Ходжа Насреддин и Посох Моисея

Паломники, несмотря на демонстративные восторги, кажется, тоже приуныли. Всем как будто стало стыдно за то, что серое скопище грязных домишек оказалось столь непохожим на воображаемое земное отражение Града Господнего – Небесного Иерусалима. Словно спохватившись, пилигримы торопливо крестились и натягивали дежурные улыбки. Как можно не возвеселиться, находясь в местах, где ходил Спаситель, апостолы и библейские пророки!

Грегсону тоже стало немного стыдно за свою бесчувственность, но вместо стихов Библии на память ему пришли слова суры «Аль Исра», повествующие о переносе Пророка (да благословит его Аллах и приветствует!) в город Иерусалим из Заповедной мечети в мечеть аль-Акса, окрестностям которой Аллахом даровано благословение.

Болтливый погонщик верблюдов, ранее бывавший в Иерусалиме, рассказал Грегсону, что война почти не задела город: он и до войны был таким же грязным и вонючим. Город небольшой – тысяч сорок жителей. Это если считать, как считают европейцы: людей вместе с женщинами и детьми. Народ здесь бедный, ибо заниматься ему особо нечем. Деньги в город привозят только паломники. Поэтому турки христианам здесь не только не препятствовали, но всегда всячески способствовали. Но потоку паломников сильно помешала война, отчего все местные жители и пострадали.

В старый город входили через крепостные ворота, которые на английской военной карте назывались Баб-аль-Халиль, а паломники называли Яффскими. Грегсон, повинуясь приказу своего майора, слез со своего мула и пошел пешком. Некоторые солдаты и офицеры из каравана последовали его примеру. Паломники бухнулись на колени и поползли по дорожной грязи. Вслух поминали Иисуса, который шел когда-то по этой самой дороге через эти самые ворота. Грегсон не стал разочаровывать невежественных верующих тем, что и крепость, и ворота – турецкие средневековые, и они ничего общего не имеют со старинной римской крепостью времен Иисуса.

Дальше стало только хуже. Внутри города двигались по узеньким запутанным улочкам среди печальных построек. Всюду нищета, вонь и неряшливость. Лица жителей – сплошь тоскливые. Это ли не юдоль скорби? Безумно захотелось вырваться из этой смрадной помойки обратно на горную дорогу и далее, в ставшую уже почти родной пустыню.

Аллах услышал молитву недостойного своего раба. Выяснилось, что проводник привел караван в центр старого города, как ему и было приказано, к русскому подворью, но не к Сергиевскому, где обосновалась английская военная администрация, а к Александровскому. Довольны были только паломники, сразу оттуда направившиеся к Храму Гроба Господня. Военным же пришлось выбираться из Старого города.

В поисках дороги немного заплутали в закоулках. Когда ехали вдоль ремесленных лавок, местные кузнецы нагло хватались за повод, тянули к себе, предлагая перековать лошадей и мулов, пока не получали удар плетью. Торговцы омерзительного вида нагло совали в лицо свои товары. Вокруг грязных уличных продавцов мяса и овощей жужжали полчища зеленых мух. Вонь стояла такая жуткая, что к горлу подкатила тошнота. Грегсон едва справился с тем, чтобы его не вырвало.

К счастью, за воротами на соседнем холме оказался квартал с приличными европейскими постройками. Стало возможным нормально дышать, тошнота отступила. Дома приобрели нормальные очертания. Караван достиг своего назначения перед прекрасным европейским особняком с готической башенкой, придававшей дому вид английского замка. Просторная территория обнесена высокой красивой каменной оградой и напоминала богатую английскую усадьбу. По двору сновали солдаты и офицеры. Над башенкой на высоком флагштоке гордо развевался Юнион Джек. После мерзостей старой части города роскошь казалось невероятной. Неудивительно, что британская военная и оккупационная администрация расквартировались именно в этой резиденции.

Лейтенант, подхватив свой чемодан, отправился доложить о прибытии в штаб корпуса. Ему крайне повезло: на квартиру его определили совсем рядом, при штабе.

Штаб сумел занять, пожалуй, лучшее здание во всем Иерусалиме: бывшее русское Сергиевское подворье использовалось теперь новыми британскими властями в своих целях и нуждах на правах принудительной аренды. Так спешно подвели юридическую базу, и организованный цивилизованный грабеж начался: процесс возглавил вновь назначенный администратор русских имуществ в чине капитана.

Русских на подворье уже не осталось, но хозяйственными делами до сих пор заведовал представитель прежней русской администрации – сотрудник Императорского православного палестинского общества, исполнявший также обязанности бухгалтера. Им оказался хитрый грек со смешной фамилией Петропопуло. Его новые власти оставили на хозяйстве, поскольку именно он дал первоначальное формальное согласие на занятие помещения британцами, благодаря чему разграбление русского имущества с юридической точки было хотя бы отчасти легитимировано. Впрочем, он же в свое время давал точно такое же разрешение и турецким военным, хотя и вопреки решению правления общества, благодаря чему оставался управлять русским имуществом и при турках.

Оказалось, что все бумаги русского общества, которые пощадили турки, британские чиновники уже успели опечатать, так что на долю военной разведки в лице Грегсона здесь ничего не осталось. Но где-то оставались люди, и грек поможет их найти…

***

Лисья морда услужливого грека подобострастно и выжидающе – снизу-вверх – уставилась на молодого высокого офицера. Офицер потребовал себе уютную комнату и койку? Очень жаль! У нас совсем нет комнат, а только скромные кельи для паломников… Конечно, офицер получил бы самую лучшую, но (какая жалость!) все уже занято! Но доплатив всего несколько шиллингов, офицер мог бы получить бы койку в келье с очень немногочисленными соседями. Хотя для богатого джентльмена можно было бы поискать и совсем пустующую келью, и без клопов… Очень хорошо! Где найти прежних русских обитателей? Их уже нет. С началом войны многие вернулись в Россию, многие перебрались во Францию… Все? Нет, конечно! Есть те, которые остались при местных православных монастырях… Офицеру нужен переводчик с русского? Переводить документы? Хороший? Это очень, очень трудно! Русские в своем большинстве не знают английского… Офицера устроит перевод русского текста на французский? Тогда можно поискать… Где? Можно совсем недалеко… Нет, нет! Офицер сам не найдет! Управляющий мог бы помочь, но у него столько неотложных дел… Конечно, можно было бы отложить дела при некоторой компенсации… Очень хорошо! Да вот хоть в соседнем монастыре… Только надо договориться с настоятелем… Но отец-настоятель так не любит отвлекать монахов от молитвы… Конечно, управляющий сумеет договориться! Управляющий со своей стороны непременно напишет записку настоятелю! Но лучше бы подкрепить просьбу подарком… Нет, нет, офицеру не надо затрудняться, управляющий сам подберет и передаст подарок от офицера монастырю…

Этот Павлопопуло говорил по-английски с варварским акцентом, но умел объясняться вполне понятно. Очень полезный грек! Посредник, полезный всем: и русским, и туркам, и немцам, и британцам… И, по всей видимости, наиболее полезный самому себе… Он выживал при любой власти, во все эпохи. Грегсону представилось, как такой же Попандопуло последовательно оказывает свои немудрящие, но полезные мелкие услуги сначала римскому центуриону, потом дикому арабу из войска Мухаммеда (да благословит его Аллах и приветствует!), надменному, смердящему, как дикий зверь, французскому барону-крестоносцу, свирепому турецкому янычару… Всего мгновение надо смышленому Полиглотопопуло чтобы перестроиться на новый, незнакомый прежде язык нового господина… Последняя картина представила лисьемордого Паульпопуло в компании с тем памятным германским лейтенантом – артиллеристом из корпуса фон Крессенштайна. Высокорослый яркий блондин через монокль в правом глазу презрительно взирает на по-крысиному суетящуюся мелкую тварь … На лице – загар кирпичного цвета, а шея белоснежная… Крепкая шея… Огромные ярко-голубые глаза, наливаются кровью… Очень крепкая шея… Луковый смрад вырывается из перекошенного хрипящего рта… Немец этот очень, очень силен и ловок… Совсем не похож на нынешних – мелких телом, заморенных и полуголодных – турецких солдат с хлипкими, так легко ломающимися шеями…

Лейтенант стряхнул с себя наваждение и вернулся к действительности. Вдруг замолчавший управляющий (как его там звали, что-то вроде Вокспопуло, кажется?) замер, черными, расширенными от ужаса, зрачками глядя на странного английского офицера…

В итоге, Грегсон получил в свое единоличное распоряжение чистую келью с койкой, не заплатив ни единого шиллинга.

«Фуссылат» («Разъяснены»)

Тебе будет сказано только то, что было сказано посланникам до тебя.

Хризофилакс – златолюбивый – Вокспопуло не обманул ожиданий. На следующий день же день к Грегсону без всяких напоминаний сам явился монах-переводчик. При первом взгляде в лицо монаха Грегсон вздрогнул: ему показалось, что перед ним стояла ожившая копия памятного германского лейтенанта, только без монокля и постаревшая лет на двадцать. Монах смотрел на английского офицера с неприязнью.

– Как мне вас называть, святой отец? – спросил лейтенант.

– Я не святой. Един Бог свят, – вздохнул монах. – Вы можете называть меня отец Варлаам.

Вопреки опасениям, он прекрасно говорил по-английски.

– Откуда вы?

– Из монастыря Архистратига Божия Архангела Михаила. Отец-настоятель дал мне послушание: послужить переводчиком новым властям.

– Я чувствую, вам это послушание не по нутру? – прищурился Грегсон.

– Дело монаха – молитва, – пожал плечами монах. – Но отец-настоятель должен угождать земным властям: ведь от них зависит существование монастыря. Во время войны даже подвоз продовольствия является проблемой, которую нам не решить без содействия властей. Приходится отрабатывать оказанием вам разных услуг, отрываясь от молитвы.

– А кем вы были раньше, до того, как стали монахом?

– Раньше я служил на Александровском подворье русского палестинского общества.

– Кем?

Монах неопределенно развел руками.

– В вас чувствуется военная выправка…

– Да, в прежнее время я служил офицером, – нехотя признался тот.

– А где вы выучили английский язык?

Монах криво усмехнулся:

– В свое время я получил неплохое образование.

Грегсон решил, что перед ним, возможно, один из тех, кто его интересует, но решил пока не давить на монаха. Не надо торопить события! Вместо этого он достал из чемодана приобретенное у арабских разбойников русское письмо и протянул его отцу Варлааму:

– Можете перевести это для меня?

Перед тем как ответить, монах молча внимательно прочитал письмо – каждый лист – от начала до конца, и только потом кивнул:

– Да, могу.

Письмо оказалось весьма любопытным…

***

«Любезнейший Василий Андреевич!

С первых же строк моего письма позвольте мне, хоть и запоздало, выразить Вам свое глубочайшее сожаление по поводу Вашего отъезда из Святой Земли. Это сожаление касается не столько Вас, сколько, главным образом, меня самого, поскольку теперь я буду лишен возможности непосредственного общения с Вами. Как русский офицер сожалею также и о прекращении той неоценимой помощи, которую вы, находясь на своем месте, оказывали моей службе в интересах России.

Если бы я узнал о Вашем отъезде раньше, то непременно постарался бы повлиять на решение Вашего начальства. Но ведь, по моим сведениям, Вас должны были перевести с повышением в начальники Южно-Сирийской инспекции на место Спасского, что полностью решило бы все досадные материальные проблемы, стоящие перед Вами и Вашей семьей. Поэтому я и был так спокоен в отношении Вас. Теперь же, уже задним числом, мне по секрету сообщили, что едва ли не главной причиной отказа в назначении Вас на эту должность послужили Ваши литературные опыты. Это меня особенно огорчило.

Каюсь, когда вы отправили мне свою рукопись для ознакомления, я даже не сразу ее открыл. Извиняет меня лишь моя высочайшая занятость по службе и возникшие срочные обстоятельства, настоятельно требовавшие моего внимания. По возвращении же из своей экспедиции я немедленно приступил к чтению Вашей рукописи и получил от нее неслыханное удовольствие.

К сожалению, у меня к ознакомлению оказались рукописи только пяти из семи Ваших книг: «Ходжа Насреддин и Посох Моисея», «Ходжа Насреддин и Философский камень», «Ходжа Насреддин и Ноев Ковчег», «Ходжа Насреддин и Дворец Немврода», «Ходжа Насреддин на Афганской войне». Я льщу себя надеждой, что обозначенные в перечне рукописи «Ходжа Насреддин и Похищение из сераля» и «Ходжа Насреддин и Принц Очарованный» столь же интересны и занимательны, как и те пять, которые я прочитал, и что они не пропали бесследно, а благополучно увезены Вами с собой в Россию.

Что я могу сказать по поводу прочитанного? Да, так сейчас не пишут современные писатели! Да, так не написали бы ни Толстой, ни Достоевский, ни Тургенев. Да и что же с того! Это книга по назначению своему более развлекательная и предназначенная для удовольствия читателя. Однако, я не вижу в ней ничего предосудительного и поэтому крайне сожалею, что наше духовное начальство признало Вашу книгу не соответствующей духу Православия и вредной к распространению.

Я прекрасно понимаю, что Ваше положение внутри Русского Палестинского общества обязывает Вас быть строгим образцом православного верующего и даже, отчасти, вероучителя. Вашей служебной обязанностью является духовное окормление как христиан, так и местных язычников. Да, любое слово, сказанное, а тем более написанное Вами, может быть, при желании, ложно истолковано. Возможно, это обстоятельство и вынудило наше начальство, как духовное, так и гражданское, к излишнему ригоризму в отношении ваших произведений. Ведь вы пишите в своих повестях о магометанах без осуждения и даже с большой долей симпатии, и нигде не показываете необходимости их обращения в Истинную Веру. Я нисколько не осуждаю Вас за это, ведь я сам, долгое время пребывая в мусульманских странах по долгу службы, и даже при необходимости противодействуя усилиям их властей, узнал и, в значительной мере, полюбил народ этих стран.

Позволю себе высказать еще одно соображение. Не только и не столько симпатии к магометанам сыграли свою роль. В Ваших повестях можно усмотреть сомнение и даже известный сарказм в отношении священных реликвий вообще и библейской археологии, в частности. Да, принятые у нас методы «открытия» и, скажем прямо, создания на ровном месте новых священных реликвий не могут не огорчать истинно верующих. Я согласен с Вами, и это наша общая боль, хотя мы и не можем говорить об этом вслух все, что мы думаем. Однако, даже скрытые намеки на проблемы мировой библейской археологии совершенно недопустимы для официальных лиц Русского Императорского Палестинского общества. Поэтому истинный мотив Вашего перевода в Россию нигде и никем не будет обозначен в письменных документах.

Мне будет очень жаль, если Вашим произведениям не суждено увидеть свет только лишь по причине Вашего служебного положения. Только это обстоятельство извиняет меня от того дерзостного предложения, которое я собираюсь Вам сделать:

А что если вам опубликовать Ваши рукописи под другим авторством? Некий посторонний, не связанный с духовной или гражданской просветительской службой, мог бы обозначить себя в качестве автора, принимая на себя, как сказал поэт, и хвалу, и клевету. Да, вы лишитесь при этом заслуженной известности в обществе, но, как говорили наши иноверные: Dieu reconnaîtra les siens!

Судьба Ваших рукописей для меня стала чрезвычайно важна после одной моей случайной находки. Но изложу все по порядку.

В предисловии к Вашим повестям указано, что они представляют собой литературную обработку рассказов некоего почтенного старца Али Тарика, проживающего в Бейруте. По Вашим собственным словам, Вы, записывая повествование, восхищались безудержной фантазией странного веселого старика.

Не сочтите мой вопрос праздным. Это действительно было так? И, если да, то не говорил ли этот старик с Вами по-русски? В бумагах нашей миссии мне попались полувековой давности мемуары одного нашего чиновника, служащего по Министерству иностранных дел, некоего Васильева. В этих мемуарах среди прочего я заметил поразительные совпадения и параллели с повествованиями Али Тарика, что не позволяет мне рассматривать рассказы Вашего старика только лишь как «фантазию». Да и поразительное знание реальной истории многих стран Востока не может быть доступно «простому» человеку. Поэтому я хочу отправить Вам копию моих выписок из мемуаров Васильева.

Подготовка данной выписки и изготовление копий несколько задержит возвращение Вам Ваших рукописей, о чем Вы меня просите, но я льщу себя надеждой, что Вы не будете на меня за это в обиде и найдете сей документ весьма интересным для себя.

Кроме упомянутых мемуаров мне также случайно попалась любопытная арабская рукопись, где так же речь идет о Ходже Насреддине. В знак признательности за Ваш литературный труд пришлю Вам копию. Мне показалось, что этот материал Вы могли уже использовать при написании своих повестей. Если же нет, то перед нами еще одно удивительное совпадение, каких не бывает.

Передавайте от меня мой глубокий поклон и наилучшие пожелания очаровательной Анне Алексеевне и привет храбрейшему из храбрейших спартанскому царю Леониду!

С совершеннейшим к Вам почтением, _______________ (подпись – морской узел)

P.S. Я лишь недавно узнал, что в России Вы получили место в Самарском уезде Самарской губернии. Если это так, то Ваш путь в очередной раз пересекся с путями Вашего Ходжи Насреддина. Вы поймете это, прочитав мемуары Васильева.»

***

Из перевода письма Грегсон понял четыре важные вещи.

Во-первых, по всей видимости, это действительно письмо прежнего русского резидента, и к нему следует отнестись с должным вниманием.

Во-вторых, оно касается персонажа, именуемого «Ходжа Насреддин», упомянутого в любопытном арабском рассказе о слоне. В рассказе, который оказался рассказом не совсем о слоне. А персонаж этот каким-то образом связан с русскими…

В-третьих, пачки машинописных листов являют собой рукопись романа, написанного неизвестным адресатом письма резидента, также посвященного Ходже Насреддину.

В-четвертых, перевязанные пачки тетрадей являются упомянутыми мемуарами чиновника русского МИДа, которые каким-то образом должны пролить свет на загадку Ходжи Насреддина.

Грегсон поблагодарил монаха и попросил его в свободное от молитвы время, но, по возможности, быстро, подготовить письменный перевод всех рукописей. Тот только замахал руками, отказываясь:

– Увольте, увольте! Писать я ничего не буду. Если хотите, вам с листа переведу, растолмачу, все непонятное разъясню, но писать ничего не буду!

У лейтенанта вдруг закралось было подозрение, что монах не умеет писать, но тот пояснил свой отказ по-другому:

– Тут вам не штабные документы, тут Литература! Понимаете? Ли-те-ра-ту-ра! Слово художественное! У нас в России отношение к письменному слову совсем другое, нежели к устному. Устно я вам быстро с листа переведу и растолкую смысл своими словами. Но уж если писать настоящий перевод – это же целый литературный труд! Если начну, до второго Пришествия будете окончания дожидаться. Да и слаб я, чтобы на чужой язык художественный текст перепереть.

Грегсон скрепя сердце согласился вместо перевода на самый точный пересказ содержания. Главное сейчас – понять, о чем там говориться и стоит ли все это дальнейшего внимания.

Монах, хотя тоже с явным неудовольствием, согласился на этот вариант, забрал с собой одну пачку рукописных тетрадей и одну пачку машинописных листов удалился, предварительно попросив лейтенанта самому – от имени оккупационных властей – уведомить отца-настоятеля монастыря о важности и срочности поручения.

У всеведущего пронырливого грека удалось выяснить, под именем отца Варлаама скрывается (скрывается?) бывший подполковник Николай Штольц, а автором письма является, скорее всего, русского Генерального Штаба подполковник Голубев, пропавший в горах Сирии еще до войны.

«Аль-Касас» («Рассказ»)

«Во имя Аллаха Милостивого и Милосердного! Мы правдиво прочтем тебе для верующих людей историю Мусы и Фараона.»

Любой христианский паломник люто позавидовал бы Грегсону. В священном граде Иерусалиме лейтенант встретил не только Рождество, но и Новый – 1918 – год, второе – греческое – Рождество, и даже Крещение Господне, выпавшее в этом году на 12 января. Но любой христианин при этом пожалел бы несчастного собрата, поскольку тот в силу служебной занятости не имел возможности предаться поистине благочестивым и душеспасительным занятиям: новое начальство взяло толкового лейтенанта-разведчика в оборот и привлекло к делу.

Работы в завоеванном городе оказалось много: фильтрация населения, допросы пленных, выявление возможных шпионов, вербовка агентуры… Сотни лиц, множество наречий… Кроме того, лейтенант счел для себя долгом как следует на месте изучить топографию Иерусалима и урывал себе часы для осмотра городских достопримечательностей.

Дни стояли приятно прохладные, а ночи – умеренно прохладные. Келья не отапливалась, от холода спасали только шинель и грог. Несколько дней лили дожди. Пыль на улицах превратилась в грязевое месиво. В такие дни лишний раз покидать помещение под крышей не хотелось, тем более не хотелось лезть в вонь и грязь Старого города. Одним из дождливых вечеров Грегсон поленился топать в Старый город по грязи и уклонился от очередной выпивки с новыми сослуживцами. Вместо этого он извлек из-под койки свою арабскую рукопись и принялся разбирать новый рассказ о Ходже Насреддине.

***

«Во имя Аллаха Милостивого и Милосердного!

Однажды Ходжа Насреддин с посохом в руках пришел к султану правоверных (мир ему!) и сказал: «О, великий султан правоверных, защитник Истинной Веры и тень Аллаха на земле, да продлит Аллах твои дни!

Шел я через пустыню и встретил старца-дервиша. В руках у старца был этот посох. Старец сказал мне так: есть в мире величайшее сокровище – посох пророка Мусы (мир ему)! Об этом посохе говорит Пророк (мир ему и благословение Аллаха) в священном Коране в суре «Ан-Намль»:

«Когда Муса отработал срок и двинулся в путь со своей семьей, он увидел со стороны горы огонь и сказал своей семье: «Оставайтесь здесь! Я увидел огонь. Возможно, я принесу вам оттуда известие или горящую головню, чтобы вы могли согреться.» Подойдя туда, он услышал глас со стороны дерева, которое росло в благословенном месте на правой стороне долины: «О, Муса! Я – Аллах, Господь миров, брось свой посох!» Когда же он увидел, как тот извивается, словно змея, он бросился бежать и не обернулся. Аллах сказал: «О, Муса! Подойди и не бойся, ибо ты являешься одним из тех, кто находится в безопасности.»

Аллах наделил Мусу даром превращать этот посох в змею. Это стало знамением правдивости слов Мусы перед фараоном.

Аллах направил меня, чтобы я отыскал этот посох. Вот он! Отдай это посох великому султану правоверных. Да хранит его великий султан как величайшее сокровище. И да поможет это посох султану в борьбе с врагами великого султана!»

И сказал великий султан правоверных Ходже Насреддину грозно: «Ты лжешь! Посох пророка Мусы находится в нашей сокровищнице уже много веков! А за свою ложь твоя голова да будет отсечена от твоего туловища!»

Отвечал Ходжа Насреддин султану так: «О великий султан правоверных! Воля султана отделить мою голову от моего туловища! Но не уподоблюсь ли я при этом великому пророку Яхье (мир ему!), так же несправедливо казненному? Не будет ли лучше сперва точно выяснить, какой из двух посохов действительно принадлежал пророку Мусе (мир ему!)?

И сказал великий султан правоверных Ходже Насреддину: «Посох, который храниться в моей сокровищнице сделан из драгоценного черного дерева и украшен золотом и слоновой костью. А ты принес мне простую суковатую палку и называешь ее посохом великого пророка Мусы!»

Отвечал Ходжа Насреддин султану так: «Да рассудит сам великий султан правоверных: пророк Муса ходил пешком по пустыне со своей семьей. Взял бы он с собой для этого драгоценный посох из черного дерева, украшенный золотом и слоновой костью? Скорее всего, Муса взял с собой в путешествие обычный деревянный посох, которым пользуются пастухи. Сура «Та Ха» повествует нам, как Аллах вопросил Мусу: «Что это у тебя в правой руке, о Муса?» Муса сказал: «Это – мой посох. Я опираюсь на него и отгоняю им моих овец. Я нахожу ему и другое применение». Да рассудит сам великий султан правоверных: стал бы Муса отгонять овец драгоценным посохом из черного дерева, украшенным золотом и слоновой костью?»