ЭдЭм «До последнего вздоха»

А потом, когда час прощания уже близился, Эдвард словно что-то вспомнил. Он опустил руку в карман пальто, достал маленький амулет – старый, тёмный от времени, но тёплый от прикосновений, словно в нём жило целое прошлое.

Он раскрыл ладонь и протянул его Эмилии.

– Этот амулет… мне когда-то подарила бабушка, – сказал он тихо. – Она верила, что он приносит удачу. Что он даёт силу… особенно тогда, когда нужнее всего.

Эдвард взял её ладошку, осторожно вложил в неё амулет, сжал пальцы.

– Теперь он твой. Когда меня не будет рядом – пусть он будет. Чтобы ты знала: я всегда рядом. Всегда.

Эмилия молчала. Только крепче сжала в руке подарок, и её глаза затеплились той самой благодарностью, что не нуждается в словах.

Она всё ещё держала амулет в ладони, глядя на него, как на нечто бесконечно хрупкое и ценное. Потом подняла глаза на Эдварда и прошептала:

– Не надо было… Это ведь подарок твоей бабушки. Он должен был остаться с тобой…

Эдвард тихо улыбнулся, качая головой.

– Нет… – сказал он с уверенностью в голосе. – Он теперь там, где и должен быть. Этот амулет… он принёс мне удачу. Ты – моя удача, Эмилия. Думаю, он сам выбрал тебя… Так пусть теперь он оберегает тебя так же, как когда-то оберегал меня.

Она с трудом сдержала дрожь в голосе. Ещё раз поблагодарила его едва слышно, и, прижав амулет к груди, аккуратно положила его в карман. Сердце билось сильно, но от этой нежности, от этой близости ей казалось, что всё вокруг растворяется.

Настал час прощания. Эдвард нежно взял её руку, поднёс к губам и коснулся её кожи, как будто клялся в чём-то важном. Их взгляды встретились, и в этот миг было только двое – они. Только зима, скамья, следы на снегу и замёрзшее небо над головой.

Но вдруг…

В этом звенящем молчании раздался мягкий, но словно леденящий голос:

– Эмилия…

Они вздрогнули одновременно. И она, и он. Голос был тихим, но твёрдым – сдержанный гнев и грозная тень, шедшая с глубины сада. Эмилия медленно повернулась в сторону, будто весь воздух вышел из её лёгких. Она знала этот голос. И он парализовал её изнутри.

Из сумрака сада, между голых ветвей, в полумраке зимнего вечера шаг за шагом приближался Галиб бей.

Снег скрипел под его шагами, как будто сам сад пытался его остановить. Его лицо было неподвижно, но взгляд – тяжёлый, пронзающий, как лезвие. Эмилия стояла, словно приросла к земле, сердце грохотало в груди. Она еле держалась на ногах, и казалось, вот-вот упадёт.

Галиб подошёл ближе, остановился в нескольких шагах от них.

– Что здесь происходит?! – его голос был уже громче, и в нём слышалась угроза. Он смотрел на дочь, словно видит не её, а предательство.

Эмилия открыла рот, но ни звука не смогла произнести.

Эдвард шагнул чуть вперёд, собираясь что-то сказать, но не успел.

– Молчать! – резко прервал его Галиб, даже не взглянув в его сторону. – Я разговариваю со своей дочерью!

Молчание. Гнетущая пауза. Эмилия всё ещё не могла говорить. Её лицо побледнело, губы дрожали.

Галиб перевёл на неё взгляд – твёрдый, строгий, суровый. Он уже понял, он видел всё. И теперь хотел услышать – от неё.

– Ты ответишь мне? – тихо, но жестко произнёс он. – Что ты делаешь здесь с этим человеком, которого привела в мой дом… тайно… в мой сад?

Голос у него дрожал от ярости, но сдерживался – пока. Эмилия пыталась вдохнуть, что-то сказать, но голос предал её. Губы шевелились, но ничего не выходило.

– Ответь, Эмилия! – уже почти крикнул он.

И только тогда, дрожащим, едва слышным голосом, с глазами, полными ужаса и боли, она прошептала:

– Отец… я просто…ты не знаешь … прости…что так вышло .

Он сжал кулаки. Морозный воздух казался теперь тяжёлым, как камень.

– Простить?.. За что я должен тебя прощать?.. За ложь? За тайные встречи? За позор? – его голос был как хлыст.

Эмилия опустила голову. Сердце её рвалось наружу.

Галиб посмотрел на Эдварда впервые. Его взгляд был полон презрения.

– Ты… Уходи. Сейчас же. Пока я не забыл, что я – человек.

Она открыла рот, но ничего не смогла сказать.

Эдвард увидел это – её дрожь, её немоту, её страх. Он сделал шаг вперёд.

– Прошу вас… – сказал он спокойно, но с твёрдостью. – Можно поговорить наедине?

Галиб бросил на него тяжелый взгляд, но ничего не ответил. Он повернулся к Эмилии.

– Иди домой, – произнёс он холодно. – Жди меня там. Я поговорю с тобой позже.

Эмилия, словно не веря своим ушам, замерла, растерянно глядя то на отца, то на Эдварда. Она не могла пошевелиться, будто её прибило к земле.

– Я сказал – иди! – повысил голос Галиб, резко и жёстко.

Эмилия вздрогнула, сжала кулаки, и, не выдержав, бросилась прочь, почти бегом, в сторону дома. Тихий шорох её шагов вскоре растворился в глубине сада.

Они остались вдвоём.

Галиб сделал два шага ближе. Эдвард не отступил ни на шаг. Он стоял прямо, гордо, с холодным спокойствием в глазах, несмотря на внутренний жар.

– Наверное, вы видите во мне презрение, дерзость… всё, что хотите, – сказал он, глядя прямо в глаза Галибу. – Но всё, что есть – это чувство, чистое и сильное. И я не боюсь его.

Галиб всмотрелся в него пристально. Его глаза сузились.

– Ты не местный… – процедил он. – Твой язык… акцент… Ты иностранец.

Его лицо потемнело от ярости.

– Послушайте, – начал Эдвард, – я не хотел…

– Молчать! – рявкнул Галиб. – Сколько это длится?! Сколько времени ты видишься с моей дочерью? Где ты её встретил? Откуда знаешь?

Эдвард сдержанно вдохнул.

– Я встретил её в консерватории . Мы знакомы больше года. И я… люблю её. Я никогда не отпущу её.

Галиб подошёл вплотную. Его рука резко схватила Эдварда за ворот пальто и притянула к себе, почти вплотную к лицу.

– Что ты несёшь?! – прошипел он. – Ты хоть слышишь себя? Кто ты такой, чтобы говорить мне о моей дочери такие слова?! Какая любовь?!

Эдвард не сопротивлялся. Он просто смотрел ему прямо в глаза – спокойно, глубоко, не отводя взгляда.

– Что плохого в любви? – тихо спросил он. – Мы не сделали ничего дурного. Мы просто любим друг друга… Единственное, что мешает – это то, что я англичанин?

Галиб оттолкнул его с силой. Эдвард чуть пошатнулся, но не упал.

– Англичанин?! – прорычал он. – Ты посмел?! Посмел подойти к моей дочери?! Ты… англичанин… думаешь, можешь вот так войти в мою жизнь? В её жизнь?!

– Я не хочу бунтовать , – спокойно сказал Эдвард, поправляя пальто. – Но я не отступлю. Я люблю её.

Галиб сжал челюсть. Он кипел, но сдерживал себя.

– Молись, что сейчас ночь… и что весь дом спит, – проговорил он с угрозой. – Иначе ты бы не ушёл отсюда так легко. Я не хочу слышать тебя больше. Исчезни.

Эдвард выдержал паузу.

– Я уйду… – сказал он. – Но только если вы пообещаете, что ничего не сделаете Эмилии.

Тишина.

– Кто ты такой, чтобы беспокоиться о моей дочери?! – закричал Галиб

Эдвард стоял, сжав кулаки, сдерживая всё, что бушевало внутри. Он не сказал больше ни слова. Только взгляд – твёрдый, но полон боли – задержался ещё мгновение на лице отца Эмилии. А потом он медленно отступил на шаг назад, повернулся, как будто с тяжестью на плечах, и пошёл прочь по заснеженной дорожке сада.

Снег скрипел под его шагами, как будто отзывался на каждое движение его сердца. Он не оглядывался сразу – боялся, что если снова увидит Галипа, не удержит себя. Но, пройдя несколько шагов, остановился. Медленно, с надеждой, с отчаянной тоской обернулся и поднял взгляд на дом.

Его глаза перебегали по окнам в поисках хотя бы силуэта, хотя бы намёка на то, что она стоит там, где-нибудь за занавеской, смотрит на него. Что она чувствует то же, что и он. Но окно её комнаты было тёмным. Только отблеск слабого света внизу, в гостиной, мерцал в стекле.

Он задержал взгляд на нём чуть дольше, словно пытаясь послать через стекло всю свою любовь, всю боль, которую он не мог сказать словами. И, шепча про себя её имя, он повернулся снова и пошёл прочь. Ветер поднимался, кусал его щеки, но он не чувствовал холода. Потому что всё тёплое, всё живое в нём он оставил там – в её доме, в её взгляде, в этом саду, где она впервые улыбнулась ему по-настоящему.

Он уходил… оставляя не просто следы на снегу, а части своей души, разбросанные между шагами. Там, где он любил. Там, где всё началось.

Эмилия ходила из угла в угол, сердце билось в груди как птица, загнанная в клетку. В гостиной было тихо, но тревога в её душе становилась всё громче. Она не знала, о чём сейчас говорят её отец и Эдвард – но чувствовала, что ничего хорошего от этой ночи ждать не стоит.

Внезапно – хлопок. Дверь прихожей с силой распахнулась и тут же с грохотом захлопнулась, как приговор.

Эмилия вздрогнула, обернулась. В проёме гостиной появился он – Галип. Грозный, как буря. Его шаги были твёрды и глухи, как удары молота. Эмилия сглотнула ком, нависший в горле, и застыла, словно пойманная на месте преступления.

– Я не ожидал от тебя этого, – прозвучал голос отца глухо, сдержанно, но в нём слышался гром, готовый разразиться в любую секунду. – Я разочарован.

Он подошёл ближе. Эмилия опустила глаза – ей было не вынести его взгляда. Её губы дрожали, но она молчала.

– Ты предала меня, – продолжал он. – Предала мою веру в тебя. Предала нашу семью. Предала свои традиции, свою веру… Ты понимаешь это?

Она всё так же стояла, молча, опустив голову.

– Как ты могла? – голос его сорвался, стал хриплым от злости. – Тайно… роман? Да ещё с англичанином? – Он сделал шаг вперёд, дыша тяжело. – Ты хоть понимаешь, что натворила? Ты опозорила нашу честь, Эмилия! – рявкнул он. – Разве этому я тебя учил?! Разве для этого растил?!

Он резко схватил её за подбородок, заставляя поднять лицо.

– Смотри на меня. Посмотри мне в глаза! – его пальцы сжались крепче. – Что, стыдно? А когда ты за моей спиной интрижки плела – тебе не было стыдно?

– Я думал, ты воспитана. Я гордился тобой. А теперь…

С её глаз покатились слёзы. Она не пыталась вытереть их – они лились, как поток боли, что уже не удержать.

Галип резко оттолкнул её, словно она обожгла его. Он смотрел на неё так, как будто перед ним стояла не дочь, а чужая, постыдная тень её самой.

– До чего ты дошла, скажи? – прохрипел он. – Насколько ты пала, Эмилия? Год… Больше года ты держала меня за дурака?!

Он снова подошёл. Уже без ярости, но с тяжёлым дыханием, он взял её за руку, крепко сжал.

– Отвечай. Было ли между вами что-то? – спросил он сурово, почти шёпотом.

Эмилия вскинула на него взгляд, полные ужаса и обиды глаза.

– Нет! – срывающимся голосом сказала она, качая головой. – Нет, отец, как ты можешь… Как ты можешь думать такое обо мне?!

Он отпустил её руку, опуская её вниз с холодной решимостью.

– С этого дня, – сказал он. – Ты больше не выйдешь из дома. Ты не увидишься с ним. Никогда.

– Отец, пожалуйста… – начала она, но не успела договорить.

– Молчи! – рявкнул он, резко оборачиваясь. – Не унижай себя ещё больше!

Он стоял, словно скала, застывшая в гневе. А она – как хрупкий лист под бурей, сломленный, смятый. И не было у неё права ни на оправдание, ни на слово.

– Уходи, – голос отца был холоден и бескомпромиссен. – В свою комнату. Сейчас же.

Эмилия не двинулась. В ней что-то боролось – как будто сердце хотело остаться здесь, попытаться объяснить, бороться за своё чувство… но голос был неумолим.

– Я сказал – в комнату! – Галип повысил голос, шагнув к ней. – Пока я не потерял над собой контроль. Исчезни с моих глаз.

Словно удар хлыста – эти слова прошили её насквозь.

Она резко развернулась и побежала прочь, пряча лицо в ладонях, едва сдерживая всхлипы. Её платье тихо шуршало по полу, босые ноги стучали по мрамору, как сердце, полное страха.

Поднявшись в свою комнату, она захлопнула за собой дверь и привалилась к ней спиной. Комната была в полумраке – лунный свет скользил по стенам, а за окном спала ночь.

Эмилия медленно скользнула вниз и опустилась на колени, зарывшись руками в лицо. Горькие рыдания вырвались наружу – она не могла больше сдерживать боль. Всё в ней разрывалось: стыд, страх, любовь, отчаяние.

– Эдвард… – прошептала она сквозь слёзы. – Прости…

Рука сама собой потянулась к карману платья. Её пальцы нащупали амулет – тёплый, будто впитал его прикосновения. Она вытащила его и, дрожа, прижала к груди, словно он был единственным, что ещё связывало её с ним.

Амулет был простым, но сейчас он казался ей бесценным сокровищем – последним доказательством любви. Она закрыла глаза и прижалась к нему щекой, как будто так могла услышать его голос, убаюкивающий её сердце.

Слёзы всё лились – тихо, как дождь на стекле. А ночь за окном, будто тоже плакала вместе с ней.

И больше всего ей хотелось одного – чтобы он был рядом. Чтобы обнял. Чтобы сказал, что всё будет хорошо. Но вместо него была только темнота, амулет… и память о его глазах, полных решимости не отпускать её – даже если весь мир будет против.

К счастью никто из слуг не услышал, что происходило той ночью в доме – их комнаты находились в самом дальнем крыле особняка, за толстыми каменными стенами, отделёнными от гостиной длинными коридорами. Тревожные голоса, резкий хлопок двери, тяжёлый разговор – всё это осталось лишь в стенах большой комнаты, где между отцом и дочерью решалась судьба её сердца.

На следующее утро дом был ещё окутан предрассветной тишиной, как вдруг тяжёлые шаги Галипа нарушили безмятежность пустых коридоров. Он остановился у двери дочери, постучал дважды – уверенно и громко, не оставляя ей права на промедление.

– Эмилия… – голос его прозвучал глухо, но повелительно. – Встань. Иди ко мне. В кабинет.

Эмилия, едва открыв глаза, ощутила в теле ту самую тяжесть, что всю ночь не давала ей уснуть. Сердце, словно трещина на стекле, давило изнутри. Она молча поднялась, накинула платье на тонкую ночную рубашку, обвязала на талии пояс, поправила выбившиеся волосы – и с поникшей головой направилась к отцу.

Кабинет пах сигарами, кожей и старыми книгами. Там было прохладно, как и всегда, но в этот раз прохлада казалась почти ледяной. Галип стоял у окна, спиной к ней. Услышав её шаги, он обернулся и, не глядя в глаза, сказал:

– Закрой дверь.

Она послушно выполнила.

– Садись, – указал на кресло напротив письменного стола.

Когда она опустилась на край сиденья, так и не осмелившись полностью коснуться спинкой кресла, он медленно опустился в своё кресло, не сводя с неё взгляда.

– Молчи. Просто молчи и слушай, – голос его был хриплым, но в нём таилась железная угроза. – Ты поставила свою жизнь под удар. Но хуже – ты поставила под удар жизнь другого.

Он сделал короткую паузу, давая словам впитаться в её сердце, прежде чем продолжить:

– Если ты… – он наклонился чуть ближе, – если ты действительно хочешь, чтобы этот англичанин остался жив… ты сделаешь всё, что я скажу. Без возражений. Без слёз. Без попыток уговоров. – Он смотрел на неё, не мигая. – Один намёк, одно слово – и он исчезнет. Я не дрогну. Не моргну. Я сделаю это. Как бы сильно ты ни рыдала потом.

Эмилия побледнела. Она молчала. Но внутри неё всё кричало. Слова отца вонзались, как осколки стекла в сердце, обрушивая на неё вес своей безысходности. Каждый звук, каждое угрожающее слово били по ней волной вины. Она знала. Знала, на что шла. Знала, кто её отец. Его прошлое. Его власть. Его звание генерала, добытое в крови и в боях, за которым стояли годы службы, жестокости, принятия холодных решений.