые она наблюдала в молодых отпрысках.

«Ты верила в меня, – прошептал Дэниел, и слеза упала на потертую кожу камеры. «Даже когда никто больше не верил».

Запах чего-то горелого вернул Дэниела в настоящее. Соус! Он помчался вниз, чтобы спасти ужин, – успел, хотя на дне остался подгоревший слой помидоров.

Пока он помешивал соус и пробовал приправы, чтобы скрыть горелый привкус, в его голове проносились мысли о возможных вариантах. Фотоаппарат, хоть частично и сломанный, был Leica M3 – ценный даже в нынешнем состоянии. Быстрый поиск в телефоне подтвердил это: модели в рабочем состоянии продавались за тысячи. Даже за поврежденные камеры коллекционеры и реставраторы выкладывали солидные суммы.

У него сжалось горло. Неужели он действительно сможет продать единственную историческую связь со своей бабушкой?

«Сынок, ты должен учиться!»

Ее последний наказ эхом отдавался в его памяти.

«Это всего лишь вещь», – говорил он себе, с механической точностью расставляя тарелки на столе. «Может, она поймет. Может быть, она простит меня. Но смогу ли я простить себя?»

Но даже рассуждая рационально, Дэниел чувствовал себя подавленным. Камера была не просто металлом и стеклом – она хранила ее взгляд, ее стойкость, ее вызов миру, который пытался ее ограничивать.

Дэниел проскочил наверх взять камеру, когда спагетти уже закончили вариться. Когда он заворачивал камеру в шелковый шарф, из него что-то выпало. Это оказался один рулон просроченной 35-миллиметровой пленки, все еще запечатанный. У него перехватило дыхание.

Осторожно, благоговейно он заправил пленку в катушку. Натяжение. Щелчок.

Забежав в свою комнату, он осторожно достал из ящика стола письмо о зачислении. Плотная бумага кремового цвета с университетской эмблемой показалась ему весомой – осязаемый мост в другой мир.

Он положил письмо на кровать, поднял камеру и навел на письмо. Через треснувший дальномер письмо выглядело раздвоенным, призрачным. Два будущего: одно исчезало за другим. Его пальцы замешкались, но двигались в привычном ритме, которому его научила бабушка: настроить диафрагму, выставить экспозицию, сфокусировать кадр, задержать дыхание, сделать снимок.

Затвор щелкнул.

За стеной скрипнула дверь брата. Скоро начнется семейный ужин – их ритуал притворного лицемерия и извечного отрицания. Важнее было то, что в момент фотографии, у Дэниела появилась надежда. Ощущение начала чего-то нового.

Дэниел поправлял столовые приборы – решение выкристаллизовывалось с каждой секундой. Три дня до окончания срока оплаты за обучения. Три дня, чтобы вырваться на свободу или остаться в ловушке. Наполняя стаканы водой, сердце Дэниела бешено колотилось от осознания возможности. Впервые за много лет он увидел путь вперед – узкий и неопределенный, но все же реальный.

Кухня, которая всегда была его тюрьмой, вдруг показалась ему временной преградой. Каждая сколотая тарелка, каждая потертая столешница, каждый знакомый угол – скоро станут воспоминаниями, а не реальностью.

Через три дня все изменится. Через три дня он будет либо свободен, либо все в том же болоте. Он вытер руки о полотенце и повернулся к столу.

«Ужин готов».

Тень на полу

Разум разбивается,

как вода о камни реальности.

Каждый осколок

несет соль всего океана.

Свет телефона в дрожащих руках Дэниела озарил его испуганное лицо, когда он спиной прижимался к чугунной ванне. Его дыхание рикошетом отражалось от кафельных стен. Голос диспетчера службы спасения 911 прозвучал отрывисто и отстраненно:

«Сэр? Вы еще здесь?»

Дэниел крепче вцепился в телефонную трубку. На мгновение он почувствовал запах мокрого асфальта и услышал голос двенадцатилетнего Сэма, грубый и смелый: «Еще раз тронешь его, и я сломаю тебе нос!» В памяти промелькнуло воспоминание: Сэм стоит между Дэниелом и тремя мальчиками постарше, кулаки подняты, по щекам размазана грязь. Хулиганы тогда разбежались. Теперь кулаки Сэма били по двери – ребра Дэниела болели там, где его когда-то защищала верность брата.

Голос Дэниела надломился. «Мой брат… он напал на меня. Пожалуйста…»

«Ты думаешь, что, спрятавшись в своей башне, ты останешься чистым?!» прорычал Сэм.

Свет замерцал, когда что-то тяжелое ударилось о стену снаружи.

«Сэр, ваш брат является источником опасности для себя или окружающих?» – спокойно спросил диспетчер.

«Я изгоню из тебя тьму, Дэнни-бой!» Голос Сэма перешел в певучее пение.

«Тебе не уйти от спасения души!»

«Да», – сказал Дэниел в трубку, теперь уже громче. «Да. Пожалуйста, поторопитесь».

* * *

Двадцатью минутами ранее…

На кухне стояла неестественная тишина, нарушаемая лишь звяканьем тарелок, которые Дэниел складывал в стопку – слишком медленно, слишком тщательно. На столе лежало письмо из университета, обведенное красным кружком. Сэм обмяк на стуле, его пальцы измельчали холодную картошку фри в жирное конфетти. Приглушенный свет выделял бисеринки пота на его висках и дрожь в руках, когда он превращал картошку в мякоть.

В кармане Дэниела горела Leica. Один снимок – просто, чтобы запомнить Сэма. Он навел камеру, отразив неестественный, покатистый склон плеч Сэма и тушку жареной картошки, крошащуюся в руках брата, как сакральный хлеб. Затвор щелкнул – звук был похож на звук ломающейся кости.

Сэм замер. На мгновение его лицо смягчилось – призрак мальчика, который делил с ним сырные чипсы и собирал роботов LEGO. Затем его пальцы судорожно сжались, размазывая по деревянной поверхности мякоть картошки.

«Ты крадешь мою душу, Дэнни?» Сэм приподнялся на краешке стула, его глаза были наполнены негодованием. Перед ним лежала открытая Библия.

У Дэниела сжалось горло. «Просто… пытаюсь сохранить момент».

Сэм ткнул жирным пальцем в сторону Leica.

«Ты знаешь, что Иуда в конце концов сделал со своими тридцатью серебряниками, Дэнни?»

Дэниел не поднял глаз. «Не начинай, Сэм».

«Ничего. Он повесился», – продолжил Сэм, игнорируя Дэниела.

Дэниел ударил по тарелке сильнее, чем намеревался. Она не разбилась, но от шума он вздрогнул.

Нога Сэма начала подергиваться под столом, пятка выстукивала нервный ритм. Пальцы начали барабанить по деревянной поверхности, с каждым ударом все резче и настойчивее, словно Сэм пытался заглушить этим звуком что-то.

«Закрой окно. Они подслушивают…» Голос Сэма понизился до опасно тихого.

Из ванной комнаты, расположенной в конце коридора, доносился звук льющейся воды. Долорес удалилась туда после нервного отрицания новостей за ужином. Как любил делать и Сэм, она всегда исчезала, когда ситуация становилась напряженной – как будто ванная была нейтральной территорией в зоне военных действий их семьи.

«Дело не в том, чтобы разбогатеть…»

«Евангелие от Матфея 6:24», – прогремел Сэм, поднимаясь со стула. Библия упала на пол, раскрыв страницы. «Никто не может служить двум господам. Либо ты будешь ненавидеть одного и любить другого, либо ты будешь предан одному и презирать другого. Нельзя служить одновременно Богу и деньгам».

«Я не верю в эти вещи, Сэм. Я не верю ни в твоего Бога, ни в твоего Дьявола, ни во все остальное».

Внутри Сэма что-то щелкнуло. Его лицо исказилось, перейдя от неприязни к ярости. Его глаза – обычно теплые, карие, – потемнели. Зрачки неестественно расширились.

«У тебя нет ничего святого», – прошептал Сэм, его голос стал неожиданно чужим. «Материалистический труп без души. У тебя нет души! Я вижу в тебе тьму».

«Сэм, мне нужно, чтобы ты дышал. Вспомни, что говорил доктор…»

«ЧТО ТЫ СКАЗАЛ?» прорычал Сэм, повалив стул на пол. «ТЫ ДУМАЕШЬ, Я НЕ СЛЫШУ ТВОЕГО ШЕПОТА?»

Дэниел поднял руки в успокаивающем, как он надеялся, жесте. «Никто не шепчет, Сэм. Ты пугаешь меня, брат. Давай вызовем врача, хорошо?»

«Ты хочешь бросить нас, – сказал Сэм, – как папа бросил меня».

«Папа умер», – огрызнулся Дэниел.

Стул Сэма с грохотом откинулся назад.

«ЛЖЕЦ!»

Глаза Сэма расширились, и Дэниел тут же пожалел о своих словах. Никогда не рассказывай Сэму об их отце. Это было негласное правило, которое он только что нарушил.

«Я не такой, как он», – сказал Сэм, его голос был напряжен от ярости. «Я бы никогда не ушел. Я НИКОГДА НЕ УЙДУ».

Сердце Дэниела заколотилось в груди. Он должен был достучаться до брата, все еще похороненного внутри.

«Ты прав, Сэм. Ты бы не ушел. Мне жаль».

Но было уже слишком поздно. Дыхание Сэма стало неровным, грудь вздымалась. Он поднял с пола Библию, прижимая ее к груди, как броню.

Дэниел посмотрел в сторону холла. Вода все еще текла.

«Сэм, пожалуйста. Давай поговорим об этом завтра. Ты устал, я устал…»

«ПЕРЕСТАНЬ ОПЕКАТЬ МЕНЯ!» прорычал Сэм, хлопнув кулаком по столу. Стакан с водой опрокинулся, расплескивая воду по полу. «Я не ребенок!»

«Тогда перестань вести себя как ребенок!» Дэниел огрызнулся в ответ, прежде чем успел остановить себя.

Снаружи шоссе застонало – сначала тихо, как спящий зверь. По мере того, как голос Сэма нарастал, нарастал и гул, пока в один момент не возникло ощущение, что весь дом находится под водой.

«Ты думаешь, что ты лучше нас, Дэнни? Ты думаешь, что можешь просто уйти?»

Дэниел тяжело сглотнул, понимая, что ему нужно тщательно подбирать слова, но было уже слишком поздно.

«Я СЛЫШАЛ, ЧТО ТЫ СКАЗАЛ!» прорычал Сэм, внезапно снова оживившись. Сэм шагнул вперед, сгорбив плечи и опустив голову. Дэниела охватила тревога.

«Сэм, не надо…»

Но Сэм уже двигался, пересекая кухню с удивительной для его размеров скоростью. Сэм поймал Дэниела за плечо и ударил спиной о холодильник. Магниты и фотографии посыпались на пол. Дыхание Дэниела с болью сбилось.

«Я не позволю тебе покинуть нас, – прорычал Сэм, его лицо было в нескольких дюймах от лица Дэниела. От его дыхания пахло ужином и чем-то лекарственным – новыми таблетками?

Дэниел оттолкнулся, пытаясь освободить пространство. «Сэм, остановись! Это не ты!»

Сэм отступил назад чтобы набрать силу. С ревом он опустил голову и бросился на Дэниела, ударив его в грудь. Боль пронзила ребра Дэниела, и его отбросило к шкафам.

«Мама!» в отчаянии воскликнул Дэниел. «Мама, помоги!»

Сэм снова набросился на него, на этот раз Дэниелу удалось увернуться. Воспользовавшись замешательством, Дэниел бросился в коридор.

«ТЫ НЕ МОЖЕШЬ УБЕЖАТЬ ОТ БОЖЬЕГО СУДА!» кричал Сэм позади.

Дэниел помчался по коридору в сторону ванной.

«Мама! Впусти меня! Сэм в беде!»

Вода резко отключилась. «Дэниел? Что происходит?»

Дэниел повернулся и прижался спиной к двери как раз в тот момент, когда Сэм завернул за угол.

«Мама!» крикнул Дэниел, колотя в дверь. «Пожалуйста!»

Дверь внезапно распахнулась, и Дэниел спиной вперед ввалился в ванную. Долорес стояла там в халате, волосы завернуты в полотенце, глаза расширены от тревоги.

«Что ты с ним сделал?»

Прежде чем Дэниел успел ответить, в дверном проеме появился Сэм, его массивная фигура загораживала свет из коридора.

«Он уходит от нас, мама», – сказал Сэм, его голос вдруг стал детским. «Бросает нас. Как папа».

Долорес вздохнула и на мгновение замолчала. «Дэниел, это правда?»

Дэниел отступил еще дальше в ванную. «Меня зачислили. Я сказал тебе за ужином, ты не помнишь?»

«С бабушкиной камерой», – Сэм промолвил с нотками обвинения. «Он продает ее благословение за бумагу и цифры».

«Это моя камера!» сказал Дэниел, чувствуя себя загнанным в угол. «Она оставила ее мне».

«На память о ней», – поправила Долорес, ее голос стал жестче. «А не для того, чтобы продать во имя твоего плана побега».

Знакомое чувство сдавило грудь Дэниела. Годами он сносил их обоих, его плечи ссутулились под тяжестью коммунальных извещений и страховых платежей, его пальцы были вечно испачканы чернилами от пересчета бюджетов. Он стал хранителем ошибок Сэма, классифицируя их, узнавая, какие из них сигнализируют об опасности, а какие являются обычным искажением реальности. Тем временем, его собственные устремления превратились в реликвии – окаменевшие мечты, втиснутые между страницами брошюр колледжей.

Что-то изменилось в выражении лица Сэма – в его глазах зажегся темный огонь, и Дэниел почувствовал животный страх.

«Они говорят мне», – прошептал Сэм, прижав руки к ушам. «Они говорят мне, кто ты есть на самом деле». Сэм пронесся мимо Долорес и схватил Дэниела. Тот вырвался, но в тесном пространстве бежать было некуда.

«Сэмюэль Джозеф Мерсер!» закричала Долорес, встав между ними.

Сэм с пугающей легкостью отпихнул ее в коридор. «Не подходи, мама! Он больше не Дэниел!»

Улучив момент, Дэниел рефлекторно ударил коленом в живот Сэма и толкнул его за плечи. Сэм хрюкнул и отпрянул назад.

«Дэниел!» закричала Долорес позади него. «Не трогай своего брата!»

Дэниел успел захлопнуть дверь и стал возиться с замком. Кулак Сэма ударил по двери.

Через несколько минут под дверью показалась тонкая струйка воды – сначала прозрачная, потом с каким-то темным оттенком.

Кровь? Урина?

Нет. Святая вода. Сэм разбрызгивал ее по дому весь вечер. Дэниел отпрянул от ползущего пятна и дрожащими руками нащупал в кармане телефон.

«Помощь уже в пути, сэр», – говорил диспетчер службы 911. «Вы находитесь в безопасном месте?»

«Я заперт в ванной», – ответил Дэниел и поморщился, когда Сэм ударил плечом. «Но я не знаю, как долго продержится дверь».

Дэниел прижался спиной к ванне, подтянув колени к груди. Гул нарастал.

«Сэр, у вашего брата есть оружие?» – спросил диспетчер.

Дэниел закрыл глаза, пытаясь вспомнить, видел ли он что-нибудь в руках Сэма. «Не думаю. Но он… он очень сильный».

Под дверью плеснули еще святой воды.

«Очищение пути», – пробормотал Сэм, его голос теперь звучал ближе к полу. Дэниел представил, как тот стоит на коленях, совершая один из своих импровизированных ритуалов. «Очищаю путь для твоего возвращения».

Через дверь Дэниел услышал шарканье тапочек – Долорес задержалась в коридоре, ее дыхание было неглубоким. Она ничего не делала, только смотрела. Дэниел хотел закричать: Сделай что-нибудь! Останови это! Скажи хоть что-нибудь! Но все, что он услышал, – это тихий вздох, как будто она уже видела эту пьесу и знала, чем все это закончится. Затем она слабо произнесла: «Остановитесь… пожалуйста…»

«Сэр, я слышу шум. Кто-нибудь еще в опасности?» – спросил диспетчер.

«Моя мать», – сказал Дэниел с паникой в голосе. Сэм никогда раньше не причинял Долорес вреда, но и так далеко не заходил. «Она там с ним».

«Офицеры в трех минутах езды», – заверил его диспетчер. «Парамедики также отправлены по адресу».

Три минуты. Дэниел уставился на дверь, наблюдая, как она сотрясается, когда Сэм возобновляет нападение.

«ДУМАЕШЬ, Я НЕ ЗНАЮ О ТВОИХ ПЛАНАХ?» Сэм прорычал через трещину в двери. «ДУМАЕШЬ СМОЖЕШЬ БРОСИТЬ ВСЕ И УЙТИ?»

Дэниел закрыл глаза, стараясь сосредоточиться на дыхании.

«Я не бросаю тебя, Сэм», – отозвался Дэниел, стараясь говорить спокойнее, чем чувствовал. «Я просто иду учиться».

«ЛЖЕЦ!» Раздался громкий треск, когда кулак Сэма пробил пустоту в двери. Сквозь дыру показались налитые кровью костяшки пальцев. «ТЫ УБЕГАЕШЬ! ПРЯМО КАК ОТЕЦ!»

Сквозь щель Дэниел разглядел лицо Сэма: пунцовый румянец, дикие глаза, тонкая полоска слюны, стекающая с уголка рта. На секунду их взгляды встретились. В этот миг Дэниел увидел, как что-то промелькнуло в выражении лица его брата – не просто ярость, а глубокая обида. Предательство.

«Почему ты не хочешь выслушать меня СЕЙЧАС?» Сэм заплакал. «Ты собираешься все разрушить! ПОЧЕМУ ТЫ ИГНОРИРУЕШЬ МЕНЯ?!»

От боли, прозвучавшей в голосе Сэма, у Дэниела сжалось сердце.

На мгновение Сэм замолчал.

«Почему ты бросаешь меня?» спросил Сэм через дыру, его голос стал совсем маленьким и детским. «Кто мне поможет?»

Дэниел закрыл глаза, чувствуя, как на него давит груз вины и ответственности. «Мама будет здесь. И твой врач. И у тебя есть группа поддержки в церкви».

«Это не одно и то же», – сказал Сэм, фыркнув. «Ты мой брат».

Вдалеке завыли сирены, разорвав напряженную тишину, прежде чем Дэниел успел ответить. Сквозь дыру в двери глаза Сэма заметно расширились.

«Ты позвонил им?» Голос Сэма дрожал от предательства. «Ты вызвал полицию?»

«Сэм, я должен был…»

«ИУДА!» прорычал Сэм, с ужасающей силой атакуя дверь. Рама начала трещать по швам. «ТРИДЦАТЬ… МОНЕТ… СЕРЕБРА… И ПОЦЕЛУЙ… В ЩЕКУ!»

Снаружи раздался встревоженный голос Долорес. «Сэмюэль, остановись! Полиция идет!»

Звук открывающейся входной двери и тяжелые шаги наполнили дом. Авторитетные голоса закричали: «Полиция! Всем оставаться на своих местах!»

Сэм резко прекратил атаку на дверь.

В коридоре поднялась суматоха: голос Сэма повышался в знак протеста, Долорес умоляла офицеров не делать больно ее сыну.

Дэниел поднялся на ноги и отпер дверь. Снаружи двое офицеров держали Сэма на полу со связанными за спиной руками. По его раскрасневшемуся лицу текли слезы.

«Предатель». Шепот Сэма был громче, чем крики. «Мой родной брат».

Парамедики взялись за дело. Один из них опустился на колени рядом с Дэниелом. «Нам нужно отвезти вашего брата в больницу для обследования. Похоже, у него тяжелый психотический приступ».

«Да», – сказал Дэниел, не в силах смотреть на Сэма.

«Он когда-нибудь проявлял такую агрессию?»

Дэниел покачал головой. «Никогда».

Его мать стояла в коридоре, на ее лице была маска страдания и изнеможения.

«Его заберут?» – спросила она уставшим голосом.

Дэниел кивнул, не в силах встретиться с ней взглядом. «Ему нужна помощь, мама. Профессиональная помощь».

Она отвернулась и ушла, сжимая халат как щит.

Парамедик протянул ему планшет с бланками на подпись. «Нам нужно согласие ближайших родственников. Ваша мать, похоже, слишком расстроена».

Дэниел уставился на бумаги. Из гостиной было слышно, как Долорес всхлипывает, рассказывая одному из офицеров, каким хорошим мальчиком обычно был Сэм и как ему просто нужно было подкорректировать лекарства.

Сэм смотрел на Дэниела, уже сидя на полу, парамедики проверяли его жизненные показатели. Дикая ярость отступила, оставив после себя знакомые, растерянно-детские глаза брата.

«Не отсылай меня, Дэнни, – мягко попросил он. «Я буду хорошим. Я обещаю».

Рука Дэниела дрожала, когда он подписывал бумаги. «Это всего на несколько дней, Сэм. Пока тебе не станет лучше».

Долорес снова появилась в коридоре, сжимая в руках распятие, шепча молитвы под нос и пытаясь надеть крест на связанного Сэма.

«Позвольте мне надеть на него крест – не забирайте его без креста!»

Когда санитары вели Сэма вниз по лестнице, он остановился и с неожиданной ясностью оглянулся на Дэниела.

«Я вижу их, Дэнни», – сказал он, его голос был до жути спокоен. «Ангелы. Они наблюдают за тобой. Они знают, что ты задумал».

Санитары повели Сэма к входной двери. На пороге он обернулся, чтобы в последний раз взглянуть на брата.

«Ты ведь все еще будешь здесь, когда я вернусь, правда?» – спросил он тоненьким испуганным голосом. «Ты не уйдешь, пока меня не будет?»

Дэниел не мог вымолвить ни слова. Он смотрел в сторону, на пол.

Когда он снова поднял глаза, Сэма уже не было, а Долорес удалилась в свою спальню, оставив Дэниела одного во внезапно затихшем доме.

Дэниел стоял в ванной комнате, в воздухе витал запах святой воды и застоявшейся крови. Он уставился в треснувшее зеркало, его лицо было расколото посередине – синяки, побои, изнеможение. Брат. Предатель. Он не был уверен, какое отражение истинно. Камера – билет на свободу. Его спасение. Его предательство.

Снаружи отъезжала машина скорой помощи, ее огни беззвучно мигали на фоне затемненных окон единственного дома, который он не мог назвать своим.

Призраки, за которыми мы следуем

Двери закрываются окончательно,смена времен года.И мы идем к завтрашнему дню,с ключами вчерашнего дня в кармане.

В зеркале виднелось лицо Сэма, но это были не его глаза – это были глаза Дэниела. Ванная комната была одновременно знакомой и странной – стены, казалось, дышали, расширяясь и сжимаясь. Дэниел наблюдал за тем, как дрожат его руки, сжимающие Библию. Разорванные страницы рассыпались по полу, словно мертвые листья.

«Мы одинаковые», – шептало отражение, прижимая опухшие ладони к стеклу с такой силой, что оно начало разлетаться на осколки. «В нас течет одна и та же кровь».

Дэниел попытался отступить, но ванная комната уменьшилась, стены стали давить на него. Святая вода просочилась под дверь и быстро начала подниматься к его лодыжкам. Все быстрее и быстрее, до колен и талии. Дэниел бил по двери, но каждый удар вызывал лишь мягкий стук плоти о дерево. Его кулаки стали похожи на кулаки Сэма – большие, бледные, с обкусанными ногтями и обшарпанными костяшками. Вода дошла до груди и шеи. Он задыхался, глотая воду.

«Мама…» – Дэниел пытался кричать, но его голос превратился в рваное мычание Сэма. «Мама, помоги!» закричал он в последний момент. «Мама… Мне очень жаль…»

* * *

Дэниел резко проснулся. Его футболка была мокрой от пота, простыни скручены вокруг ног как оковы. Он моргал в предрассветном свете, проникавшем сквозь жалюзи и отбрасывавшем тени тюремной решетки на его кровать. Сердце колотилось в груди, пытаясь вырваться на свободу.

В доме было неестественно тихо. За двадцать четыре года, здесь никогда не было так пустынно спокойно – даже ночью всегда были какие-то звуки: телевизор матери, шаги Сэма, скрип старых половиц. Теперь тишина давила на барабанные перепонки.

Дэниел перекинул ноги через край кровати и уперся пальцами в холодный пол. Он прижал руки к груди, чувствуя, как постепенно замедляется сердцебиение. Его собственное тело, все еще его собственное. Его собственный разум все еще его. Но надолго ли?

За окном небо было серого цвета, но, прямо над треснувшим грязным стеклом пробивался золотистый луч света, задерживаясь на плавающих мотыльках пыли. Дэниел наблюдал, как свет играет на отслаивающихся обоях, превращая обыденное действо в нечто почти сакральное. На мгновение мир стал почти невесомым, сквозь руины пробилось обещание нового дня. Он позволил себе поверить, хотя бы на мгновение, что за этими стенами его ждет что-то хорошее.