Полная версия
Время светлячков. История вещей. Проект Таши Калининой
Время светлячков. История вещей
Проект Таши Калининой
Авторы: Историй Сборник, Аббазова Инна, Лохматова Марина, Стремоусова Татьяна, Курзенок Елена, Абузярова Марина, Томова Татьяна, Лиханова Екатерина, Мордасова Татьяна, Смирнова Елена, Каминская Наталья, Межевич-Юденко Жанна, Еффа Анна, Ясинская Полина, Лилявина Лена, Тимошенко Альфия, Корниенко Мария, Воротникова Ольга, Боровская Ксения, Семыкина Людмила, Басенко Анна, Большаков Александр, Рестинг Джефф, Отраднова Марина, Смоленцева Алла, Турчанинова Екатерина, Ашиток Екатерина, Соснина Галина, Логинова Ольга, Троян Юлия, Балакина Людмила, Васильева Татьяна, Морозова Василиса
Корректор Марина Лохматова
Корректор Мария Корниенко
Корректор Альфия Тимошенко
Дизайнер обложки Полина Ясинская
Составитель Таша Калинина
© Сборник Историй, 2025
© Инна Аббазова, 2025
© Марина Лохматова, 2025
© Татьяна Стремоусова, 2025
© Елена Курзенок, 2025
© Марина Абузярова, 2025
© Татьяна Томова, 2025
© Екатерина Лиханова, 2025
© Татьяна Мордасова, 2025
© Елена Смирнова, 2025
© Наталья Каминская, 2025
© Жанна Межевич-Юденко, 2025
© Анна Еффа, 2025
© Полина Ясинская, 2025
© Лена Лилявина, 2025
© Альфия Тимошенко, 2025
© Мария Корниенко, 2025
© Ольга Воротникова, 2025
© Ксения Боровская, 2025
© Людмила Семыкина, 2025
© Анна Басенко, 2025
© Александр Большаков, 2025
© Джефф Рестинг, 2025
© Марина Отраднова, 2025
© Алла Смоленцева, 2025
© Екатерина Турчанинова, 2025
© Екатерина Ашиток, 2025
© Галина Соснина, 2025
© Ольга Логинова, 2025
© Юлия Троян, 2025
© Людмила Балакина, 2025
© Татьяна Васильева, 2025
© Василиса Морозова, 2025
© Полина Ясинская, дизайн обложки, 2025
© Таша Калинина, составитель, 2025
ISBN 978-5-0067-3862-1
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
ПРЕДИСЛОВИЕ
Если подумать, всё вокруг нас – живое. Не только деревья, трава, небо, но и скамейки в парке, любимые кеды, вазочка на полке, бусина в шкатулке, особенное платье. А почему? Потому что со множеством вещей связаны самые разные истории – весёлые и грустные; навевающие счастливые воспоминания или ставшие мостиком в будущее и передающиеся из поколения в поколение как семейная реликвия; связанные с драматическими событиями и глобальными потрясениями. И если подумать, вещи, которые нас окружают, могут рассказать о нашей жизни практически всё. Они подсвечивают наши ценности, хранят наши секреты, наполняют нас силами двигаться дальше.
О таких вещах – маленьких и очень даже масштабных – авторы сборника рассказывают сегодня. В этих историях нет художественного вымысла, все они взяты из реальной жизни и каждая – по-своему уникальна. Будет очень здорово, если вы тоже вспомните что-то важное и захотите поделиться своей историей с друзьями и близкими. А может быть, присоединитесь к нашей команде? Впереди – новые сборники, которые также направлены на благотворительность и будут помогать разным фондам и благотворительным организациям.
Не буду отвлекать вас, друзья, от погружения в мир вещей, который полон эмоций, чувств и воспоминаний. Надеюсь, многие истории сборника «Время светлячков» согреют и подарят вам приятные минуты наедине с нашей живой книгой.
До новых встреч!
И берегите себя.
Таша Калинина, автор проекта «Время светлячков»
Жар солнца
Инна Аббазова, г. Санкт-Петербург
Генетическая любовь к деньгам во мне берёт начало с XIII века, когда мои предки-татары собирали дань с жителей Руси: родилась я уже как будто с монеткой в руке. В детстве были бессчётные копилки: разбиваемые – разбивались, неразбиваемые долго ковырялись, тряслись, взламывались и в итоге тоже шли в дело. Были купюры между книжных страниц – эдакий финансовый поцелуй себя в щёчку в будущем, а в кладах за огородом вместе с разноцветными стёклышками и морскими камушками покоились монеты в целлофановом пакете. Деда, тоже изрядный капиталист, наблюдал за этим с умилением и поощрял – он ещё не знал, что он деньги любит за то, что их можно приумножать, а я – за то, что их можно тратить.
Я этого тоже ещё не знала. Знала лишь, что Скарлетт О'Хара – самый мудрый книжный персонаж, что я встречала. Даже мудрее Паганеля из «Детей капитана Гранта». Её первой любовью был Эшли, а моей – вишнёво-рыжий молчаливый одноклассник с жёлтыми глазами спокойного кота. С ним у нас сложилось «вечернее общение». Выглядело это так: он приходил после занятий гитарой ко мне, в мою девятиэтажку на отшибе у моря, и мы часами сидели на лестнице нулевого этажа под самой крышей. Там было слышно море и голубей, но больше – тишину, которая оседает в местах, где годами бывают либо коты, либо люди на цыпочках, переговаривающиеся шёпотом. На стене было нарисовано солнце, на чердачной двери надпись – «вход в пустоту», с отсылкой, видимо, к Гаспару Ноэ. Тишина, пустота, море тесно связывались в красивую, завораживающую неловкость.
Папа наивно ждал, что мы вот-вот начнём творить разнузданные непотребства, так что с пылом злой ищейки иногда наведывался к нам, окидывал тяжёлым взглядом, мол, боитесь? Бойтесь! И каменной поступью военного спускался обратно в квартиру, не ленясь ради этой инспекции преодолевать девять этажей. Бессмысленной инспекции! Мы, четырнадцатилетние Дафнис и Хлоя, были весьма не против хотя бы малюсенького кусочка непотребств, но мы не знали – как. Во время отцовских проповедей у меня чесался язык поинтересоваться: расскажи хотя бы, как и что именно надо делать, чтобы я этого честно-честно не делала!
Вредных советов никто не давал, поэтому мы просто продолжали вечерние бдения. Даже за руки не решались подержаться, только рассматривали лица друг друга часами – сначала на оранжевом свету заката, потом в сумерках, потом в темноте. Он крутил в руках зажигалку, я перекатывала по пальцам монетку – тогда я твёрдо вознамерилась ловко, как атаманша из «Бременских музыкантов», научиться пускать её бегать по костяшкам.
Нулевой этаж всё замедлял, делал тягучим, нарушал естественный ход событий любой любви, и вскоре назрела мысль о том, что надо выйти наружу. Мы не могли уйти и не могли найти повода, расставляли бесконечные крючки, пока один из них – «всегда хотела расплющить монетку о рельсы, положить под поезд» – не вытянул нас, застенчивых рыб, из воды и не бросил на берег.
Песчаный пляж шёл параллельно моей девятиэтажке, между ними темнел сосновый бор. Мы было сунулись туда по инерции, завидев место ещё более тихое и медитативное, где можно снова месяцами не держаться за руки, но, наученные опытом, свернули в сторону города. Там, за мостом и домом культуры, в стихийном лесу грелись под голубым небом железнодорожные пути.
Поезда там наблюдались редко, шпалы поросли травой и проржавели. Мы сошлись на том, что это, скорее, железнодорожная лесная тропинка. Вокруг замерли деревья, потому что была весна; дубы затаили дыхание перед скорым июнем. В кармане у меня лежала одна копейка – из символических соображений, первая любовь, цифра один, – и парочка рублёвых.
Состав мы высматривали на плотном канате переплетённых над путями труб, забравшись туда по дребезжащей лестнице. Вдалеке были видны и дома, и сверкающее море, и белёсое, по-летнему душное солнце. От чёрной косухи Рыжего пахло нагретой кожей, рука обвивала мою талию, не касаясь, так что получалось невидимое, фантомное объятие, а если я поворачивала голову, то перед моими глазами маячил нервно подрагивающий кадык.
Я почему-то была в папином вязаном свитере и стыдливо размышляла, как бы так осмелиться его снять, чтобы остаться в одной футболке. Не решилась, поэтому жарилась, истекала потом и зудела, мстительно думая: «Вот тебе, папа, и непотребства».
Монеты в моём кармане нагрелись так, что начали источать жар солнца. Машинист, видимо, понял, что столько светил в такой жаркий день – перебор, и дёрнул рычаг; вдалеке блеснул поезд.
Мы бросились к лестнице. Даже под дулом пистолета я не позволила бы Рыжему коснуться своей вспотевшей ладони, предпочтя смерть, поэтому ухитрилась спуститься первой – с изяществом молодой нерпы.
Аккуратно разложив монеты рядком на рельсе, мы забились в чащу, взволнованно наблюдая, как на них с оглушительным грохотом обрушиваются монструозные колеса.
Металл о металл бил с такой силой, что я себя почти не помнила. Сердце потянулось к этому грохоту и подстроилось, чёрная косуха источала тепло за моим плечом. Солнце выбеливало всё до кости, только листья плескались на шее Рыжего синими тенями.
Ход поезда был неотвратимым и беспрекословным, не оставляющим отнорков, он решил всё, наконец, за нас. Мы поцеловались вечером у моей двери – это было похоже на вход в пустоту, долгое падение в темноте. Монеты лежали у меня в кармане. Поезд превратил их в тонкие пластинки, цифры и буквы увеличились, как будто смотришь сквозь линзу.
Потом я уже думала, что не стоило целоваться прямо у глазка. С другой стороны, папа заслужил поймать нас на хотя бы одном непотребстве – ему тоже приходилось в то время нелегко: его, моряка, переводили в военную часть на другом конце страны, хотя мы с мамой об этом ещё не знали. Мы уехали через два месяца.
Монетки мы с Рыжим поделили. Копейку я забрала, смутно догадываясь, что буду таскать её за собой всю жизнь – как бессрочный билет, который в любую секунду сможет доставить меня к рельсам, солнцу, нагретой косухе, подрагивающему кадыку, фантомному объятию и грохоту колёс.
Так оно и вышло. Она годами лежала у меня в шкатулке вместе с другими памятными вещами – билетиком в кино, куда я ходила с будущим – и бывшим – мужем, подписанной золотыми чернилами открыткой от дедушки, бумажными письмами от лучшей подруги, маминой фотографией.
Я смотрела на пластинку с цифрой «один» и была уверена, что если нам с Рыжим доведётся ещё встретиться – лучше бы возникнуть на этом месте пешеходному переходу, через который я смогу быстро перебежать на другую сторону улицы сквозь расступившийся строй машин. Тот день расплющенной монетки следовало оставить в покое, в золотом янтаре, не дополнять, не уточнять, не дорисовывать взрослым лицом, щетиной, обручальным кольцом и бог знает чем ещё.
И мир был со мной согласен.
Мы столкнулись спустя почти пятнадцать лет, когда Рыжий был внутри кофейни, а я – уже держалась за ручку двери снаружи, собираясь её распахнуть. Он меня не видел, а я его – смутно, сквозь блики и узоры, ошеломительно-узнавательно.
Рыжий пил кофе с видом человека, у которого есть время, и, наверное, мы могли бы поболтать, как в американских фильмах, с улыбками и переглядками – «совсем не изменился», «а ты какими судьбами тут?». Да никакими, случайными, подумала я растерянно, придерживая дверь: никто не войдёт, никто не выйдет.
Копейка лежала дома, в шкатулке, и одновременно с этим нагревалась, как тысяча солнц, у меня в кармане. Я перешла улицу и взяла кофе в кондитерской, где никого, кроме меня, не было.
А если это любовь
Марина Лохматова, г. Москва
Из множества шуток, мемов и анекдотов на эту тему я знаю, что есть женщины, для которых слово «шубка» является синонимом слова «любовь».
Сейчас я оказалась в их ряду. Но попробуйте дочитать, может, тут не совсем про то…
Итак, мой рассказ про шубку.
Эта вещь хранится у нас на антресолях в большом чемодане. Конечно, со всей осторожностью завёрнутая в старую газету и проложенная нафталином и ароматным мылом. Она умещается на ладони любого из моих взрослых сыновей. При этом шубка непропорционально тяжёлая. Цигейка. Её никто не носит уже 55 лет. Попадается она на глаза лишь дважды в году, когда мы меняем зимнюю и летнюю одежду местами.
Каждый раз я не могу удержаться – беру эту вещь в руки и рассматриваю. Это шубка моего мужа. Когда его в неё одевали, он был не старше двух-трёх месяцев. Мне кажется, что пока я держу её в руках, всё время, промелькнувшее с тех пор, опять проносится передо мной. Конечно, я познакомилась с ним сильно позднее, но сейчас я почти уверена, что и таким его помню.
Что-то в этом моменте есть для меня из сказки про лягушачью шкурку и Василису Прекрасную. Или про Диких лебедей, которым сестра вязала свитера из крапивы, да только времени не хватило, и младший так и остался с крылом вместо руки.
В любом случае это история про сказочное превращение. Был беззащитный несмышлёный маленький умильный ребёнок. Стал взрослый серьёзный мужчина, который служит защитой и опорой целой семье. Это ли не волшебство!?
Конечно, в реальной жизни бывают моменты, когда хочется этого взрослого серьёзного мужчину серьёзно и по-взрослому чем-нибудь стукнуть… Но если в этот момент успеть вспомнить про лягушачью шкурку; свитер из крапивы и сохранившееся крыло; шубку, из которой он давным-давно вырос, то досада уступает место любви и нежности. И это тоже немного сказка.
Продолжая жить в этой сказке – помечтаю – как было бы здорово, если бы мы умели видеть и в себе, и в других эту детскую беззащитную часть, умели бы давать ей опору и любовь. Даже если нет вещественных доказательств тому вроде шубки на антресолях.
Наверное, мы смогли бы чаще улыбаться и реже ворчать, как это происходит, когда видишь маленьких детей?
И что же нам мешает жить так уже сегодня?
Но это вопрос для раздумий вдолгую, если захочется. А сейчас я со всей ответственностью утверждаю, что слово «шубка» – синоним слову «любовь».
Чёрно-белая память в коробках
Татьяна Стремоусова, г. Москва
Мы уехали из поселка на Колыме со звонким названием Зырянка, когда мне было восемь лет. Накануне отъезда мне снился сон, как я хожу попрощаться к своим друзьям. Поднимаюсь по лестнице, стучусь, потом говорю что-то вроде: «Я уезжаю, поэтому пришла проститься, всего хорошего».
А когда мы переехали в Чувашию, где жили наши бабушка и дедушка, мне очень долго, лет десять снился один и тот же сон, как я возвращаюсь в Зырянку, но никак не могу никого там найти. Либо встречаю каких-то совсем чужих людей, либо просто брожу по пустым улицам и захожу в пустые квартиры. Во снах я не отчаивалась, и в каждом следующем сне думала, что вот теперь-то…
Но сон заканчивался пробуждением и большим разочарованием. Тем временем шли годы и память безжалостно стирала моменты из моего детства. Когда ты вот так покидаешь родные места и больше никогда туда не возвращаешься, то память не дает тебе шансов, она постепенно тускнеет, и остаются только самые яркие и значимые для тебя моменты, которые можно пересчитать по пальцам рук.
И тем ценнее для меня эти папины чёрно-белые фото в коробках и альбомах. Какие мы на них живые! Ни одной постановки. Ни одной вынужденной улыбки. Весь спектр эмоций.
Вот мне около полутора лет и я сижу на горшке. Почему я так счастлива? Вот загадка! Я просто сияю. На горшке! И ведь успел папа запечатлеть такое беспричинное святое детское счастье!
Вот мы с сестрой купаемся в железном тазу, снова счастливы. Господи, как мы туда поместились? Мне год с небольшим, сестра на три года старше. На заднем фоне маленькая электрическая плитка, на ней стоит ведро. Мама грела нам воду. Рядом ложки и вилки стоят в банке. На Севере мы жили скромно, но мама говорит – это было самое счастливое время. Парадокс. Или нет?
Вот я маленькая рядом с огромным старым Диком, дворовой собакой, треплю его за шею. А сейчас я большая, и собак больших боюсь. А маленькая не боялась. Вон, как родные стоим. Смотрю на фото, хочу провалиться в эту эмоцию, коснуться Дика рукой, залезть в его шерсть, заглянуть в его добрые глаза. Но не могу. Но все равно радостно. У меня это было. Было!
А это мы на рыбалке. Папа соорудил что-то вроде плотины из больших булыжников и брёвен. Стоит вполоборота. Красивый, взъерошенный – ветер в волосах. Квадратной формы очки ему очень идут. Сигарета в зубах. Фотограф застал его врасплох. Рядом сидим мы с сестрой – два лягушонка в косынках. Сестра улыбается фотографу, мне некогда отвлекаться, я увлечена – в кулачке что-то зажато, может камушки. Узенькая речушка, на другой стороне лес – тайга. Природа, папа рядом, мы с сестрой. Что это, если не счастье! Не страшно, что не помню. Было, было, было! А значит моё, часть меня! Вот бы счастье можно было складывать вот так, по моментам и кусочкам в баночку. Набрал полную, закрыл крышечкой, считай счастлив окончательно. Не набрал – что ж, иди собирай дальше. Но жизнь – это не банка, нет. У неё нет никаких границ. И у счастья, значит, тоже.
Я смотрю на плоскую, чёрно-белую фотографию, разглядываю и записываю. И память моя оживает, становится объёмной. И совсем не чёрно-белой.
А тут мы уже постарше, сестра в школьной форме, держит Матильду – нашу кошку, я с бантами в горошек. На заднем фоне две огромные рыбины. Наверное, из них вышли вкуснющие котлеты. На Севере мы часто их ели. Вот что-что, а их вкус я не забуду никогда. Смеёмся на фото. Я во весь свой беззубый рот. Это папа нас рассмешил, я уверена. Он и сейчас нас частенько смешит. Его юмор – самый любимый и лучший на свете.
А вот и мамочка. В модном платье, на талии тоненький поясок, под мышкой сумочка на длинном ремешке. Красавица! Чёрно-белое фото не передаёт цвет её прекрасных серо-голубых глаз. Но не зря говорят, что глаза – это зеркало души. Весь её характер отражается в глазах – смелый, упрямый и свободный, как ветер в поле. Почему ты нахмурилась, мама? Может устала с нами? Папа не вовремя решил сфотографировать? Мне здесь четыре года, я схватила себя за щёки и тяну в разные стороны. Сестра смотрит на меня как на спятившую. На заднем фоне – пальмы. Это мы в Сочи, отдыхаем. И неважно, что я совсем этого не помню. Папины чёрно-белые фотографии – неопровержимое доказательство моего самого лучшего и самого счастливого детства. И каждый раз, когда я приезжаю домой, я достаю эти коробки, открываю эти альбомы и на меня обрушивается моя же жизнь, такая далёкая и такая недавняя одновременно. Жизнь, которую я жила в беззаботном «здесь и сейчас», ни о чем не горюя и не откладывая ничего на завтра.
И чем дольше я смотрю на эти карточки, тем больше понимаю, что всё в этой жизни, по сути, чёрно-белое, нейтральное. Цвет всему придаём мы сами. Мы сами раскрашиваем нашу жизнь. Душа наша – бесконечная палитра, вмещающая в себя тысячи оттенков предрассветного неба и мерцающих вечерних сумерек. И каждое утро мы берём кисточку и рисуем этот день, этот вечер и, наконец, эту жизнь. Иногда, бывает, дрогнет рука – поставишь кляксу, расстроишься. Но затем пройдёт дождь, смоет и кляксу, и печаль, и начнёшь с чистого листа – жить, рисовать, любить и, конечно, верить!
Мишка
Елена Курзенок, г. Югорск
Детство – как ручеёк: быстрый, чистый, переливающийся звонкими трелями, он несётся сквозь ладони, искрясь в солнечных бликах. Казалось, ручеёк этот бесконечный и нет ему начала, и нет ему конца и вдруг – на ладони остались последние капли. Кап! Выпускной. Кап! Университет. Кап! «Ма-а-ам, купи вон ту машинку…»
Кап, кап, кап… Последние капли, прежде чем ручеёк исчезнет с раскрытых ладоней. Но вдруг – он снова зажурчал, снова заговорил, рассмеялся звонким детским голосом. Голосом моих сыновей. Теперь это их ручеёк – стремительный, радостный, живой. А мой? Иссох? Окунуться в него, ощутить на ладонях уже невозможно, но память… Ах, память! Она, как машина времени, снова и снова возвращает туда, в то далёкое беззаботное время.
Вспоминается, как мы с восторгом гуляли в трескучий мороз, если школу отменяли из-за минус тридцати пяти, как лазили на стройки за карбидом, как «доили» муравьёв, искали клады в лесу, играли в индейцев, носились по тайге, а потом возвращались домой – все в сосновой смоле, но до краёв наполненные счастьем.
А дома ждали игрушки. Простые, немногочисленные, но, возможно, именно поэтому – самые дорогие. Или же дело в другом? Может, в особой родительской любви, с которой они были выбраны, куплены, подарены? Или, быть может, у игрушек действительно было сердце – сердце, которое открывается только детям…
Я хорошо помню день, когда в моём доме появился Мишка.
Мама приболела, её положили в стационар, и мы с папой остались вдвоём. Мне было шесть, и я считала себя абсолютно взрослой. Ведь только по-настоящему самостоятельная девочка может вовремя выключить чайник, который папа, уставший после работы, поставил кипятить, а потом задремал. Я гордилась собой, словно совершила подвиг. Папа тоже оценил мой поступок и решил отблагодарить меня – новой игрушкой.
На следующий день мы отправились в единственный в посёлке детский магазин. Его двери распахнулись передо мной, словно врата в сказку, и я попала в мир мечты: игрушки, игрушки, игрушки… А потом прозвучали волшебные слова отца:
– Бери, что хочешь.
Моё сердце застучало быстрее. Глаза метались от полки к полке, от куклы к машинке, от пирамидки к плюшевым зверятам… И вдруг я увидела его.
Он висел над прилавком на натянутой леске, прищепленный за правое ухо. Мой Мишка. Мой. Он ждал только меня.
Я вскинула палец, словно дуло пистолета, точно зная цель:
– Папа, его! Мишку!
– Точно?
– Да-да-да!
Сердце гулко билось: «Мишка! Мой! Мой!»
Это был самый обычный плюшевый медведь – с белым пузиком и белой мордочкой, коричневыми лапами и ушами, красным тряпичным язычком и блестящим пластмассовым носом. Его глаза-бусинки смотрели на мир с доброй, чуть наивной настороженностью. С высоты прожитых лет я понимаю, что в нём не было ничего особенного. Самый обычный мишка. Но именно он наполнял моё детство дружеским теплом.
Мишка знал все мои секреты. Если бы он умел говорить, он мог бы рассказать столько забавного! Я не расставалась с ним ни на минуту. Только в школу его не брала, а в остальное время он был рядом: сидел на столе, когда я делала уроки, уютно устраивался рядом, когда я ложилась спать, отправлялся со мной в отпуск. Наверное, и он меня любил, ведь это была моя единственная игрушка…
Я не видела, как огонь пожирал мой дом. За несколько дней до пожара папа отвёз меня к родственникам. Я не видела, как пламя, словно огнедышащий дракон, уничтожает всё, что было мне дорого, как взрослые беспомощно смотрят на огонь, съедающий дом за домом, не насыщаясь – двадцать домов сгорело, а он всё не останавливается. Я не видела этого огненного ужаса жарким июньским днём. Я видела только чёрные клубы дыма, поднимавшиеся над районом, где я жила. Я ждала. Долго.
Наконец, на пороге тёткиного дома появился папа – чумазый, пропахший злобной гарью, уставший, но по-прежнему сильный.
– Испугалась? – спросил он. – Ничего, у нас будет новый дом. А пока держи своего друга.
Он протянул мне Мишку, доставая его из-за спины.
Мой Мишка. Единственная игрушка, уцелевшая в пожаре. Одна из немногих вещей, которые удалось спасти из объятого пламенем дома.
Так и шагал со мной рядом через всё моё детство плюшевый медведь Мишка.
Валялся на полу, смотрел со мной «Ну, погоди!», листал страницы Жюля Верна, готовился к экзаменам, пил чай с черничным вареньем. Он стойко, с пониманием и героизмом переносил все испытания: стирку, сушку за ухо на бельевой верёвке.
Я взрослела, а он старел. То лапка оторвётся, то ушко. Он мужественно терпел мои неумелые попытки врачевания иголкой и нитками. Сначала потерял свой красный язычок, потом облупился нос, позже исчезла бусинка-глаз.
Но он всё равно был.
Я уехала учиться в университет – он был.
Вышла замуж – он был.
Родила сына – он был.
Словно ждал, ждал, надеясь ещё раз окунуться со мной в звонкий ручеёк детства.
Он ждал долго. Больше тридцати лет.
А потом исчез.
Ни мама, ни папа не помнят, куда он делся.
Хочу верить, что он просто вернулся туда – в далёкое тёплое детство. Ведь все игрушки остаются там. И ждут…
Вероника
Марина Абузярова, г. Москва
Однажды в детстве мы с родителями пришли в гости. И там я впервые увидела ее. Это была кукла невероятной красоты в ярко-жёлтом пышном платье – «как у барышни». На голове шляпа на ленточках, на ногах белые туфельки. Она была очень необычная. В советское время я никогда не видела таких кукол. Все куклы тогда были однотипные.