Доктор Торндайк. Тайна дома 31 в Нью Инн

– Нет, – ответил я. – Таких симптомов нет ни у одной известной мне болезни. Зато они очень похожи на отравление опием.

– Но мой дорогой сэр, – нетерпеливо возразил мистер Вайсс, – так как это совершенно невозможно, это не отравление опием. Должно быть что-то другое. Что это может быть? Вы говорили о кровоизлиянии в мозг.

– Но против этого говорит почти полное выздоровление с промежутками.

– Я бы не сказал, что оно полное, – отметил мистер Вайсс. – Выздоровление только сравнительное. Он разумен и естественно себя ведет, но остается сонным и медлительным. Например, он не проявляет никакого желания выйти из дома или даже из комнаты.

Я неловко обдумывал эти противоречивые утверждения. Совершенно очевидно мистеру Вайссу не нравится теория отравления наркотиком, что совершенно естественно, если он ничего не знает о применении наркотика. Однако…

– Думаю, – сказал мистер Вайсс, – вы знакомы с сонной болезнью.

Это предположение озадачило меня. Я не был знаком с этой болезнью. Да и мало кто с ней знаком. В то время о ней практически никто ничего не знал. Просто патологическое любопытное состояние, известное только нескольким практикующим врачам в Африке и даже не упоминаемое в учебниках. Тогда еще не подозревали о связи этой болезни с насекомыми, переносящими трипаносому, и мне ее симптомы были абсолютно неизвестны.

– Нет, не знаком, – ответил я. – Для меня эта болезнь – всего лишь название. Но почему вы спрашиваете? Мистер Грейвз бывал за границей?

– Да. Последние три или четыре года он путешествовал, и я знаю, что недавно он провел какое-то время в Западной Африке, где встречается такая болезнь. На самом деле я впервые услыхал о ней от него.

Это был новый факт. Он значительно подорвал мою уверенность в диагнозе и склонял к пересмотру своих подозрений. Если мистер Вайсс мне солгал, у него сейчас значительное преимущество.

– Что вы думаете? – спросил он. – Возможно ли, что это сонная болезнь?

– Я бы не сказал, что она невозможна, – ответил я. – Эта болезнь мне практически неизвестна. Я никогда не встречался с ней в Англии, и у меня не было возможности изучать ее. Пока не познакомлюсь с описаниями, не могу дать ответ. Конечно, если бы я мог увидеть мистера Грейвза в тот период, который называете «ясным», я мог бы судить увереннее. Как выдумаете, это можно устроить?

– Можно. Я понимаю важность этого и постараюсь, но он трудный человек, очень трудный. Искренне надеюсь, что у него не сонная болезнь.

– Почему?

– Потому что… как я понял из его слов, эта болезнь смертельна, рано или поздно больной умирает. Кажется, лекарства от нее нет. Думаете, вы сможете решить, когда снова с ним увидитесь?

– Надеюсь, – ответил я. – Я просмотрю источники и точно узнаю симптомы – насколько это известно. Но у меня впечатление, что об этой болезни очень мало известно.

– А тем временем?

– Дадим ему кое-какие лекарства и позаботимся об общем состоянии. Лучше, чтобы вы дали мне возможность как можно быстрей снова его увидеть. – Я собирался сказать, что реакция больного на приписанные лекарства прольет свет на его состояние, но так как я предполагал отравление наркотиком, подумал, что лучше оставить это предположение при себе. Соответственно я дал некоторые общие указания об обращении с пациентом, и мистер Вайсс внимательно выслушал. – И, – заключил я, – нельзя забывать о возможности опия. Вам нужно тщательно обыскать комнату и все время следить за пациентом, особенно в периоды бодрствования.

– Хорошо, доктор, – ответил мистер Вайсс. – Я сделаю все, как вы говорите, и пошлю за вами снова, как только будет возможно, если вы не возражаете против нелепого условия Грейвза. А теперь, если вы позволите заплатить вам за визит, я пойду и вызову вам карету, пока вы пишете рецепты.

– Рецепты не нужны, – ответил я. – Я приготовлю несколько лекарств и отдам их кучеру.

Мистер Вайсс попытался возразить, но у меня были причины настоять на своем. Современные рецепты прочесть нетрудно, и я не хотел, чтобы мистер Вайсс знал, от чего эти лекарства.

Оставшись один, я вернулся к постели и посмотрел на неподвижную фигуру. И мои сомнения возродились. Очень похоже на отравление морфием, и если это морфий, то не обычная медицинская доза, какую дают больным. Я открыл сумку и достал футляр со шприцем, а из него тюбик с атропиновыми таблетками. Вытряхнув на ладонь два маленьких диска, я оттянул нижнюю губу пациента и положил таблетки ему под язык. Потом снова все спрятал в сумку, и едва успел это сделать, неслышно открылась дверь и в комнату вошла экономка.

– Каким вы нашли мистера Грейвза? – спросила она очень тихо; мне это казалось ненужным, учитывая летаргическое состояние пациента.

– Похоже, он очень болен, – ответил я.

– Вот как! – сказала она и добавила: – Мне очень жаль это слышать. Мы все очень беспокоимся о нем.

Она села на стул у кровати и, заслонив лицо пациента – и свое тоже – от огня свечи, достала из сумки, висевшей у нее на поясе, незаконченный чулок и начала молча вязать с мастерством, характерным для немецких домохозяек. Я внимательно посмотрел на нее (хотя она находилась в тени, и я видел ее неотчетливо), и почему-то ее внешность вызывала мое расположение не больше, чем остальные обитатели этого дома. Она не была некрасива. Прекрасная фигура, манеры человека достойного социального положения, и одежда, хоть и не совсем обычная, казалась приятной. Как и у мистера Вайсса, у нее светлые волосы, смазанные и прилизанные, они расчесаны, как раскрашенные волосы голландской куклы[1]. Казалось, у нее совсем нет бровей – конечно, это результат светлых волос; сходство с куклой подчеркивалось и глазами, выглядели карими или темно-серыми, точнее мне не было видно. Еще одна особенность – тик, какой бывает у нервных детей, периодическое подергивание головы, к которой как будто прикреплена нить или пружина. Я решил, что ей примерно тридцать пять лет.

Можно было подумать, что карета меня должна ждать, но на ее подготовку ушло какое-то время. Я сидел в растущем нетерпении, слушая негромкое дыхание больного и звон спиц экономки. Я хотел быстрее вернуться домой, и не только из-за себя: состояние больного требовало немедленного принятия лекарств. Но минуты тянулись, и я уже готов был выказать недовольство, когда у дверей прозвенел звонок.

– Карета готова, – сказала миссис Шаллибаум. – Я посвечу вам на лестнице.

Она встала, взяла свечу, прошла к началу лестницы и стояла там, держа огарок над перилами, а я спустился и по коридору прошел к открытой боковой двери. При свете далекой свечи я видел, что карета находится в крытом проходе, видел я и стоящего в тени кучера. Я огляделся, ожидая увидеть мистера Вайсса, но он не появился, и я сел в карету. Дверь со стуком закрылась и была заперта, потом я услышал, как передвинули тяжелый затвор ворот и заскрипели петли. Мы медленно тронулись, остановились, ворота за нами закрылись. Я почувствовал, как слегка наклонилась карета, когда кучер сел на свое место, и мы двинулись.

Размышления во время обратной поездки были неприятными. Я не мог избавиться от впечатления, что меня вовлекли во что-то очень подозрительное. Возможно, конечно, мое ощущение связано с необычной секретностью, которой окружен этот случай; если бы визит проходил в обычной обстановке, я бы не нашел ничего подозрительного в симптомах пациента, ничего способного вызвать подозрения или тревогу. Может, и так, но эти соображения не успокоили меня.

Далее, мой диагноз может быть ошибочным. Возможно, это какое-то нарушение деятельности мозга, осложненное дополнительными нарушениями, такими, как медленное кровотечение, абсцесс, опухоль или простое кровоизлияние. Такие случаи иногда бывают очень тяжелыми. Но данный случай как-то не соответствует симптомам одного из этих заболеваний. Что касается сонной болезни, возможно, это более надежное предположение, но я ничего не мог сказать за или против него, пока не узнаю больше; против был, однако, то факт, что все симптомы точно соответствуют отравлению морфием.

Но даже так нет никаких доказательств преступления. Пациент мог быть заядлым потребителем морфия, а симптомы обострены сознательным обманом. Хитрость этих несчастных вошла в пословицу и равна только их лживости и стремлению к таинственности. Вполне вероятно, что этот человек изображает глубокое оцепенение, когда за ним наблюдают, а потом, оставшись на несколько минут один, встает с постели и достает из какого-то тайника наркотик. Это вполне соответствует его нежеланию увидеть врача и стремлению к таинственности. Тем не менее я не верил, что нашел истинное объяснение. Вопреки всем возможностям, мои подозрения вернулись к мистеру Вайссу и к молчаливой женщине и отказывались рассеиваться.

Все обстоятельства этого случая были подозрительными. Сложная подготовка кареты, в которой я ехал, импровизированное состояние дома, отсутствие обычных домашних слуг, явное желание мистера Вайсса и той женщины помешать разглядывать их внешность, а прежде всего то, что мне солгали. Потому что мистер Вайсс, вне всякого сомнения, солгал. Его заявление о почти постоянном оцепенении пациента противоречило словам о своенравии и упрямстве пациента и еще более противоречило глубоким и относительно свежим следам от очков на носу пациента. Этот человек постоянно носил очки, что вряд ли соответствует состоянию, граничащему с комой.

Мои размышления прервала остановка кареты. Замок на двери открыли, дверцу распахнули, и я вышел из темной тюрьмы у своего дома.

– Через одну-две минуты принесу лекарства, – сказал я кучеру, открывая ключом свою дверь, и мои мысли сразу перешли от общих обстоятельств случая к состоянию пациента. Я сожалел о том, что не пытался более энергично вырвать его из оцепенения и подкрепить убывающую жизнеспособность; будет ужасно, если ему станет хуже и он умрет до того, как вернется кучер с лекарствами. Подстегиваемый этой тревожной мыслью, я быстро подготовил необходимые лекарства, вынес бутылочки и отдал кучеру, который стоял у головы лошади.

– Возвращайтесь как можно быстрей, – попросил я, – и скажите мистеру Вайссу, чтобы он немедленно дал средство из этой маленькой бутылочки. Указания на ярлыке.

Кучер, ничего не ответив, взял у меня пакет, забрался на сиденье, тронул лошадь кнутом и быстро поехал в сторону Ньювингтон Баттс.

Маленькие часы в кабинете для консультаций показывали одиннадцать: время, когда практикующему врачу-терапевту пора ложиться спать. Но мне спать не хотелось. За скудным ужином я продолжал думать об этом случае, и потом, когда курил последнюю трубку у гаснущего камина в операционной, странные и зловещие обстоятельства случая не выходили у меня из головы. Я порылся в небольшой справочной библиотеке Стиллбери в поисках сведений о сонной болезни, но узнал только, что это «редкая и тяжелая болезнь, о которой в настоящее время мало известно». Я прочел материалы об отравлении морфием, но это лишь подкрепило мое убеждение о верности моего диагноза, что при других обстоятельствах принесло бы мне большее удовлетворение.

Ведь мой интерес к этому случаю был не просто академическим. Мое положение трудное и ответственное, и я должен решить, как действовать. Что мне делать? Должен ли я сохранять врачебную тайну, к чему меня без слов призывают, или передать свои подозрения полиции?

Неожиданно я с большим облегчением вспомнил о своем старом друге и соученике в студенчестве Джоне Торндайке, теперь известном специалисте по медицинской юриспруденции. В одном деле я участвовал в роли его ассистента, и тогда на меня произвели глубокое впечатление его разносторонние познания, острота ума и удивительная изобретательность. Торндайк стал адвокатом с очень большой практикой и сможет сразу сказать мне, каков мой долг с точки зрения закона; а так как он еще и врач, он поймет острую необходимость медицинской практики. Если я найду время, чтобы навестить его в Темпле и изложить свой случай, все мои трудности и сомнения будут разрешены.

Я с тревогой открыл список вызовов, чтобы посмотреть, какая работа ждет меня завтра. День не очень тяжелый, даже если допустить один-два чрезвычайных вызова утром, но я все же сомневался, смогу ли уйти из своего района, пока в конце списка не увидел имя Бертона. Мистер Бертон живет в старом доме на восточной стороне Бувери-стрит, менее чем в пяти минутах ходьбы от квартиры Торндайка на Кингз Бенч Уок; к тому же мистер Бертон хроник, и его можно посетить последним. Побывав у мистера Бертона, я отыщу своего друга с очень большой вероятностью встретить его после возвращения из больницы. Могу позволить себе долгий разговор с ним, а взяв извозчика, вовремя вернусь к вечерней работе.

Это было большое утешение. При перспективе разделить ответственность с другом, на суждения которого я могу полностью полагаться, все затруднения словно покинули меня. Записав эту встречу в свой список, я пришел в хорошее настроение, встал и выколотил трубку, когда маленькие часы показали полночь.

Глава 2. Торндайк разрабатывает план

Входя в Темпл по Тюдор-стрит, я испытывал приятное ощущение знакомости. Здесь я провел много замечательных часов, работая с Торндайком над случаем, который газеты назвали «Делом с красным отпечатком большого пальца», и здесь я встретил любовь своей жизни – эта история рассказана в другой книге. Это место дорого мне воспоминаниями о счастливом прошлом, оно позволяет надеяться на новое счастье, которое ждет меня в не слишком далеком будущем.

Мой решительный стук маленьким медным молоточком привел к тому, что дверь открыл сам Торндайк, и тепло, с каким он меня встретил, заставило меня одновременно обрадоваться и устыдиться. Потому что я не только отсутствовал, но и был очень плохим корреспондентом.

– Блудный сын вернулся, Полтон, – объяснил Торндайк, заглядывая в комнату. – Это доктор Джервис.

Я вслед за ним вошел в комнату и увидел Полтона, его доверенного слугу, лабораторного ассистента, мастера на все руки и близкого друга. Полтон ставил поднос с чаем на небольшой стол. Маленький человек сердечно пожал мне руку, и на его лице появилась улыбка, какую можно ожидать от благожелательного грецкого ореха.

– Мы часто говорим о вас, сэр, – сказал он. – Только вчера доктор спрашивал, когда вы к нам вернетесь.

Так как я не возвращался к ним в том смысле, какой он имел в виду, я почувствовал себя виноватым, но свои сведения сохранил для уха Торндайка и ответил вежливыми общими фразами. Затем Полтон принес из лаборатории чайник с горячим чаем, разжег огонь и вышел, и мы с Торндайком, как в прежнее время, сели в свои кресла.

– И откуда вы появились таким неожиданным способом? – спросил мой коллега. – Похоже, вы делали профессиональный визит.

– Да. Мой район – Нижняя Кенсинтон Лейн.

– Ага. Значит, вы снова «на старой тропе».

– Да, – ответил я со смехом, – старая тропа, долгая тропа, тропа, которая всегда новая.

– И ведет в никуда, – мрачно добавил Торндайк.

Я снова рассмеялся – не очень сердечно, потому что в словах моего друга была неприятная правда, подтверждавшаяся моим собственным опытом. Врач, у которого нет средств и который вынужден брать временную работу, подменяя других, обнаруживает, что годы приносят ему только седину и богатый неприятный опыт.

– Вам нужно покончить с этим, Джервис, – сказал Торндайк после паузы. – Случайная работа нелепа для человека вашего класса и профессиональных достижений. К тому же разве вы не обручены и не собираетесь жениться на очаровательной девушке?

– Да, знаю, я был глуп. Но я исправлюсь. Я готов сунуть гордость в карман и позволить Жюльет дать мне денег на покупку практики.

– Это очень верное решение, – подтвердил Торндайк. – Гордость и скрытность в отношениях людей, которые собираются быть мужем и женой, нелепы. Но зачем вам покупать практику? Вы забыли мое предложение?

– Я был бы неблагодарным негодяем, если бы забыл.

– Хорошо. Сейчас я его повторяю. Становитесь моим помощником, готовьте материалы для суда, работайте со мной, и с вашими способностями вас ждет отличная карьера. Вы нужны мне, Джервис, – горячо добавил он. – Мне, с моей увеличившейся практикой, необходим помощник, и вы тот помощник, что мне нужен. Мы старые и испытанные друзья, мы работали вместе, мы доверяем друг другу, и вы лучший человек для этой работы, какого я знаю. Я не приму отказ. Это ультиматум.

– И какова альтернатива? – спросил я, улыбаясь его горячности.

– Альтернативы нет. Вы скажете да.

– Думаю, так и есть, – ответил я с чувством. – Я так рад и так благодарен вам, что и сказать не могу. Но окончательную договоренность нужно оставить на следующую встречу – через неделю или около этого, надеюсь, потому что мне через час нужно вернуться. И я хочу посоветоваться с вами по одному очень важному делу.

– Хорошо, – согласился Торндайк, – официальную договоренность оставим на следующую встречу. О чем вы хотите узнать мое мнение?

– Дело в том, – ответил я, – что передо мной трудная дилемма, и я хотел бы, чтобы вы сказали, что мне делать.

Торндайк наливал мне чай, но остановился и с неприкрытой тревогой посмотрел на меня.

– Надеюсь, ничего неприятного, – произнес он.

– Нет-нет, ничего такого, – ответил я с улыбкой, правильно интерпретировав его эвфемизм «ничего неприятного»: обычно это означает неприятности молодого перспективного медика с женщинами. – Ничего такого, что касалось бы меня лично, – продолжал я, – вопрос профессиональной ответственности. Но лучше я расскажу вам все последовательно; я знаю, что вы предпочитаете получать подробные и последовательные сведения.

И я рассказал о своем посещении загадочного мистера Грейвза, не опуская ни одной подробности, ни одного странного обстоятельства, какие мог вспомнить.

С самого начала моего рассказа Торндайк слушал очень внимательно. Лицо его оставалось бесстрастным, обычно оно непроницаемо, как бронзовая маска, но для меня, близко его знавшего, кое-что становилось заметно, может, перемена цвета или дополнительный блеск глаз, и это говорило мне, что проснулась его страсть к расследованиям. И теперь, рассказывая ему о своей необычной поездке в тот загадочный дом, я видел: предложенная проблема задела его за самое сердце. Во время моего рассказа он сидел неподвижно, как статуя, очевидно, запоминая мой рассказ, подробность за подробностью, и, даже когда я замолчал, он какое-то время не двигался и не говорил.

Наконец Торндайк посмотрел на меня.

– Весьма необычное дело, Джервис, – сказал он.

– Очень необычное, – согласился я, – и меня мучит вопрос, что делать.

– Да, – задумчиво ответил он, – таков вопрос, и вопрос это очень трудный. Он связан с решением предыдущего вопроса. Что именно происходит в том доме?

– А что, по-вашему, в нем происходит?

– Мы должны двигаться медленно, Джервис, – ответил он. – Нужно старательно отделить юридические проблемы от медицинских и не смешивать то, что знаем, с тем, что подозреваем. Теперь относительно медицинских аспектов этого случая. Первый встающий перед нами вопрос – вопрос о сонной болезни, или негритянской летаргии, как ее иногда называют; и здесь мы сталкиваемся с трудностью. У нас недостаточно знаний. Ни один из нас, как я понимаю, не сталкивался с этой болезнью непосредственно, а существующие описания неадекватны. Насколько мне известно, симптомы этой болезни совпадают с вашим случаем: предполагаемая угрюмость и постепенно удлиняющиеся периоды летаргии, которые чередуются с периодами видимого улучшения. С другой стороны, считается, что болеют только негры, но это, вероятно, означает, что до сих пор только они оказывались в условиях, вызывающих эту болезнь. Более важный факт: насколько мне известно, предельное сокращение зрачка не является симптомом сонной болезни. Подытоживаю: вероятность против сонной болезни, но при недостатке знаний полностью исключить эту болезнь мы не можем.

– Вы думаете, что это может быть сонная болезнь?

– Нет, лично я ни на мгновение не верю в эту теорию. Но данные нужно рассматривать независимо от нашего личного мнения. Мы должны принять как возможную гипотезу, что это сонная болезнь, потому что не можем точно доказать, что это не так. Это все. Но когда мы переходим к гипотезе об отравлении морфием, положение существенно меняется. Симптомы во всех отношениях совпадают с отравлением морфием. Здесь нет исключений или несогласованности. Здравый смысл подсказывает, что нужно принять гипотезу об отравлении, что, по-видимому, вы сделали.

– Да. Для целей лечения.

– Совершенно верно. С медицинскими целями вы приняли самую вероятную точку зрения и отказались от менее вероятной. Это было разумное решение. Но с юридическими целями вы должны рассматривать обе возможности, потому что гипотеза об отравлении связана с серьезными юридическими проблемами, в то время как в гипотезе о сонной болезни никаких юридических проблем нет.

– Звучит не очень обнадеживающе, – заметил я.

– Указывает на необходимость осторожности, – сказал он.

– Да, я это вижу. Но каково ваше собственное мнение о данном случае?

– Что ж, – ответил Торндайк, – давайте последовательно рассмотрим факты. Есть человек, который, как вы подозреваете, находится под действием ядовитой дозы морфия. Вопрос в том, принял ли он эту дозу сам, или ее ему дал кто-то другой. Если он принял сам, то с какой целью? То, что рассказали вам, совершенно исключает мысль о самоубийстве. Но состояние пациента исключает также мысль о его зависимости от морфия. Потребитель опия не доводит себя до комы. Обычно он держится в пределах своей выносливости. Отсюда следует вывод, что дозу ему дал кто-то другой, и самый вероятный человек для этого – мистер Вайсс.

– Разве морфий не необычный яд?

– Очень необычный, потому что он очень неудобен, за исключением одной смертельной дозы. К нему слишком быстро и легко привыкают. Но не нужно забывать и о том, что медленное отравление морфием в некоторых случаях бывает в высшей степени подходящим. То, как он ослабляет волю, путает рассудок и изнуряет тело, оказывается полезно отравителю, которому нужно получить существующий документ, такой как завещание или соглашение с печатью. А смерть потом можно организовать другими способами. Вы понимаете важность этого?

– Вы имеете в виду свидетельство о смерти?

– Да. Предположим, мистер Вайсс дал большую дозу морфия. Затем он посылает за вами и высказывает предположение о сонной болезни. Если вы принимаете это предположение, он в полной безопасности. Он может повторять процесс, пока не убьет жертву, затем получит у вас свидетельство о смерти, которое скроет убийство. Очень изобретательный замысел, что, кстати, характерно для сложных и запутанных убийств: коварный преступник составляет гениальный план, но исполняет его как дурак. Похоже, так и сделал этот человек, конечно, если мы не проявляем к нему несправедливости.

– Но в чем он действовал как дурак?

– В нескольких отношениях. И прежде всего в выборе врача. Ему нужен был хороший, проворный и уверенный в себе человек; такой врач ухватился бы за диагноз и держался его; или невежественный и слабый человек со склонностью к алкоголю. Ему поразительно не повезло: он наткнулся на осторожного, склонного к научному подходу специалиста, такого, как мой ученый друг. Затем вся эта нелепая таинственность, все эти меры предосторожности, которые должны насторожить внимательного человека, что на самом деле и произошло.

– Вы действительно считаете его преступником?

– Я очень сильно подозреваю его. Но я хотел бы задать вам один-два вопроса о нем. Вы сказали, что он говорит с немецким акцентом. А как он владеет английским? Большой ли у него словарь? Использует ли он немецкие идиомы?

– Нет, я бы сказал, английским он владеет очень хорошо, и я заметил, что даже для англичанина он тщательно подбирает слова.

– Не показался ли он вам поддельным, я хочу сказать – замаскированным?

– Не могу судить. Освещение было очень слабое.

– Например, вы могли видеть цвет его глаз?

– Нет. Мне кажется, они серые, но я не могу быть уверен.

– Теперь о кучере. Вы сказали, что он был в парике. А цвет его глаз вы видели? Или какие-нибудь особенности, по которым вы могли бы его узнать?

– У него деформированный ноготь на большом пальце правой руки. Это все, что я могу о нем сказать.

– Он не показался вам похожим на Вайсса в каком-нибудь отношении – по голосу или чертам лица?

– Вовсе нет; и говорил он, как я вам сказал, с отчетливым шотландским акцентом.

– Я задаю такие вопросы потому, что, если Вайсс пытался отравить этого человека, кучер почти несомненно соучастник и может быть родственником. Вам нужно внимательней рассмотреть его, когда будет возможность.

– Я так и сделаю. И это возвращает меня к вопросу: что мне делать? Должен ли я сообщить об этом случае в полицию?

– Я склонен думать, что нет. Вам не хватает фактов. Конечно, если мистер Вайсс использовал наркотик «незаконно и злонамеренно», что, согласно Объединенному закону 1861 года, наказывается десятью годами заключения. Но я не вижу для вас возможности давать показания под присягой. Вы не знаете, использовал ли он яд – если яд был использован, и вы не можете сообщить имя и адрес. И еще возникает вопрос о сонной болезни. Вы отвергаете это по медицинским причинам, но в суде под присягой не сможете утверждать, что это точно не сонная болезнь.