Голос – больше половины любви

С искренним вечным раскаянием…»

Вигго закончил и остался сидеть, тяжело дыша, словно его последние силы покинули тело. Глаза, полные крови, смотрели в одну точку, лицо – как у человека, который сожрал больше собственных демонов, чем мог бы переварить.

Адвокат молчал. Оскар был не из тех, кто спешит с жалостью, но даже ему потребовалась пара минут, чтобы вернуть себе привычную жёсткость.

Когда Вигго наконец поднял голову, он был уже другим человеком. Или, точнее, тем, что от него осталось.

Оскар медленно вытянул письмо и сложил его, аккуратно, как если бы это был не просто лист бумаги, а нечто более хрупкое: жизнь или судьба. Он засунул его в портфель. Вигго следил за этим движением, не обронив ни слова.

– Передам Хагенам, – сказал адвокат.

Голос его был спокойным, но в нём таилось что-то, что заставило Вигго на мгновение подумать: этот человек понимает больше, чем он хочет показывать, или, может быть, просто слишком много видел.

– Если они захотят ответить, я сообщу.

Вигго кивнул. Виновник не был уверен, что хоть что-то получится изменить. Он был на краю. На грани того, что, возможно, навсегда останется с ним. Но сейчас – хотя бы на мгновение – Фоссен мог чувствовать, что сделал шаг. Хоть какой-то.

– А если не захотят? – произнёс Вигго едва слышно.

– Тогда хотя бы попробовали, – адвокат встал.

Его движения были чёткими, отточенными, как у человека, который давно научился отбрасывать всё лишнее. Он застегнул пиджак, но в его глазах мелькнула тень, едва заметная, – что-то человеческое, что не имело ничего общего с профессией.

Вигго остался сидеть. Он глядел на фотографии, зная, что это только начало. Что за этим последуют суды, допросы, общественное осуждение и, может быть, годы за решёткой. Но в глубине души Фоссен знал: сидеть и ничего не делать – это было бы ещё страшнее. Ведь иногда единственный способ уйти от самой ужасной тюрьмы – это сделать хотя бы один шаг.

Даже если ты не веришь в то, что это поможет.

Глава 9. Когда боль даёт о себе знать

Роальд Хаген сидел в библиотеке. Алкоголь медленно скользил по горлу, сигарета тускло тлела в его руке. Дым клубился в воздухе, растворяясь в полумраке, как будто хотел остаться здесь навсегда. Тридцать лет Роальд жил без табака, но теперь каждая затяжка была как возвращение в ту жизнь, когда всё казалось проще. Горечь, почти забытая, вновь напомнила о себе, как если бы он вернулся в армию, в те годы и к людям, которых уже давно нет рядом.

В одиноком доме, напоминающем одновременно неприступный замок и тихую психиатрическую больницу, Роальд чувствовал себя старым и никому не нужным.

Он сидел в кресле, поглощённый мыслями о том, как этот величественный особняк – точная копия проектов известных архитекторов – был построен на века и для нескольких поколений, когда-то воплощал власть и амбиции бывшего норвежского политика. Но во что он превратился теперь? В огромный контейнер, наполненный страшными воспоминаниями.

Великолепная антикварная мебель, привезённая из разных уголков Европы, картины, стоимость которых могла бы позволить купить целый квартал в центре Осло, теперь казались чуждыми, как незначительные объекты, не имеющие смысла.

Гостиная, когда-то служившая местом для важных встреч, теперь больше напоминала музей. Званые ужины, разговоры с влиятельными людьми, смех жены и дочерей, мягкий свет свечей – всё исчезло. Только пыль оставалась. На угловом кожаном диване больше никто не сидел, подогнув ноги, поглощённый чтением. Покрытый лаком кофейный столик с железными ножками, как и прежде, стоял в центре, готовый встретить гостей, которых больше не будет. Рояль, на котором Астрид когда-то играла, стоял у панорамного окна, наполовину скрытый тенью. Он всё ещё мог бы звучать, но не для них.

Дверь в комнату Эммы оставалась закрытой. Никто не переступал её порог с того дня. Роальд иногда останавливался перед ней, рука тянулась к ручке, но он так и не решался повернуть её. За дверью замерло время. Всё осталось так, как в последний день её жизни: широкая белая кровать с дорогим текстилем, тумбочка с ночником, туалетный столик с косметикой, духами и ароматическими свечами, шкаф, в котором висели джинсы, свитера, платья и брючные костюмы.

Эмма любила порядок, чего не скажешь о Софи.

Спальня старшей дочери Хагенов выглядела так, как если бы она собиралась скоро в неё вернуться. На кровати лежали три подушки, одна – с лёгкой складкой, как будто Софи откинула её в спешке.

На полу, в углах её комнаты, всё так же стояли два больших горшка с пальмами. Второй явно не хватало света: листья растения потемнели, а почва стала сухой.

Спальня Астрид и Роальда превратилась в ещё одну комнату, лишённую любви и интимности. Мягкий шерстяной плед, которым супруги укрывались прохладными ночами, был отправлен на нижнюю полку комода. Тёмно-синие шторы, которые они выбирали вместе, были небрежно задёрнуты. Большая фотография из их счастливого путешествия в Черногорию почему-то была снята со стены. В комнате слабо пахло духами Астрид, но её присутствие здесь почти исчезло. Её присутствие в жизни Роальда – тоже.

Он больше не знал, что будет дальше с их браком. Супруги всё чаще либо ссорились, либо играли в молчанку. Ещё недавно они просыпались и засыпали вместе, как обычные пары. Делили утра, наполненные запахом ароматного кофе и милыми разговорами за завтраком, и вечера, проведённые за ужином в столовой их дома или в любимом ресторанчике с видом на море.

Иногда, сидя за столом, Роальд смотрел на опустевшее место рядом, где раньше сидела Астрид. Теперь оно казалось чем-то большим, чем просто пустотой, – пропастью, разделяющей их. Жена вернулась на должность психотерапевта, сублимируя своё горе на работу, а он сидел, ожидая, что, может быть, однажды она снова заметит его.

Астрид перестала заниматься домашними делами, не интересовалась здоровьем и настроением супруга, бизнесом, который он, несмотря на всё пережитое, продолжал вести. Совместному ужину или просмотру фильма в гостиной она предпочитала лёгкий перекус в своём кабинете – в компании занудных книг или журналов. Хагены продолжали существовать, как два человека, которые когда-то любили друг друга, но теперь не могли найти слов, чтобы выразить это.

Астрид вернулась домой только к шести. Прошла через холл и, не снимая пальто, направилась в свой кабинет. Сумка и тонкие перчатки беззвучно упали на велюровый тёмно-зелёный диван. Она медленно подошла к столу. На его гладкой поверхности стояла чашка с недопитым чаем, стакан с ручками и карандашами, лежал ноутбук. Всё как всегда. Она сняла пальто и повесила его на спинку кресла. Открыла верхний ящик стола, достала блистер с успокоительным. После похорон она жила на таблетках. Они стали её спасением, но это спасение не приносило облегчения, скорее углубляло отчуждение от мира. Астрид выдавила таблетку и медленно запила её холодным чаем. В тот момент, как горечь от лекарства наполнила её рот, всё вокруг неё стало расплываться. Сознание погружалось в туман, и она почувствовала, как стены этого жестокого мира начинают рушиться. Ей становилось всё равно – наплевать на её жизнь, на её работу, на этот дом, на раздражающего мужа. Когда в холле раздались шаги, Астрид даже не повернула головы. Она слышала, как Роальд приблизился и постоял в дверях, не решаясь войти. Он не знал, что сказать. Как в те дни, когда они ещё пытались найти темы для разговора.

– Сколько ты их пьёшь? – его голос, неожиданно прерывающий тишину, выдал беспокойство.

Она не ответила сразу, словно этот вопрос заставил её остановиться, погрузившись в себя. Время, которое она обычно тратила на поиски слов, в этот момент стало пустым и бессмысленным.

– Достаточно, – тихо ответила она, не взглянув на него.

– Ты думаешь, это поможет? – Роальд не мог скрыть горечи в своём голосе, но его слова звучали почти небрежно.

– Нет, – сказала она, и в её тоне не было даже попытки оправдаться. Это было простое признание.

Роальд застыл, чувствуя, как её слова проникают прямо в сердце. Он хотел сказать что-то ещё, но не решился. Его уныние смешивалось с беспомощностью. Он видел, как Астрид погружается в свой внутренний мир, где он не может быть рядом, даже если бы хотел.

Она села в кресло, открыла крышку ноутбука и на несколько секунд уставилась в чёрный экран. В её голове не было мыслей. Она ничего не искала, ничего не планировала. Просто сидела, ощущая, как каждое движение пальцев становится медленным и трудным. Позже её взгляд совсем померк, и ватные пальцы невольно нажали на клавиши. Пропали и последние остатки сосредоточенности.

Хозяин дома топтался в дверях, ощущая, как внутри растёт невыносимая тяжесть. Он смотрел на Астрид, которая не двигалась, и в её молчании было всё: её отказ от общения, её закрытость. Он не знал, что сказать, но всё равно задал свой вопрос.

– Утром я видел собранный чемодан, – его голос прозвучал, как мольба.

Астрид медленно подняла взгляд, но её глаза оставались пустыми, как будто она уже давно была не здесь.

– Ты что, решил за мной следить? – её слова были сухими, без эмоций.

Роальд почувствовал, как внутри всё сжалось.

– Нет. Я не следил и не искал его специально. Просто заметил у двери в спальню, – он сделал шаг вперёд, но сразу остановился, как будто боялся нарушить её хрупкий мир. – Ты собираешься куда-то уехать, Астрид?

Её пальцы слегка дрогнули, но она не оторвала взгляда от монитора.

– Да, – произнесла она спокойно. – Я устала, Роальд, и хочу отдохнуть. От всего, что свалилось на мои слабые плечи. От постоянных скандалов. От того, что мы живём, как соседи. От этого дома, лишённого детей. От нас.

Слова повисли в воздухе, как тяжёлый камень.

– Ты правда думаешь, что это решит всё? Убежать? – его голос стал тише, почти шёпотом.

– Я не бегу. Мне нужно время, чтобы побыть одной и разобраться в себе.

– Ясно. Кажется, это не просто слова, а окончательное решение. И где ты будешь? – его вопрос был полон отчаяния, как если бы он пытался найти хоть что-то, за что можно было бы зацепиться.

– В нашей квартире в Согнере.

Роальд провёл рукой по лицу, будто пытаясь стереть это признание.

– Это значит… всё? Развод?

Она не ответила.

Он стоял ещё минуту, затем кивнул, но ничего так и не сказал.

Безмолвие в комнате стало настолько удушающим, что казалось, вот-вот они оба от него задохнутся. И вдруг – звук. Сперва тихий, едва уловимый, как далёкое эхо. Но он усиливался, прорезая тишину. Роальд не сразу понял, что это был дверной звонок. Его мысли всё ещё цеплялись за слова жены, не успевшие осесть в сознании. Звонок продолжал звучать нарастая. Громче. Резче.

Когда Роальд открыл дверь, перед ним стоял мужчина. Уголки его чёрного пальто развевались на ветру.

– Добрый вечер, господин Хаген, – произнёс тот. Его голос был ровным, но с явным подтекстом угрозы, как если бы он сдерживал нечто большее. – Меня зовут Оскар Вествик.

Он достал из внутреннего кармана пальто визитку и протянул её хозяину дома. Роальд её принял.

– Простите за беспокойство. Я представляю интересы господина Фоссена.

Хаген ответил с явным сарказмом:

– Да уже понял, кто вы. Разве у вас есть право сюда приходить?

Вествик слегка наклонил голову, не показывая эмоций, но в его глазах было что-то настороженное.

– Думаю, да, – ответил адвокат, не отрывая взгляда от Роальда. – Я пришёл по поручению своего клиента. Он просил передать вам письмо.

Оскар вытащил из портфеля лист, сложенный вдвое, и протянул его Хагену. Тот взял его, небрежно сгребая конверт пальцами, словно он был чем-то неприемлемым.

– Серьёзно? Послание от убийцы? – Роальд продолжал язвить. – А если ни я, ни моя супруга не хотим читать его вонючее письмо?

Вествик чуть скривил губы в едва заметной улыбке.

– Понимаю, и у вас есть на то причины. Всё, что вы с ним сделаете: выбросите или откроете, – ваше дело. Но если вы вдруг прочтёте и захотите ответить на него или лично встретиться с господином Фоссеном… Позвоните мне.

– Не то чтобы я не хотел ответить, – резко сказал Хаген. – Я вообще не хочу иметь с вами и вашим клиентом ничего общего. Вы защищаете не того, господин Вествик, но понимаю: это ваша работа, а деньги не пахнут.

Адвокат лишь кивнул, не добавив ни слова. Он отошёл в сторону, и дверь с глухим звуком захлопнулась перед его носом.

Роальд направился в гостиную, сжимая конверт. Затем грубо разорвал его и вынул письмо.

– «Я тот, кто украл у вас дочь и оставил другую на грани жизни…»

Отец девочек перечитал это медленно. Это не было откровением. Это было ужасом.

За спиной послышались шаги. Астрид. Она подошла и замерла рядом, её взгляд был пуст.

– Это от него? – голос был таким же пустым, как и взгляд.

– Да, – ответил Роальд, брезгливо складывая лист пополам. – Он написал нам и думает, что раскаяние что-то изменит.

Астрид взяла письмо, но не развернула его. Просто держала, как обломок чего-то, что уже не имеет значения.

– Я не буду это читать. И так знаю, что там.

Роальд молчал.

– Почему он не оставит нас в покое?

– Не знаю. Может, потому что не хочет гнить в тюрьме.

Глава 10. Умереть – это так эгоистично!

Софи, словно неподвижная марионетка, была перевезена в реанимацию. Её тело, ещё не окончательно покинувшее мир наркоза, плавно погрузилось в покой палаты.

На экране монитора пульс был едва видим, но это не вызывало тревоги. В такие моменты жизнь – это игра в ожидание. Один из врачей, наблюдавший за её состоянием, проверил всё: артериальное давление, насыщение крови кислородом, углекислый газ, скрытые параметры, которые должны были сказать ему, как пациентка перенесла операцию. Он знал: сейчас любой сбой в биологическом механизме мог стать последним аккордом в её истории.

Софи не открывала глаз. Всё, что она ощущала, было мутным и раздробленным. Эхо наркоза ещё звучало в её мозгу, но оно не причиняло боли. Всё было не так плохо, как могло бы быть. Кислородный аппарат тихо функционировал, забирая воздух и снова подавая его в лёгкие пациентки. Наркоз, как сомнительная вуаль, покрывал сознание. Это не было пробуждением. Это была ступень, которой она, возможно, не достигла бы, если бы не хирурги. Не для того, чтобы вернуться в жизнь, а просто вернуться. Её тело было слишком слабым для движения. Мышцы, как застывшие пружины, отказывались работать. Никаких мыслей, никаких переживаний. Она была не в этом мире. Тело – да, оно было здесь. Но всё остальное затерялось за пределами сознания.

Анестезиолог вошёл в палату. Параметры стабилизировались. Пульс был ровным, но слабым, как пологая дорога, где мог появиться обрыв, но его всё не было. Давление держалось в пределах нормы, девяносто на шестьдесят, но что такое норма, когда ты только что выжил после всего этого? Доктора знали: пока пациентка не откроет глаза, они не смогут точно понять, что с ней. Но ничего страшного. Ещё не время. Они ввели антибиотики и антикоагулянты, чтобы её кровеносная система не пошла на убыль, а мозг не начал слабеть. Проверили катетер, подключённый к капельнице. Все эти детали не имели значения для Софи, но были важны для тех, кто наблюдал за ней в этот момент – без всякого сожаления. Тело – это просто материал.

Софи не испытывала боли, не чувствовала дискомфорта. Она просто была. Как если бы её существование плавно скользило по краю. Картинки из прошлого не возвращались. Она была здесь и сейчас – и это было всё. Остальное лишь вопрос времени.

Через час её начали будить. Какой-то врач внимательно следил за её реакциями, говорил с ней, проверяя состояние. Никаких ответов, под веками – пустые глаза, но они уже не были безжизненными. Просто медленное расширение зрачков как реакция на свет. Она пребывала в пограничном состоянии. В состоянии, где всё не так уж важно, но где каждый вдох был нужным. Софи не была уверена, что она всё ещё жива. Кажется, её тело не принадлежало ей, а оставалась лишь оболочка, едва поддерживающая последние признаки существования. Всё больше походило на вялую борьбу с туманом наркоза, с тем, что было до операции, с чем-то, что она не могла назвать воспоминаниями, но чувствовала как тяжесть на сердце, как мрак в углах рассудка.

Её веки двигались в такт с дыханием. Мир вокруг её не волновал. Даже её собственное тело не имело значения – только механика. Каждое движение, каждое биение сердца. Так было в прошлом. Так будет и дальше. До тех пор, пока она не решит, что хватит.

– Она всё ещё не отвечает на раздражители, – сказал врач, и его голос заставил её сердце слегка ускориться, хотя она и не осознавала этого.

Второй врач и анестезиолог обменялись взглядами. Они продолжали наблюдать за показателями. С каждым новым витком времени консилиум становился всё более осторожным, но врачи знали: полное пробуждение будет лишь формальностью. В такие моменты всё делается по правилам.

Софи слышала, как слова доктора утыкаются в тишину, как крутятся в её сознании, но не могут пробиться. Время не имеет значения. Только она и её одиночество, тот тёмный момент, когда сознание больше не пытается контролировать, а просто следит. Она чувствовала, как слабый сигнал из её мозга пытается вытащить её в реальность, но, как и в самом начале, его было недостаточно. В её голове шевелились мысли, но это были не её мысли. Это было просто множество звуков, пустых слов и каких-то знаков, которые приходили и исчезали.

Наркоз не отпускал, но и не сковывал полностью. Тело, лежащее на кровати, было словно неживым. И где-то далеко, в уголке её разума, Софи начала ощущать, как присутствие этого чуждого вещества в крови начинает уменьшаться. Всё меньше и меньше – она возвращалась. Но вот вопрос: куда?

– Дай ей время, – сказал анестезиолог, и его голос снова вошёл в её сознание, как холодный ветер в открытое окно.

Внезапно дыхание Софи ускорилось. Вновь и вновь – те же вопросы, на которые было невозможно ответить. Где она? Кто она? Чем она стала? Софи по-прежнему не открывала глаз. Её сознание было никчёмным.

Минуло несколько часов. Её пальцы начали шевелиться. Но вот вопрос: будет ли она снова жить так, как прежде, или её возвращение не будет столь однозначным?

С каждым вдохом Софи ощущала, как реальность постепенно начинает обретать форму. Как шипение аппарата, поддерживающего её дыхание, становилось всё более раздражающим, а стерильный воздух реанимации словно проникал в её кожу, заставляя её ощущать каждую частицу этого пространства. Лёгкость, с которой она оставалась в этом неподвижном состоянии, в какой-то момент стала тяготить её. Сначала дыхание, потом пальцы, затем руки, ноги – всё это оживало, как хруст старого дерева, что начинает откликаться на грозу. Тело постепенно возвращалось, но память по-прежнему оставалась в тени. Она не помнила, как оказалась здесь, только тело помнило всё пережитое.

– Софи, – позвал врач, но тон его был не таким уверенным, как раньше.

Было что-то в его словах, что заставляло её невольно напрячься. Он наблюдал за ней, не торопясь с выводами. И вот без предупреждения какой-то момент пришёл. Софи попыталась пошевелить пальцами обеих рук. Они шевелились медленно, как бы протестуя против того, что они должны делать. Она ощущала, как кровь движется по венам, как каждая клетка её тела требует от неё действия, хотя разум не знал, как ей реагировать. Её глаза наконец слегка приоткрылись, как створки старых дверей шкафа. Свет, проникающий в них, был резким и нечеловеческим, обжигающим. Сначала она не могла разглядеть ничего. Затем размытое пространство палаты постепенно обретало очертания: стены-приборы, приборы-стены. Люди в белых халатах. Софи вновь попыталась вдохнуть глубже. Кислородный аппарат издал свой обычный звук, но теперь это казалось чем-то далёким, лишённым прежней значимости. Сильно тянуло в груди, но не было боли. Скорее была тяжесть.

– Как ты себя чувствуешь? – снова спросил тот же голос. Он был рядом, но всё равно отдалённым, почти несуществующим.

Ответа не последовало. Софи продолжала смотреть в потолок, пытаясь удержать фокус. Её глаза блуждали. Медленно, по частям возвращались ощущения. Но, как всегда, самое опасное заключалось не в теле, а в разуме. Тело восстанавливаться не торопилось. Но вот ум… Картинки из прошлого начали пробиваться. Безобразные обрывки: первый неудачный поцелуй, фразы родителей, мёртвое лицо сестры.

Врачи отследили её движение. Одно-единственное, чуть заметное поднятие руки.

– Она уже здесь, – сказал один из них, улыбнувшись профессиональной улыбкой.

С каждым глотком кислорода, с каждым неуверенным движением она постепенно налаживала связь с этим миром. Но что, если она никогда не сможет вернуть свою жизнь? Не такую, как была. А ту, что она потеряла.

Глава 11. Суд

Судья, седовласый мужчина в строгом чёрном костюме, вошёл в зал, и все присутствующие встали. В его немолодом теле, слегка поскрипывающем суставами при движении, ощущалась власть, которую он не скрывал. Он был тем, кто стоял выше всех, кто решал судьбы, чей взгляд мог заставить дыхание замереть, а слова – застыть в воздухе, как приговор. Подойдя к кафедре, он сел с такой спокойной уверенностью, которая приходит лишь с годами. Когда все заняли свои места и в зале воцарился порядок, он объявил:

– Судебное заседание по делу Вигго Магнуса Фоссена открыто в десять ноль-ноль.

Секретарь – женщина средних лет в скромных очках и строгом костюме – встала, зачитав формальности с листа:

– Сегодня рассматривается уголовное дело номер семнадцать двадцать семь, сорок четыре. Подсудимый: Вигго Магнус Фоссен, сорок три года, гражданин Норвегии, врач. Дело ведётся Окружным судом Осло под председательством судьи Йонаса Хольмена при участии двух судей-асессоров.

Председатель суда перевёл взгляд на прокурора.

– Готовы ли стороны к рассмотрению дела?

Прокурор – Кристине Эриксен – женщина с собранными в строгий пучок светлыми волосами – кивнула.

– Да, ваша честь.

– Защита? – судья повернулся к адвокату.

Адвокат, Оскар Вествик, одетый в тёмно-серый костюм, неспешно поднялся и также кивнул:

– Готовы, ваша честь.

Судья не стал тратить времени на формальности. Он посмотрел на мужчину, сидящего на скамье подсудимых. Тот выглядел измождённым, под глазами залегли тёмные тени, как будто дни, проведённые в тюрьме, выжали из него все соки. Он сжимал руками край стола, избегая встречаться взглядом с присутствующими. В зале кто-то нервно зашевелился, представители прессы привели в готовность записывающие устройства, но вскоре все снова замерли.

– Подсудимый, назовите ваше полное имя, дату рождения и место жительства, – ровным, лишённым эмоций голосом попросил судья.

Вигго встал, сглотнул и глухо ответил:

– Вигго Магнус Фоссен. Дата рождения – одиннадцатое марта тысяча девятьсот шестьдесят пятого года. Адрес – Осло, Фрогнервайен, дом семнадцать, квартира пятьдесят.

Судья сверился с документами, затем продолжил:

– Господин Фоссен, разъясняю вам ваши права. Вы имеете право на защиту, включая помощь адвоката. Вы не обязаны давать показания против себя. Всё сказанное вами может быть использовано в суде. Вы понимаете свои права?

Вигго слегка качнул головой, затем тихо ответил:

– Да, понимаю.

– Вы желаете дать показания или воспользуетесь правом хранить молчание?

Подсудимый несмело посмотрел на защитника и еле слышно ответил:

– Я… дам показания.

Судья сделал пометку в документах и обратился к прокурору:

– Прокурор, огласите обвинение.

Обвинитель встал и медленно оглядел зал, не задерживаясь ни на одном из присутствующих, кроме подсудимого. В её глазах было что-то звериное, словно это смотрел хищник, готовящийся к атаке.

– Подсудимый обвиняется в совершении нескольких тяжких преступлений, каждое из которых оставляет след, который невозможно стереть.

Эриксен сделала паузу, позволяя всем в зале почувствовать, как беспокойство растёт с каждым её словом.

– Во-первых, вождение в состоянии алкогольного опьянения, согласно параграфу двадцать два закона о дорожном движении Норвегии. Одна целая восемь десятых промилле в крови. Это в девять раз превышает допустимую норму. Девять раз. Норма, которая существует не для того, чтобы её нарушали, а для того, чтобы не забывали: ваши поступки могут стоить жизни не только вам, но и невиновным людям, которых вы могли бы встретить на дороге в тот день.

В этот момент прокурор на мгновение замолчала – её взгляд стал ещё более холодным, а воздух вокруг загустел от напряжения.