Фатализм без фанатизма есть судьба, или одиннадцать шагов к прозрению

– Как вашей душе будет спокойно. – Было бы душевно и за счастье Вере услышать такой с его стороны ответ.

Но так только в мечтах и фантазии бывает, а действительность суровая штука, и она не отвечает вашим ожиданиям. И Фома ей ответил так, как это предполагал даже не он, а его друг Радар, продвигающий в жизнь Фомы свои утверждения о том, в чём заключаются между ними принципиальные расхождения.

– Я готов всего себя без остатка и сожаления предоставить на веру в себя другому человеку, ты же пока не убедишься в том, что этому человеку можно доверять, не сведёшь с него своего взгляда. – А вот к чему он это сказал, Фома только на этом кресле догадался, когда Радар на вопрос своего мастера причёски Далилы: «Как вас стричь?» (вот же хитрец, разыгрывает, что он здесь в первый раз и не знает здесь никого), отвечает ей. – Как ваше сердце подскажет. – И на этих словах, берёт, и демонстративно посмотрев на Фому, закрывает свои глаза: Мол, вот так я умею доверять людям. А вот ты, так сможешь? Вряд ли, ведь у тебя нет самого главного, веры в себя. А без веры в самого себя как можно кому-то довериться.

А Фома прямо переполняется праведным негодованием и возмущением на Радара за такие его умозаключения, ничего не имеющие общего с действительностью. И это всё манипуляция и передёргивания им фактов его очевидности. И если бы Радар не был для Фомы другом, который не слегка усердствует в некоторых случаях, то Фома послал бы его куда подальше.

И вообще, всё это с его стороны провокация. И, конечно, Фома не собирается ловиться на такую его уловку – он закроет глаза, а там раз, и этим моментом с ним воспользуются, поцеловав – а он вообще-то пришёл сюда стричься, и к этому вопросу он подходит со всей ответственностью и серьёзностью. И только по этой причине он не будет сводить своего взгляда со всего того, что там с ним химичит точно Вера. Вон как она нервничает и в руках дрожит, переводя свой взгляд с этих инструментов стрижки на него, и как-то в несвойственной для мастеров стрижки манере, лёгкой стеснительности и неуверенности (и куда подевалась вся та вальяжность и самоуверенность, с которой мастера причёсок подходят к вам с этим опасным инструментом не для одних ваших волос, а чтобы на ближайший месяц определить ваш жизненный путь, хотите быть удручённым мудростью и личной философией Гамлетом, я мигом забацаю этот образ, хотите податься в дцен философию хари-кришны из личной скабрезности и экономии, то что ж, отложим в сторону ножницы и на нулевой насадке с вас всё лишнее уберём) задаётся самым обыденным и часто звучащим в этом заведении вопросом:

– Как будем стричься?

– А как будем стричься? Да как обычно. – В другое время и при других обстоятельствах ответил бы так на этот вопрос Фома. А вот сейчас он отчасти замечает и слышит в подрагивающем голосе Веры закладываемую ею в этот вопрос важность, и Фома не может подойти к своему ответу на этот вопрос не подумавши. А всё дело в том, что от его выбора для себя причёски, как оказывается, Верой делаются самые неожиданные и далеко ведущие для него выводы.

Вот если он скажет, что я не привык к переменам и меня подстригите как для меня обычно – под ёжик, то значит, Вере здесь с ним ловить нечего, и этот Фома, несмотря на то, что сам изъявил желание с ней познакомиться, оказался запредельно привередливым и придирчивым типом. Ему подавай принцессу, а вы, Вера, с этого близкого расстояния не показались мне столь же привлекательной, как это выглядело со стороны. И что тут поделать, раз я не почувствовал в вашу сторону химию, которой, между прочим, достаточно избыточно на вашей кудрявой голове. И если к вам приглядеться более что ли внимательней, то нельзя не заметить ещё и других множество изъянов, которые мне не по душе. А я такой уж человек, что не потерплю для себя всякого неудобства, и если с кем и иметь отношения, то только с тем, кто мне подходит по всем закладываемым моим сердцем и представлениями об идеале параметрам.

И, естественно, Вера сильно и мстительно обозлится на этого запредельно не уважающего её, хамского человека, Фому, к тому же очень глупого человека, раз он обо всём этом сказал не после выхода из кресла, а до начала сеанса теперь уж точно своего оболвания. И вы, Фома, ещё скажите мне спасибо за то, что ножницы в моих руках не выскочили из них прямо вам в горло, когда я поскользнулась на скользком от ваших волос полу и…Долгих вам лет жизни с отрезанным по краешку ухом. И даже не думайте подать на меня в суд, это вам будет стоить не одного только уха (я подам ответный иск, вы своими волосами вымотали мне душу при падении).

А вот если Фома проявит дальновидность и благоразумие, заприметив в Вере очень свойского человека, готового всегда пойти вам на встречу и поддержать компанию в любом качестве, хоть в горловом пении, хоть выпить на брудершафт, то он со всей серьёзностью и чуточку не скромностью прямо в глаза Вере посмотрит и вкрадчивым голосом скажет. – У меня на сегодня намечаются планы, так сделайте всё от вас зависящее, чтобы они благополучно разрешились. В общем, мне модельную причёску.

А вот это уже другое дело, и у Веры, так обнадёженной этим предложением Фомы, начнёт дело с его причёской спориться. Ведь она из этого лохматого и неотёсанного Фомы, как Пигмалион из камня вытесал Галатею, будет для себя фигурально лепить, а так-то выстригать свой идеал.

Но всё это лежало в областях фантазий больше Фомы, чем Веры, что, впрочем, не исключало и с её стороны такого художественного участия к подходу к своему клиенту. От которого, между прочим, ждут ответа.

– Я не прихотлив, – говорит Фома, – подстригите меня коротко.

Такой ответ Фомы не позволил Вере сразу сделать на его счёт и намерений какие-то точные выводы, и Вере, только одним успокоенной – и зачем интересно он о себе сказал, что неприхотлив? Формирует о себе моё мнение, мол, я не требовательный, так и вы будьте ко мне по большей части благосклонной – в деле распознания намерений Фомы на свой счёт, приходиться полагаться на свою интуицию и внимательность.

И здесь она находится в преимущественном перед Фомой положении, она как-никак сейчас будет работать с его головой, где она не только ножницами будет стричь его волосы, а процесс стрижки в себя включает касательства его головы её руками. Где она в данном случае может вложить в эти действия и другие смыслы. Не только наклонять его голову в удобную для стрижки сторону, но она также может её прощупывать на личные ощущения и вкладывать в неё свои личные посылы. Так что при должном умении и знании колдовских заговоров, не только Фома, а любой на его месте человек, в ком будет иметься заинтересованность Вера, встанет с этого кресла совершенно не тем, каким он был человеком до прихода сюда. Что, между прочим, часто за собой это замечают благодарные клиенты Веры, становящиеся её постоянными клиентами.

И тогда спрашивается, чего ещё ей не хватает и почему она до сих пор ищёт для себя особую голову, в которой без её участия были задолго помещены какие ей надо мысли. А на этот вопрос у Фомы, кому все эти мысли и пришли сейчас в голову при наблюдении за тем, как Вера готовится к процессу его стрижки, есть ответ. – Для неё идеальный человек – лысый. Это для работы ей нужны самые лохматые люди. А вот такие идеальные для её частной жизни люди сюда практически не заходят. И получается, что поиск Верой своего идеала обречён на провал.

– Может быть, надо было пойти ей навстречу, и постричься наголо. – Глядя исподлобья с нотками сожаления и горечи на Веру, безнадёжной идеалистке, так рассудил Фома, готовый пойти на такие со своей стороны жертвы ради всего лишь того, чтобы дать Вере осознать, в какую сторону ей нужно смотреть в поиске своего счастья. Но затем он вспомнил, что первое захочет на этот счёт подумать и решить Вера, оставил всё как есть, принявшись проявлять бдительность и головную чувствительность к ручным пассам Веры, принявшейся проявлять ручные манипуляции в сторону его головы, типа она хочет со всех сторон его рассмотреть и понять, с какой стороны начать к нему подступаться.

Хотя она это уже начала делать, и как это чувствует своими коленями Фома, то не стороны его головы – там всё это отвлекающий манёвр – а Вера подошла к делу его головной дефрагментации сильно и очень увлечённо, с лицевого к нему подхода сократив между собой и Фомой расстояние до такой касательной, колени к коленям близости, что Фоме даже пришлось свои глаза зажмурить, чтобы не быть свидетелем лёгкой развязности бесстыдницы Веры, в своих впопыхах забывшей застегнуть верхние две пуговицы на своей блузке.

А вот подглядывать Фома себе строго-настрого запретил, и он этого делать не будет, хоть его к этому вынуждают немыслимыми без прямого взгляда действиями с его головой, которую взяли в мягкие тиски рук с двух сторон, и как понимается Фомой, принялись в упор в него всматриваться до тех пор, пока он не выдержит и чисто из любопытства откроет свои глаза. Где и попадётся на поцелуй. И обижаться тут не на что. Сами виноваты в том, что в вас, Фома, нет никакого терпения, а одно только любопытство. За которое вы и получаете нагоняй.

И Фома, что такое предполагая в своей фантазии, которая в нём всегда бурно развивается, когда он закроет глаз в лёгкой дремоте, которой способствует нахождение в кресле парикмахерской, когда работают с твоей головой, задаёт вопрос. – И что вы делаете?

– Ищу асимметрию. – Говорит полушёпотом прямо ему в ухо Вера.

– И как, нашли? – с долей беспокойства, но всё равно не открывая глаза, спрашивает Фома. А про себя Фома, нисколько не понимая, о чём сейчас идёт речь, переполненный при этом возмущением за такие странные мало сказать, подходы к себе, где в его сторону используются такие вычурные слова научной специализации, за которыми можно любую чушь предполагать, принялся вопрошать. – Это что ещё за асимметрия такая?! Нет у меня никакой отродясь асимметрии! И если на то пошло, то все люди от рождения симметричны. И что тогда значат эти её утверждения? – на этом месте Фома порывался открыть глаза и посмотреть на вашу, Вера, асимметрию в сторону выдающихся своей симметрией лиц – тянет вас, Вера, в некие асоциальные пространства, выпячивая в вас в такие асимметрические плоскости внутренний интеллект, который в этих местах не нужен. Но Фома сдержался, догадавшись для чего Вера применила в его сторону это специфическое слово – для возбуждения в нём любопытства и само собой беспокойства за свою личность, где причёска является частью образа.

– Ловко она придумала вытянуть меня на публичное обсуждение моей личности. – Рассудил Фома. – Я, забеспокоившись по следам этого её заявления, вкрадчиво и с просьбой о помощи, как к врачу обращается безнадёжный больной, начну заглядывать ей в глаза, принявшись не просто спрашивать о том, что во мне не так, а я буду с мольбами в глазах просить дать мне хоть какую-то надежду на исправление этой моей личностной асимметрии.

– Скажите, Вера, с ней что-то можно сделать? – вопрошу я её, взявшись рукой за её руку.

А Вере это скрываемо очень приятно, хоть и неудобно следовать намеченному плану по завлечению меня в своё подчинение.

– Что в моих силах попытаюсь сделать. – Тяжко вздохнув, говорит Вера, глядя на меня и на что-то там во мне асимметричное в упор. – Но я должна вас сразу предупредить о том, что с одного посещения салона это невозможно сделать. Здесь нужен комплексный подход. Вы готовы выделить из своей жизни время для решения этой задачи? – задаётся вопросом Вера.

И, конечно, я на всё ради себя готов. Тем более мне всего-то нужно выделить в своём рабочем графике свободное время для встреч с Верой, которая согласилась выправлять ситуацию с таким во мне перегибом в сторону рабочей загруженности. Из-за чего я перестал, как следует и это необходимо организму отдыхать и тем самым мои личностные характеристики и направления мысли сместились в сторону своей постоянной занятости, следствием чего (а мысли всегда материализуются) и стала такая моя асимметрия личности в сторону душевной и сердечной сутулости. Где посмотришь на меня и уже ничего не увидишь перспективного в плане личностных отношений, а одну только канцелярскую скуку и сведение счётов со своей жизнью через бухгалтерский расчёт дебета с кредитом.

А между тем, пока Фома так себя внутри тревожил всеми этими мыслями, Вера предпринимает в его сторону атаку, отталкиваясь от его ответа.

– Посмотрите сами. – Следует хитрый ответ Веры, не трудно понять, что она этим от него добивается. – Откроете несомненно, Фома, свои глаза и загляните ко мне в рот. – Вот что стоит и подразумевается за этим заявлением Веры, уже принявшейся облизывать свои губы в предощущении самого для себя желанного, а для Фомы как пойдёт.

– Заглотнёт. – Пришёл к такому страшному для себя выводу Фома, ещё сильней зажмурив свои глаза, чтобы не быть проглоченным. И даже если это всё фантазия его дремлющего рассудка, он не собирается кому-то ни было заглядывать в рот. Это пусть стоматологи идут этим путём своего обогащения, а он выбирает свободу своего волеизъявления.

И тогда Вера заходит с другой стороны, запустив свою руку в его шевелюру. И пока наэлектризованного таким к себе подходом Фому пронзают токи, а заземлиться ему не дают коленки Веры, уперевшиеся в него, Вера делает вот такое замечание. – Какие у вас волосы мягкие.

– Это плохо? – на этот раз Фома не молчит, спросив.

– Смотря для каких целей их использовать. – Как-то туманно говорит Вера.

– Для ношения на голове. – С лёгкой иронией, а так-то про себя сильно серьёзно об этом говорит Фома, в другом качестве и не думавший о своих волосах. А вот к чему эта ворожея и возможно вся ведьма Вера хочет подвести его мысли, то у Фомы только нервно сгладывается от этих мыслей.

– Не очень они послушны в сторону укладки. Слишком они самовольны. – А вот на что в данном аспекте намекает Вера, то это Фома отлично понял. Хочет ему указать на то, что она в плане усмирить вашу, Фома, ретивость и анархизм, который вы называете свободой личностного волеизъявления, поднаторела, и она если что, то может взяться за плойку или же за выпрямитель волос, чтобы указать на своё место вашей личной своенравности.

– И что вы предлагаете сделать? – немножко растерянно спрашивает Фома.

– Укоротить. – Лаконично отвечает Вера, щёлкнув в тот же момент ножницами, тем самым дав понять Фоме, что этот вопрос не обсуждается. И если она так решила, то тут бесполезно с ней спорить, и будет так, как она сказала.

– Вам видней. – Фигурально махнув рукой на себя и на своё оболваненное рукой Веры будущее, Фома, так принимая неизбежное, углубился в свою дрёму так, что и не заметил, как процесс его стрижки и делания совершенно новым человеком из того лохматого пугала, каким он сюда прибыл, подошёл к концу.

Правда, привёл его в чувства не данный ему Верой сигнал об окончании его стрижки, а со стороны Радара до него вдруг доноситься крепкое такое недовольство и возмущение Радара, кто всякого, конечно, ожидал увидеть на своей голове, но только не такого, что на ней сотворила Далила. А Фома, будучи кровно и по интеллекту заинтересованным лицом с происходящим с Радаром – это ведь он подверг его критике за свою неспособность полностью довериться в первый раз встреченному человеку, а я вот смотри, полностью себя доверяю мастеру причёсок, и что тогда тут возмущаемся!? – открывает глаза и переводит свой взгляд на соседнее кресло с недоумевающим в сторону своего отражения в зеркало Радара. Кто руками нащупывает свой ёжик на голове и пытается понять, что это всё значит, и с ним ли?!