Катарсис

Иван Аксёнчик

Катарсис

Sentio ergo sum.1

Глава 1

Жизнь – есть сумма чувств? Человек – есть организм или все же душа? Время – бремя или бесконечное счастье? Авраам Александрович Андреевский лежал в темном одиночестве сердца и размышлял. Его бледное, худое, измученное историей тело было истощенным, но голубые, словно лазурные берега Средиземноморья, глаза освещали ночную квартиру. Рациональное и иррациональное вступали в новый буйный конфликт внутри сознания художника средних лет. Авраам Александрович родился в семье потомственного русского дворянина и родовой еврейской девушки. Про свое прошлое сам Авраам не любил вспоминать, он открывал тайны своей души точечно и ярко.

Все детство Андреевского пролетело слишком быстро. Остались лишь объёмные воспоминания былых времен. Первая пылкая любовь, которая могущественно захватила его юное сердце и выбросила на берег реальности, подобно огромной темной волне, которая овладевает песчаным берегом во время цунами. Величественная природа, захватывающая ощущения мальчишки. Вспышки уюта, возникающие в стенах домов родных людей и близких товарищей. Бесконечные игры, формировавшие уникальные сюжеты внутри Авраама. Все же греховное, что впитывал юноша, транслировалось на его личность и выплескивалось в социальном существовании Андреевского, но все же спустя пять лет после окончания одного из институтов культуры Петербурга, повзрослевший Авраам с радостью и разрывавшим его чувством ностальгии шёл по родным местам, наблюдая своими сверкающими глазами, тени понемногу отступающей молодости.

 После долгих терзаний художник поднялся и подошёл к зеркалу. Авраам всюду замечал изъяны и непропорциональность своего тела, но кто знает, стал бы Андреевский талантливым художником, если был бы эстетически великолепен. Умывшись, он набросил полотенце на шею и закурил толстую сигарету, распахнув окно его лицо атаковал летний, но прохладный балтийский ветер. На подоконнике творец просидел почти до самого утра, но вдруг в считанное мгновение вдохновение заставило его сердце стучаться в новом неизвестном ритме. Руки затряслись, и, взяв краски, Авраам начал творить необъяснимые фигуры. Сюрреализм! Художник не мог отдышаться от буйства стихий внутри, усмирить его эмоциональные порывы может только творец, сильнейший в мире.

Приняв душ, Авраам оделся в черный истрепанный костюм, который когда-то принадлежал его отцу. Коммунизм забрал у гениев божественное, отдав посредственность людям слабым. Художник вышел из изящного дома. Петербург всё ещё продолжал дышать аристократией. Небольшой дождь накрапывал на угольные кудри и на серую ткань костюма. Прилив энергии, заставил тело Авраама двигаться быстрее. Через несколько минут Андреевский стоял у входа в величественную церковь. Лучи из его души начинали приближаться к благодати. Чувство, которое не переплюнуло ничего в его жизни стало присутствие Бога. Еврей, который родился в христианской стране, имеющий при этом друзей буддистов и мусульман был уникальным божественным существом, который трактовал Бога по-своему, но оставлял себя закрытым, от других персон.

Величественная архитектура Князь-Владимирского собора внушала трепет в сердце верующего. Авраама всегда мучил вопрос, а есть ли Бог? В мире столько зла, грехов, невежества. Отсутствует справедливость и даже самые невиновные погибают, в то время, как убийцы, воры, отступники живут по крайней мере материально- превосходно. Но сколько его мозг не пытался логически размазать идею Бога, он чувствовал его присутствие во всем прекрасном, его милосердие, да и весь свет был однозначно сотворен им. Верующий входил в храм, и вода сходила с его худощавого стана. Авраам медленно ступал и эхо разносило плавные, но очень громкие звуки туфель. Стойкий запах воска ударил в нос, а глаза словно разбежались в разнообразности библейских образов и уникального позолоченного алтаря в центре собора. Его сознание на время уходило от мира и проникало в далекие чудесные миры. Андреевский бесконечно благодарил творца и наслаждался атмосферой православия.

– Авраам! Мой мальчик!

Услышав, своё имя Андреевский спокойно повернулся и увидел священника пухлого телосложения с длинной и пушистой бородой, одетого в черную рясу и с огромным золотым крестом на шее.

– Отец Михаил! Здравствуйте! – не сдерживая своей косой улыбки, поздоровался Авраам.

– Мой мальчик. Ты все-таки пришёл для исповедания?

– Нет. Для молитвы.

– Молитва. Это хорошо! – похрюкивая и улыбаясь, ответил священник.

Андреевский повернулся в сторону лика Христа и остался наедине с поиском Бога.

– Как же твои картины? В том году ты прекрасно нарисовал наш собор! Может быть все-таки освятим твою квартиру? – отец Михаил не хотел отступать.

– Все отлично, а вот квартиру освящать не стоит! – едва сдерживая эмоции, отвечал Авраам.

Священник удалился в сторону рыдающей, ухоженной прихожанки, так и не закончив разговор. Выходя из собора, у Авраама оставались двойственные ощущения. Верующий получил эстетическое и духовное наслаждение от храма, но образ батюшки, хотя и был очень родным, но таил за собой плотские грехи.

Андреевский шёл по улице и наблюдал за тенью былого великого города. Войны и различные исторические события нанесли огромный урон этому прелестному месту. Западная цивилизация испарялась, таяла на глазах очевидцев. Мир уносило ветром и оставались лишь идеалы внутри сердца. Стоит также заметить, что Авраам Александрович был видным советским художником и даже выступал на крупных выставках. Он получал неплохое жалование, но объехав почти все просторы СССР, кроме изящной природы и уникальных людей, художник не встречал ничего прекрасного. Социализм завел страну в духовном плане в тупик из которого выбираемся все мы до сих пор.

Творец, проведя дома ещё несколько дней, закончил работу над своими необыденными картинами. Целые вселенные жили на бесконечных просторах его живописи. Андреевский закурил после окончания работы почувствовал душевный гнет и разруху. Хаос заполонил его сердце и с неспокойной душой он отправился очищать себя материально. Приняв душ, художник причесал свои длинные темные кудри, оделся все в тот же костюм и подошёл к балкону. Авраам жадно закурил, держа сигарету в правой руке, а левую ладонь опуская в карман жилетки. Впитывая последние лучи света, Андреевский все-таки решился на путешествие в Париж. Его сердце закрутило и сжалось. Дело в том, что ещё месяц назад ему предложили участие на выставке в столице Франции. И его терзали сомнения. А что скажет общество? Вдруг картины нестоящие? Как мой поступок оценят на Родине? Его узколобость в тот период времени, позже поражала художника, но всё же он решился на этот огромный шаг.

Андреевский шёл по улице и поглощал краски ясной погоды. Птицы кружились в безумном танце фауны. Немногочисленные деревья смотрелись, как дань памяти человеком природе. Авраам втянул всю атмосферу своего ностальгического места проживания. Прошлое было тёмным, родных людей почти не осталось, а все по-настоящему близкие были или мертвы, как духовно, так и материально, либо эмигрировали.

Спустя некоторое время Авраам Александрович стоял в главном здании Союза Художников СССР. Трепет захватывал его тело, хотя снаружи он казался хладнокровным. Поднимаясь по ступеням художника съедала наигранная, пошлая обстановка. Лозунги, атрибуты, скульптуры партии отталкивали и выжимали его сердце. Настоящий творец в ситуации тотальной несвободы открывает свою душу, хотя и может пожертвовать своей жизнью при этом. Авраам Александрович же скрывал себя под маской, которую создал ещё в ходе социализации. Верующий среди атеистов, художник среди революционеров, корреспондент среди солдат, романтик среди реалистов, космополит среди патриотов.

– Здравствуйте, Александр Михайлович, – входя в кабинет главы союза, завязал диалог художник.

– Здравствуйте, товарищ. Как ваши дела? – с улыбкой, поправляя очки, ответил Смирнов.

– Неплохо, но хотелось бы и лучше. Я присяду?

– О, все ваши буржуйские повадки, присаживайтесь, конечно.

Андреевский сел и детально присмотрелся к советскому гражданину. Смирнов был одет в классический советский серый костюм, который был пустым и даже уродливым. Весь он отдавал тошнотой сложившейся системы.

– Так вы по поводу выставки? Не так ли? – несколько надменно ответил Смирнов.

– Верно.

– Так, нашему союзу стоит подать заявление. Вы хорошо работали, восстанавливая Ленинград, и вы являетесь членом партии. Приходите на следующей неделе.

– Огромное вам спасибо! – приободрившись, произнёс художник.

И только он хотел выйти, как Смирнов прервал его действие.

– Не слышали, что товарищ Лебедев приезжает к нам на днях на выставку передового советского искусства?

– Нет, к сожалению, – презирая речь, но хладнокровно отвечая, произнес творец.

– К счастью, вы выставите свои работы перед показом их за рубежом. Хорошего, рабочего дня вам, товарищ! – Смирнов прервал разговор, так как раздался душераздирающий звонок.

Андреевский поспешно удалился полный отрицательных эмоций.

Дни смешались. Авраам жил в тумане переживаний, который постоянно обновлялся. Полет воображения не мог улететь за пределы реальности. Его терзали комплексы существования. Мои работы гениальны или же уродливы? Я маргинал или важная персона? Окружающая среда так уродлива, а я не делаю попыток дабы изменить её. Я создаю, но успешно для массы пролетариев. А стану ли я великим деятелем или это совершенно неважно? Встречу ли я любовь или приговорен к вечному страданию в одиночестве?

Андреевский встал с кровати, подошёл к зеркалу, сжав кулак. Раздался звонок в дверь. Авраам быстро оделся и её отворил.

– Здравствуйте, товарищ! Сегодня день выставки…Пашка, Федька, забегайте, – входя в квартиру, начал диалог Смирнов.

– Здравствуйте, Александр Михайлович, а что, собственно, происходит?

– Голубчик, сегодня день выставки. Вы должны были знать… Быстрее ребята.

– Вы даже меня не предупредили! – обозленно внутри, но твердо снаружи проговорил Андреевский.

– Вас должны были оповестить. Разберемся! Собирайтесь, сейчас товарищи вынесут ваши работы.

«Разберемся» – любимое словечко бюрократов. Все смешалось в душе Авраама. Он уже ничего не понимал и не ощущал.

Спустя мгновение Андреевский оказался в типичном нововозведенном советском музее. Многочисленные граждане заполнили выставку. Авраам находился душой и телом в другом пространстве, в другом времени, среди других людей, но все же ему приходилось выслушивать глупые представления об искусстве среди псевдозаслужанных деятелей. Разговоры с представителями партии, разговоры с пролетариями, разговоры с советскими товарищами все это доходило до внутренней тошноты Авраама. После выставки сложилась окончательная картина восприятия Андреевским СССР.

– Не могу и не хочу! – решил Творец.

Картины по мнению высших чиновников отдавали космополитизмом и развращали умы советских людей. И все же они разрешили Андреевскому представлять Советский Союз на мировой арене живописи. Авраам пришёл домой совершенно опустошенный, и успел только сорвать с себя пиджак, и бросить его в сторону ванной комнаты, затем стянуть галстук, и упасть на кровать, но эту ночь сюрреалист не забудет никогда.

Ἀργοναύται

2

Белоснежные суровые холмы окружили взор Авраама. Серые громадные фьорды виднелись вдали. Легкий снег таял на лице художника. Поднявшись, Андреевский пошел тихими шагами. Воздух был очень влажным и ледяным. Сердце замирало, а его тело было одето в длинную рубашку синего цвета. Кусок темной медвежьей шкуры свисал с его плеч. Телосложение изменилось, а подойдя к горной реке он увидел свое отражение и не поверил своим глазам. Авраам превратился в высокого, крепкого, белокурого мужчину с двумя небольшими шрамами на лице и изумрудными глазами.

– Эй, Сигурд. Что ты там делаешь?! Дичь сама себя не поймает! – буквально рыча, прокричал какой-то высокий мужчина с огромной рыжей бородой.

– А, да, секунду. А где мы? И кто ты? – ответил Авраам.

– Что с тобой брат? —огорчившись, мужчина подходил все ближе и ближе к творцу.

– Брат?

– Эййй, Даг, Роло, сюда!

Через несколько минут показались ещё два невысоких, но крепких мужчины одетых в похожую одежду.

Это Скандинавия! В этом нет сомнений, но как? Ведь я не знаю языка? Ииии… Время! Почему мы с топорами и в странной одежде?

– Ты какой-то задумчивый Сигурд! – прокричал невысокий викинг с длинной белой косой.

– Локи шутит с нами, ребята! Это точно Сигурд? Давайте отведем его в дом вечных пиров.

– Стойте! Вы викинги? – дрожа, спросил Авраам.

Все трое резко засмеялись, а затем побежали с ревом в сторону «Сигурда». Они связали художника, и надев мешок на голову, потащили его в дом. Темные нитки были видны глазам художника. Авраама терзал первобытный инстинктивно понятный страх, но все же он был сосредоточен на обонянии и прочувствовал каждый шаг викингов. Аромат хвои, моря и скандинавских льдов творили ему картину действительности. И вот крайним запахом в этом видимом путешествии стал аромат меда, крови, мяса и костра.

– Это Сигурд, зачем вы его связали? – выхватывая топор, первым делом заорал на весь зал мужчина.

– Отец, успокойся! Это не Сигурд. Это все проделки Локи! Всеотец скажи Рагнару!

Вдруг послышался тихий, но могучий стук копья об деревянный пол!

– Викинги! Снимите с него мешок и подведите его ко мне!

– Но….

– Никаких «но»!

Даг и Роло взяв под руки Авраама, сорвали мешок с его головы, и он увидел огромный зал похожий на верховные дома нордов. Величественные столы, набитые едой и мёдом, огромные золотистые люстры и изящная работа ремесленников. Огромный золотой трон стоял чуть выше всех столов на нём сидел высокий, крепкий мужчина в угольной мантии и черном капюшоне. Огромное золотистое копье упиралось в пол. Глаз у него был лишь один, но излучал такой спектр эмоций, что трудно было смотреть дольше одного мгновения.

– Сигурд, подойди ко мне!

Авраам размеренными шагами начал свой путь, пока он шёл у него сложилась полноценная картина происходящего. Это Асгард! Точно! Или что-то в этом роде.

– Да, всеотец.

– Как ты попал в это место?

Авраам вспомнил, как в детстве зачитывался мифологией разных народов, и все банальные знания он пронес в душе до своего возраста.

– Я погиб в бою, всеотец!

– В каком бою?

– Разбивал саксов под Йорком! – приняв правила игры, начал творить подобно полотну художник.

– Нет, это не Сигурд! – заорал Даг и бросил топор в Авраама.

Чувство близости смерти ощутил вдруг Авраам и почувствовал лёгкое касание топора недалеко от своей головы.

– Даг! Ты идешь на охоту на неделю прямо сейчас! Бегом! – встав, Один закричал.

– А вот кто ты незнакомец, пожалуй, нам расскажет Локи. – Один позвал Локи.

– Это человек из Мирдгарда! – послышалось огромное эхо и звонкий голос Локи.

Локи вбежал в зал. Это был невысокий и худой белоснежный человек.

По залу прокатились крики и негодование, как вдруг один из викингов вошел в зал с двумя небольшими топорами. Норд был сутулым, но очень ловким и резким, его рельефное тело было обнажено и покрыто десятками рун, которые казалось светились и отражали вечные крики кровавых битв.

– Я вижу темный свет из твоих глаз! Ты не мой брат! Ты не викинг! Всеотец я требую боя с этой тварью!

– Ивар не все можно решить при помощи боя! Мудрость- основа нашего мира, – грозно ответил Один одному из легендарных конунгов Дании.

По дому прокатилась тишина зимнего морозного утра.

– Все решит место силы у ветвей Иггдрасиля! – сказав, стукнул копьем Хави.

Рев и крики посыпались словно огромные валы тумана осыпают горные ущелья. Авраам ничего не понимал, но он находился в такой полной новых эмоций атмосфере бесконечного пира, что ему хотелось побыть здесь ещё и ещё. Он жаждал создавать всё новые и новые творения, по его телу пробегали мурашки, и художник желал схватить с невиданной яростью мольберт и холст.

Лазурные лучи света били вокруг места силы к которому подходили тысячи воинов, сотни конунгов и десятки асов. Огромные бабочки темно синего цвета кружились в магическом полёте флоры и фауны Асгарда. Место силы представляло собой девять огромных рунических камней, которые представляли все миры космоса. Из места силы издавалось чудесное пение звонких эльфов, басистых великанов, огромных огненных глыб, нежных облачных скальдов и течения жизни по древу Иггдрасиля. Все это заставляло приводить любое живое существо в состояние транса.

Один подошёл в центр места силы. Его размеренные шаги, казалось, закручивали в бесконечную спираль судьбы смертных.

– Ивар, подойди ко мне! – легким жестом копья Хави указал место для конунга.

– Да, Всеотец! – смиренно произнес один из кровавейших людей в истории.

– Постойте! Я скажу все, как есть! – резко прокричал Авраам.

– Вовремя ты! – оскалив зубы, будто прорычал Ивар.

После небольшого молчания, усмехнувшись Хави решил услышать оправдание смертного.

– Я попал в этот сказочный мир совершенно случайно! Я художник из совершенно другого времени, мира, части света! – трясущимся голосом прошептал художник.

Вокруг древа раздался многотысячный хохот лишь лицо нескольких асов оставалось хмурым. Послышался стук в дверь…

Андреевский вскочил с кровати на которой заснул в костюме! Заправив рубашку и надев тапочки, художник, медленно протирая глаза, открыл дверь.

– Здравствуйте, Авраам Александрович, вас беспокоит майор КГБ. Кузнецов Алексей Иванович.

– Здравствуйте, чем обязан? – вжав зубы, пробормотал творец.

– Пройдемте со мной в учреждение там и обсудим все детали.

– С большим удовольствием! – натягивая улыбку, лицемерно произнес Андреевский.

В стенах КГБ Андреевский выслушивал целые лекции про поведение советского гражданина в капиталистических странах. Андреевский засыпал под монотонный голос рабских персон.

– Товарищ Андреевский, восьмого октября тысяча девятьсот пятьдесят пятого года мы выезжаем с вами в Минск, из Минска мы также на поезде добираемся до Варшавы, из Варшавы на поезде до Берлина, а уже из ФРГ мы вылетаем в Париж. Ваши полотна будут сопровождать еще трое сотрудников музея, а я стану вашим надзорным органом на время вашего путешествия, черт бы его побрал… Все ли вам ясно?

– Да. – «Значит у меня осталась ровно неделя… Я сделаю все, чтобы попасть туда, где живет моя душа!» – Про себя размышлял Авраам.

– В таком случае. До встречи!

– До свидания, Алексей Иванович! – произнеся имя и отчество, художник выдавливал из себя остатки улыбки, а майор был вдохновлен значимостью своей персоны.

Все дни пролетели как один, эта вечная тошнота была на грани срыва в пропасть и взлета на нежных крыльях свободы. Признаться, честно Андреевский не был прозападным человеком. Имея критически-аналитический образ мышления человек взвешивает все за и против, но человеку творческому свобода превыше всего на белом свете.

Ярчайший рассвет восходил ранним утром восьмого октября. Авраам морщил лицо от наступающих лучей ослепительного света, и жадно втягивая дым, курил сигарету, как внезапно увидел целую группу советских граждан.

– Товарищ, здравствуйте! – произнес Кузнецов. Кузнецов был средних лет мужчиной невысокого роста и очень крепкого телосложения. Тщательно причесанные волосы выдавали в нем классического чекиста. Это сразу бросалось в глаза. – Товарищ! – повторно слегка повышенным голосом сказал Кузнецов.

Андреевский опустил голову и мягко выдыхал горький дым из своих легких. При этом неспешно оглядывал стоящего рядом сотрудника.

– Здравствуйте! – тихим басом прошептал Авраам.

– Петр, Людмила и Галина вы едете в пятом вагоне! И следуйте инструкциям, мои родные, – со строгой, но легкой улыбкой на устах сказал Кузнецов.

Стоит отметить, что Петр, Людмила и Галина были рядовыми советскими работниками музея. У девушек были плотные волосы и небольшие слегка заметные усы над верхними пухлыми губами. У Петра же были очень темные руки, покрытые венами и крупные мускулы, выдавливали рукава рубашки, что сразу выдавало в нем аграрного выходца.

Поезд был стандартным и забавным. Аромат пота и хлорки пропитывал все вагоны, но при этом придавал им пролетарский уют.

 Андреевский положил свою небольшую сумку, которую он собрал за несколько мгновений, и самое важное лежало в его рабочем деревянном чемодане это были кисти, краски, холсты и небольшой мольберт. С невероятным трепетом он укладывал чемодан на полку, словно Авраам ласкает своего маленького ребенка.

– Товарищ, Андреевский, вам принести чаю? – сделав губы трубочкой, добрым ртом произнес Петр.

– Да, буду благодарен! – художник произнес это, как вдруг он почувствовал невыносимое милосердие к Петру и его имя – Петр Великий или Апостол Петр – отсылало Авраама к полетам во сне и наяву.

Свежий, бархатный, крепкий черный чай пропитал ароматом все купе художника, который смотрел в окно с быстро пролетающим пейзажем.

Легкие глотки горячего чая и нежные, конфеты от фабрики «Красный Октябрь» таяли во рту и гастрономическое изобилие пересекало острова и реки души внутри Андреевского. В поезде ему было превосходно, но все сбил назойливый стук Кузнецова и открытие двери. – Товарищ, Авраам Александрович, пока вы еще не уснули должен вас проконсультировать насчет нашей поездки.

Вечные консультации и разговоры о «важном»

– Да, конечно, Алексей Иванович, входите!

– Благодарю, голубчик!

– Так что за консультация?

Оглянувшись по сторонам, Кузнецов прикрыл дверь и шепотом произнес.

– Вы же понимаете, что вам не стоит пытаться бежать?

– О чем это вы? —слегка нервно ответил Авраам.

– Я просто вас предупреждаю, что в случае чего КГБ очень хорошо работает по всему миру! —улыбаясь проговорил Кузнецов.

– Да… Я все прекрасно понимаю и не стану бежать. С чего вы вообще подумали, что я буду бежать?

– А с того, мой друг, что вы культурные деятели уж слишком часто меняете пол под ногами и любите сменить, так скажем, работодателя!

«Работодатель? Это он считает умным словечком раз так его выделяет», – подумал про себя Андреевский.

– Даже если это и так я не привык причинять боль связанным людям и пытать их! – ехидно произнес Авраам.

– Если бы вместо меня сидел бы сейчас один из моих коллег с более нетерпеливым характером, то вы бы уже лежали на полу моля пощады, гнусный рисовальщик! – после этих слов Кузнецов сжал кулак и спокойным и размеренным шагом вышел из купе Авраама.

– Станция Минск-Пассажирский! – проговорил рупор.

Андреевский вскочил, нацепив на себя костюм и аккуратно собрав все свои вещи, не успев даже умыться вышел на улицу. Что ему сразу понравилось в Минске, так это как он был восстановлен после Второй Мировой. Его разум нахлынули воспоминания о военном времени. Город был почти уничтожен. Авраам помнил, как еще давно видел снимки в газетах изуродованного города, но сейчас он дышал атмосферой слияний древлян и дреговичей. Атмосферой такого славянского города, который несёт в себе многовековые традиции. К сожалению, побыть в городе дольше ему не удалось. Андреевский лишь решил пройтись полчаса по Советской улице. Его сопровождал Кузнецов, который аппетитно кушал свежие вокзальные бублики.

Дома Минска таили в себе кристалл истории, хотя многие были реконструированы или еще находились в ремонте, но все же в столице Беларуси был непередаваемый порыв культурного кода. Авраам размышлял о своем сне и казалось, что вот-вот он может обжечься о тернистые корни своей чувственности и утонуть в море психоза.

Тихая прогулка двух ленинградцев была неспешной, хотя время уже начинало поджимать их путь, как вдруг Андреевский заметил очень любопытную картину. Человек явно славянского происхождения стоял возле подъезда одного из старинных домов в чистом костюме у него были воздушные усы цвета древесного угля. Этот человек размеренно покуривал в трубку и глядел куда-то вдаль, рядом с ним возле подъезда играли деревяшками маленькие дети: мальчик и девочка. Они были тихими, и, если бы не пыль от строительных материалов на лице можно было сказать, что они сами маленькие ангелы с полотна Санти. Андреевский остановился, вкушая прелесть обстановки. За ним остановился и Кузнецов, который продолжал жадно пережевывать бублик.

Из дома вдруг вышел старый мужчина с жидкими седыми волосами, но в очень качественном черном костюме на его опухших пальцах красовался старинный перстень.

– Ясно, Чеслав нам больше не о чем с тобой говорить! – хлопнув подъездной дверью, начал спускаться по парадным ступенькам пожилой гражданин.

– И больше не приходите сюда! – яростно кричал из окна первого этажа худой, долговязый мужчина с острыми и тонкими губами и пушистыми волосами, которые уже начинали выпадать кусками.