Исповедь дьявола

– Все хорошо? – спрашивает Адриан, не отпуская меня. – Снова не шлепнешься?

В серых глазах танцуют веселые огоньки. На светлой коже легкий румянец. Я спрашивала, почему он не носит бороду, как большинство священников, и он ответил, что волосы на его лице растут неравномерно, чем сильно его портят, так что он бреется. Мне сложно представить его с бородой. У Адриана тонкие, изящные черты лица; аккуратный нос, куда красивее моего; темные брови, хотя его волосы светлее, и это подчеркивает взгляд, которым он забирается не то, что в душу, а куда глубже, – будто сливается с тобой во всех прошлых перерождениях.

– Ам, нет, я… нет, – заикаюсь и устремляю взгляд в другую сторону, – не упаду.

За оградой парка, в десяти метрах от нас, двухэтажный заброшенный дом, о котором у нас ходят жутковатые легенды: люди уверены, что там обитают призраки. Разбитый кирпичный забор. Овальные широкие окна. Ржавые железные ворота с фигурами павлинов и буквой «К». Терраса перед домом скрывается под слоем снега. На двери нацарапаны надписи.

Я вмиг отвлекаюсь от мыслей об Адриане. Этот дом меня до смерти пугает. Во-первых, именно из-за него я всю жизнь боюсь призраков, а во-вторых, когда я вспоминаю старую легенду, в голове возникает интересная параллель.

– Опять полтергейста увидела? – улыбается Адриан.

– Ты был в этом доме?

– Ага. Когда был ребенком. Тогда дом еще не был заброшенным.

– В нем жила сумасшедшая женщина, одержимая демонами, которая охотилась на грешников?

– Что? Нет, – смеется он. – Странная легенда. Если бы она была одержима, зачем ей охотиться на грешников? Где здесь логика?

– Ну… секты тоже совершают зло, ссылаясь на Библию.

– На то они и секты. Карать грешников может только Бог. Тот, кто считает себя достойным карать зло, подобно Богу, сам превращается в зло. Суть религии – любовь. Это единственный возможный вариант отношения к другим людям: возлюби ближнего своего, как самого себя. Злыми люди становятся, потому что им не хватает любви. Гордыня. Гнев. Месть. Это все грехи. Мудрый человек не поддается эмоциям, ибо они ни к чему хорошему не ведут. Бывает, кого-то нужно наставить на истинный путь. Но убивать нельзя. Да и самое страшное для людей – это изгнание, одиночество, пустота… Кто-то не согласится, скажет, что ему хорошо одному, но… когда человек говорит мне подобное, я вижу, что именно от одиночества он в глубине души и страдает. Человек отчаялся. Он чувствует себя непонятым, непринятым… и свыкся с этой мыслью, свыкся, что он вынужден быть один, а ведь все совсем не так.

Адриан поднимает со снега свой стаканчик, трясет. На дне еще осталось какао.

Я обнимаю себя руками, смотря на заброшенный особняк. Не знаю почему, но также сильно, как я боюсь этого места, меня к нему тянет. Кажется, сейчас откроется скрипящая дверь и нечто, что обитает в комнатах дома, заговорит со мной, будет приглашать войти, обещая ответы на все загадки во вселенной.

Адриан предлагает купить мне новое какао, но я отказываюсь и спрашиваю:

– Так кто жил в том доме?

– Его сдавали в аренду. – Адриан облизывает тонкие губы. – Хозяев я не видел. В нем жила семья, которая… хм, они все совершили самоубийство. Сатанисты. Принесли себя в жертву дьяволу, прости Господи. Они стояли на учете в психиатрической клинике. Отец тогда был обычным психиатром и навещал их, но с такими сложно работать – они психопаты, умеют пускать пыль в глаза. И закончилось все плохо. Отсюда и пошла легенда, что якобы здесь жила сумасшедшая, которая убивала людей.

– Похоже, Фурса был галлюцинацией, – невпопад бормочу я.

– Почему вдруг такой вывод?

– А разве нет?

– Мне интересно, почему ты решила, что он галлюцинация… секунду назад.

– В детстве меня заперли в подвале этого дома. В шутку. Я тогда тоже испытала жуткий стресс, и у меня были галлюцинации.

– Какие?

– Когда я рыдала у двери в подвал, умоляя тех придурков выпустить меня, в конце коридора раздался шепот. Я увидела свет. Подумала, что из подвала есть запасной выход. Там была спальня. Свет сочился из щели в забитом досками окошке. А на столике была фотография. На ней была я.

– Ты?

– Да! Такой же бред, как вчера, понимаешь? Когда я рассказала бабушке о фотографии, мы вернулись в этот дом. И фотографии там не было! Не было, черт возьми!

– Давай без чертей, ладно? – мягко просит он. – Наверное, в темноте тебе так показалось от страха.

– Или я чокнутая.

Мне стоит больших трудов не залиться безумным смехом Джокера.

– Ну, галлюцинации тоже возможны. Ты пережила сильное потрясение: и тогда, и сейчас. Не только у больных людей бывают галлюцинации. Если дня три не будешь спать, тоже узнаешь, что такое мультики в реальности. – Он усмехается. – Проверено на себе.

– Спасибо, – ерничаю я, – ты меня успокоил.

Мы возвращаемся домой. Адриан приносит мне из машины толстенную Библию в красивой золотой обложке и говорит, что будет рад, если когда-нибудь я захочу ее почитать. Я обещаю, что займусь этим, ради него.

– Мне нужно съездить к отцу, Эми, – сообщает он с нотками вины в голосе. – Держи под рукой телефон, и если увидишь кого-то снова, то сразу звони в полицию и мне, хорошо?

Я киваю. На лице Адриана растерянность. Уголки его губ подрагивают, и, пожалуй, впервые за день я осознаю, что внутри парня носится торнадо из эмоций, которые он хочет скрыть. Раньше я за ним подобного не замечала.

Возможно, ему стыдно за то, что он вынужден уехать?

Я стараюсь искренне улыбнуться, хотя внутри скорблю. Страшно оставаться одной, но не могу же я держать парня у себя дома круглые сутки. Я ему никто! Просто подруга. И куратор «Пеликана», и Адриан правы. Мне пора возвращаться в город. Нужно найти Виктора и попросить его устроить мне встречу с Лео. Я безумно скучаю по своему хмурому Шакалу. Пусть он и собирался бросить меня, сбежав за границу, перед тем, как его схватила полиция, но сердце разрывается, когда я представляю, каково ему в тюрьме.

И все из-за меня.

Из-за меня он убил Фурсу.

Из-за меня он вернулся, а мог бы уже быть за границей.

Из-за меня… его лишили памяти.

Я провожаю Адриана и остаток дня учу конспекты. После новогодних праздников придется сдавать экзамены, а я совершенно не готова. Вечером я соберу вещи, чтобы завтра же уехать. Пока складываю учебники, случайно нахожу семейный альбом. Обычно я не открываю его, чтобы не расстраиваться, ведь там мои родители, а я их толком и не знала: мне было три года, когда их убили. Теперь и бабушка умерла. Открывать альбом вдвойне тяжело.

Убегать от прошлого – мое второе имя.

Я решаю забрать альбом в город, чтобы открыть его на Рождество и провести время в компании родителей и бабушки. Хоть что-то.

Боже, какая же я жалкая…

Я зажмуриваюсь, вспоминая, как бабушка звонила мне за несколько часов перед смертью, а я сказала, что занята и перезвоню попозже. Она ждала моего звонка. Я уверена, что она не отходила от телефона, прислушивалась, не звоню ли я. Но я забыла.

Тем же вечером она умерла.

Мы думаем, что у нас есть время, когда на самом деле смерть отрезает ниточки, за которые держится наша душа, каждую секунду. Ты не знаешь, сколько щелчков ножницами уготовано тебе или тем, кого ты любишь… жаль, что мне пришлось осознать это, когда перезванивать уже было некому.

Убрав альбом в сумку, я вытираю слезы и иду в ванную комнату. Чистить зубы. В зеркале – утопленница с разноцветными опухшими глазами. Последнее время я даже не смотрела на себя в зеркало. И зря. За этот месяц я исхудала до такого состояния, что скулы стали похожи на каньоны. Я уверена, что раньше у этой чокнутой в зеркале имелись щеки. Пора подавать объявление об их пропаже.

Эх…

Я успеваю вдохнуть запах мятной пасты, успеваю взять щетку, а потом чувствую чьи-то сильные руки под ребрами, которые сдавливают мое тело до хруста. Я поднимаю голову и вижу позади кудрявого брюнета с ехидным оскалом.

– Привет, малыш… – шепчет Фурса на ухо.

Глава 3

Фурса зажимает мне рот.

Я вижу мужчину в отражении зеркала. На лице восставшего из мертвых следователя застыла безумная улыбающаяся маска. Темно-карие глаза лихорадочно блестят. Черные кудри взъерошены. Я дергаюсь, пытаюсь ударить Фурсу ногой, кулаком, но он пресекает все попытки и поднимает меня над полом. Следователь жестко обхватывает меня, прижимает мои руки к бокам. Теперь до этой сволочи не дотянуться.

Я не верю в происходящее!

И теряю драгоценные секунды, когда могла бы застать его врасплох, ударив в челюсть.

Он жив?!

– Тише, детка, – смеется Фурса, сжимая меня крепче. – Я тоже скучал.

Я окончательно убеждаюсь: это никакой не сон. Он здесь. Как? Почему? Сердце взрывается, и адреналин несется по венам. Я отталкиваюсь ногой от раковины. Мы оба падаем назад. Удерживая меня, Фурса сползает по стене, достает из кармана наручники и надевает их на мои запястья спереди.

– Сукин сын! – кричу я, и парень притягивает меня ближе, держит ногами и руками.

Его щетина колет мою шею. Запах спирта, мороза и мокрого дерева: будто спал Илларион в какой-то заброшенной избе. Фурса впивается в меня губами, втягивает кожу чуть выше плеча, оставляя болезненный след. Его ладонь сжимается на моей груди под пижамной розовой рубашкой.

Я стискиваю зубы.

– Малышка Эми, неужели ты не рада меня видеть? – Он кусает меня за ухо и шепчет: – Я из-за страсти к тебе едва не сдох! А теперь… такой холодный прием? Обидно. Пупсик, ты не стоишь моей любви. Но все же я здесь. Вернулся ради тебя, неблагодарная дрянь.

– Все это время, – рычу я, – это был ты? Те идиотские сообщения… и надписи на стеклах.

– Не понравился наш секс по телефону? – наигранно оскорбляется он и проводит языком по моей шее. – А я старался. Говорю же: неблагодарная сучка. Знаешь, что делают с такими?

Он расстегивает несколько пуговиц на моей рубашке.

– В жизни не поверю, что тех людей довел до самоубийства именно ты.

– Почему же?

– Потому что ты жалок.

Он сжимает пальцы на моей шее.

– Я ведь уже говорил, что считаю Кровавого фантома посредственностью, – злится он и поворачивает мое лицо к себе, вонзаясь пальцами в подбородок. Фурса глядит прямо в глаза. Острая усмешка разрезает его губы. – Если бы я был маньяком, то придумал бы что-то пооригинальнее. Нет, малыш, я этот бред писал только тебе. Забавно вышло, да? – Он сдавливает мое горло сильнее. – Что такое, зайка… дышать нечем?

Я чувствую, как немеют ладони и лицо, пытаюсь оторвать руки Фурсы от своего горла, но наручники мешают, да и сил нет. На веках слезы. Фурса отпускает мое горло, когда в глазах уже танцуют черные пятна. Я откашливаюсь. Тяжело хватаю губами воздух.

Эта сволочь едва меня не задушила!

– Ну, ну, привыкай, – его горячий шепот скользит по плечу, и меня начинает тошнить, – я еще много раз буду сдавливать твое прелестное горло во время оргазма.

– Ты и правда был во дворе вчера, – хриплю я, – и та надпись…

В рот точно гвоздей насыпали.

– Я стер ее со стекла, – смеется он, – когда ты решила пригласить милашку с крестиком.

– От чего же? Испугался?

Я пытаюсь затянуть разговор: нужно еще немного времени, чтобы придумать, чем отбиться от Фурсы – и добраться до пистолета под диваном. С омерзением ощущаю, что мужчина возбужден. Его член упирается мне в поясницу. Иллариона заводит причинение боли другим.

– Не-е-т, – игриво протягивает он, накручивая мою русую прядь на пальцы, – просто Адриан хороший мальчик. Я таких не трогаю. У меня есть принципы.

– А я, значит, плохая?

Он осуждающе цокает и дергает меня за волосы, наклоняя ближе к себе.

– О, ты очень плохая девочка, – выдыхает он со свистом, – и гуляешь с плохими мальчиками. А я люблю наказывать плохих девочек. Знаю, чем затыкать им рот…

Я стараюсь игнорировать его настырные губы под ухом и пальцы, то и дело хватающие грудь, заставляю себя успокоиться.

Нужно, чтобы Фурса потерял бдительность. Или я пропала.

– Почему ты прячешься ото всех?

– Это весело, зайка. – Он снова сжимает ладонь на моем горле. – Да и дружка твоего пора наказать, пусть посидит в обезьяннике. Ему полезно.

– Его выпустят, а тебя посадят!

– О, какая ты борзая. Обожаю. – Фурса разрывает мою рубашку окончательно. Две пуговицы скачут по плитке. – Дела обстоят иначе. Чацкий там надолго. Потому что я уеду. Навсегда. Сменю личность. М-м, и цвет волос. Всю жизнь хотел быть шатеном! А твоего адвоката в лучшем случае отправят в тюрьму. Уж я постараюсь.

– В лучшем случае?

– Виды на него имеет не только следствие, малыш.

– Что это значит?

– Что разговор становится невыносимо скучным, – он раздраженно закатывает глаза и шлепает меня по бедру, – а я прибыл развлекаться. Скажи, малыш, Лео успел трахнуть тебя во все места или сегодня мне особенно везет?

Каждая клетка моего тела леденеет, когда Фурса расстегивает свой ремень. С трудом проглотив застрявший в горле ком, я спрашиваю:

– А потом что? Убьешь меня?

– Зачем? Я люблю растягивать удовольствие. Поиграем сегодня. Потом я тебя заберу. И мы будем играть долго-долго… столько, сколько я захочу…

Его ладонь скользит в мои штаны.

– Совет номер один, – шепчет он, пытаясь просунуть руку между моих сжатых бедер, – расслабься и получай наслаждение. Если будешь послушной зайкой, то получишь удовольствие. Раздвигай ноги, – он вновь обхватывает мое горло, – или я прижму тебя животом к кафелю и отымею, как сучку.

– Как ты можешь быть таким? – я изо всех сил стремлюсь сохранять спокойствие, но голос подрагивает.

Никто не знает, что Фурса здесь. Никто не поможет. Либо я доберусь до пистолета, либо мне конец.

– Каким? – весело скалится он.

Меньше всего хочется читать мораль этому ублюдку, но я действительно не понимаю.

– Ты расследовал убийства, видел столько ужасного… пытки, насилие, издевательства, самоубийства, видел, как люди страдают после смерти близких. А теперь ты поступаешь точно так же! Как те, кого ты отправлял за решетку! Почему?

– Да, видел, – шелестит он, будто ядовитая змея. На меня вновь накатывает липкий холод. – И знаешь, что осознал? Почему им можно, а мне нет? К черту все!

Он засовывает пальцы мне в рот, и я кусаю его, за что получаю по лицу. Слезы, которых, как мне казалось, не осталось, возвращаются. Фурса снова просовывает ладонь мне в штаны. В этот раз я не могу его остановить. Он трогает меня своими гребаными пальцами где хочет.

– Умница, – хвалит он. – Быстро учишься.

– Тебе это с рук не сойдет, сволочь.

– Как же меня достало нытье, – рычит он и сжимает пальцы на моих щеках, – пора уже занять твой рот подходящим делом.

– Рискни!

Он толкает меня вперед, придавливает всем телом к кафелю и расстегивает ширинку на своих штанах.

– Сама напросилась, – усмехается Фурса.

Я чувствую, как его член упирается между моих ягодиц, и мозг словно взрывается. Меня всю трясет. Кровь воспламеняется в венах и обжигает. Подхваченная страхом, злостью и паникой – я выворачиваюсь и бью Фурсу коленом в пах. Пока он стонет от боли, я умудряюсь отползти и выбежать из ванной комнаты.

Твою мать, зачем я так далеко затолкала сейф с пистолетом?

Идиотка!

Я ногой выбиваю сейф из-под дивана. Слышу шаги Фурсы.

Ну же, пожалуйста, умоляю, Господи…

Я открываю сейф в тот момент, когда парень появляется в дверях. Огненная субстанция в жилах продолжает обжигать все тело. Я никогда так быстро не двигалась.

Фурса приближается, чтобы выбить оружие из моих рук. Я уворачиваюсь. Но навести на него пистолет не получается, он ловит меня за локти, выворачивает суставы. Я взвизгиваю от боли. Пистолет падает на пол. Фурса хватает меня и кидает на диван.

– Ты права, детка, – хитро щурится он, – на диване куда лучше.

Я пинаю его в грудь, однако он перехватывает мою ногу.

Одновременно в коридоре хлопает входная дверь. Фурса не замечает. Он чересчур занят попытками стянуть с меня пижаму.

Адриан вернулся?

Кто-то из соседей услышал мои крики? Боже, надеюсь, полиция…

– Эми! – раздается мужской голос.

Сердце на миг защемляет. Затем оно начинает колотиться: так гулко, что звенит в ушах.

В дверях гостиной появляется мужчина, и я… я глазам не верю.

***

Это не может быть он!

Господи, неужели я просто сплю? Это ужасный сон! Просто сон!

На моих глазах Лео – самый настоящий Лео! – хватает Фурсу, заваливает на пол. Следователь бьет его в колено. Лео сгибается, однако не падает – бьет Фурсу кулаком в челюсть, а потом пинает ногой под ребра.

Господи, это правда Лео?!

То, что он передо мной, я даже осознать толком не могу, но пустота в сердце вдруг наполняется надеждой. Мысли мечутся, будто птицы, которые вырвались из клетки.

Я не могу воспринять драку мужчин. Перед глазами лишь мой неожиданный гость с малахитовыми радужками и в черном пальто.

Как он здесь оказался?

Как выбрался из тюрьмы?

Судя по виду, он ринулся ко мне прямиком из следственного изолятора. Только пальто и успел накинуть. Многодневная щетина. Красные опухшие глаза. Исхудавшее лицо. Изможденный взгляд. Хотя несмотря на то, как его измучили дни за решеткой, он все так же безумно красив. Я смотрю на него и ощущаю какую-то слабость в коленях. Мне сложно поверить в происходящее. Это Лео… правда Лео.

Пока он избивает Фурсу, я опоминаюсь и кидаюсь к пистолету, но когда мои пальцы касаются ствола, голову разрывает боль – Фурса умудряется ткнуть Лео кулаком под горло. И выигрывает время. Хватает меня за волосы, оттаскивает и сам берет пистолет.

Рывком он поднимает меня, едва не выдернув клок. Я чувствую дуло пистолета у виска. Слышу истеричный смех Фурсы. Кровь из его разбитой губы течет по моей щеке. Кудрявый ублюдок прижимает меня к себе.

– Вот это джекпот! – радуется Фурса. – Обожаю сюрпризы!

С мрачным лицом Лео шагает в нашу сторону, но Фурса плотнее прижимает к моей голове пистолет.

– Не-е-т, сукин сын, еще шаг, и мозги твоей красотки окажутся на стене.

– Чего ты хочешь? – ледяным тоном спрашивает Лео.

Он не двигается.

– Неужели не ясно? Я тут веселюсь. И я охренительно рад, что ты, сученыш, тоже явился! Даже знать не хочу, как ты выбрался из обезьянника. Хотя… нет. Хочу, но попозже. У меня, знаешь ли, уже давно стояк, а ждать так долго я не привык.

Он стягивает мою порванную рубашку, обнажая грудь.

– Не смей! – глубокий голос Лео пронизывает комнату, обволакивает, и кажется, что любые звуки в радиусе километра умирают, услышав его крик.

– А то что? Что ты сделаешь? Один шаг – и ей конец. Но ты не переживай, зай! Если будешь послушным мальчиком, я ее не убью. Смотри, сейчас будет так. Я ее трахну. А ты будешь любоваться. – Фурса за волосы наклоняет мою голову назад, проводит носом по шее, с улыбкой издеваясь над Лео. – Когда мне надоест, ее трахнешь ты. Зачетный же план, ну? Видишь, я добрый человек! Думаю о других и умею делиться.

– Я разорву тебя на такие мелкие куски, что их и под микроскопом не найдут, – низким хриплым голосом обещает Лео, его пальцы дрожат.

– Отличный план! Всегда хотел сдохнуть смертью, о которой будут слагать легенды. Ты уж постарайся. – Он громко шепчет мне на ухо: – Охренеть, какой секси, когда злится, а? Ты бы хотела, чтобы мы трахнули тебя одновременно? Уверен, что хотела бы. Тебе бы понравилось.

Фурса демонстративно скользит пальцами по моей шее, потом ниже… сжимает грудь до того сильно, что я шиплю от боли, но не дергаюсь, ведь ощущаю холод дула у виска и тяжелый звук собственного пульса.

– Ты пришел очень кстати, – ладонь Фурсы спускается еще ниже, по моему животу, ныряет под пояс штанов, – мы как раз обсуждали, с чего бы начать, но Эми мои идеи не нравились. Теперь она будет сговорчивее. Ведь так, детка? Ты же не хочешь, чтобы я застрелил Лео? – Он силой опускает меня на колени, держа за волосы и не убирая пистолета от виска. – Приступай. Но если мне не понравится, я пристрелю твоего симпатичного дружка. – Он подмигивает Лео с хитрым заговорщицким взглядом. – Надеюсь, ты хорошо ее обучил. Сейчас от ее умений зависит твоя жизнь.

Адвокат подается вперед, и Фурса едва не нажимает на курок, из-за чего Лео замирает и рычит:

– Ты пожалеешь, что тогда не сдох…

Тон, с которым Лео это произносит, вздымает волосы на теле и заставляет вздрогнуть самого Фурсу, хотя на лице следователя остается тонкая улыбка.

– Возможно, – усмехается Фурса, приспуская штаны и медленно выговаривая: – Но сначала ТЫ пожалеешь, что я не сдох…

Фурса смеется и борется с заевшей ширинкой. Две секунды. Он отвлекается на две секунды. Но мне хватает этого, чтобы схватиться за пистолет и ударить парня локтем в пах.

– Да твою мать! – орет он больше от осознания, что второй раз получил по причинному месту, чем от боли.

Лео пересекает комнату и вцепляется Фурсе в горло. Парни бросаются друг на друга. Я поднимаю с пола пистолет. Целюсь в Фурсу. Я не собираюсь стрелять – хочу лишь напугать, но Фурса разбивает о голову Лео настольную лампу и ступает ко мне, наплевав на пистолет.

Я жму на курок.

Пуля попадает в цель.

Глава 4

Я стою, широко раскрыв глаза и рот. Фурса корчится от боли в углу, держится за рану. Между его пальцев льется кровь.

– Дрянь, – завывает следователь, – гребаная сука…

Его вопли и ругательства сотрясают стены дома, но вскоре Лео запихивает Фурсе в рот полотенце и снимает с меня наручники. Я звоню в «Скорую помощь», затем в полицию. Фурса пытается удрать, и Лео придавливает следователя к полу, наступив ногой ему на грудь.

Я снова навожу на Фурсу пистолет.

– Стреляй, сучка, – орет он, умудряясь выплюнуть свой кляп. – Слабо закончить начатое?

– Пуля в твоей печени не согласится, – внушительно произносит Лео и пинает Фурсу в челюсть.

Следователь растягивается у порога в гостиную. Кровь течет из его рта. Я осознаю, что он умирает. Прямо у меня на глазах.

Я убила человека…

Убила…

Пистолет падает на пол.

Закрыв лицо, я опускаюсь в кресло и качаю головой, осознавая, что не хочу чужой крови на своих руках, не хочу знать, что я лишила кого-то жизни.

Видя, что Лео подобрал пистолет и думает Фурсу добить, я вскакиваю с кресла, вцепляюсь адвокату в локоть.

– Нет! Пожалуйста, не надо! – надрывно кричу я. – Не убивай его. Я не хотела его смерти, не хотела стрелять… Сейчас приедет «Скорая» и полиция!

– Он не дотянет, – фыркает Лео, окидывая Фурсу взглядом, которым можно заморозить галактику. – Сдохнет, как собака.

– Ты можешь ему помочь, – я тяну Лео за пальто, пока он вновь засовывает полотенце в рот следователя. – Пусть доживет до приезда врачей, умоляю.

Лео убирает пистолет за пояс, обхватывает мое лицо, и я ощущаю его горячее дыхание на губах.

– Эми, всем будет лучше, если этот урод сдохнет.

– Я не убийца! И не желаю ей становиться!

– Тебя не посадят.

– Не в том дело! Я не хочу, чтобы на моей совести была чья-то смерть, ясно?

Лео странно смотрит на меня.

– Я об этом пожалею, – рассеянно бормочет он, заглядывает еще раз в мои испуганные глаза и подбирает с ковра наручники, надевает их на Фурсу. Потом он разрывает кровавую серую рубашку следователя. – Принеси антисептик.

Фурса сдавленно смеется сквозь тряпку во рту, всем видом демонстрируя превосходство и намекая, что Лео слабак, раз собирается послушать меня. Лео бьет Фурсу кулаком, и тот отключается. Сначала я пугаюсь, но затем понимаю, что Лео вырубил следователя, чтобы не видеть его глумливые гримасы. И правильно. Еще один смешок изо рта мерзавца, и адвокат разобьет его голову об пол. Ни к чему лишние провокации.

Я возвращаюсь с аптечкой. Лео достает хлоргексидин, а после: вытаскивает нож из-под пальто, льет антисептик на рану и лезвие.

– Хочешь вытащить пулю?

– Да. – Лео начинает доставать ее острием ножа.

На это уходит несколько минут. Вытащив пулю, Лео откидывает ее, зажимает рану Фурсы и переводит на меня взгляд, полный озадаченности. Он одними глазами спрашивает: зачем мне жалеть подобного ублюдка? Но мне не жалко Фурсу. Я лишь хочу быть лучше него, хочу быть человеком, а не монстром.

Опустившись на колени возле Лео, я разглядываю Иллариона, который лежит на полу, в собственной крови, точно поверженный дикий зверь, хотя животные не способны на то, что творил этот мерзавец.

Губы Лео подрагивают. На лице тревога. Он продолжает зажимать рану Фурсы, хотя я знаю, что единственное, чего Лео сейчас жаждет – возмездие.

Он не добил следователя только из-за меня. И чувствует себя отвратительно. Я вижу, как его взгляд мечется между мной и ножом, который давно бы торчал у Фурсы из горла, не будь я такой размазней. Страшно представить, сколько девушек Фурса изнасиловал, а может… и убил? Как по мне, так смерть для него – милость, он должен ответить за все, что совершил, должен страдать, но… убить я не могу. И Лео не позволю.