Прерванная вечность: Детектив страсти

Eva Hoggart

Прерванная вечность: Детектив страсти

Прерванная вечность: Детектив страсти

Глава 1: Роковой кадр

Ночь была теплой, как бокал дорогого виски, разлитого по льду воспоминаний. Город ангелов, сияющий огнями и ложью, не спал – Голливуд жил своей жизнью: притворной, вульгарной, прекрасной.

Детектив Джек Харпер стоял у входа в особняк на Голливудских холмах, который до недавнего времени был символом нового восхождения кинозвезды Изабель Монро. Сейчас он был закутан в желтую ленту полиции, и каждый его угол пропитан напряжением, как пауза перед финальной репликой.

– Тело обнаружила домработница, – сказал офицер в форме, подавая Джеку блокнот с краткой сводкой. – По предварительным данным, смерть наступила около двух часов назад.

Джек шагнул через порог. Внутри всё было слишком идеально – будто сама сцена была подстроена. На лестнице, обитой красным ковром, валялась золотистая туфелька на каблуке, как в неоновом кошмаре Золушки. В воздухе висел тонкий аромат дорогих духов и… крови.

Изабель Монро лежала в гостиной – мраморный пол казался ледяным алтарем. Её белокурые волосы растеклись вокруг головы, как нимб, губы были чуть приоткрыты, будто она собиралась произнести последнюю реплику.

Джек присел рядом. Он видел мертвецов. Много. Но в этой сцене было что-то по-настоящему неправильное. Не страх, не ужас – трагедия. Красивая, как весь Голливуд, и такая же пустая внутри.

– На теле нет следов борьбы, – сообщила судмедэксперт, сдержанно отводя взгляд от лица девушки. – Но есть синяк на запястье. Возможно, удерживали. Токсикология даст больше.

Джек встал и медленно прошелся по комнате. На стеклянном журнальном столике стоял бокал с остатками шампанского. Камера лежала на кресле, объектив направлен в сторону камина. Он поднял её – плёнка внутри. Интересно. Старомодно. А значит – важно.

– Кто последний видел её живой?

– Согласно показаниям шофёра, вечером она вернулась с киностудии. Потом приехала ее подруга – актриса Кора Беннетт. Они якобы выпили бокал вина и та ушла около десяти вечера.

– Якобы?

– Кора говорит, Изабель выглядела уставшей, неразговорчивой. Но, по словам соседей, в одиннадцать был слышен громкий разговор. Женский голос. Крик. Потом – тишина.

Джек хмыкнул. Уже лгут. Значит, врут не только в кино.

Он подошёл к камину. На мраморной полке стояла фотография: Изабель с каким-то мужчиной – смуглый, ухоженный, в дорогом костюме. Внизу подпись: «Для Блейка. Навсегда». Сердце, дата.

– Узнай, кто этот Блейк, – бросил он помощнику. – И достаньте записи с камер у ворот. Кто приходил, кто уходил.

На улице становилось прохладно. Джек закурил. Сигарета горела медленно, словно время, застывшее в этом доме. Он думал о глазах Изабель. Не стеклянных, не выцветших – а полных какой-то невысказанной просьбы. Будто смерть застала её на полуслове.

Именно это тревожило больше всего.

Джек докурил и бросил окурок в урну у калитки. Слишком рано для выводов, слишком поздно для того, чтобы спасти кого-то. Убийство на глазах у целого города, который смотрит, но ничего не видит. Он уже знал, что это дело затянет его глубже, чем хотелось бы. Глубже, чем допустимо.

Вернувшись в дом, он направился наверх. Комната Изабель была на втором этаже. Широкая кровать, покрытая шелковым бельём цвета шампанского, в углу – трюмо с ярко освещённым зеркалом, засыпанное косметикой, записками, флаконами. Всё выглядело… слишком подготовленным. Как будто смерть наступила во время генеральной репетиции, а не спонтанно.

Он провёл пальцем по деревянной раме зеркала. Пыль. Значит, сюда давно никто не прикасался. Но зеркало было чистым – значит, кто-то вытирал. Странно. В ящике трюмо – пачка писем, аккуратно перевязанных лентой. Почерк женский, изысканный. Он достал одно.

«Ты снова играешь с огнём, милая. Я знаю, кто ты на самом деле. Твой успех не вечен, и всё, что ты украла, однажды будет отнято. Б.»

Джек нахмурился. Анонимные письма? Шантаж? Или чья-то ревность? Он положил записку в пакетик для улик и продолжил осмотр. На полу у кровати валялась сорванная с шеи цепочка – тонкое золото, оборванный замок. Следы борьбы всё же были – хоть и тщательно замаскированные.

В шкафу висели платья, будто выстроенные по рангу: от повседневных до тех, что носят только на красную дорожку. В углу он заметил коробку с надписью Paramount Studios. Внутри – сценарий. Обложка исписана красной помадой: «Ты не заслуживаешь этой роли».

Джек выругался. Вся картина складывалась в мозаичный кошмар. Кто-то ненавидел Изабель. Или завидовал. Или – и то и другое. Он пролистал сценарий. Главная роль – та самая, о которой говорили в индустрии последние недели. «Поцелуй последней ночи» – фильм, который мог сделать её великой.

И, возможно, стоил ей жизни.

– Мы нашли Кору Беннетт. Она ждёт внизу, – сообщил молодой детектив, подойдя к Джеку, когда тот спускался по лестнице.

Кора была одета в тёмные очки, даже несмотря на ночь. Красные губы дрожали, но слёзы не текли – как будто они были всего лишь частью макияжа, а не эмоций.

– Я приехала около девяти. Мы с Изабель выпили шампанского, говорили о будущем… – голос её был натренированным, как у актрисы на кастинге. – Она казалась немного… напряжённой, но не сказала почему.

– Кто-то ещё заходил после вас?

– Нет. Насколько я знаю.

– Знаете или надеетесь?

– Это угрожающе звучит, детектив.

– Убийство звучит ещё громче.

Она сняла очки. Взгляд холодный, пронзающий. За красотой – броня. Джек видел таких. Женщин, научившихся выживать в мире, где взгляд стоит дороже, чем правда.

– У Изабель были враги?

– У всех актрис есть враги. Особенно у талантливых. Особенно у красивых. Особенно, если они получают роли, которые другие считают своими.

– Например?

– Например, Эмма Ларкин. Или Блейк Стерн. Или… кто угодно из тех, кто стоит в очереди на успех и понимает, что очередь не движется.

Джек кивнул. Информация стоящая. Особенно имя Блейка – совпадение с фотографией не казалось случайным.

– Вы часто ссорились?

– Мы были подругами, детектив. А подруги… – она усмехнулась, – подруги умеют ссориться красиво.

– Когда вы ушли, Изабель была одна?

– Да.

– Вы слышали о письмах?

Кора опустила взгляд. Секунда – и он снова холодный.

– Нет.

– Они угрожают ей. А ещё на её сценарии красной помадой написано, что она не заслуживает роли.

– Голливуд всегда был жестоким, – пожала она плечами. – Угроза здесь – это комплимент. Значит, ты что-то значишь.

Когда допрос завершился, Джек вышел в сад. В воздухе пахло ночной влагой и жасмином. Далеко внизу, за склоном, мерцали огни города. Он присел на скамейку, и на мгновение показалось, что всё происходящее – лишь кадр из фильма. Кто-то нажал «пауза», и он, словно герой нуара, застрял между вопросами и тенями.

Телефон зазвонил. Это был капитан Лоури.

– Как обстановка?

– Мутно. Ложь, зависть и слишком много глянца. Есть письма с угрозами, сценарий с помадой, фотография с неизвестным мужчиной и подруга, которая играет в правду, как на сцене.

– Двигайся осторожно. Изабель Монро – не просто актриса. Это имя на обложках, это связи, это грязные деньги. За этим убийством может стоять кто угодно.

– Я это чувствую. Голливуд выстроен на обмане. А этот дом – его точная копия.

Перед тем как покинуть особняк, Джек еще раз взглянул на тело. Судмедэксперт накрыла его, и теперь от Изабель осталась лишь форма под простынёй и имя в полицейском отчёте. Но он знал: история только начинается. Каждая улика – лишь фасад. Каждое слово – часть спектакля. А за кулисами – кто-то, кто вырвал ей жизнь, словно последнюю страницу сценария.

И он это найдет.

Глава 2: Тень звезды

Голливуд просыпался неохотно, как стареющая актриса после бурной ночи: с макияжем, который вот-вот начнёт трескаться, и улыбкой, застывшей на грани истерики. Джек Харпер ехал по Сансет-бульвару, обгоняя лимузины, фургоны и блестящие машины, за рулём которых сидели мужчины в дорогих костюмах и женщины с глазами, привыкшими к вспышкам камер.

Но он смотрел не на свет. Он искал тень.

Тень, которую оставила после себя Изабель Монро.

Первая остановка – киностудия «Celestial Pictures», где снимали фильм с её участием. Джек въехал на территорию по пропуску, выданному полицией. На проходной охранник с фальшивой вежливостью посмотрел на удостоверение, буркнул:

– Она вчера была здесь допоздна. Съёмки закончились около восьми. Шла к трейлеру. Потом уехала на своём кабриолете.

– Кто был на площадке?

– Все, кто по списку. Режиссёр, ассистенты, партнёр по сценам – Райан Чейз.

– Райан Чейз… он ведь играл её возлюбленного?

– Да. И, говорят, не только на экране.

Джек кивнул. Эмоции и роли в Голливуде часто путались. Иногда намеренно. Иногда – до смерти.

Он направился к трейлеру Изабель. Там пахло дорогим парфюмом, кофе и чем-то нервным – как будто воздух внутри до сих пор хранил её шаги. На туалетном столике лежали очки в золотой оправе, брошка в виде киноплёнки, сценарий, разложенный на последней сцене.

В нижнем ящике – листок бумаги, сложенный вчетверо.

«Мы оба знаем, что это не твоя роль. Ты крадёшь, как всегда. Но красть у меня – опасно. Последнее предупреждение.»

Подписи не было. Но стиль совпадал с письмами из дома. Джек сфотографировал бумагу, убрал в пакетик для улик. Он чувствовал – кто-то выстраивал вокруг Изабель настоящую осаду.

Райан Чейз оказался в съёмочном павильоне №3 – высокий, с идеальной причёской, загорелый. Он встретил Джека с выражением театрального удивления, прикрытым заботой.

– Это ужасно, просто ужасно… – он потянулся к кофе, взял паузу. – Изабель была невероятной. Настоящей.

– Вы были близки?

– Мы работали вместе. Иногда выходили ужинать. Ну, знаете, актёрская среда…

– А письма ей писали?

– Какие письма?

– Угрозы. Анонимные. Претензии к её роли. Текст помадой на сценарии. Вам это о чём-то говорит?

Райан прикусил губу.

– Было напряжение. Конкуренция. Эмма Ларкин, например. Она считала, что роль должна была достаться ей. Они с Изабель враждовали ещё со времён Академии. Много историй…

– Кто ещё мог ненавидеть Изабель?

– Продюсер – Лукас Сандерс. У них была какая-то история. Личная. Потом она прервала её, и он… изменился. Стал сдержанным. Злым. Хотя в Голливуде это почти синоним.

Джек сделал пометку. Слишком много эмоций на квадратный метр. Зависть, власть, секс, амбиции. И никто из них не выказывал настоящей скорби – только деловые маски.

Дальше был разговор с продюсером. Лукас Сандерс – пожилой, с крепкими руками и взглядом, в котором читался усталый цинизм. Он курил сигару, даже несмотря на знак «Не курить» на двери офиса.

– Изабель была… проблемной. Великая, но трудной. Опаздывала, спорила, требовала правки в сценарии. Но она продавала билеты. И потому с ней считались.

– У вас был с ней роман?

– Мы все в Голливуде в каком-то смысле спим друг с другом, детектив. Только не всегда буквально.

– Вы ей угрожали?

Он усмехнулся.

– Я угрожаю каждый день. Своим актёрам, ассистентам, даже себе в зеркале. Это бизнес. Жестокий. Но я не убийца.

– Знаете о письмах?

– Плевать мне на письма. Актрисам всегда кто-то завидует. Я знаю одно – если бы она дожила до премьеры, мы бы заработали миллионы. А теперь? Скандал. Мусорщики с микрофонами. И вы.

– Значит, потеря?

– Не только человеческая. Но и денежная. Хотя у нас есть страховка. Голливуд умеет зарабатывать даже на смерти.

Выходя из студии, Джек чувствовал, как с каждым словом картина становится сложнее. Изабель была центром внимания, и этот центр пылал. Она поднималась быстро, но оставляла за собой ожоги. Тех, кто её любил. Тех, кто её боялся. И тех, кто мечтал видеть её мёртвой.

Он снова думал о Коре Беннетт. Она тоже актриса. И тоже – не лишённая амбиций. Её вчерашний рассказ был аккуратен. Слишком аккуратен.

Вернувшись в участок, он зашёл в архив. Поисковик показал несколько статей с жёлтых страниц.

«Изабель Монро и Эмма Ларкин: холодная война за экран»

«Лукас Сандерс: кто из молодых актрис попадёт в его список?»

«Кора Беннетт проигрывает кастинг Изабель – конфликт в кулуарах студии»

Всё это выглядело как фабрика по производству ненависти. Джек закрыл папки и задумался. Убийство – не просто акт. Оно редко бывает вспышкой. Чаще – процесс. Накопление боли, ревности, обиды.

А в этом случае – ещё и театральный жест.

Ближе к вечеру он направился в один из баров на Мелроуз, где, по слухам, Изабель бывала часто. Там – полумрак, музыка в стиле блуб, и бармен по имени Сэл, похожий на повара из фильмов Скорсезе.

– Она приходила сюда… часто, – сказал Сэл, протирая стакан. – Садилась за тот столик у окна. Всегда одна. Пила «Манхэттен», читала сценарии. Иногда к ней присоединялся какой-то парень. Молодой, нервный, вроде фотографа.

– Имя?

– По-моему, Оливер. Оливер Джеймс.

– Адрес?

Сэл пожал плечами.

– Могу спросить у официантки. Она однажды видела его визитку.

Джек оставил номер и вышел в уличный свет. В этот момент зазвонил телефон.

– Харпер, – сказал он.

– Это Амелия Блэквуд, – раздался голос, бархатный и странно отстранённый. – Мы не знакомы, но вы, кажется, расследуете дело Изабель.

– И вы?

– Я знала её. И знала кое-что, чего вы, возможно, пока не знаете.

– Например?

– Что она боялась. Очень сильно. И не без причины.

– Встретимся?

– Да. Сегодня вечером. В старом кинотеатре на Вайн-стрит. Закрытый показ. Это будет… интересно.

– Почему там?

– Потому что страх начинается в темноте. И я хочу, чтобы вы это поняли.

Он положил трубку. Впервые за два дня в его груди возникло что-то большее, чем подозрение. Не предчувствие – предостережение.

И, возможно, искра.

Имя Амелии Блэквуд прозвучало, как реплика из фильма, который ещё не начался. Но в котором он уже играл главную роль.

Глава 3: Секреты гримёрной

Гримёрная Изабель Монро пахла табаком, пудрой и страхом. Как если бы сама комната пыталась что-то забыть – или скрыть. Стук каблуков по кафельному полу, крики ассистентов за стеной и отдалённый звон съёмочного оборудования сливались в неразборчивую какофонию. Но здесь, в этом небольшом помещении с зеркалами в рамах из ламп, всё было затянуто завесой напряжённого молчания.

Джек Харпер стоял у дверного проёма, прислушиваясь. Комната была пуста. И всё же – будто кто-то только что вышел. Он чувствовал это.

– Харпер, – произнёс позади голос. – Я думала, вы уже всё осмотрели.

Джек обернулся. Перед ним стояла женщина средних лет, в чёрной кофте и с серьёзным выражением лица. Лицо грубоватое, но с добрыми глазами.

– Виолетта Крейн? – уточнил он.

– Да. Главный визажист на площадке. С Изабель я работала почти ежедневно.

– Вы последний человек, кто видел её живой в этой комнате?

– Насколько мне известно – да.

Она переступила с ноги на ногу. Джек уловил, как её пальцы мнут край рукава. Нервно. Слишком нервно.

– Расскажите, – спокойно сказал он. – Последние минуты, что помните.

Виолетта кивнула, глубоко вдохнула.

– Это было около восьми вечера. Она пришла с площадки, слегка раздражённая. Ветер растрепал волосы, она злилась. Сказала, что сцена – ерунда, сценарий сырой. Просила срочно поправить причёску, потом макияж – чуть подправить под скулы. Я заметила, что она дрожит. Не от холода. От чего-то другого. Я спросила, всё ли в порядке. Она не ответила. Только смотрела в зеркало, как будто видела там не себя.

– Вы были с ней до конца?

– Нет. Она попросила остаться одна. Закрыла за мной дверь. Это было… минут за двадцать до её ухода.

– Кто ещё мог быть рядом?

– Тогда? Никого. Но до этого – Эмма Ларкин заходила, минут на пять. Говорила, что хочет «извиниться за резкие слова». Изабель выглядела раздражённой после её визита.

– Вы слышали, о чём они говорили?

– Нет. Я вышла, чтобы приготовить новые кисти и спонжи. Но когда вернулась, Изабель уже одна сидела, и лицо у неё было… совсем другим.

Джек подошёл к столу. Зеркало с яркими лампочками, в которых всё казалось преувеличенным: блеск – ослепляющим, морщины – безжалостными. На столе всё было аккуратно разложено: пудры, кисти, туши, помады. За исключением одного: футляр с алой помадой лежал в стороне, с открытой крышкой, как будто её выронили в спешке. Джек надел перчатки и взял футляр.

На внутренней стороне крышки – крошечный отпечаток пальца. Он аккуратно убрал его в пакет.

Он перевёл взгляд на зеркало. Под определённым углом, на стекле, проступали еле различимые следы от пальцев. Кто-то держался за края, крепко, будто не хотел уйти. Или не хотел смотреть.

– А на дверной ручке? – спросил он у техника, стоявшего у порога.

– Сняли отпечатки. Только Изабель и Виолетта. И ещё один – смазанный, неполный. Возможно, женский.

– Сохраните. Может пригодиться.

Джек осмотрел гардеробную зону, за ширмой. Там – вешалки с костюмами, ящик с аксессуарами. Один из халатов – тонкий, атласный, красного цвета – был не на вешалке, а скомкан на полу. Джек поднял его. На ткани – пятно, тёмное, как будто от вина. Или – от крови?

Он поднёс его к свету. Пятно было сухое, но не полностью выцветшее. Он вложил халат в ещё один пакет и вернулся к Виолетте.

– Вы знаете, почему Изабель могла быть напугана?

– Я не уверена. Но… пару дней назад, я видела, как она плакала. Сидела здесь, за столом, сцепив руки. Потом вытерла лицо, посмотрела в зеркало и сказала: «Всё, довольно. Я сильнее их». Я спросила, кто «они». Она ответила: «Те, кто думает, что могут сломать меня».

– А кто так думал?

– Уж точно не я.

– Но вы подозреваете?

Она взглянула на него. Глаза внезапно стали острее, голос – тише.

– Тут многие улыбаются только на публике. Ибо так положено. А за кулисами – змеинник. Изабель умела вызывать зависть. И знала об этом.

Джек направился в соседний павильон. Эмма Ларкин была там – репетировала сцену. Когда он подошёл, она остановилась и сняла наушники.

– Вы опять? – устало спросила она. – Я думала, мы всё обсудили.

– Не совсем. Вы были у Изабель в гримёрной незадолго до её смерти?

Она замерла, затем кивнула.

– Да. Я зашла извиниться. У нас был конфликт из-за реплики, которую она изменила без согласования. Но это ерунда.

– Судя по выражению её лица после вашего ухода – не совсем ерунда.

Эмма напряглась.

– Послушайте, я не её враг. Да, мы конкурировали. Да, я завидовала. Но это не преступление. А если бы за зависть сажали – вся студия давно сидела бы.

– Вы угрожали ей?

– Никогда. – Она вздохнула. – Хотя… нет, один раз. На эмоциях. После кастинга. Я сказала: «Ты ещё поплатишься за эту роль». Но это была просто фраза. Не более.

– А что она сказала?

– Улыбнулась. Как всегда. Так, как будто знала, что выиграет. И ей всё равно.

– Вы знаете, был ли у неё кто-то? Роман?

Эмма пожала плечами.

– Ходили слухи, что она крутила с режиссёром. Но никто не мог доказать. Сандерс? Вряд ли. Он старый, а она любила контроль.

– Контроль?

– Да. Ей нравилось управлять ситуацией. С людьми. С эмоциями. Даже смертью, наверное, она хотела бы управлять.

После допроса Джек решил проверить внутренние камеры. У гримёрной было два выхода – главный и технический. Съёмочная группа утверждала, что никто посторонний не входил. Но на кадрах одной камеры было видно: в 20:37 дверь гримёрки приоткрылась, и чья-то рука выскользнула наружу. Женская. В браслете.

Стоп-кадр. Увеличение. Джек прищурился. Браслет был из чёрного жемчуга.

Поздним вечером он вернулся в участок. В базе – всего три сотрудницы с такими браслетами. Он открыл досье первой. Фото. Нет. Второй. Не то. Третьей – Виолетта Крейн.

Он замер.

Гримёр, говорившая, что ушла из комнаты за двадцать минут до смерти, но не упомянувшая, что возвращалась. А ведь, по кадрам, именно в это время кто-то вышел из гримёрной. Кто – она?

Он поднял трубку.

– Виолетта, это Харпер. Мне нужно, чтобы вы пришли в участок. Да, прямо сейчас.

– Что-то случилось?

– Я бы хотел, чтобы вы посмотрели одну запись. И ответили на пару вопросов.

Пауза.

– Хорошо. Я приеду.

Когда она вошла в допросную, лицо было бледнее, чем утром. Джек включил запись.

– Узнаёте?

Она посмотрела, прищурилась, потом опустила глаза.

– Да. Это я.

– Почему вы скрыли, что возвращались?

– Потому что… – она колебалась. – Я забыла.

– Правда?

Она молчала.

– Что вы делали внутри?

– Я… забыла телефон. Вернулась. Изабель была уже в куртке. Смотрела на меня. Сказала: «Надеюсь, вы не были на стороне Эммы». Я ответила – нет. Потом она… вдруг стала плакать. И сказала: «Если я исчезну – не верьте тому, что покажут». Потом вышла.

– Вы рассказали бы мне это раньше, если бы не боялись?

Виолетта подняла глаза. В них не было вины. Только усталость.

– Я боялась, что вы подумаете, будто я причастна. А я просто не хотела снова видеть смерть.

После допроса Джек остался в кабинете. На стене – фотографии. Лицо Изабель Монро смотрело с них, как с киноплаката. Красивое. Сильное. Но теперь он видел в нём больше: усталость. Скрытую тревогу.

И одно отчётливое послание, звучавшее всё громче:

«Если я исчезну – не верьте тому, что покажут.»

Он открыл досье. На дне лежал рапорт судмедэксперта. Причина смерти – перелом шейного позвонка. Удар в висок, сильный, точный. Орудие не найдено.

Тогда он вспомнил – на столике гримёрной, среди прочего, была тяжёлая статуэтка из мрамора. Подарок от фаната. В виде киноплёнки. Осталась ли она?

Он позвонил на студию.

– Да, сэр. Там её нет. Пропала после убийства.

Он понял. Орудие убийства было на виду. И исчезло сразу после. А кто мог убрать его незаметно?

Кто-то, кто бывал там каждый день.

Позже, сидя в машине, Джек просматривал записи с камеры, у входа в студию. В 20:49 к выходу подошла фигура в плаще. Лицо закрыто. В руках – что-то завернутое в ткань. Обернулась к камере – на секунду. И исчезла в тени.

Он замер. Камера зафиксировала лицо на секунду. Но этого было достаточно. Он узнал браслет.

Чёрный жемчуг.

Гримёрка Изабель не просто комната. Это было место исповеди, крик в пустоту. Здесь каждый штрих макияжа скрывал страх, каждая поправка причёски – замаскированную тревогу. Она боялась. И знала, что конец близок.

Но она оставила ключ. В словах. В взгляде. В деталях.

Джек собирал их. И каждая новая находка приближала его к правде.

И к Амелии Блэквуд.

Потому что теперь он был уверен: она не просто случайный свидетель.

Она – часть этой головоломки.

Глава 4: Игра в молчанку

Голливуд умел молчать. Особенно когда кто-то задавал слишком много неудобных вопросов. А теперь вопросы задавал Джек Харпер – и тишина становилась подозрительно оглушительной.

Утро началось с плотного кофе и перечитывания протоколов. Он вновь взглянул на запись камеры: фигура в тени, браслет из чёрного жемчуга. Виолетта. Но она ушла без орудия убийства – или просто хорошо его спрятала?

Джек знал: чтобы докопаться до правды, он должен вынудить людей говорить. Или, что ещё важнее, – начать врать.

Первым он вызвал Грейсона Сандерса, режиссёра картины «Однажды в пламени», в которой снималась Изабель. На вид Сандерс был всё тем же мрачным технарём старой школы: чёрная водолазка, седая борода, холодный взгляд. За свою карьеру он запускал в небо десятки звёзд, и не сомневался, что может с таким же успехом их сжигать.

– Убийство Изабель – трагедия, – сказал он, опустив взгляд на руки, сложенные на столе. – Но шоу должно продолжаться.

– Конечно, – кивнул Джек. – Только прежде оно должно быть очищено от крови.

Сандерс усмехнулся.

– Не думал, что детективы говорят так поэтично.

– По-разному бывает. Расскажите, каковы были ваши отношения с Изабель?

– Рабочие. Я дал ей шанс, а она оправдала доверие. Иногда слишком самоуверенная. Могла спорить, задерживать съёмку, вносить правки в диалоги.

– Вас это злило?

– Это раздражало. Но это Голливуд. Все здесь что-то корректируют.

– Были ли у вас с ней отношения?

Сандерс посмотрел прямо в глаза.

– Вы имеете в виду роман?

– Да.

– Нет.

– Кто-то из персонала говорил, будто видели вас вместе вечером, после съёмок. За пределами студии.

Пауза. Потом:

– Возможно, мы пару раз выпили по бокалу вина. Обсуждали съёмки. Но не больше. Я женат, мистер Харпер.