Катарсис

– Пошли, что встал! – пожилой человек обратился к мужчине, которого увидел Андреевский самым первым.

Мальчик и девочка встали и подбежали к старику обняв его, но тот черство оттолкнул их, произнеся при этом – «Быдло»!

Мальчик упал на копчик, девочка же устояла на ногах. Стоит отметить, что детям на вид не было больше десяти лет.

Андреевский переполненный гневом подбежал к детям и поднял обоих с пола, они плакали, но старый и средних лет мужчины даже не повернулись. Выбежал, как затем оказалось отец детей, обняв детей он прокричал пару фраз на польском уже растворившимся в улице мужчинам.

– Здравствуйте, меня звать Чеслав. Спасибо, что не прошли мимо моих деток.

– Добрый день… – но разговор перебила девушка, которая вышла из квартиры. Она была в дрянном платье синего цвета на плече у нее висело конопляное полотенце, и ее мужская походка выдавала в ней крестьянку, но при этом ее словно внеземная красота, несла ангельский облик детей этой семьи. Она быстро взяла детей за руки и загнала их в квартиру.

Андреевский стоял словно снова попавший в сон.

Мужчина выпучил свои широкие голубые глаза и смотрел на художника.

– Извините, я понимаю, что лезу не в свое дело, но что сейчас произошло? – слегка трясущимся голосом проговорил Андреевский.

– Понимаете, можно сменить систему, правителя или моральные устои мгновенно, но люди будут меняться поколениями после таких реформ! – с пеной у рта жадно прострочил Чеслав.

– Да… Понимаю!

– Не стоит переживать заботы других часто, мой друг, а что касается этого инцидента, то мой отец и брат, – те двое мужчин, – они против моего брака с Полей, так как она крестьянка, а по мне хоть бы она Сатана. Любовь способна сломить все принципы и устои нашей жизни!

– Чеслав, вода кипит! – послышался женский крик из окна!

Пожав руку Андреевскому, Чеслав с улыбкой на лице удалился.

Авраам возвращался на вокзал с тараторившим всю дорогу Кузнецовым, но при этом жадно молчал.

Вечерний белорусский закат вдохновлял Авраама все на большие думы. Художник вспоминал свою жизнь, пил крепкий чай с парой мягких бубликов.

Ночная луна озарила лик Авраама, и он уснул. Стук в дверь разбудил Андреевского. Открыв дверь, в купе вошёл Кузнецов и сел напротив: —«Ну что, голубчик, выходим мы в Варшаве! Меняем поездок.»

Работники музея выпрыгивали и радовались приезду в Польшу. Один лишь Кузнецов сохранял мрачное лицо.

– Так, дорогие товарищи, собрание на вокзале в одиннадцать ноль-ноль по Москве, что означает в девять ноль-ноль по Варшаве! Все ясно?

– Да! – все крикнули хором, лишь Андреевский вялый с пиджаком на плече проплелся мимо.

Глава 2

Солнечные словно янтарные лучи света вырезали окружающий мир славянского города. Андреевский одолжил сигарету у прохожего поляка. Выкуривая горячий табак, его настроение улучшалось.

Андреевский алчно начал вспоминать свою жизнь. Ностальгия крушила в нем его грандиозные импровизационные планы, но, вспомнив линию своей первой любви, у него появилось озарение и вдохновение для новых свершений.

В тысяча девятьсот сорок шестом году Андреевский прогуливался по пострадавшему Петербургу. Он вбирал разнообразие человеческих чувств, что вдохновляло его на новые сюжеты. Художник остановился у Аничкова моста и трепетно закурил. Услышав изящные едва слышные шаги, которые ступали будто не по брусчатке, а по нежному лавандовому полю, Андреевский медленно обернулся. Справа от него стояла девушка, она была высокого роста и худощавого телосложения. Ее лицо напоминало Аврааму картину Лейтона «Акколаду», но ее волосы были темны. Словом, она сразу эстетически понравилась Андреевскому. После пятиминутной тишины Авраам решил заговорить, но внутри пылала буря противовесов. И все же он решился.

– Здравствуйте!

Девушка содрогнулась и тихо ответила: – «Здравствуйте, милый вечер!»

– Милый и теплый. Редкость для Петербурга!

– Ленинграда! Вы что, какой Петербург!

Таким образом на веселой ноте завилась беседа двух молодых людей, предрасположенных друг к другу. Все закрутилось, словно вихрь и продлилось около шести месяцев. Это был бурный роман, но как сейчас вспоминал Авраам такие любовные отношения резко воспламеняются и также резко тухнут в рутине бытия, но все же Андреевский знал, что Мария именно так звали его первую любовь, вернулась назад в Польшу после длительной учебы в Ленинграде, как ей нравилось назло говорить художнику. Мария и Авраам долго состояли в письменном общении. Их тянуло в платоническом смысле друг к другу, но все же судьба разбросала их сердца в разные места нашей планеты. И сейчас когда-то парень этой замечательной полячки не мог не встретиться с Марией возможно последний раз в своей жизни. Вспомнив адрес ее проживания, он удивлялся своеобразной красоте польского языка и жаль, что в то время Польша дышала социалистическими лозунгами, но было в ней что-то замечательное, традиции, которые ломали на духовном уровне все идеи интернационализма. Подойдя к дому Марии Домбровской, произнесение лишь ее фамилии отсылает в таинственно-чарующую дубовую рощу, Андреевский почувствовал запах свежей выпечки. Солнечные блики поразили его глаза, и Авраам тихо постучал в дверь. Через минуту дверь открыла маленькая старушка.

– Здравствуйте! – с улыбкой на лице произнес художник

Но бабушка ответила на польском: – «Witam!3»

Андреевский понял, что не сможет выстроить нормальный диалог и быстро достал из чемодана карандаш и лист бумаги. Написал имя и фамилию девушки на польском и протянул женщине. Бабушка, прищурив глаза воскликнула: «Аааа!»

И написала новый адрес хорошо знакомой девушки Аврааму.

– Благодарю вас!

Андреевский поразился, почему пожилая женщина так легко дала адрес незнакомому мужчине, так еще и подсказала, как пройти к дому, и все же попрощавшись отправился к Марии.

Дом Домбровской находился в частном секторе Варшавы. Ясный день разбавлял тягостные думы Авраама. Легкий ветерок центральной Европы навевал радостные мысли. Художник изображал этюды в своем воображении и выстраивал целые полотна. Ему самому хотелось отойти от раздирающих его умозаключений, но как? На этот вопрос ответить к сожалению, Авраам Александрович не мог, но, выйдя на улицу своих давно ушедших чувств, его поразила архитектура славянских изб. В голове заиграла слегка слышная средневековая флейта. И легкий флер нашептывал историю славян. Замечательное ощущение идентичности своей личности с этносом, языком, культурой затмевает все наши внутренние переживания. Важно погрузиться в такую обстановку и не затмевать ее самыми легкими эмоциями: алкоголь, курение, наркотики, потому как сила таких ощущений способна испепелить нагрузившие наше внутреннее «Я» проблемы!

Волшебный хоровод прекрасных женщин, одетых в народные костюмы. Высокое кострище, запах свежего папоротника, веселые разговоры о насущном, нежные белые рубашки, аромат пресных яств. Во многом идеализированный образ, но от этого не менее прекрасный.

Развернув листок, Авраам подошел к двери небольшого, но очень ухоженного, побеленного деревянного дома. На внешних стенах красовались фольклорные этюды. Сразу виднелась работа мастера. Пройдя по бархатно скрипучим деревянным ступеням крыльца Авраам постучал в тяжелую дубовую дверь. Дверь открылась и на пороге стояла маленькая лучезарная девочка ее русые длинные косы были сплетены с чудотворной любовью. Маленькое тельце излучало начало жизни, а зелёные глаза издавали запах свежескошенной лебеды.

– Witam! – застенчиво произнесла маленькая девочка.

– Привет, прелесть, – очень нежно, впервые за долгие годы произнес художник.

За спиной малютки появилась она – Мария. Ее ничуть неизменная натура, словно стрела Бориса пронзила Ахиллесово сердце Авраама именно со стороны ушедших воспоминаний.

Не так давно влюбленные стояли друг напротив друга и не отрывали взгляд. Маленькая принцесса подбежала к Марии и потрогала ее за бежевое платье.

– Мама, что это за дядя? – стараясь шепотом по-польски произнесла девочка.

– Это мой хороший друг, Кассия.

– Он странный, мама! —девочка, посмотрев на Андреевского, скрылась в соседней комнате.

– Привет, Мария.

– Здравствуйте, милая погода сегодня!

Мария подошла ближе и обняла Авраама. Отойдя на небольшое расстояние, она произнесла: —Я как раз приготовила обед, проходи Авраам.

Андреевский молча поставил сумки у порога коридора и размеренными шагами пошел за Марией. Его бледная кожа краснела, переступив колоссальный деревянный порог кухни. Андреевский вдохнул нежный запах росула. Кухня была очень уютной, казалось, что в ней не было и пылинки. Полы сверкали, а кухонный гарнитур был начисто вычищен и накрыт небольшими ковриками, что сразу выдавало советский быт.

– Можно мне помыть руки? – нервничая, произнес Авраам.

– Да, конечно, Кассия, покажи дяде, где можно помыть руки.

Маленькое чудо пробежало вдоль коридора и открыла дверь в уборную. Авраам вошел и помыв руки, застыл на несколько мгновений у чистого зеркала. – «Ну и зачем я пришел сюда? Зачем мое глупое эго понесло меня к Марии. Какой я глупый еще и несуразный…»

Сев за ветхий стол, Авраам без молитвы взял в руки ложку. Мама и дочка же, взявшись за руки принялись вслух читать католическую молитву. Авраам еще больше растерялся и ужаснулся своим варварством. Андреевский положил руки на колени и прочитал одну католическую молитву. После невероятно вкусной трапезы. Авраам начал диалог.

– Росул был прекрасен, и ты ничуть не изменилась, а твоя дочь – это чудо, если бы не скорый отъезд я бы очень хотел нарисовать ее портрет.

– Спасибо! – улыбаясь, ответила Мария

– Мне было важно прийти и удостовериться, что с тобой все хорошо, – нервно потряхивая вилкой, сказал Андреевский.

– Да, ты молодец, что пришел, может чаю? – все с той же улыбкой произнесла Мария.

Вдруг Авраам сжал руку Марии и произнес: – Прости меня за все ужасное, что я совершил!

– Авраам! Скажи мне зачем ты пришел? – убрав улыбку с лица, спросила полячка.

– Я? Мне захотелось увидеть некогда близкого человека, и я очень рад, что у него все отлично…

– Огромное спасибо! – встав, Мария поклонилась Аврааму.

Его прельстило то, что девушка, которой он разбил сердце до сих пор его помнит, но не подав внешнего вида он понимал, что внутри играет его злая сущность и попытался разбавить обстановку.

– Я не хочу жалеть о прошлом, и ты не жалей. На нашу жизнь выпало не лучшее время, но у тебя есть такая прекрасная дочь и, наверное, муж.

– В моей жизни есть все, что мне нужно и поверь я ни капли не вспоминаю свое прошлое и вам уже пора Авраам Александрович! – надменно проговорила Мария.

Художник медленно встал со стула приподнялся и набросил на себя пиджак.

– Спасибо еще раз за все! – он сделал легкий поклон и пошел по коридору. Поток воздуха разбрасывал черный пиджак на его теле. Авраам взял сумки и открыл дверь, но перед его лицом появился силуэт высокого, мускулистого, крупного мужчины в белой рубашке и коричневых штанах. Волосы у мужчины были кудрявые и белого цвета. Зеленые глаза же походили на таёжный мох.

– Добрый день! – заговорил Авраам, чувствуя свою ничтожность перед таким мужчиной.

– Здравствуйте! – с сильным польским акцентом ответил мужчина.

–Роберт, привет! А это мой бывший одногруппник из Петербурга приехал к нам в гости! —судорожно сказала Мария, выбежав из кухни в коридор дома.

– О, а что ты собрался уходить?! – крепко сжимая руку Андреевского, сказал Роберт.

– Да, к сожалению, мне пора!

– Авраам спешит на вокзал, он уезжает в командировку! – нервно ответила Мария.

– Хах, так давай я тебя подвезу! – воскликнул Роберт, желая показать свое превосходство над худощавым художником.

– Не стоит, я доберусь сам.

Авраам поднял сумки и вышел из дома. Отойдя на десять метров от дома Андреевский повернулся и увидел Веселого Роберта и грустную Марию, которые смотрели на тень уходящего художника.

В девять часов вечера Авраам стоял на перроне железнодорожного вокзала. Уже загорелись фонари, и граждане толпились на станции. Все куда-то спешили и в этой спешке рождалась невыносимая печаль урбанистической жизни.

– Авраам Александрович, нам уже пора! – один из работников музея подгонял задумчивого художника.

– Да, да, пора!

Поезд направлялся в сторону Берлина. Авраам удивился внешнему виду поезда. Железный конь был таким утонченным и совершенно не похожим на поезда СССР. Поезд впервые показался художнику домом, а не своеобразным пристанищем. Авраам, перенасыщенный негативом, рухнул на бирюзовую полку и уснул.

Проснувшись, Андреевский увидел свою каюту внутри железного коня. Купе было выполнено в лучших тонах немецкой ментальности и тяжелые золотистые лучи падали на комнату джентльмена. Авраам поднялся. Крепко, но одновременно воздушно уселся на диван, обшитый бархатным бирюзовым мешком. За окном менялся пейзаж он был близок к заветному Берлину и к границе двух идеологических миров, которые, как казалось вот-вот в своем противоречии уничтожат весь белый свет, оставив при этом запах напалма в душе человечества. Художник все больше и больше уходит от вечной депрессии чувств. Его ждал новый красочный мир буквально за границей привычной ему жизни. Вдохновение переполнило его сердце, вскочив с дивана, творец достал блокнот, и, вспоминая свой прелестный скандинавский сон, начал рисовать образы мифологии северных народов.

Послышался стук в дверь, и в приподнятом настроении вошел Кузнецов. – Доброе утро, товарищ! – громко и звучным басом проговорил Кузнецов.

Андреевский не желал больше ни секунды видеть всю тошноту социализма. Естественно художник рационально осознавал все положительные стороны диалектического материализма и вышедших политических строев из философских идей, хотя это скорее было следствием левого воспитания к тому же вся его иррациональность презирала все бездуховное, внеэстетическое, правовое…

– Мы уже на подходе к Берлину. Хах. Прямо, как в сорок пятом.

– Хорошо, – ответив, художник стиснул зубы и захлопнул дверь перед советским гражданином.

Авраам прибрал кудри сжал их пальцами, вдавливая ногти прямо в темные корни своих волос, но не прошло и пяти минут, как творец стоял во весь рост и прижимая лист блокнота к окну вырисовывал яростные лица викингов.

Выходя с сумками из благородного поезда Андреевский сел на длинную недавно покрашенную скамейку.

– Авраам Александрович, товарищ Кузнецов просил вам передать, что он ждёт вас через несколько часов на посту КПП— это несколько сотен метров от сюда… – Галина в свойственной манере работнику музея принялась детально описывать каждую мелочь.

– Да! Конечно! – перебил ее художник.

– До свидания, Авраам Александрович.

– Да, до свидания.

Легкий утренний туман накрыл и без того хмурый Берлин. Все выдавало в нем мрачный город. Дома, пострадавшие от военных ударов, люди хмурые и неразговорчивые, славные готические соборы и темная, покрытая грибком брусчатка. Мрачный вид Авраам не очень жаловал, поэтому сразу же столица Германии показалась ему не по душе, но дух готики и схоластики витал в воздухе славного немецкого города.

Идя до КПП Авраам замечал реконструированные дома, славных рабочих, которые с улыбкой отстраивали дома они жили с надеждой на лучшее будущее, но эти счастливые лица скрывали внутри накопленную бурю бедствий, произошедших с их народом за первую половину XX века.

Обеденный свет накрапывал свои маленькие мазки на полуразрушенный купол Берлинского Кафедрального Собора. У ступеней храма, как никогда прежде Андреевскому была видна этика протестантизма, снабжающая дух капитализма, но идея находилась в оплоте социализма. Авраам медленно поднимался по ступеням чарующего собора. Еще больше всего аскетично-эстетичного придавал церкви ее измученный вид. Создавалось ощущение будто это грандиозное здание – святой мученик, который также страдал от моря крови, жертв и милосердно оплакивал все греховные падения людских душ, но весь скорбящий вид апофеозного храма, рождал струну музыки жизни, которая заставляла нравственность надеяться на великое будущее человечества. Андреевский с большим энтузиазмом молился. Его физическое и моральное состояние облегчалось и внутренние райские краски очищали мрак пережитых эпизодов.

Аванпост был заурядным с большим красно-белым шлагбаумом и военными комиссарами, которые проверяли документацию вновь прибывших граждан. Два черных Opel Kapitan стояли поодаль и в один из автомобилей немецкие мальчики с трепетом перегружали картины живописца.

– О, а вот и товарищ Андреевский! – воскликнул Кузнецов слегка взволнованным шагом, подходивший к Аврааму.

– Здравствуйте! – будто не замечая сотрудника КГБ творец прошел в сторону своих картин.

Кузнецов продолжил разговоры с военными, а Авраам достал из деревянного чемодана пару зарисовок викингов и протянул их маленьким немецким мальчикам. Они испугались, но приняли подарок.

– Das ist deine Jobbelohnung, Jungs.4

– Danke!5 – хором провозгласили ребята.

Авраам ощутил сожаление момента и сел в машину положив сумки себе на колени. Автомобили проехали пост и вот они оказались уже у черты границы двух миров. Свобода веяла на кончике языка. У творца шли мурашки, как от вдохновения. Его ждали новые краски жизни. Прямо в ФРГ.

Но проехав границу, Андреевский не ощутил ничего нового. С большим сожалением его душа впитывала дух разбитой Германии, но все же вечерний Берлин был прекрасен словно с картин великих немецких живописцев.

Все документы Кузнецов передал пограничникам. Вызывает любопытство и факт разносторонности людей схожих с Кузнецовым. С одной стороны, сам Кузнецов был невеждой, его привлекал государственный патриотизм и мелкие жизненные потребности. Он часами рассуждал о политике и владел тремя языками, но все же от общения с ним всегда оставалась тяжкая ноша, которая очерняет душу. Хотелось искупаться, выпить воды и заняться чтением книг.

– Hallo, der künstler und ich fahren nach Paris. Wir sind keine Feinde!6 – улыбаясь, проговорил Кузнецов.

Грозные пограничники осмотрели автомобили приказали выйти пассажирам. Осмотрев все, быть может и не совсем детально они пожелали счастливого пути советским гражданам. Один полицейский патруль сопроводил машины из ГДР до аэропорта. Людмила и Петр которые сидели правее художника восхищались, каждому уголку ФРГ, но при этом из-за боязни угрозы от Кузнецова не подавали внешнего вида. Авраам, упираясь головой в окно Opel с видом падшего ангела наблюдал за капитализмом за окном. Его томила печаль, но смотря на уже знакомый Берлин, Авраам вдруг посмотрел на небольшой фрагмент неба уходящего в темноту и увидел в нем северные образы своего прошлого сна, и вдруг ощутил охоту к творчеству, к этой самой выставке в Париже, к самой идее его новой жизни. Авраам абстрактно начал размышлять: «Но, что мне сделать? Как мне попасть к свободе? Может стоит просто скрыться? Эх, какая глупость! Но я надеюсь что-то придумать.» Андреевский был человеком, который словно пламя загорался мечтой, но его путеводная звезда всегда витала где-то в облаках, а впоследствии тонула в рутине бытия.

– В этот раз, я все же обязан добиться своего! – вслух сказал Андреевский.

Двое немецких сопровождающих, Людмила и Петр, оглянулись на него и словно испугались безумного человека.

Подъехав к аэропорту, группа советских людей начала забирать сумки, а Кузнецов, похлопывая по плечам немцев, прощался с ними. Предстоял последний рывок до выставки. Оставалось пересечь границу двух государств.

Самолет оказался довольно обыденным, но легкий привкус дешевого парфюма витал в воздухе салона. Этот запах был первой волной, перед грядущим штормом. В самолете были множественные пассажиры. Авраам запечатлел эпоху в ее зародыше. Такая буйная спешка, нет размеренности плавности, на такой скорости сложно уловить красоту природы, отдельной личности, души. Положив свой чемодан на верхнюю полку, Авраам растянул свой уже грязноватый пиджак, поправил свои угольные кудри с которых посыпались частички пыли и с легкой головной болью плавно бухнулся на сидение серого цвета. Слева от него сел Кузнецов.

– Ну, что, голубчик, ты уже мне, как родной! – с надутым смехом заявил Кузнецов.

– Да, да… – одернулся Авраам.

– А все же ты молодец! Вот такое дело, столько забот, а если еще и убежишь, то я тебя полюблю больше жены, хоть работа начнётся, – смеясь, протарахтел Кузнецов

– Поймай меня, если сможешь! – шепотом, почти про себя, сказал Андреевский.

– Что? – удивленно задавал вопрос Кузнецов.

– Ничего, ничего.

– Хах, ладно, хотя и спать долго – жить с долгом, но я посплю! – с этими словами Кузнецов почти моментально захрапел.

Андреевский все продолжал мечтать и вспоминать.

Глава 3

Грозная, серебряная луна светила над одной из столиц человеческой цивилизации —Парижем. Выходя из самолета, Авраам прочувствовал свежий, прохладный, влажный воздух столицы Франции. Тело шло будто отдельно от нежной души Авраама. Творец плыл и сразу же ему захотелось начать писать.

– Авраам Александрович, ваши картины мы перегрузим на наш автомобиль, – объявил Петр.

– С ними все в порядке? – отойдя от путешественной эйфории, спросил художник.

– Да, не переживайте.

– Отлично, – безразлично ответил Авраам.

Андреевский шел молча вместе с Кузнецовым.

– Наконец-то мы прибыли, товарищ. Но этот капитализм от всех этих лиц мне хочется тошнить! – сказал Кузнецов.

– Тошнить? – удивленно спросил творец.

– Да, тошнить.

– Да, тошнить…

– А что это тебя так волнует, голубчик?

– Забудьте. – Авраам озлобленно ускорил шаг.

– Как скажешь, товарищ! – с ехидной улыбкой ответил сотрудник КГБ.

Два вишневых Forda 1949 года выпуска стояли у въезда в аэропорт. Авраам и Кузнецов сели в машину и двинулись в путь до улицы Rue D’ Assas Парижа, где советский дипломат Виноградов снял дом для проживания земляков, который находился недалеко от Люксембургского сада.

Андреевский видел этот прекрасный, старинный, европейский город застав его в бабье лето, когда погода позволяет в самом огромном достоинстве заметить все величие синтеза архитектуры и природы. Приехав к месту встречи с дипломатом, Андреевский вышел из автомобиля и жадно захотел покурить.

Кузнецов, как будто зная, протянул сигарету.

– Благодарю! – Андреевский сильно был рад одной сигарете.

– Здравствуйте, дорогие, меня зовут Сергей, а вас? – дипломат быстро поприветствовал.

Виноградов нужно отметить был классическим советским дипломат в Европе тех лет. В нем еще не было столь многого от коммунистической партии и в его уже слегка седоватых, но очень крепких волосах виднелись следы царской России и ее нравственных уставов. Сергей был невысокого роста и худощавого, но жилистого телосложения все выдавало в нем русского дипломата в самом стереотипном представлении о них.

– Здравствуйте, меня зовут Виктор, – скрывая свое настоящее имя, ответил Кузнецов.

– Здравствуйте, Авраам, – непринужденно покуривая сигарету ответил Андреевский.

– Приятно познакомиться, господа! Это ваш дом на ближайшую неделю Всемирной авангардной художественной выставки. Дом старинный, построенный еще во время правления Наполеона III. Пройдемте.

Здание было и правда покрыто слоем зеленого мха поверх полуобвалившейся штукатурки, но все в нем выдавало идеальный дом для творчества, который не слишком мрачен, не банален и в то же время максимально аскетичен.

Музейные работники заносили картины под свет тусклых керосиновых фонарей. Андреевский спешил побыстрее снять с себя всю грязную одежду и принять ванну.

– Ваша комната, Авраам. Если хотите принять душ, милости прошу обращаться ко мне!

– Благодарю вас! – за долгое время искренне произнес Андреевский.

Образ Виноградова был легко запоминаемым. Темно-зеленые глаза таили секрет французской лилии, которая расцветала в полярных лучах северной страны.

Андреевский осмотрел свою комнату. У левой холодной стены стояла старинная дубовая кровать, которая была уже застелена белым комплектом белья. Темный пол отражал луну, свет от которой, сливаясь со светом от фонарей падал из маленького, деревянного окошка. Возле правой стены стояли стулья и небольшой коричневый шкаф с изящными ножками, выполненными в стиле ампира. Поодаль от окна располагался небольшой рабочий стол с деревянными вставками на поверхности, видимо он был предназначен для писательской деятельности. Андреевский снял пиджак и повесил его на стул. Расстегнул рубашку и достал свой деревянный чемодан. Достав небольшой мольберт, маленький белый холст, пару кисточек и пахучие краски он принялся за работу. Очень медленно вырисовывая глыбы ледяной Скандинавии. Творец запомнил свои наброски свирепых воинов, которые подарил немецким мальчикам и начал творить. Так Авраам просидел до самого утра, вырисовав тонкие линии и осветляя свою темную комнату почти потухшими свечами и одной керосиновой лампой.