Вершители легенд

С той поры бессловесному работы поприбавилось. Теперь кроме прочих дел стало его обязанностью за чудо-жеребцом княжеским ухаживать и подводить его князю, когда тот куда-нибудь верхом собирался, потому что конь никого из слуг более не хотел слушаться.

…В северной части владений всколыхнулось недовольство разорившими вконец жителей поборами, голод жестокий по весне вызвавшими. Пожаром лесным вспыхнуло восстание, быстро перекидываясь на соседние территории. Недовольные объединялись в ватаги, которые в свою очередь сливались в отряды довольно крупные, расправлялись с наместниками и их дружинами, занимали замки-резиденции. На местах же простолюдины голодные сбивали замки и печати и растаскивали содержимое княжеских житниц, от зерна ломящихся, и прочих хранилищ, содержащих ценности, у людей труда отобранные.

Князь собрал войско и отправился в поход на непокорную провинцию. Входя в очередное селение (причём, особо не утруждая себя никаким разбором провинностей, и вообще не особо интересуясь, мятежное ли в нем было население или, наоборот, к власти князя лояльное), властитель приказывал творить такое, что даже видавшие всякое старые сотники украдкой вздыхали и морщились. Поселян безоружных и беззащитных просто резали и душили прямо семьями, а потом сжигали трупы в их же домах или сложивши «поленницей» на деревенской площади. Тех же, кто осмелился взяться за оружие, защищаться и выжить в неравном сражении, ждал кол, разрывание лошадями, медленное убийство огнём и другие казни ужасно мучительные (князю нравилось подобное «разнообразие»). Население стоявших на дороге княжеской армии деревень, о такой крайней жестокости и беспощадности наслышанное, стало убегать в леса и прятаться, а те, кто умел держать в руках хоть какое-то оружие, пополняли ряды отрядов сопротивления. Гнев народный и противостояние от подобной тактики карательной только увеличивались, а ещё разрозненные повстанческие отряды стали меж собою объединяться во всё более боеспособные армии.

…После стычек с небольшими вооружёнными формированиями и взятия приступом укреплённых городков и замков, полных мятежниками, и последующими за этим жуткими расправами, а также долгого блуждания по опустевшим полностью или частично селениям, князь, получив сведения от лазутчиков о крупном сосредоточении противника, решил устроить полномасштабное и победоносное сражение.

Вот тут-то и случилось неожиданное. Дело в том, что повелитель решил немного «расслабиться», и заночевать не в шатре походном (погода была уж очень паршивая – дождливая, холодная и ветреная), а в опустевших при приближении его грозного войска хоромах местного богача, из которых хозяева так спешно бежали (как и все обитатели из селения), что оставили почти все вещи домашние: мебель, ковры, посуду и прочую всякую всячину. Всё войско расположилось лагерем вокруг: командиры отрядные в покинутых домах победнее, ратники в палатках во дворах, на огородах и на улицах.

Ужинал князь, пил вино и слушал музыку своего бессловесного слуги в окружении генералов-советников, а потом решил уединиться с парою девчонок совсем молоденьких («свеженьких» специальные служители ему как раз доставили). Из спальни всех слуг повыгнал за дверь и стал развлекаться, как ему нравилось. Сначала было слышно, как девки эти плакали и причитали, умоляя их не трогать и помиловать, потом раздавался свист плетки, ругательства князя и крики женские, и, наконец, всё стихло и успокоилось (наверное, уснул пьяный владыка всласть расслабившись). Далеко не сразу заглянуть туда постельничьи осмелились. А когда всё же заглянули – обнаружили, что нет нигде князя, только жертвы его развлечений сидят в уголке комнаты, прижавшись к стенке и не смея ни звука издать, ни слова вымолвить.

Немало времени прошло, пока все хоромы обыскали да из девчонок что-то мало-мальски вразумительное вытрясли. Наконец добились от них, что повелителя, оказывается, неизвестные, выскочившие из подпола, схватили, рот зажали и уволокли туда, откуда вылезли, а отверстие за собой задвинули. Стали искать лаз и насилу обнаружили. Сдвинуть попытались руками, потом ломом поддеть – не поддался. Под крышкой деревянной, такой же как доски пола, оказалась плита большая каменная, хитроумно закрывающаяся ход подземный, неизвестно куда ведущий. После этого «открытия» среди подчинённых военачальников, в доме присутствующих, началась форменная паника, а потом и делёж полномочий с дракою, стоило им удостовериться во внезапной пропаже повелителя.

А князя пленили и прямо из постели утащили хитрые мятежники, о подземном ходе, берущем своё начало именно в этой комнате дома богатого, знающие. Несказанно они своей удаче обрадовались, когда поняли, кто попал к ним руки. Оглушили и унесли его по туннелю скрытому, выходящему на поверхность аж в роще за селением. И, никем не замеченные в темноте ночной, скрутив князю грозному руки-ноги крепкой верёвкой без жалости, да заткнув рот какой-то тряпицей, закинули как мешок на круп лошади и увезли в свой вражеский стан к сотоварищам. Там, пленника своего, от страха и от сдавивших пут помертвевшего, обвязали под мышками, спустили в колодец, и охрану сверху поставили.

Довольно долгое время провел без движения в яме сырой и холодной, да в кромешной тьме князь подвешенный, беспомощный и в полузабытьи мучительном от верёвок душащих, и вдруг показалось ему, что наверху играет музыка знакомого исполнения. А когда стихла мелодия, князь почувствовал, что стали его как будто потихоньку наверх вытаскивать. Какой-то одинокий витязь, явно силой большой обладающий (князь был плотного телосложения), вытянул его наверх осторожненько, легко подхватил на руки и усадил на землю, облокотив об сруб колодезный. Так вот пристроив поудобнее, разрезал верёвки, в кожу не хуже ножей уже впившиеся, осторожно вынул кляп, и фляжку с вином ко рту княжескому поднёс, приглашая испить влаги согревающей. Сделал князь несколько глотков, окончательно в себя пришёл, и в человеке, о нём заботящемся, узнал своего слугу бессловесного.

– Ты? – прохрипел. – Почему один? Где телохранители и прочие? И, какого чёрта ты тут наигрывал песенки, а не сразу своего господина из колодца вытаскивал?

Немой только головой качнул, и тронув ладонью свой музыкальный инструмент, рукою повёл, показывая на стражу вражескую, спящую немного поодаль, да палец к губам приложил, мол, тише будь, не буди усыплённых музыкой охранников. Только князя уже «понесло», заговорил он громко, гневаясь и не обращая на этот жест предостерегающий должного внимания:

– Да как ты смеешь, раб паршивый, своему повелителю, указывать! Ну-ка, помоги мне встать и поддерживай! Аль не видишь, разиня ты эдакий, что пока ты прохлаждался и развлекал тут недругов своей никчёмной музыкой, почти до смерти задушили верёвки твоего хозяина! – И уже совсем громогласно закричал (ни с того ни с сего показалось ему, что в темноте деревьев прячется целый отряд его дружинников). – Эй, вы! Поторапливайтесь! Расправьтесь побыстрее с этой сонной падалью!

Однако никаких солдат из рати князевой там и в помине не было, зато пробудились усыплённые было сладкой музыкой стражники. Повскакивали с травы, увидали неладное, обнажили клинки и к князю со слугою бросились. Тут парень, свистнув в два пальца пронзительно, князя, очень ещё нетвёрдо стоявшего, опять к колодцу прислонил, и навстречу врагам бесстрашно выступил, а из темноты вдруг вынырнуло что-то белое и стремительное. Оказалось, чудо-конь княжеский, послушный эльфа посвисту, явился спасать хозяина. Вихрем долетел до колодца и встал как вкопанный, осталось только в седло взобраться, да не смог князь сам сделать и этого – жеребец-то ростом высок был, а руки и ноги ещё не отошли, слабы и почти не действуют. Уцепился владыка за седло, силится, да только зубами скрипит от немочи. А безоружный слуга тем временем, умудрившийся побить и раскидать вооружённых нападающих, обернулся и подбежал к князю, чуть не плачущему от бессилия. Схватил за талию и взметнул в седло, уздечку поймал и в руки подал государевы.

Сверху узрев со всей отчетливостью, что со всех сторон приближается несметное количество воинов вражеских с обнажённым оружием, резко понукнул пятками коня князь в охватившей разум панике, даже носки в стремена не вставивши, да одновременно сильно дернул за поводья (как при торможении). Взвился жеребец на дыбы от такого противоречия, и князь неуклюжий с него наземь грохнулся.

В это время бессловесный встретился с подоспевшей «второй волной» воинов. А как наскоро расправился голыми руками с нападающими, опять вернулся, и, подняв с земли охающего и невнятно ругающегося повелителя (конь стоял рядом, виновато опустив голову и фыркая), опять подсадил в седло, и теперь уже сам вскочил коню на спину, князя обеими руками придерживая.

Жеребец заржал радостно, вскинув голову, и с места взял так быстро, что ветер в ушах засвистел, а по дороге раскидал копытами свору солдат неприятеля. И не успел оглянуться князь, как скрылся стан вражеский за темной рощею. Погони и вовсе не было (а даже если и была, то угнаться не смогла и не появилась в поле видимости). Так что благополучно вернулся в своё расположение войсковое князь ещё до свету.

Как увидели его, въезжающего в ворота, военачальники, во дворе того же дома богатого друг друга до сих пор тузящие, так сначала замерли в нерешительности и удивлении, а потом чуть ли не под копыта бросились, и каждый клятвенно уверял в своей личной преданности, и тут же поносил окружающих, пытаясь в этой кутерьме поцеловать ногу повелителя. Тем временем слуга немой спрыгнул с лошади, и взял жеребца разгорячённого под уздцы, успокаивая.

Сходил князь с коня не торопясь, надменно подняв голову и уперев руки в бока. Грязь, потрёпанность и синяки от верёвок, ему, казалось, только спеси и горделивости прибавили. И счастливы были те из приближённых, кому он молчаливо, одним взглядом снисходительным, дозволил себя поддерживать, и даже те, на чьи голову, спину или руки просто наступал, из седла спускаясь, благодарили его горячо за доверие.

Уже входя в дом, князь вдруг как будто вспомнил о чём-то, внезапно растревожившим его воображение, и оглянувшись (как-то даже опасливо), грозно вопросил:

– А где слуга, что сидел позади на моей лошади?

Все окружающие сразу завертели головами, озираясь, но эльфа в пределах видимости не было (пока все остальные толклись вокруг князя, выражая всеми способами свою крайнюю радость от его возвращения и покорствование, как единственному властителю, тот увел коня княжеского расседлывать да обихаживать, ведь это было его обязанностью).

– Найти сейчас же и немедленно схватить, связать и в холодную! Коли упустите и сбежит подлец, всем не поздоровится! – Князь обвел взглядом приближённых, ловивших с подобострастным вожделением каждое его слово, и нахмурился. – Отдохну немного и буду суд чинить над этим отродьем дьявольским…

…Берег реки был здесь очень высок, и спуститься близко к воде не было никакой возможности. Князь сошёл с коня, лично приблизился к парню бессловесному, к казни совсем уж приготовленному (тот стоял крепко связанный, и даже камень ему на шею повесили) и сказал наставительно:

– Вот видишь, дурень, как тебя я всё же люблю и жалую, хотя ты, оказывается, тварь скрытнейшая и своевольнейшая, и потому для меня опаснейшая. Гордись и радуйся, сам властитель всего окружающего не побрезговал тебе, рабу ничтожному, по своей природной ущербности не достойному ни милости, ни даже вообще какого-либо высочайшего внимания, дать последнее напутствие.

Бедный раб, пав на колени, только мельком посмотрел в глаза своему хозяину с жалобным отчаянием, и тут же покорно опустил златокудрую голову. Такое смиренное поведение (но больше – тугие и прочные верёвки, опутавшие руки и ноги парня, в событиях ночи прошедшей проявившего себя могучим и искусным в драке воителем) прибавили князю смелости, и он, шагнув к обречённому вплотную, соизволил потрепать его по голове, почти ласково приговаривая:

– Где уж понять тебе, глупому, как уже скучаю я без твоей музыки. А как избавлюсь от тебя насовсем, так вообще затоскую так, что никаких развлечений долго не захочется. Буду злиться на всех, и даже на себя самого только из-за такой вот мелочи, как та, что ты, щенок породы по-волчьи опаснейшей, до поры до времени походящий на пса обычного, во всём хозяину послушного, рядом со мною не присутствуешь. Умудрился ты снискать мое доверие, просочился незаметно в сердце, как вползает погреться змея за пазуху опьянённому, но, чую теперь, стоит мне только сделать хоть одно неверное движение, прижав тебя к груди доверчиво, как улучишь момент и «ужалишь» меня, своего хозяина. Лишь вчера заметил я возможность эту, да и то по чистой случайности. Убедился я воочию, что ты страха, для всех смертных обычного, совсем не испытываешь даже перед противником грозным и множественным, и не существует для твоей воли и руки препятствий к задуманному, а, следовательно, как не таишься и не усердствуешь, не способен ты к безоговорочной покорности и послушанию, и значит, рано или поздно выйдешь из повиновения. Коли сейчас тебя жизни не лишить – дальше будет только хуже и опаснее… А меж тем я уже так привык к твоему постоянному присутствию и привязался к тебе гораздо больше, чем к любому другому прислужнику, что даже сейчас от сознания того, что больше уж никогда не будешь ты мне прислуживать, и в особенности, для меня музицировать, текут слезы невольные…