Призрак на сцене, или Логика дополнения

– Эта тень просила вас о чем-то? Требовала мести?

Актер медленно покачал головой.

– Нет. Она ничего не просила. Она просто… ждала. Ждала, когда я доиграю свою роль до конца.

Он снова отвернулся к окну. Облака за стеклом сгустились, почти соприкоснувшись с крышей соседнего корпуса. Разговор был окончен. Аудиенция завершилась.

Арион тихо встал и вышел, оставив Орлова наедине с его тихим безумием и тенью, которая, возможно, все еще стояла в углу его палаты. И Арион понял две вещи. Первая – убийца был в театре задолго до убийства. Он был зрителем. Зрителем, который готовил свою собственную премьеру. И вторая – Алексей Орлов был не единственным Гамлетом в этой пьесе. Виктор Ставрогин тоже им был. Гамлетом, которого свел с ума лгущий призрак.

Глава 18: Визит к психотерапевту

Поездка из больницы в центр города была похожа на погружение из одного мира в другой. Из бледно-зеленой тишины палат, где время застыло, – в хаотичный, ревущий поток машин, спешащих людей и кричащих рекламных щитов. Арион вел машину на автомате, но его мысли были далеко. Они были в той палате, с Орловым и его реальной, безмолвной тенью.

Он понимал, что тонет. Сложность дела, его многоуровневость, его пугающий резонанс с его собственным прошлым – все это начинало затягивать его в воронку, из которой он мог не выбраться. Ему нужен был внешний наблюдатель. Зеркало, которое не было бы кривым.

Он свернул на тихую улочку в старом центре и припарковался у неприметного особняка XIX века с тяжелой дубовой дверью. На медной табличке было выгравировано одно слово: «Райхель».

Доктор Илья Райхель был единственным человеком, которого Арион мог бы, с большой натяжкой, назвать другом. Седовласый, с проницательными, но устало-добрыми глазами за стеклами старомодных очков, он был психоаналитиком старой школы. Фрейдистом, который верил в силу слова, сновидений и оговорок. Именно Райхель помог Ариону собрать себя по частям после дела Севастьянова, не задавая лишних вопросов и не выписывая рецептов.

Он принял Ариона без предварительной записи, как всегда. Его кабинет был полной противоположностью жилищу Ариона – уютный, слегка захламленный книгами, с мягкими коврами, потертой кожаной кушеткой и запахом хорошего трубочного табака. Это было место, где можно было говорить.

– Снова они, Арион? – спросил Райхель, когда они уселись в глубокие кресла, и кивнул на стакан воды, который он поставил перед Арионом. – Призраки?

– На этот раз они вышли на сцену, – ответил Арион, глядя на свои руки. – И устроили премьеру.

Он не стал пересказывать детали дела, улики, имена. Райхелю это было не нужно. Он рассказал ему о структуре. О режиссере-жертве, который боялся своего собственного спектакля. Об актере, которого заставили сойти с ума. О «лгущем призраке». И о своем собственном, навязчивом ощущении, что это дело – зеркало его прошлого.

Райхель слушал молча, раскуривая свою трубку. Когда Арион закончил, он долго смотрел на кольца дыма, поднимавшиеся к потолку.

– Это интересно, что ты сразу заговорил о призраках и Гамлете, – сказал он наконец, его голос был мягким и обволакивающим. – Классический анализ фрейдистов гласит, что трагедия Гамлета – это трагедия Эдипова комплекса. Он не может убить Клавдия, потому что Клавдий совершил то, о чем он сам втайне мечтал – убил отца и овладел матерью. Поэтому Гамлет медлит, рефлексирует, сходит с ума. Его бездействие – это симптом его подавленного желания.

– Я это читал, – кивнул Арион. – Но при чем здесь это?

– А при том, – Райхель посмотрел на него в упор, – что ты, кажется, делаешь то же самое. Ты одержим не убийством. Ты одержим фигурой Призрака-Отца. Первопричиной. Тем, кто стоит в самом начале этой цепочки. Ты ищешь не убийцу Ставрогина. Ты ищешь Федора Каверина. Ты ищешь убитого «отца» этой пьесы.

Слова Райхеля ударили точно в цель. Арион понял, что это правда. Его ум, его интуиция были сфокусированы не на настоящем, а на прошлом. На той точке двадцать лет назад, где все началось.

– Ты видишь в Ставрогине узурпатора Клавдия, который убил гения-брата и захватил его «королевство» – театр. А в убийце, кем бы он ни был, ты видишь мстителя Гамлета. Ты сам уже распределил роли, Арион. И поэтому ты рискуешь не увидеть настоящих актеров, потому что слишком увлечен своей собственной интерпретацией пьесы.

– Но если моя интерпретация верна?

– Даже если и так, – Райхель выпустил очередное кольцо дыма, – она опасна для тебя. Потому что в этой схеме ты сам занимаешь место Гамлета. Человека, который слишком много думает, видит призраков там, где другие видят лишь факты, и рискует сойти с ума от бесконечной рефлексии. Этот убийца, как ты его описываешь, он будто знает твою слабую точку. Он не оставляет улик. Он оставляет символы. Он кормит твой голодный интеллект загадками, и ты с радостью их поглощаешь. Ты не расследуешь. Ты вступаешь с ним в диалог. А это всегда рискованно, потому что ты начинаешь думать, как он. Говорить на его языке. И однажды можешь забыть свой собственный.

Арион молчал. Он смотрел в окно кабинета Райхеля, на старые липы во дворе. Психоаналитик был прав. Он был не просто консультантом. Он уже был участником этого спектакля. И его роль была самой опасной. Роль единственного зрителя, который понимает замысел режиссера. И который, возможно, является следующей мишенью. Не для рапиры. А для самого изощренного яда – яда смысла.

Глава 19: Решение дела о «Человеке-дожде»

Арион вернулся из кабинета Райхеля с чувством неприятной, но целительной ясности. Психоаналитик был прав: он слишком увлекся интерпретацией, рискуя потерять из виду саму реальность. Чтобы «заземлиться», чтобы вернуться от мира символов к миру фактов, он решил закончить то, что начал. Он снова открыл файл с делом «Человека-дождя».

На этот раз он смотрел не на списки украденного. Он смотрел на карту города, на которую нанес пять красных точек, обозначавших места преступлений. Пять квартир, разбросанных, на первый взгляд, хаотично. Но хаос – это лишь порядок, который мы не в силах понять.

Арион начал проверять не сами квартиры, а их окружение. Что их объединяло, кроме того, что они находились на верхних этажах? Он открыл спутниковые карты, гидрографические схемы города. И рисунок начал проступать, медленно, как проявляется изображение на фотобумаге.

Все пять домов стояли в непосредственной близости от воды. Два – на набережной главной городской реки. Еще два – рядом с большим городским прудом. Последний – в низине, у старого, заросшего камышом канала. И все пять краж произошли в те ночи, когда, по сводкам гидрометцентра, уровень воды в реке и прудах после аномальных ливней достигал пиковых, почти критических отметок.

Вор реагировал не на сам дождь. Он реагировал на угрозу наводнения.

Арион закрыл глаза и сложил все в единую цепь. Символы воды, которые вор забирал: синяя ваза, морские карты, аквариум. Кражи, совершаемые только при угрозе большой воды. Местоположение квартир – высоко, в безопасности от затопления. И сам ритуал – проникновение без взлома, как сама вода, просачивающаяся сквозь щели.

Он набрал номер Ростовой. Она ответила сразу, ее голос был усталым и раздраженным от бесплодных допросов Сомова и Вронской.

– Ветров? Если у вас нет имени убийцы Ставрогина, то я очень занята.

– У меня есть имя, но не то, что вы ждете, – сказал Арион спокойно. – Ваш «Человек-дождь». Его зовут Степан Хлебников. Скорее всего, он живет в доме напротив последней жертвы. Третий этаж, квартира сорок два. И, думаю, прямо сейчас он сидит и смотрит на реку, проверяя уровень воды.

На том конце провода повисло молчание, полное шокированного недоверия.

– Откуда, черт возьми, вы это взяли? – наконец спросила Ростова. – Вы взломали нашу базу данных? У вас там жучки? Или вы просто угадали?

– У меня есть карта и список украденного. Больше ничего не нужно. Хлебников – бывший метеоролог из городского гидрометцентра, – начал объяснять Арион, и его голос был ровным, как у диктора, зачитывающего новости. – Его уволили лет семь назад. За грубую ошибку в прогнозе. Он не предсказал резкого подъема воды в реке из-за так называемых «залповых осадков». В ту ночь случилось локальное наводнение в прибрежном районе. Погибли три человека. Его жена и маленькая дочь были в их числе. Его дом затопило.

Ростова молчала. Арион слышал, как она тяжело дышит.

– Он не крадет, Ева, – продолжил он. – Он спасает. Он одержим водой, это его личный демон, его Моби Дик. Когда начинается сильный ливень и река поднимается, его травма оживает. Его затапливает паникой. И он идет «спасать» символы воды из чужих домов, из тех, что находятся высоко, в безопасности. Он забирает аквариумы, синие вазы, картины с морем. Он пытается контролировать стихию, которая отняла у него все. Он запирает ее образы у себя в квартире, чтобы она больше никому не причинила вреда. Это не кража. Это очень печальный и очень понятный ритуал посттравматического расстройства.

– Господи, – только и смогла выдохнуть Ростова.

– Проверьте, – сказал Арион. – Его наверняка допрашивали как свидетеля и пострадавшего по делу о том наводнении. Уверен, что и на учете у психиатра он где-то стоит. А адрес… он смотрит на реку из своего окна, и когда видит, что она подходит к чужим, безопасным окнам, он идет туда. Чтобы забрать воду и отнести ее домой, под свой контроль.

Он повесил трубку. Он не сомневался, что все совпадет. Он посмотрел в окно. Дождь почти прекратился. Где-то в одной из тысяч серых коробок этого города сидел несчастный человек, чья квартира была похожа на музей воды. И ему, наверное, сейчас стало немного легче. До следующего ливня.

Арион сделал глоток остывшего кофе. Разгадывать такие истории было просто. В них была своя, пусть и болезненная, но человеческая логика. Логика боли и потери. Логика, которую можно было понять и которой можно было сочувствовать.

В деле театра «Лабиринт» человеческой логики не было. Была какая-то другая. Холодная. Расчетливая. Нечеловеческая. И это пугало его гораздо больше, чем все призраки утонувших семей. Это была логика абсолютного контроля. И он снова возвращался к ней. Но теперь – с чуть более ясной головой.