Время светлячков. История вещей. Проект Таши Калининой

В Новый год, оставив общее веселье, Олька тихонько выскользнула из дома и, убедившись, что звёздочка её ждёт, помахала искрящимися бенгальскими огнями. Не имевшая раньше подруг и сторонящаяся окружающих, со временем Олька стала общительной и весёлой. Её лучистые глаза засияли особым светом.

Не страшна была Ольке и эта суровая зима. Всё ей нравилось: и их маленький уютный дом с выбеленной печкой, с половиками, тщательно выбитыми в снегу, и долго остававшаяся в углу новогодняя ёлка со старинными бабушкиными игрушками. В сенях кто-то долго топал ногами, стряхивая снег, и в дверях, в клубах морозного воздуха, как из сказки, появлялась мама. Ужин переходил в тихие вечерние разговоры под весёлый треск горящих поленьев в печи. Всё шло своим чередом. Зима нехотя отступала. Морозы слабели и туман постепенно рассеивался. Одно оставалось неизменным для Ольки – это каждое утро яркий весёлый огонёк у неё на пути. По вечерам весь город снова был расцвечен звёздными огнями, но среди множества огоньков Ольке важно было найти свою звёздочку, с которой они пережили холодную зиму и наконец-то встречали весну.

Оживал, как будто просыпался от ледяного плена город. Длиннее становился день, и утром уже быстрее светлело небо, сменяя ночные огни. Распрямились прохожие, вчера ещё спешащие спрятаться от пронизывающего ветра. Воздух, недавно колючий, обжигающий, стал мягким и свежим. Олька тоже изменилась за зиму, она вдруг заметила, как подросла, и как новые неведомые чувства захлестнули её, наполнив волнением и восторгом. Она спешила рассказать об этом своей звёздочке, но та быстро растворялась в рассветной дымке.

Однажды утром, когда Олька радостно помахала ей, то впервые увидела, как звёздочка медленно поплыла вдоль горизонта. Не поверив своим глазам, Олька поспешила навстречу, прибавляя шаг, чтобы не потерять её из виду. Звёздочка двигалась вдоль берега, где постепенно усиливались звуки просыпающегося от зимней спячки речного порта. Большие машины, как тяжёлые жернова, с грохотом и лязгом запускали свои механизмы. Приблизившись, Олька остановилась в оцепенении. На вершине самого большого крана тёплым светом горел прожектор.

Кран, завершив зимнюю вахту, медленно двигался вдоль реки, следуя к новому месту расположения. Всю зиму прожектор дарил свет маленькой девочке, «наблюдая» за ней сквозь метель, освещая дорожки большим ярким фонарём. Теперь кран отправился выполнять новую задачу. Скоро забурлит, сметая льды, быстрым потоком река. И с новой силой возьмётся он за работу, принося пользу людям.

Олька смотрела, как заворожённая, вслед медленно шагающему великану, растерянность сменилась грустью. Она прощалась с ним. Прощалась с зимней сказкой. Солнце поднималось выше, и тёплые лучи щекотали лицо, путаясь в ресницах. Ветер развевал волосы, и новые чувства наполняли, завораживали её, как таинственный неведомый путь, который ей предстояло пройти…

Эта история, произошедшая с моей сестрой много лет назад, запомнилась ей навсегда, и дала понимание того, что часто, ожидая чудес, мы получаем помощь и поддержку порой от того, кто рядом, от кого и не ждёшь.

Бабушке

Марина Лохматова, г. Москва

Тёмный, прямой и взыскательный взгляд.

Взгляд, к обороне готовый.

Юные женщины так не глядят.

Юная бабушка, кто вы?

М. И. Цветаева «Бабушке»

Когда я родилась, бабушке было шестьдесят. Молодой я её не знала и даже не могла себе представить.

Если бы меня маленькую спросили, я бы даже возмутилась самим предположением – я была уверена, что моя бабушка никогда не была ни маленькой, ни юной. Сразу взрослой, даже чуть-чуть пожилой. Она точно ничего не теряла, не забывала, не проливала на себя суп и не падала в белом платье в лужу.

Звали её классически, Мария Ивановна.

Образ бабушки тоже был классический – строгий, правильный, безукоризненно честный и чистый. В костюме, с идеально убранными волосами, гордым профилем. Из украшений – нитка жемчуга на шее.

Когда бабушка «выходила из себя», это выглядело так – она строго вставала из-за стола, сдержанно произносила: «Да ну вас к свиньям…» и медленно удалялась в свою комнату.

Но было несколько несостыковочек…

Во-первых, Веер*.

Великолепной красоты резной веер из сандалового дерева, с умопомрачительным запахом. В коробочке с прозрачной крышкой. Через эту крышку можно было им любоваться, если залезть на табуретку рядом со шкафом. Правда, любоваться приходилось сложенным веером и запах почти не чувствовался через коробочку и дверцу шкафа…

У моей бабушки!? Веер!? Ей разве бывает холодно или жарко!? Она же идеальная! Или он для того, чтобы лежать в шкафу? Во всяком случае я ни разу не видела, чтобы ему нашлось другое применение.

Во-вторых, Серьги-капельки

Изящные, нежные, серебряные серьги с неизвестным мне камнем в форме капельки. Совсем не подходящие серьёзной даме. Очень выделяющиеся на фоне остальных, «правильных» (читай – скучных для меня) украшений в бабушкиной шкатулке. Эти серьги подошли бы какой-нибудь воздушной юной прекрасной девушке на её первом балу и, конечно же, были получены в подарок от Феи-крёстной. Я втайне надеялась, что они станут моими рано или поздно. Они же точно не для бабушки, а я вот-вот из маленькой стану юной…

И, наконец, Кукла.

Немецкая кукла, в национальном костюме. Всё двигается, всё работает, веки закрываются. Чудо да и только. Эту куклу я до сих пор вспоминаю с содроганием и со слезами на глазах… Столько трепета и ощущения волшебства… И уж конечно, в шкафу за стеклом. От меня. Как от основного вандала в семье.

Эти вещи попадали в мои руки только на минуточку, под строжайшим присмотром бабушки и с приговорами: «Не крути, не сломай, будь аккуратна» и наконец – «Всё, отдай». И дальше возвращались за стекло, на недоступную для меня полку. Это действие сопровождалось бабушкиным вздохом облегчения, что вещи и на сей раз удалось сберечь…

Зачем эти несерьёзные, детско-юношеские вещи строгой серьёзной даме? Неужели она всё-таки была юной?!

Ответы на эти вопросы я получила позднее.

Примерно за год до смерти, тяжело заболев, бабушка стала проявляться живой и настоящей – мне тогда было шестнадцать, и я до сих пор помню, как меня потрясли её вспыльчивость и сентиментальность. Было много разговоров, её рассказов о детстве, юности, знакомстве с молодым красивым парнем, влюблённости, общих друзьях и даже шалостях. И этих разговоров было бы ещё больше, если бы мне в тот момент не казалось гораздо более важным что-то своё.

Когда бабушка умерла, эти вещи мне не достались. Я так и не нарушила запрет брать их без неё…

Относительно недавно я нашла в маминых вещах сломанный веер без футляра, в котором он всегда хранился, – без запаха сандала и совсем непрезентабельный. Серёжка обнаружилась лишь одна, а кукла и вовсе канула в небытие.

Поняв, что тех вещей больше нет, я:

– заказала подруге в подарок на свой день рождения куклу

– нашла и купила на «ярмарке мастеров» похожие серьги

– стала пользоваться сандаловым эфирным маслом.

Да, я знаю, вещей не вернуть, но моё желание иметь зримую связь и поддержку сбылось.

*Только эти, именно эти три вещи я осознанно пишу и произношу с большой буквы. Просто это про любовь и про память.

Янтарное солнце

Жанна Межевич-Юденко, г. Светлогорск, Беларусь

Мальчишки с корзинами, набитыми домашней выпечкой, носились между расстеленных покрывал на ещё не прогретом солнцем песке и навязчиво предлагали отдыхающим литовские кибинаи.

Над морем во всё горло спорили чайки, ныряли в воду за рыбой и снова взмывали вверх. Вдоль берега пробежала чья-то собачка, восторженно неся в зубах мокрую палку. По песку крутились конфетные фантики, обёртки от мороженого, пустые спичечные коробки и пачки от сигарет – ветер подбрасывал в воздух и швырял обратно на землю всё, что люди не утрамбовали в урны. К ногам Антона подлетела мужская кепка. Он поднял её, отряхнул от песка и приложил камнем: «Вдруг хозяин найдётся». Разложил мольберт, прикрепил табличку: «Ваш портрет за 10 рублей». Глянул в сторону дюн – в них от ветра укрылись те, кто хитрее. В конце мая на Балтике холодно.

– Парень, нарисуй меня! Без морщин.

На тонких запястьях рыжеволосой женщины громоздился янтарный браслет, с её бронзовой шеи свисал оранжевый кулон на длинном черном шнурке. Таких сотни на деревянных стеллажах по дороге к морю. «Как у мамы». Вспомнив маму, Антон нанёс первые мазки на бумагу, в уме приплюсовал десятку к уже заработанным сотням, вздохнул, что в июне с отцом переедут в неизвестный Минск. Здесь друзей хоть и мало, но зато Альма и море. «Жаль, не оставят на второй год в девятом». Держа руками соломенные шляпы и тканевые кепки, по пляжу склонялись люди, фотографировались у прибрежных фотографов, а некоторые застревали возле юного художника, сравнивая лицо женщины с портретом на мольберте. Кто-то причмокнул: «Талантливый парень». Ветер выдул из головы Антона остатки мыслей, а он довольный, привычно сунул протянутую купюру в поясную сумку. Прикрепил чистый лист.

День заканчивался, Антон бродил по шумной Паланге, в кармане перебирая пальцами необработанные янтарные камешки, собранные за последний месяц. Ноги сами притащили его на опустевший берег. Он подошёл к волнам, рыжим от света заходящего солнца, по щиколотку засунул ноги в обжигающе холодную воду, рассмотрел свои ступни. Выйдя на песок, нарисовал сердечко.

Позже в его жизни было много красивых стран и тёплых морей, но для жизни он выбрал Алтайские горы. Каждый год в день рождения мамы он достаёт из шкатулки оранжевый кулон, освобождает его от шнурка, бережно разлаживает вокруг него крохотные камешки, собранные на далеком Балтийском побережье и, улыбаясь, ласково поглаживает, будто они живые. В памяти всплывает сердечко на мокром песке, когда он написал: «Я вернусь».

Сокровища бабы Нины

Татьяна Стремоусова, г. Москва

Нина Сергеевна Добрыгина – бабушка моего мужа и прабабушка моего сына. Баба Нина родилась в 1939 году и вот уже 15 лет как вдова военного. Ни разу я не видела её хмурой или в дурном настроении. Напротив, она часто что-то мурлычет и напевает себе под нос. Любит декламировать простые и добрые стихи и рассказывать истории из своей жизни. Более двадцати пяти лет она пела в хоре, там она познакомилась с большинством своих подруг, которые не так давно начали одна за другой уходить. Да и сама баба Нина после ковида сильно сдала. Но для нас она всегда была и будет примером стойкости и лёгкости одновременно, жизнелюбия и неиссякаемой энергии.

Кажется, что счастье так глубоко у неё внутри, что внешние факторы мало могут повлиять на её жизнь и настроение.

Если спросить её про здоровье, она скажет только: «Когда встаю – мне восемнадцать, к обеду уже сорок, ну а к вечеру за восемьдесят».

Однажды, разглядывая её альбомы, я остановилась на фотографии, где она стоит одна, совсем ещё молодая и очень красивая, в ситцевом платье, с крепкими длинными тугими косами и сияющей улыбкой.

Я спросила: «Баба Нина, в чём смысл жизни?» Она немного удивилась (будто никогда и не задавалась этим вопросом) и сказала: «Ну не знаю, вам сейчас столько для счастья нужно – квартиры, машины. Мы от этого не зависели». И, казалось, это действительно было так. Все истории она рассказывала с гордостью и любовью – как они везли в поезде в чемодане (не было ни коляски, ни люльки) маленькую Марину – мою свекровь, как въезжали в пустые квартиры и спали на полу.