ЭдЭм «До последнего вздоха»

– Эдвард… – выдохнула она. – Это не сон да?… это всё по-настоящему?

– Абсолютно, – кивнул он. – Всё настоящее. Даже этот камень, на который я предлагаю сесть, подозрительно реальный.

– Почему ты привёл меня именно сюда? – её голос был полон удивления и тихой благодарности.

– Помнишь, ты говорила, что однажды тебе приснился сон? – он опустился на плоский валун и потянул её за руку. – Что мы с тобой … сидели у моря ночью, и было спокойно, и светло?

– Да, – прошептала она.

– Я просто решил, что сны не всегда должны оставаться снами.

На глазах Эмили застыли слёзы счастья, но сдержав их ,она тепло улыбнулась ему .

Они сели рядом. Эмилия снова запахнулась в пиджак, он положил руку позади неё, почти не касаясь. Ветер трепал её волосы, и Эдвард не удержался:

– Можно… я приобниму тебя? – тихо спросил Эдвард, словно опасаясь нарушить тишину между ними.

Эмилия не сразу ответила. Она чуть повернулась к нему, её взгляд скользнул по лицу Эдварда, остановился на его глазах. В уголках её губ дрогнула тень улыбки – тёплая, тихая.

– А зачем спрашиваешь? – произнесла она негромко, но с оттенком удивления. – Я ведь уже рядом.

Эдвард на миг опустил взгляд, затем вновь посмотрел на неё – нежно, с каким-то светом, что трудно выразить словами.

– Просто… ты кажешься такой хрупкой сейчас. Будто стоит дотронуться – и всё исчезнет.

Эмилия чуть наклонила голову, её волосы скользнули по плечу. Она посмотрела на его руки – одна была на его колени, другая позади неё ,опираясь на камень.

– Не исчезну, – сказала она. – Если обнимешь – останусь.

Он чуть кивнул, будто получив разрешение, и аккуратно обвёл рукой её плечи. Прикосновение было лёгким, почти невесомым, но в нём было больше смысла, чем в сотне слов. Эмилия чуть сжалась, будто от внезапной теплоты, а потом расслабилась и склонилась к нему – тихо, без слов, как будто именно туда и стремилась всё это время.

И больше говорить уже не хотелось.

– Эдвард, – шепнула она через миг. – А что, если нас увидят?

– Тогда скажем, что просто обсуждали философию на свежем воздухе. Ты – восточная мыслительница, я – потерянный поэт. Всё прилично.

– Ты неисправим,покачав головой Эмилия усмехнулась .

– И слава Богу. Иначе ты бы сейчас сидела здесь одна. Или – что хуже – с кем-то другим.

Эмилия опустила глаза. Молчала. Он посмотрел на неё сбоку, а потом, немного тише, добавил:

– Я не хочу, чтобы ты когда-нибудь сидела с кем-то другим, – помедлив продолжил – Я не вынесу этого.

Она подняла взгляд. Небо отражалось в её глазах.

– Я тоже .

В этот момент Эдвард еле сдержал себя , чтоб не поцеловать её, но он не коснулся её. Не осмелился. Но этой ночи, этой тишины, этого моря – им было достаточно.

В ноябре Эдварду вновь пришлось уехать в Англию. Он оставался в разрыве с Эмилией, и не мог и дня прожить, не думая о ней. Между ними начиналась переписка, тайная, как и их отношения. Каждое письмо, которое он отправлял, было наполнено тоской и нежностью, которые он скрывал от всех. Он писал Эмилии, что скучает, что его мысли всегда с ней, и даже в самых обычных делах его сердце было рядом с ней.

Эмилия в свою очередь тоже не могла забыть его ни на день . Она ждала писем с нетерпением, зная, что каждое письмо – это шанс почувствовать его рядом, даже если это было всего лишь на бумаге. Иногда она перечитывала их снова и снова, каждый раз переживая тот момент, когда она получила письмо, его слова, его мысли. Все её мечты и надежды были связаны с этим человеком, и, несмотря на все сложности, она верила в их любовь.

Эмилия писала письма украдкой, под покровом ночной тишины, когда дом замирал, и даже ветер казался осторожным, чтобы не выдать её тайны. Бумага, на которой ложились её слова, была тонкая и хрупкая, чуть пахла розовой водой, и каждое слово на ней рождалось с особым трепетом – будто она писала не чернилами, а сердцем.

Она не могла открыто посылать письма Эдварду – слишком много глаз, слишком много ушей, слишком много стен. Но вместе с Зейнеп, своей верной подругой, Эмилия нашла способ. После занятий они будто бы отправлялись на прогулку, однако шаги их всегда вели в одно и то же место – маленькое почтовое отделение на окраине Бейоглу. С виду неприметное, почти забытое, оно стало единственным связующим между ней и Лондоном.

Письма уходили под маркой «До востребования», адресованные на имя, написанное небрежно и с чуть изменённой фамилией, чтобы не привлекать внимания. Почтовый клерк, пожилой и молчаливый, уже знал её лицо, но не задавал лишних вопросов. Он просто принимал письма, ставил печать, и обещал – завтра утром оно улетит.

И она ждала. Сначала – терпеливо, потом – беспокойно, а под конец – с замиранием сердца при каждом скрипе двери. Ответ приходил не сразу. Иногда спустя две недели, иногда позже. Но когда он появлялся – конверт, чужая марка, знакомый, родной почерк – Эмилия забывала, как дышать. Она уносила письмо с собой, держала его у сердца, как самую ценную вещь, и читала в одиночестве, вновь и вновь, запоминая каждую строку.

Эдвард тщательно берег эти письма, укрывая их в самых потайных местах, чтобы никто не мог их найти. Он знал, что, даже несмотря на свою любовь к Эмилии, они рисковали всем, и каждое слово, каждое письмо могло стать последним, если их кто-то обнаружит. Но они продолжали, потому что не могли остановиться.

Эдвард почти всё время, находился рядом с Адамом . То ли он у них , то ли наоборот. И в один из этих холодных зимних дней, он был у Адама.

В гостиной стоял мягкий полумрак – вечерний свет скользил по краю книжных полок, цеплялся за фарфоровый чайник на столе. Он сидел в кресле у камина, с чуть взъерошенными волосами, держа в руках чашку чая, которую так и не попробовал. Адам устроился напротив, положив ногу на ногу, в одной руке бокал, в другой – согнутая книга, заброшенная после третьей страницы.

– Знаешь, – начал Эдвард после долгого молчания, – скоро будет год. Как я впервые увидел её. У консерватории . Она стояла тогда – будто не касаясь земли.

Адам кивнул, слегка улыбаясь. Он не перебивал – знал, что слова идут с глубины.

– И всё, – продолжил Эдвард, глядя в пламя. – После этого не осталось ни до, ни после. Только она. Всё, что я знал, обесцвечилось. А с ней… даже страх стал живым. Даже боль.

Он замолчал, наконец пригубил чай. Адам некоторое время смотрел на него, будто оценивая что-то невидимое, прежде чем тихо спросить:

– Ты всё ещё не рассказал, о ней родителям?

Эдвард слегка опустил голову, взгляд стал жёстче.

– Нет. Пока нет.

– И знаешь почему?

Тишина повисла, как влажный туман, и только потрескивание дров нарушало её.

– Потому что… они видят всё по-своему, – сказал наконец Эдвард. – Для них это будет как ошибка. Как нечто, что нужно “исправить”, упаковать в приличные рамки. А она… она не про рамки. Мы не про это.

Адам посмотрел на него с какой-то братской теплотой, слегка наклонив голову:

– Ты боишься, что они не примут её?

– Я уверен в этом, – резко, почти с горечью. – Но мне всё равно. Я просто… хочу, чтобы она была в безопасности. Чтобы мы были вместе, как бы банально это ни звучало. Понимаешь?

Адам сделал глоток и вздохнул.

– Понимаю. Очень даже. Но всё равно – однажды придётся им сказать.

– Знаю, – кивнул Эдвард, глядя в чай. – Просто ещё не сегодня.

Глава 8: Годовщина

И вновь январь. Стамбул был окутан зимней тишиной, будто сам город затаил дыхание в ожидании чего-то важного. Морозный воздух стоял прозрачный, сухой. По улицам лениво плёлся туман, а небо, усыпанное звёздами, спокойно смотрело вниз, как немой свидетель судьбоносной ночи.

Эдвард стоял перед её домом, сжимая в кармане пальто небольшой свёрток. Больше двух долгих месяца тишины и разлуки. Он планировал всё заранее: хотел приехать именно сейчас, чтобы быть рядом в этот день. День, когда год назад он впервые увидел её. Когда всё началось.

Он склонился, поднял небольшой камень и, не раздумывая, слегка стукнул им в окно на втором этаже.

Эмилия лежа в постеле вздрогнула. Сердце сжалось, будто предчувствие – тёплое и родное – пронеслось по её телу. Она медленно поднялась, подошла к окну, откинула занавес. И – замерла.

Внизу, на фоне темноты, освещённый лишь слабым светом уличного фонаря, стоял он. Его фигура была ей до боли знакома. Он. Эдвард.

Она сдержала порыв вскрикнуть – радость рвалась наружу, готовая вырваться восторженным визгом. Но ночь… Все в доме спали. Она лишь прижала ладони к губам, чтобы не выдать себя, а глаза её засверкали.

– Скорее, спускайся, – прошептал он, подняв голову и улыбаясь.

Она быстро отпрянула от окна. Накинула на плечи пальто и, уже подбегая к двери, внезапно вспомнила. Подарок. Она вернулась к тумбочке, вытащила из ящика небольшую коробочку, аккуратно спрятала её в карман и тихими шагами вышла из комнаты.

Обогнув дом, она наконец увидела его вновь, во весь рост, стоящего на том же месте. Эмилия, не в силах сдерживать больше ни радости, ни любви, бросилась к нему. Он распахнул объятия, и она утонула в них, как в своём доме, как в родной гавани.

– Я так скучал по тебе, – прошептал он, зарывшись лицом в её волосы. – Каждый день без тебя был как зима без весны.

– А я… я думала, что ты не приедешь так поздно … но всё равно ждала, – тихо сказала она, крепче прижимаясь к нему.

Они стояли так несколько минут, не в силах отпустить друг друга. Слов было мало – чувства говорили громче.

– Как ты? Что делала без меня, рассказывай.

– Пойдём в сад, – сказала Эмилия. – К дубу. Расскажу .

Свет фонаря мягко освещал дорожку, ведущую к старому дубу. Именно здесь они любили бывать вдвоём, здесь Эмилия читала книги в одиночестве, здесь Мустафа в осенние дни смастерил для неё скамью.

Они присели. Воздух был холодным, но в сердце пылал жар.

– С годовщиной, моя любовь, – сказал Эдвард, доставая из внутреннего кармана коробочку. – Это тебе. Я надеюсь, тебе понравится.

Эмилия взяла её дрожащими руками, а глаза её, как два озера, вспыхнули счастьем.

– Ты… ты помнишь?.. – прошептала она.

– Как я мог забыть?.. – Эдвард взял её ладонь. – Ровно год назад я встретил тебя. Девушку, что изменила мою жизнь. Ради которой мой каждый вздох обрёл смысл.

Она посмотрела на него. Её взгляд был полон нежности, и любви.

Открыв коробочку, она увидела золотой медальон. Снаружи – простая элегантность. Внутри – надпись. С одной стороны – две заглавные буквы: «Э» и «Э». А на другой – вырезанные тонкой рукой слова: До последнего вздоха.

– Эдвард… какая красота… – прошептала она. – Это самая прекрасная вещь, которую я когда-либо получала.

– Я счастлив, что тебе понравилось, – мягко улыбнулся он.

– Но ты знаешь , что носить его … я не смогу. Этот подарок может вызвать подозрение у отца.

Эдвард понимая её волнение сказал:

– Я знаю, не переживай за это. Я уверен что когда то, ты будешь носить её без всяких проблем и тайн.

Эмилия аккуратно положила медальон обратно в коробочку, затем опустила руку в карман пальто и достала оттуда маленькую шкатулку.

– А это… тебе. Мой подарок. И надеюсь ты будешь его носить

Брови Эдварда удивлённо приподнялись.

– Ты тоже не забыла… – прошептал он, принимая её из рук. – Ты… удивительная.

Открыв шкатулку, он увидел кольцо. Мужественное, массивное, с темно-зелёным камнем, обрамлённым тонкой резьбой.

– Когда я увидела его, – сказала она, – я сразу подумала о тебе. Этот камень… он, как твои глаза. Под солнцем – светится, в тени – становится глубоким, темно зеленым.

Эдвард держал кольцо на ладони, разглядывая его с восхищением, и вдруг тихо проговорил:

– Это великолепный подарок, Эмилия. Я буду носить его всегда. До последнего вздоха.

Он поднял глаза, улыбнулся, а затем с лёгкой усмешкой добавил:

–Ты не представляешь как я по тебе скучал. Как я ждал этого дня. Каждую ночь, перед тем как уснуть , я представлял твоё лицо, твои глаза, твою улыбку. В надежде что ты явишься ко мне во сне.

– Я тоже… так скучала… – еле слышно ответила она. – Были дни, когда я выходила в сад и просто сидела здесь, под этим дубом, представляя, как ты вдруг появишься. Как положишь руку на моё плечо. Как скажешь: Я вернулся.

Он взял её руки в свои, прижал к губам.

– Я вернулся, Эмилия, – сказал он, – и больше не позволю времени забирать у нас ни одного дня. Ни одной минуты. Я хочу, чтобы ты знала: где бы я ни был – ты в каждом моём дыхании. В каждом шаге. В каждом сне.

Она опустила голову, спрятала улыбку – застенчивую, настоящую, ту самую, в которую он влюбился год назад.

– Тогда позволь ощутить твое дыхание, твое биение твоего сердца.

Эдвард молча обнял её . А Эмилия прижалась к нему сильнее , устраиваясь у него на груди. Их сердца стучали рядом, в унисон, будто отмеряя одну судьбу на двоих. А над ними стоял старый дуб, их немой свидетель, под которым прошёл не просто вечер – прошла вечность, сотканная из любви.

Ночь начинала бледнеть на горизонте, звёзды терялись в лёгком утреннем тумане. После долгой, наполненной чувствами беседы, когда слова уже начали сменяться тишиной, они поняли – пора прощаться.

Эдвард взглянул на небо, где первый намёк на рассвет начал окрашивать край облаков, и тихо сказал:

– Ещё немного – и рассвет выдаст нас.

Эмилия кивнула, неохотно. В её глазах блестела тоска расставания, но она понимала, что медлить больше нельзя.

Они встали, не отпуская рук. Шаг за шагом, едва касаясь земли, они двинулись вдоль сада, туда, к старой калитке в изгороди, через которую Эдвард всегда тайком пробирался ночью. Пахло сырой землёй и далёким дымом, воздух был колюч и свеж.

Они остановились у калитки. Эдвард ещё раз сжал её руку – крепко, но бережно.

– До встречи , – прошептал он.

Вдруг Эмилия, поддавшись внезапному порыву, мягко коснулась губами его щеки, почти уголка губ. Её поцелуй был лёгким, почти невесомым – как прикосновение лепестка.

Эдвард застыл. Его дыхание на миг сбилось, грудь чуть приподнялась, будто он вдохнул слишком резко. Он не ожидал… не смел даже надеяться, что она решится на это. От прикосновения её губ сердце его вздрогнуло, а по телу прошёл дрожащий трепет.

Он посмотрел на неё, не в силах вымолвить ни слова.

Эмилия, почувствовав, как он застыл, едва уловимо отпрянула. Щёки её порозовели, взгляд опустился вниз. Вдруг она быстро выдохнула, словно стараясь прогнать смущение, и тихо, почти шёпотом, сказала:

– Мне пора… – и, не дожидаясь ответа, сделала шаг назад.

Она развернулась и поспешила к дому, лёгкая тень улыбки всё ещё играла на её губах, но движения были быстрые, почти бегущие – будто сама пыталась убежать от собственных чувств. Пальто мелькнуло в свете фонаря, и через секунду она исчезла за углом.

Эдвард остался стоять один, всё ещё в том же положении, как будто время не успело догнать его. Он медленно коснулся пальцами своей щеки – там, где только что трепетно коснулись её губы. Его сердце билось чаще, чем обычно. Он тихо усмехнулся, почти не дыша, и прошептал:

– Боже… Эмилия…

Глава 9: Трещина в тишине

Лунный свет потихоньку исчезал , который ранее оставлял след на дорожке к дому, но внутри дома ,всё ещё было погружено в тишину сна. Осторожно ступая, она проскользнула в дом и, стараясь не шуметь, поднялась на второй этаж. Каждая ступень давалась ей затаённым дыханием, как будто каждый шаг был сделан в хрупком сне, который нельзя было разбудить.

Подходя к двери своей комнаты, Эмилия уже протянула руку к ручке, как вдруг в темноте прозвучал негромкий, глухой голос:

– Эмилия…

Она вздрогнула и замерла. В горле пересохло. Медленно, с явной неуверенностью она обернулась. На пороге своей спальни стоял её отец, закутанный в халат, с потемневшим лицом, из-под которого лишь глаза тускло блестели в темноте. Его голос был не грозен, но в нём звучал холодный, сдержанный интерес, от которого сердце Эмилии забилось как безумное.

– Откуда ты идёшь… в такую позднюю ночь?

Слова повисли в воздухе, будто придавили её плечи. Эмилия почувствовала, как в висках зашумело, по спине пробежал жар. Горло сжалось, дыхание стало рваным. Она едва могла говорить:

– Я… – выдохнула она, – мне… стало нехорошо. Немного тошнило… я вышла… подышать.

Отец молча смотрел на неё, пристально, будто пытался разгадать то, что было скрыто между строк. Потом, наконец, спросил:

– Ты не больна?– произнёс он.

– Нет… – поспешно прошептала она, слабо покачав головой. – Наверное, просто… съела что-то не то. Уже прошло.

Молчание затянулось ещё на пару томительных секунд, после чего отец кивнул и, не сказав более ни слова, повернулся и скрылся в своей комнате, плотно прикрыв за собой дверь.

Только тогда Эмилия позволила себе выдохнуть. Осторожно вошла в свою комнату и, прикрыв за собой дверь, облокотилась на неё спиной. Рука её скользнула к груди, прямо туда, где бешено колотилось сердце. Она сжала ткань пальто, будто могла удержать этот порыв.

– О , Господи … – тихо прошептала она, – чуть не застал…

Сердце всё ещё стучало, как барабан. Эмилия подошла к кровати и села, опустив голову. Она глубоко вдохнула и с шумным выдохом отпустила напряжение. Тень улыбки скользнула по её губам – среди страха всё же оставалась тёплая искра счастья.

Утро в доме наступило спокойно, как и всегда. За окнами свежо шелестели кроны деревьев, а сквозь кружевные шторы в гостиную струился мягкий свет. Галип-бей уже сидел за столом, откинувшись немного на спинку резного стула, сдержанно перелистывая газету. Перед ним на столе стоял поднос с завтраком – чай в фарфоровой чашке, сыр, маслины, свежий хлеб.

Послышались лёгкие шаги. Эмилия, аккуратно поправив прядь у виска, спустилась по лестнице и появилась в дверях гостиной. Лицо её было спокойным, но немного усталым, как будто ночь выдалась беспокойной.

– Доброе утро, отец, – сказала она мягко.

Галип, не поднимая глаз от чашки, ответил:

– Доброе.

Она подошла, села на своё место, и на столе между ними повисла тишина, наполненная только звоном ложек о фарфор. Несколько минут они ели молча, каждый погружённый в свои мысли. В какой-то момент Галип отложил чайную ложку, взглянул на дочь, будто впервые разглядывая её внимательнее.

– Тебе уже лучше? – произнёс он медленно, с интонацией, в которой прятался вопрос глубже, чем просто о здоровье. – Ночью ты выглядела взволнованной… и не совсем в себе.

Эмилия вздрогнула почти незаметно. Она отвела взгляд, потянулась к чашке, будто хотела скрыться за ней, найти защиту в глотке чая.

– Да, уже всё прошло, – ответила она быстро. – Наверное, правда, отравилась чем-то. Сейчас всё хорошо.

Она не осмелилась долго задерживать взгляд на лице отца. И он это заметил.

После нескольких минут, словно торопясь завершить разговор, она встала.

– Я пойду. Уже поздно, пора на занятия.

Галип кивнул. Она вышла из комнаты, стараясь идти с обычной лёгкостью, но её пальцы сжимали ткань платья.

Когда дверь за ней закрылась, Галип остался сидеть неподвижно. Он смотрел в то место, где только что была его дочь, и в груди его что-то медленно и глухо сжалось. Он знал Эмилию с самого её первого крика, с первой царапины на коленке, с первых школьных сочинений, где герои всегда умирали от любви. Он знал, как она говорит, когда говорит правду, и как начинает путаться в словах, когда врёт.

А теперь… теперь что-то в ней изменилось. Он не мог пока уловить, что именно, но ощущение было острое, почти интуитивное – как будто в доме завёлся кто-то посторонний, кого не видно, но чьё присутствие чувствуется.

В последующие дни это ощущение только усилилось. Он начал вспоминать все изменения своей дочери ,которым раньше не предавал значения . Как Эмилия стала иной. Как в её глазах появилась какая-то незнакомая глубина, словно там прятался целый мир, неведомый даже отцу. Как за завтраком она стала задумчивей, часто молчала, и, глядя в окно, улыбалась сама себе. После прогулок иногда возвращалась позже, чем обычно, и в её голосе слышался неуловимый свет – тот, которого не бывает после простой прогулки или разговора с подругой.

Галип следил за ней взглядом, не спрашивая, не обвиняя. Он ждал. Он знал, что если в её сердце зародилось что-то, чего он не может понять – рано или поздно правда сама выйдет на свет.

Но он уже чувствовал – его дочь больше не та девочка, что ещё вчера читала стихи у камина. Она менялась. И замечание этих перемен, началось с той ночи.

После той ночи, когда голос отца остановил её на пороге собственной комнаты, в груди Эмилии поселилась тревожная тень. Она стала тише, будто исчезла. Движения – медленные, слова – выверенные. И, словно угадав её страхи, Эдвард появился лишь спустя день, как и было договорено – в привычный час, с камушком в руке. Он постучал по оконному стеклу, как всегда, с надеждой в глазах, но в этот раз окно открылось лишь немного.

Из щели показалось испуганное лицо Эмилии. Щёки её были бледны от волнения, губы едва двигались. Она коротко, сдержанно прошептала:

– Уходи, прошу. Сейчас нельзя. Мой отец… он видел меня той ночью. Сейчас не безопасно встречаться. Я сама скажу, когда всё утихнет. Когда можно будет. Обещаю.

И она закрыла окно, оставив Эдварда в тишине, где хрустел под ногами снег, и луна отразилась в стекле, как чьё-то холодное напоминание о реальности. Он не успел ничего ответить, но он увидел каким тревожным был её взгляд , как её голос дрожал. Развернувшись он ушел прочь . Он знал что оставаться и наставить было бы глупо. Он не хотел подвергать её опасности .

Прошло несколько дней. Потом ещё. Погода почти не менялась – зима стояла крепко. Ветры гоняли снежную пыль по пустым аллеям сада. Дом дышал спокойствием, а отец, казалось, отпустил бдительность. Он снова был занят делами, не глядел ей в глаза с тем вниманием, не задавал лишних вопросов. И однажды утром, за завтраком, он сказал, не поднимая взгляда от чашки чая:

– Сегодня меня не будет. Вернусь только завтра к вечеру.

И всё внутри Эмилии словно подпрыгнуло. Это был знак.

В тот же час она направилась в комнату , села за стол, достала бумагу и аккуратно вывела строки – тому кто ждал от неё ответа . Бумагу сложила, вложила в конверт, передала Зейнеп чтоб та отправила его через почту , в гостиницу в котором проживал Эдвард.

И в тот вечер, когда сумерки скатились по крышам, когда сад лежал под снегом, немой и молчаливый, словно вымерший, Эдвард вновь вошёл через ту самую калитку. Он знал путь, и теперь его шаги были тише, а сердце билось громче.

Эмилия уже ждала его у старой скамьи, где летом росли розы, а теперь снег облепил стволы кустов, как сахар. Она стояла в тёплом пальто, с шарфом на шее, и в глазах у неё было что-то другое – не тревога, а тихая решимость. Впервые за долгое время им снова было позволено быть рядом – пусть ненадолго, пусть украдкой, но без страха быть застигнутыми.

И пока за заиндевевшими окнами дом спал, в саду, среди зимней тишины, снова зазвучала их любовь – хрупкая, нежная, укутанная в холодный воздух, но такая живая.

Они сидели рядом на старой деревянной скамье, слегка припорошенной инеем. Под ними хрустел снег, и от их дыхания поднимались лёгкие облачка пара. Сад был тих, укутанный в зимнее оцепенение, и казалось, что весь мир остановился – только ради них двоих.

Эдвард смотрел на Эмилию неотрывно. Его взгляд был таким глубоким, таким пронизанным теплом и нежностью, что у неё невольно защемило в груди. В его глазах не было слов, только чувство – тёплое, живое, будто он таял прямо в этот миг, любуясь ею, запоминая каждую черту, каждое движение её ресниц.

Эмилия чуть улыбнулась и, заметив его взгляд, тихо спросила, немного неловко отводя взгляд:

– Почему ты так смотришь на меня?

Эдвард медленно вдохнул, будто собирался с духом.

– Потому что… – сказал он почти шёпотом. – Потому что я не могу забыть тот поцелуй. Ты даже не представляешь, что он сделал со мной. Я всё это время думаю только о той ночи… о том мгновении… и не могу прийти в себя.

Сердце Эмилии вздрогнуло. Щёки окрасились лёгким румянцем, и она смущённо опустила глаза, прошептав:

– Не надо… Хватит, я… я и так смущаюсь.

Эдвард мягко улыбнулся, но ничего не ответил. Между ними повисла тишина – такая, в которой слышно биение двух сердец. Они немного беседовали – о мелочах, о днях, что пролетели без встреч, о зиме, о её руках, что зябли даже в перчатках.