Полная версия
В ПОИСКАХ СЧАСТЬЯ
Нина Пономарёва
В ПОИСКАХ СЧАСТЬЯ
Оглавление
1. Наш папа
2. Жена шахматиста
3. Мама зря не скажет
4. Снятые шторки или не ко времени
5. Ольга Антоновна
6. Значок
7. Дворянское гнездо
8. «Обратка» или подарок судьбы
9. Евгений Онегин
10. Что и требовалось доказать
11. Ситцевое платье с длинным рукавом
12. Утешение
13. Тонкие щиколотки или Бунинская героиня
14. Несчастливая Анна Ильинична или «…я еду за счастьем»
15. Много счастья и одно отпевание
16. Философ и романтик Мишка
17. Блаженные
18. На берегу или два сапога – не совсем пара
19. Грехи наши тяжкие или была ли любовь
20. Кошкин день рождения или два сапога – пара
21. Лев Толстой или летний дождь
22. Чужое счастье или порванная фотография
23. Будь благодарной
24. Предательница или песня сердцем и душой
25. Корова или Янь и Инь
26. Фигурные ножки или счастье в руках
ЦИКЛ РАССКАЗОВ «В ПОИСКАХ СЧАСТЬЯ».
Все рассказы в этой книге о любви, о разных её сторонах и проявлениях: о светлых и счастливых, о тёмных и жестоких.
Каждая героиня – в поисках счастья. Эти поиски выливаются в абсолютно разные результаты, разный жизненный путь и его итоги.
Автор старается не осуждать никого и ни за что, пытается полюбить всех своих героев, оправдать и пожалеть, верить в их счастье.
Книга рекомендуется для семейного чтения, особый интерес вызывает у женской аудитории.
Рассказ 1. Наш папа
Он был абсолютно рыжим, огромным и неловким. Белая рубашка на нём была, будто чужой. Потому, наверное, она цепко обхватывала его багровую, бычью шею, и была в чём-то неясном, как будто виноватой и лишней. О галстуке тут и речи быть не могло, хотя повод был более, чем подходящий – свадьба единственной дочери.
– Вот и наш папа, – обрадовалась одна за всех мама невесты, худая и высокая женщина с заплаканными глазами.
Слёзы ей почему-то шли, да и сегодня, как никогда, были к месту. Мама была нарядная, с причёской, уместным макияжем. Праздник всё-таки.
Папа развёл руками, не зная, что сказать. Да, впрочем, это было и не удивительно. Свою дочку он оставил, когда она училась в пятом классе. Как это получилось – он и сам толком не понял.
Отправили его по бесплатной, профсоюзной путёвке в санаторий как передовика производства, а он и там отличился: вернулся не один, с буфетчицей из заводской столовой Валентиной, маленькой, верткой хохотушкой. По приезде он сказал:
–Мне, Тамара, надо в своих чувствах разобраться. Поживём отдельно, временно.
Временное разбирательство в чувствах затянулось на целых долгих пятнадцать лет
За эти пятнадцать лет он отсудил у бывшей жены Тамары всё, что мог, народил троих сыновей, но не был счастлив. С Валентиной они частенько дрались не на жизнь, а на смерть. Говорят, что Валентина при этом кричала:
–Живая – не сдамся, но и ты живой – не уйдёшь!
Однако в результате всегда оба оставались живы, правда, – изрядно помяты и потрепаны.
Счастье, что счастье?.. О нём герой семейных сражений и не задумывался:
–Что же зря надрываться? Может его, счастья-то, вовсе и на свете нет совсем.
А вот Тамара так не думала. Ей всё время казалось, особенно ночью, когда она без помех рассуждала вдоволь сама с собой. Ей казалось, что она непременно была бы очень счастлива, если бы не отпустила своего Михаила в тот злосчастный санаторий.
За пятнадцать лет таких тайных, ночных рассуждений её Михаил лишился всех недостатков. Теперь Тамара уже не помнила о том, что он много пил, что поколачивал её без повода, что дети боялись их ночных криков и драк, что возмущённые соседи постоянно вызывали милицию утихомирить буяна, чтобы хоть немного поспать перед работой.
Тамара, порой, спрашивала себя: любит ли она Михаила? На этот непростой вопрос она никак не могла не найти, не сформулировать хоть какой-нибудь ответ. Да и есть ли она, любовь, на этом свете? И об этом Тамара не знала, что и сказать, что ответить себе. Потом она решила, что отвечать вовсе и не обязательно. А потом и вовсе забыла об этом: забот всегда полон рот и даже-больше.
Теперь, когда он стоял совсем рядом и, казалось, совсем не изменился, Тамара бросилась навстречу своему счастью с таким душевным порывом, что Михаил опешил и удивился. Он считал Тамару своим далёким прошлым. Ему свои, сегодняшние отношения были в большую тягость… Что уж тут говорить о прошлых, пятнадцатилетней давности? И без того дел и забот – по горло. Да, и порядком всё надоело, опостылило.
– Вот и наш папа, – повторяла, как завороженная, Тамара, поглаживая Михаила по рукаву новой, наглаженной рубахи, – вот и наш папа.
–Улыбайся, -тихо говорила Тамара, – облик невестки должен быть непорочным и безоблачным. Невеста должна быть из полной, хорошей семьи. Сватьям и всей новой родне не обязательно знать все наши сложности и подробности.
Папа принял предложенные правила игры: папа-так папа, полная семья-так полная, что ж тут плохого?
Увидев отца, дочка-невеста дёрнула оголённым, напудренным плечом, выглядывавшим из пышного платья, и большой радости не проявила: пришёл и пришёл. Она была тоже огненно-рыжей и несуразной – вылитый отец. В таких случаях говорят, что свидетельство о рождении предъявлять не надо. Итак всё – более чем ясно.
А гости прибывали и прибывали. Кто прихорашивался, с интересом поглядывая вокруг, как бы нехотя демонстрируя свои новые наряды и украшения. Кто-то спешил обсудить последние родственные новости, принесённые с собой, припасённые специально для такого случая, выстроенные в определённой логике и не просто так. Кто-то посматривал на стол, сторонясь и тех, и других. Кто-то делал вид, что ему всё равно и притворно скучал.
Одна Тамара никого и ничего не замечала, не отходила от Михаила, не отпускала его руку, не сводила с него глаз и постоянно повторяла:
– Вот и наш папа.
Тамара пододвигала все лучшие блюда Михаилу, как будто бы он был здесь главным гостем. Михаил ничего не имел против и уплетал за обе щёки – вкусно же… Сама Тамара почти ничего так и не съела за весь вечер – разве ей было до этого?…
Свадьба шла своим чередом. Тамада был опытный, бывалый, не без способностей. Гости веселились от души, дым стоял коромыслом.
Невеста и жених быстро устали от всеобщего внимания: перецеловали всех пап и мам, душек и бабушек, тёть и дядь, подруг и друзей. Молодые старались всеми силами уединиться, но им это почти не удавалось. С уставшими лицами они вынужденно возвращались на своё почётное место в центр праздничного зала. Казалось, что разгорячённые крики “Горько” не закончатся никогда.
Зато Тамара сияла счастьем:
–Посмотри, отец, какая у нас с тобой дочка красавица!
Тут счастливая мать пожимала Михаилу руку. Тот послушно кивал:
–Да, уж, и правда-красавица.
Тамара не уставала: она, радостная, весь вечер звонче и красивее всех танцевала, как заправская балерина, шутила самыми смешными шутками. Словом, была в полном ударе.
Чтобы она не делала – она вела везде за руку, рядом с собой – Михаила.
В кон и не в кон она постоянно повторяла:
– Вот наш папа.
Гости быстро привыкли к этому – папа так папа.
Всё хорошее, как известно, быстро заканчивается. Отшумела, отыграла свадьба. Гости стали собираться домой. Да, и пора уже,– поздновато. Кто бодро, а кто не очень, но стали расходиться по домам. Казалось, не устала только Тамара: она сияла и светилась, была свежа и полна сил, как будто бы не была на ногах и в заботах весь день и весь вечер.
А Михаил устало вздохнул: дочку замуж отдал, пора и честь знать, надо отправляться восвояси.
–Пойду и я, – несмело пробормотал он на ухо Тамаре, – поздно уже, пока доберусь.
–Ты куда? – изумилась, вмиг потеряв весёлость мама невесты.
–Как куда, домой.
–В какой ”домой”?
–Как это, к себе, домой, -удивился Михаил.
–А как же я? – Спросила Тамара, напрочь забыв о том, что они изображали ради авторитета невесты полную семью.
–Ты иди к себе домой.
–Одна? Без тебя?
–А с кем же, одна. Дочка уехала с мужем. Будет у него жить.
За время свадьбы несчастная Тамара так вжилась в роль жены, матери невесты, Михайловой родной половины, что теперь не могла вернуться в прошлое своё состояние-брошенной жены, разведёнки, оставленной всеми.
Тамара лишилась чувств. В бреду она всё время требовала “нашего папу”. Навещать её в больницу никто не приходил, поэтому никто из персонала стационара не понимал – какого папу зовёт больная. Изредка Тамара приходила в себя и спрашивала: скоро ли придёт наш папа. Кто-нибудь отвечал её, что скоро. С блаженной улыбкой она снова проваливалась в свой сон-забытье.
Михаил так и не пришёл к Тамаре в больницу навестить. Видно, был очень занят. Не пришла к матери и любая дочка. Видно, не зря говорили, что вся – в отца.
Рассказ 2. Жена шахматиста
Звонок раздался, как всегда, в одно и то же время, поэтому назвать его неожиданным было никак нельзя. Он был сигнальным, почти как в экспериментах великого Павлова.
Увлечённый шахматами, мужчина невысокого роста, интеллигентной наружности, снял трубку телефона, наверняка, не совсем осознавая свои действия. Он весь был в мире шахмат, шахматных фигур и клеток, белых и чёрных, как и полагается во всём шахматном мире. Однако, он покорялся обстоятельствам – надо значит надо.
– Федя, открой холодильник, – предсказуемо прозвучал голос жены. – Видишь стакан молока и кусочек хлеба? Это твой ужин. Я доделываю отчёт. Ты не забыл, что сегодня последний день месяца? После отчёта я иду с подругами в баню. Ты не забыл, что сегодня пятница? Ты собираешься в сквер играть в шахматы? Надень обязательно шарф. Сегодня свежо. Иначе простынешь. Опять заболит горло.
Ответа, как всегда, никто дожидаться не стал. Поэтому сразу послышались гудки. Федя ещё какое-то время держал трубку проводного телефона у уха, зачем-то посмотрел на неё и только потом водворил на место.
– А всё – таки вот так будет лучше.
Тут Федя перевернул фигурку на шахматной доске и радостно и тихо рассмеялся:
– Да это не просто – лучше, а это – гениально.
Взглянул на часы и заторопился:
– Опаздывать – неприлично. Все наверняка уже в сборе.
Сказать – до встречи – было некому. Только сиротливый, забытый шарф проводил шахматиста.
Доделывая привычной рукой мастера отчёт, опытная бухгалтер Августа Семёновна сокрушённо думала:
– Как неинтересно, однообразно мы живём.. Никаких значимых событий. Дочери Любе уже целых 30 лет. Не замужем и, самое главное, – никаких видимых перспектив. Внуки остаются только мечтой. Ужасно.
Федя постоянно молчит и, кажется, думает только о своей работе – в голове одни чертежи. На втором месте – шахматы. А для Августы Семёновны и места не остаётся. Разве можно так жить? Ужасно.
Брат – как пил – так и пьёт всю свою беспутную жизнь. Хорошо, хоть ушёл к такой же пьянице, как и он сам. Перестал, наконец, мучить маму. Как бедная мама терпела его столько лет? За что ей всё это? Бедная. Ужасно.
В бане у подруг ничего нового и хорошего услышать было невозможно – все несчастливы и ещё с большими проблемами. Но Августа всё равно общалась с ними и дорожила их обществом. Ужасно.
Тут вдруг среди густого пара Августа Семёновна вспомнила свой прошлогодний круиз по Волге на красивом белом пароходе. Прошёл почти год, а воспоминания были ясными и яркими, будто бы всё было вчера. Августа невольно кокетливо наклонила голову, улыбаясь.. Забыть было совершенно невозможно – как она там блистала.
Прежде чем выйти на палубу, Августа Семёновна всегда повязывала на голову прозрачный, белый платок, как истинная испанка. Или как итальянка? Впрочем – всё равно. Так повязывать платок, с таким вкусом и грацией – точно не умел больше никто. Равных Августе в этом – не было. А её вязанные крючками из белых ниток непревзойдённые шапочки? А длинные платья в пол по вечерам? А туфли в тон, особенно с перламутровой пряжкой? То – то же… Какая прелесть.. А поклонников, а поклонников… Ну, чисто – пчелиный рой, так и жужжат, так и жужжат. Бедная моя Люба… Только и знает, что стричь день и ночь сопливых мальчишек в своей детской парикмахерской.
– Я бы так – не смогла …
Тут в памяти Августы почему-то всплыл особенно настойчивый поклонник, – загорелый, как мулат, стройный – как южный, благоуханный кипарис. Правда, кипарисы Августа Семёновна давно не видела и почти забыла. Ну, так что ж с того, всё равно дивно стройный.. Какая прелесть..
– А какой купальник был на мне, когда в октябре, прошлой осенью, я купалась в Банном озере? Какая прелесть…
Августа Семёновна с удовольствием вспоминала, как после очередного, необычного заплыва самый интересный мужчина из всех отдыхающих долго грел её руки и восторгался, восторгался. А она хохотала и говорила, что нисколько не замёрзла. Потом выяснилось, что у него его красивые, холёные руки холоднее Августиных, и она согревала их своим дыханием. Какая прелесть….
Воспоминания приходили и уходили сами по себе, как будто бы жили своей непонятной и особенной жизнью.
– Бедный мой Федя, – подумала Августина, – он такой мерзляка. Постоянно говорю ему закаляйся. Не закаляется. Ужасно.
Вообще – то, четно говоря, Августа Семёновна мужа всегда считала немного странным. Например, он периодически задавал один и тот же вопрос: когда она намерена сделать уборку в квартире. Зачем об этом спрашивать, когда ответ очевиден? Он давно знал ответ заранее: Августина Семёновна постоянно разъясняла, что не от души ничего в жизни ни в коем случае нельзя делать. Вот когда очень захочется сделать уборку в квартире – значит пришло время. А время, как известно, ни с кем никогда не советуется – когда ему приходить, когда – уходить.
Как-то неожиданно и само собой всё получилось: Федя умер, а Люба ушла жить в освободившуюся мамину квартиру. Там тоже все почему-то разом, в одночасье умерли. Ужасно.
Теперь только, когда закончились эти ужасные хлопоты, Августа Семёновна осознала, что она совсем почти одна целый месяц, и ей решительно некуда голову преклонить. Некому было давать указания, и никто больше не восторгался ею, и не жалел её, не предвосхищал её желания. Разве это жизнь? В квартире было пусто и уныло. Теперь она была сама по себе. Ничья. Ужасно.
Под этими невесёлыми впечатлениями она грустно и одиноко ехала в нарядном, новом, только что выпущенном трамвае. Весело и беззаботно объявлялись остановки, безмятежно переговаривались пассажиры. Никто не знал – как сейчас нестерпимо плохо Августе Семёновне. Ей хотелось плакать, но она не плакала – макияж. Ужасно.
Августа и не заметила, как рядом на свободное место к ней подсел интеллигентный, пожилой мужчина. Он что-то давно ей рассказывал, но Августа не слышала ничего, потому что жила в своём грустном и невесёлом мире. Однако, она кивала соседу и прилично улыбалась. Сама по себе, отстранённо промелькнула почему-то мысль:
– Наверное, мой ровесник. Чем-то похож на Федю.
Незнакомец, наконец, достучался до сознания Августы Семёновны: он поинтересовался – любит ли его прекрасная незнакомка шахматы? У него прямо сейчас родилась новая, гениальная шахматная композиция, а рассказать некому.
Августа была человеком практичным. Теперь о своих гениальных шахматных открытиях шахматный гений рассказывал своей дорогой избраннице в своей шикарной квартире.
Новый знакомый Августы оказался не только хорошим шахматистом, но и состоятельным человеком. Теперь Августа Семёновна пропадала на самых дорогих курортах, носила красивые, эксклюзивные вещи, ни в чём не нуждалась. Новый избранник был романтиком и называл Августу «Моя прекрасная дама», «Зефир души моей». Ей необыкновенно шли все его подарки, новые, придуманные для неё нежные имена, наверное, потому что Августа Семёновна всегда была изысканна в необыкновенных и самых дорогих шляпках. Теперь шляпки были не просто дорогие, а непременно брендовые. Хотя, надо отдать должное – ей шли абсолютно все в мире шляпки. Она умела их носить. На её красивой головке любая шляпка была как родная. Какая прелесть.
Августа так была постоянно занята, что месяцами не звонила Любе. А когда звонила, то после звонка, хоть и не долго, но почему-то какое-то время сидела в задумчивости. Но потом снова забывала звонить Любе. Ужасно.
Новое шахматное чудо Августы было, действительно, удивительным: он писал книги, давал интервью, всем был нужен и интересен. Августа Семёновна с удовольствием купалась в лучах его немалой славы, хотя в том, что он делал – решительно ничего не понимала, да и не старалась понять. Зачем? Ей и так было хорошо. Однако, избранник Августы терпеливо и увлечённо объяснял своей прекрасной даме свои гениальные шахматные открытия каждый день. Какая прелесть.
Прекрасная дама всегда внимательно слушала, слушала с почтением и восхищением гениальные шахматные рассказы, ничего в них не понимая, и как-то между рассказами вступила в законный брак с шахматным гением. И опять удачно. Какая прелесть.
А вот Люба по-прежнему одна. Ужасно.
Рассказ 3. Мама зря не скажет
Стране нужно было очень много угля, поэтому шахты работали и день, и ночь. А папа был директором шахты. Конечно, и ему приходилось работать и днём, и ночью.
Так рассуждала про себя Мая. А ещё она думала о том, что на папиной шахте работают сплошь одни передовики производства, и главный передовик, – конечно, самый красивый, добрый и хороший во всём мире – её папка, самый любимый и родной.
Он любил Маю, и она его очень любила. Когда папа приходил с работы, а Мая ещё не спала, она охала от приятной неожиданности и бежала в его большие, тёплые, добрые руки со всех своих детских сил и успевала ему счастливо выдохнуть в грудь:
– Мой папка приехал! Мой любимый, мой дорогой папка.
Далее следовал самый обворожительный и самый прекрасный в мире полёт – папа подбрасывал Маю на руках и приговаривал:
– Моя красавица! Моя умница! Моя принцесса! Самая большая моя радость в жизни!
В такие счастливые и самые лучшие в мире вечера папа сам укладывал Маю спать. Он читал Мае сказки, и она понимала, что она самая счастливая девочка в мире. Как жаль, что она быстро засыпала и больше ничего не помнила. Правда, ночью ей снились счастливые сны. Но таких вечеров было очень мало, потому что стране нужно было очень много угля.
Всё остальное время Маей занималась мама. Она возила Маю по всем спортивным секциям, танцевальным коллективам, художественным студиям. Мая не понимала – зачем ей это было надо. Иногда так не хотелось никуда ехать, хотелось просто лечь после школы – и спать, и спать. Но это было нельзя, потому что всё это называлось – лень. Никуда не ехать можно было только при температуре сорок градусов. В остальное время надо было стараться во всём быть лучшей, чтобы мама могла сказать по телефону своим подругам о занятых Маей призовых местах.
Но с призовыми местами становилось всё хуже и хуже: Мая, видно, не уродилась ни художницей, ни танцовщицей, ни гимнасткой. Всё чаще мама по телефону говорила своим подругам по большому секрету:
– Мая у нас – никакая. Вся в отца.
Мая расстраивалась, что она – никакая, что у неё нет высоких результатов. Она свято верила маме. Мама – зря не скажет. Значит, и правда – никакая.
Мая была высокая и худая, ножки утюжком. Словом – гадкий утёнок с тонкими, длинными ногами и длинной тонкой шеей. Ручки были тонкие, как тростиночки. О ключицы, наверное, можно было убиться насмерть. Папа подшучивал над Маечкиной худобой:
– Ты моя дорогая худышка, прозрачный мой хрусталик. Повзрослеешь – оформишься.
Ровесники не обращали внимания на недостаток веса в Мае, потому что сами были в большинстве случаев не лучше. Да и Маю любили за её доброту, безотказность, щедрость и за необыкновенное умение создавать вокруг себя ощущение счастья, радости, какого-то особенного покоя и умиротворения.
Правда, мама постоянно по телефону своим подругам сокрушенно говорила:
– Мая у нас – страшненькая, ну просто страшненькая. Вся в отца.
Мая расстраивалась, что она страшненькая. Она верила маме – верно, и правда – страшненькая. Мама – зря не скажет.
Правда, папа по-прежнему почему-то не замечал очевидного. Редкими, но невероятно счастливыми вечерами, когда он приходил с работы, а Мая ещё не спала, он заходил в Маену комнату, гладил дочку по голове и говорил Мае, что она самая лучшая девочка в мире, сама замечательная, самая красивая, самая талантливая. Мая растворялась в его любви и в этот момент свято верила ему. Ей казалось, что она попадала в какой-то добрый и счастливый мир, и какое-то время она счастливо и радостно жила в нём.
Когда папа уходил ужинать, уставший, сгорбленный и постаревший, Мая думала:
– Эх, ты, мой папка, мой дорогой и добрый, самый прекрасный в мире папка. Не знаешь, как я люблю тебя.
Наверное, от счастья ноги и руки переставали слушаться, и Мая проваливалась в глубокий, здоровый, счастливый детский сон.
Во сне Мая часто видела одно и то же. Ей снилось, что папа зовёт её на большой и красивый белый корабль. Папа улыбается и приветливо машет рукой. На борту корабля написано голубыми, красивыми, крупными буквами: «Счастливый». Мая бежит к трапу корабля, не сводит глаз с папы:
– Я иду, я бегу к тебе, папка, я тоже хочу с тобой на «Счастливый»!
С палубы «Счастливого» раздаётся красивая, тихая музыка, видны флажки, шары, красиво одетые люди. Там праздник.
– Там, наверное, праздник. Хорошо, что я в нарядном платье, думала во сне Мая.
Вот и заветный трап на «Счастливый». Он из нового, прочного, желтоватого дерева и слегка покачивается. Вдруг на трапе появлялась мама и говорила строго и непреклонно:
– Тебе, Мая, сюда нельзя! Нельзя!
Мая хотела заплакать, не успевала и просыпалась.
Мая понимала, что это всего лишь сон и не очень переживала, что не попала на «Счастливый».
В реальной жизни всё складывалось совсем неплохо. Мая успешно заканчивала школу с английским уклоном, свободно говорила на английском и немецком языках, да и по другим дисциплинам была в числе первых.
Любовь к языкам, науке воспитал в Мае отец. Когда он сидел за своим старинным, дубовым столом в комнате, полном книг, обложившись бумагами и чертежами, Мая всегда была рядом. Здесь Мая становилась тихой и собранной, серьёзной и сосредоточенной, как отец. Именно её умный папка научил её не зубрить, а по нескольким учебникам глубоко изучать каждую тему по каждой дисциплине. Наверное, поэтому Мае было очень интересно и радостно учиться. Трудно было понять – какой предмет больше нравится изучать. Нравилось всё, получалось отлично тоже всё.
Кроме того, как-то ненароком, ненавязчиво самый лучший в мире папка сумел воспитать в Мае главное – быть хорошим человеком, таким же, как он. Мая повзрослела, детская привязанность к отцу переросла в глубочайшее уважение:
– Мой папка – настоящий. Он – мой самый большой и любимый друг по жизни. Повезло мне с ним. Ох, как повезло, – не по годам взросло и обстоятельно думала Мая.
– Чтобы я без него делала? Вот что?
Мая мечтала поступить на биологический факультет. Готовилась – не поднимая головы. Отец постоянно подбадривал:
– Не дрефь, прорвёмся. Главное – цель, а она есть. Значит – вперёд. Штурмуем все учебники биологии, всех авторов. Читаем с карандашиком!
Мая согласилась и с ещё большим рвением погрузилась в учёбу. Это было для неё и важно, и интересно. Вот и в тот день Мая сидела в парке, листала учебник биологии. В сумке рядом лежали ещё два учебника биологии других авторов. Мае было интересно – как разные авторы раскрывали одну и ту же тему. В каждом источнике она находила что-то новое, и это радовало её. Было здорово.
– Сама, только сама, без всяких репетиторов добьюсь всего сама, – так настырно думала Мая и читала, читала, запоминала и запоминала, выстраивая ассоциативные ряды, логические и смысловые цепочки. Пригодились и папкины энциклопедии, и словари. Всё шло в ход. Мая была человеком увлечённым. Вот и в этот день она так увлеклась чтением, что не сразу заметила, как рядом с ней оказался голубоглазый блондин в офицерской летней форме. Такие бывают только в кино, да и то иностранном.
– Я уже час изучаю вместе с вами Ваш учебник биологии. Интересно.
– Целый час? Неужели? Я и не заметила. Простите, я увлеклась.
– А из Вас выйдет толк – Вы упорная, да ещё и красивая. Я не только читал, но и любовался Вами.
Мая несказанно удивилась. Она внимательно посмотрела в небесные глаза и спросила:
– Вы лётчик? У Вас глаза цвета неба. Вы шутник? Вы любите розыгрыши? Чего в Вас больше? Я хочу Вас понять.
– Да, я лётчик. А почему Вы меня называете шутником?
Мая смутилась и только слегка пожала плечами. Она растерялась и не знала, что сказать. Не пересказывать же мамины откровения. Сейчас как-то не хотелось о них ни думать, ни вспоминать. Можно же не на долго допустить, что их вообще никогда не было.
