Союз-77. Книга-1. Теория заговора

– А-а-а? – вопросительно завыл он.

– Повтори-повтори, – потребовал я приближая шприц ещё ближе к зрачку.

Он промычал что-то нечленораздельное.

– Ладно, не плачь. Сейчас уберу колено, но если дёрнешься, останешься без глаза. Понял? Давай, тихонько. Так, хорошо, поднимайся… Жопу свою толстую двигай! Вот так. Вставай. Вставай, я сказал!

Я подвёл его к двери, убрал руку и зарядил могучий пендаль под зад. Он отлетел к стене и сшиб несколько фанерных стульев, как из икеи. Упал, но вмиг вскочил, резко обернулся и ощерился, готовый напасть или отражать мои удары.

Я стоял перед ним совершенно спокойно и расслабленно, демонстрируя полную уверенность в своём превосходстве.

– Ещё раз тебя увижу, – кивнул я, – шею сверну. А если ещё раз к Алевтине заявишься, хер тебе отчекрыжу. И она засвидетельствует, что это была самооборона. Ты понял, боров? Всё пошёл отсюда. Пшёл, я сказал!

Напасть он больше не решился, так что послушался, но двинулся, как отступающий хищник, медленно и типа независимо, при этом яростно сверкая глазами и щерясь во всю пасть. Укусил бы, если бы смог. Иллюзий в его отношении у меня не было. Я был уверен, что он ещё не успокоился. Но что было делать? Убивать при Але? А потом и её, да? Смешно.

– Кабздэц тебе, – бросил он, дойдя по коридору до входной двери.

В качестве доказательства он ткнул двумя пальцами себе в шею.

– Сегодня если в клуб сунешься, я тебя на перо поставлю и всех дружков твоих, понял? И девок ваших разорвём, а потом общагу вырежем. Сегодня всё решать будем, студент. Считай, ты покойник уже.

– Нет, надо было всё-таки ему в задницу хлорида натрия вколоть, да чтоб концентрация побольше, как думаешь? – подмигнул я, потерявшей дар речи Алевтине. – Так, Мурадян, ну-ка вернись-ка. Иди сюда, мы тебе укольчик сделаем.

Но он испытывать судьбу не захотел и мухой вылетел из медпункта.

– А ты чем сегодня вечером занята? – невинно спросил я.

– Да, ко мне тётка сегодня… – начала она и осеклась – Ты думаешь, я…

– Ну, как же ты так, Аля? – покачал я головой. – Ты что, с этой обезьяной дружбу водишь?

– С ума сошёл?! —с видом оскорблённой невинности воскликнула она и широко распахнула глаза, и я понял, что да, водит.

– Не советую, Аля. Честно, не советую.

Когда я вошёл в общагу, вернее туда, где мы обитали, гремела гитара, а народ самозабвенно горланил:

Меня вчера укусил гиппопотам,

Когда я в джунгли вечером залез.

Я здесь сижу, а нога моя там,

А гиппопотам ушёл обратно в лес…

– Смотрите, Стрелец пожаловал! – крикнул кто-то, прерывая песню

Увидев меня, все повскакивали с кроватей и бросились навстречу. Подбежали, окружили, загалдели.

– О! Боец вернулся!

– Весь израненный!

– Точно! Голова обвязана, кровь на рукаве…

И тут же несколько человек затянуло хором:

– След кровавый стелется по сырой земле…

– Хлопцы, чьи вы будете, кто вас в бой ведёт? – усмехнувшись, продекламировал я. – Кто под красным знаменем раненый идёт?

Ребята снова загалдели.

– Ты где пропадал?

– А мы уж думали, ты в Москву укатил!

Наша студенческая берлога располагалось в старой, ещё царских времён, кирпичной казарме. Здесь раньше воинская часть стояла, но её передислоцировали сто лет назад, ну а помещение сейчас использовали для студентов, а до этого для интерната, а ещё до этого в качестве общаги.

Жили мы здесь все вместе— и парни, и девчата. Простыня, подвешенная на верёвке, разделяла помещение на женскую и мужскую часть. Туалетов и умывальников было несколько, так что особых неудобств не возникало. Был даже душ, но его уже в качестве новодела замастырили, и туда всегда очередь стояла.

Казарм я в своей жизни повидал не меньше, чем лейтенантов, но эту вот всегда помнил – и стрельчатые окна и сводчатые потолки, и, главное, вытянутые до пола сетки кроватей.

– Да, куда ж я без вас, братцы, – расплылся я в улыбке, рассматривая друзей своей молодости.

Многих уже и в живых давно не осталось, а здесь они все были воплоти, и на призраков совсем даже не походили, молодые, свежие, полные надежд и идеалов.

– А вы, значит филоните, – усмехнулся я. – В поле не поехали, песни, значит, поёте?

– Нам сегодня машины не подали, послали грузовики куда-то в другие места. Сказали ждать.

Это я тоже помнил.

– Вот мы и ждём.

– А дождались Стрельца!

– О! – поднял палец вверх Мишка Вешкин. – Что-то стало холодать!

– Не пора ли нам поддать? – отозвались Верка Жукова и Костя Новиков, и уже хором все закричали:

– Не пора ль послать Стрельца за бутылочкой винца?!

Да, поток у нас был огонь, как молодёжь сейчас говорит, дружный. И да, в этом стишке всегда «гонца» заменяли на «Стрельца».

– Расскажи, куда ты пропал-то?

– Да, он у фельдшерицы на попечении был, вон рожа довольная какая!

– Какая довольная! – со смехом возмутился я. – Не видишь повязку что ли? Мне сто семнадцать швов наложили!

– Ага! Всю ночь накладывали!

– По всему телу.

– Хоть бы там в темноте-то не зашили чего не того, а то знаете как бывает.

– А-ха-ха!

– Швы накладывали на места, которые от стараний трескались!

– Нет, ребят, это у него губа трескалась, от несбыточных желаний.

– Ах, зараза, Клюева! – погрозил я пальцем. – Злая ты.

Да это была, Ляля Клюева. Ну надо же! Хорошенькая какая, сексапильная, как мы тогда говорили. Томная, изнеженная и якобы такая вся аристократичная и очень загадочная, а ещё чувственная. Тонкая кость, яркие чувства, острый ум.

Она ведь, когда история с фельдшерицей на свет выплыла, мне сцену устроила, обычную, кстати, не аристократичную, а вполне себе плебейскую. А я, дурачок молодой, клюнул на неё, залип. Ох много она мне крови попила, было дело, и в плане чувственности, кстати, оказалось всё совсем не очень, не фонтан.

Я насмешливо погрозил ей пальцем, а она недовольно и неодобрительно поджала губы и отошла, ожидая, вероятно, что я тотчас кинусь за ней. Ну-ну. Я усмехнулся.

Ребята, девчонки такие весёлые были, жизнерадостные, и я вдруг поймал себя на мысли, что не смотрю на происходящее, как сторонний наблюдатель, а живу, проживаю момент, наслаждаясь и радуясь, как будто действительно стал юным и беззаботным.

– Где? Где этот титан, неукротимый молотобоец и отец русской демократии?

Раздвинув толпу, появился Ромка Вершинин. На голову выше всех, крепкий, с вьющимися тёмными волосами и аккуратными усиками, атлет, любимчик барышень со всего нашего потока, а может и не только нашего.

– Ну, выжил? – кивнул он. – Выпустили, значит?

В прошлой жизни после драки именно он меня до лазарета довёл.

– Как там фельдшерица? – подмигнул он.

– Мастерица, – усмехнулся я, – на все руки. И шьёт, и колет, и бинты накладывает, и микстуры составляет. Гиппократ был бы доволен.

– Главное, что ты доволен, – засмеялся он.

Интересно, почему произошёл сбой… Если Ромка меня довёл до медпункта, то как я в поле-то очутился? Это выглядело, как если бы тот, кто закинул меня назад во времени, немного промахнулся. Но Господь не промахивается, у Него всё чётко. Значит… значит это моё сознание сбоит, гонит рябь, как телевизор образца семьдесят седьмого года…

– Она на тебя сразу глаз положила, – хлопнул меня по плечу Роман. – Меня вчера даже на порог не пустила.

– Не ври, пожалуйста, ты сам не пошёл, – погрозил я пальцем. – Испугался, видать, огня в её глазах. А вообще, Ромыч, большое тебе октябрятское спасибо. Если б не ты, эти собаки не остановились бы.

Мурадян был не один – с дружком-приятелем. Насели они на Галину конкретно, зажали в уголке, и всё совсем не по-детски было. У них реально крышечку сорвало, а дрова пойти порубить не догадались, кино с Челентано ещё не вышло к тому времени. Так что девке точно бы не поздоровилось.

Главное, чего они к ней прицепились? Она ж одно слово, что в коровнике работает, сама как телёнок ещё. Формы, правда, у неё развились заметные, мать точно переплюнет, но в голове-то ветер ещё гулял. Впрочем, этим строителям дела не было, что там у неё в голове творилось. Приспичило, значит надо давление сбросить.

Здоровые мужики, ясно дело, физиология, но эти-то, во-первых, по-звериному всё делали – иди сюда, задирай юбку и всё такое. А, во-вторых, ведь взрослых и одиноких баб, таких, как Алевтина, в селе было немало. Они бы, может, и сами не прочь поразвлечься да побалдеть, а этим вдруг малолетку вынь да полож. Было и ещё одно соображение. Если не можешь свои животные инстинкты в узде держать, то и получай, как пёс шелудивый.

В общем, я за девушку вступился. Прям петля какая-то… Здесь вступился, там вступился с разницей почти в пятьдесят лет. По затылку опять же и там, и тут… Правда Галка в меня не стреляла и оружия при себе не имела, не считая своей натуральной красоты…

Что любопытно, у Галины этой, помимо матушки, гром-бабы Гавриловны, имелся отец, тощий и застенчивый алкоголик, вернее сказать, тихий выпивоха по прозвищу Стаканыч. Вообще-то он был Степанычем, но меткий на язык народ переделал его настоящее отчество, и так и приклеилось, Стаканыч, да Стаканыч.

В деле воспитания дочери и соблюдения ею норм морали Стаканыч был совершенно бесполезен, вот его супруга и принимала огонь на себя. А вчера ещё и я немного огня принял.

Пока я уродов к порядку призывал, вступившись за неё, она сразу смылась, разумеется, чем вызвала буквально ярость Мурадяна, потому что из-за меня его законная добыча сорвалась с крючка.

Вид он имел грозный и противоречить ему, здоровому мужику, мало кто решался, даже из коллег-шабашников. А тут студентик какой-то выискался. Вот он и вспылил. Слово за слово, направление беседы быстро сместилось в сторону обсуждения личностей и, когда он попытался прикоснуться рукой к моему лицу, получил по рогам.

Я кое-какие приёмчики уже знал, конечно, но до пика мастерства был ой, как далёк, правда имел дерзость да ещё и веру в справедливость. Вот и дал между глаз этому козлу. Второй убежал, а я несколько раз удачно прописал Мурадяну по фейсу.

И пока я прописывал, второй сбегал за угол, нашёл палку, дубину настоящую, и сзади меня оглоушил. Хорошо, что не арматурина ему под руку попалась и хорошо, что тут уже Ромыч подоспел. Кто-то ему свистнул, что за клубом неравный бой завязался. Так что добивал неприятеля он уже сам, потому что я после удара по затылку прыть поубавил.

Ну, там набежали деревенские и наши парни, будущие инженеры, гордость нации. Из шабашников тоже кто-то подтянулся. Богатыри пошумели, но в бой всех против всех противостояние не переросло. Мурадян, отступая, выкрикивал страшные проклятья и обещал чудовищные кары. Вчера слова так и остались словами, а вот сегодня намечалось продолжение после того, как подлил масла в огонь в медпункте.

– Так, ребята, машины пришли! – в помещение вошла Инна Юрьевна, физичка, куратор нашей группы. – Выходим! О, Стрелец, ты вернулся? У тебя освобождение от работ?

Тогда она казалась нам взрослой тёткой, а сейчас глянул, девчонка совсем, тридцать пять лет и послали с такой ватагой. Тут ещё и шабашники эти. Правда присутствовал где-то поблизости и замдекана, но, по большей части, незримо. Он был дядечкой в годах, и всей этой уборочной чепухой не особенно интересовался.

– Юдин, – крикнул кто-то. – Не забудь, ты сегодня картошку для нас заготавливаешь.

– Помню. А дрова подготовили?

Меня, естественно, в поле не взяли, да, честно говоря, надо было полежать. Голова болела, самочувствие было не на пятёрочку. Поэтому я сразу пошёл в душ, постоял под горячей водой, переоделся в чистое и завалился в постель. Ну… не сразу.

Сел на кровать сначала, посидел, посмотрел вокруг. Повспоминал ещё молодость свою безвозвратно ушедшую, попрощался с воспоминаниями о счастливых временах и только потом лёг и опустил голову на подушку. Аккуратно, чтобы не потревожить рану.

На животе лежать было невозможно из-за провисшей сетки, и я долго не мог выбрать удобное положение, но, наконец, умостился. Закрыл глаза с мыслью о том, что здорово было побывать в молодости. Правда ничего хорошего сделать я не успел, ну хотя бы на ребят посмотрел.

Я не сомневался, что когда проснусь, ситуация будет совсем другой и ничего хорошего от пробуждения не ждал. Но и не спать было нельзя, требовалось хотя бы немного восстановить силы, чтобы этот сон не стал последним.

После пробуждения мне предстояло разобраться с делами в Москве. Поэтому я закрыл глаза и практически мгновенно нырнул в темноту. А когда вынырнул… по-прежнему лежал в неудобной позе в бывшей казарме в селе Красноперниково.

И это было уже интересно. Нет, существуют, конечно, различные экзотические идеи типа солипсизма, в котором считается, что весь мир – лишь плод человеческого воображения, но это же хрень, в которую никто всерьёз не верит. Нужно было поискать более правдоподобное объяснение.

Я снова сел на кровати. Вернулись ребята с поля, они, похоже, и разбудили. В существующей реальности ровным счётом ничего не изменилось, кроме того, что я чувствовал себя намного лучше. Вот что значит молодость и немного сна.

Было и ещё кое-что… Я почувствовал радость оттого, что проснулся здесь, среди однокурсников, а не там, в каком-нибудь мусорном контейнере или на допросе с пристрастием.

Я поднялся. Боль в голове почти не чувствовалась, а вот настроение чувствовалось. Неплохое было настроение, и ещё я понял, что страшно голоден. Поэтому, когда мы, наконец, оказались в столовой, стандартные порции мне показались до смешного маленькими.

Ну, в самом деле, одна котлета с ложкой картофельного пюре, два кружка огурца и две четвертинки помидора. И компот. Мне было явно мало.

– Клавдия Захаровна, я таких котлет вкусных в жизни не ел, – заявил я поварихе, выглянувшей из окна раздачи. – Выдайте, пожалуйста, раненому герою ополчения наградную порцию, а лучше две. Больше суток маковой росинки во рту не было.

Голод голодом, но мне действительно было вкусно. В котлете натуральное мясо, а в пюре чистое сливочное масло. А помидоры… М-м-м… Помидоры в обычной деревенской столовке были куда лучше, чем даже пресловутые «бакинские» из будущего, а уж про супермаркеты и говорить не приходилось.

– Вот, учитесь дети, как нужно к моей еде относиться, – засмеялась толстая повариха Клавдия Захаровна, ставя передо мной тарелку с добавочной котлетой. – А то слова доброго от них не дождёшься. Кушай касатик, больше нет сегодня, но завтра тебе отдельно нажарю полную сковородку.

– Нет, вы только гляньте на него, – смеялись ребята. – На работу не ездит, а жрёт за двоих! Кто бы мне кочан раскроил, ради такого дела?

Не обращая внимания на шутки, я взял тарелку и прихватил кусочек белого хлеба со стола, над которым висело предупреждение: «Хлеба к обеду в меру бери! Хлеб – драгоценность, им не сори!»

А может, дело не только в еде, а в том, что молодое тело чувствует вкус гораздо острее и ярче? В этой идее что-то было…

В принципе, даже хорошо, что добавка была небольшой – набитый до отвала живот только мешал бы. Я вернулся вместе со всеми в казарму и начал готовиться к походу в клуб. Поскольку возвращение к реальностям двадцать первого века пока откладывалось, нужно было постараться не ударить в грязь лицом перед веком двадцатым.

Кстати, и перед комсомолкой Люсей, если она придёт. Так что я планировал быть во всеоружии.

– Гришка, старик, ты чего такой неугомонный? – Ромка скептически покачал головой. – Тебе же постельный режим прописали, какой клуб, к лешему? Мало тебе приключений на тыльную сторону организма?

– Приключений много не бывает, – усмехнулся я, – и режим мне никакой не прописывали, кстати. Так что будем танцевать. Я – медленные, а ты можешь и быстрые, под Распутина, например. А вот завтра… завтра…

Я сделал многозначительную паузу и поднял вверх указательный палец.

– Чего завтра-то?

– Завтра вечером пойдёшь со мной в медпункт. Должен же меня проводить кто-нибудь? Мне Алевтина сменит повязку, а тебя я принесу ей в жертву в качестве оплаты её милосердия. Если захочешь, конечно. Как тебе такой план?

– Посмотрим.

Конечно, посмотрим. Если будем всё ещё здесь.

– Только без специальных резино-технических изделий, особенно получивших известность под номером два, не советую.

– Так где ж я их возьму, в деревне-то?

– У Каткова спроси, он приторговывает втихаря. Фарцовщик он.

Ромка засмеялся, покачал головой и легко хлопнул меня по плечу.

На танцы я надел джинсы, тёмно-синие, потёртые на коленях, синюю футболку с треуголной горловиной и надписью «Динамо» и тонкий трикотажный джемпер, не сковывающий движений. Несколько раз присел, похрустел суставами рук, аккуратно размял шею, покрутив головой вправо-влево. Системы работали отлично – легко, точно, практически идеально. Давненько, ох, давненько такого не бывало.

– Ты чего лыбишься? – подозрительно спросил Роман.

– Эх, Ромка, Ромка… – с улыбкой вздохнул я. – Хорошо жить на свете…

– А? – нахмурился он.

– …молодым…

– Не били ли тебя по голове в последнее время? Впрочем, не отвечай, это риторический вопрос.

Я весело подмигнул. Что бы он понимал в эмоциях путешественников во времени.

Когда мы пришли в клуб, народу было уже много, но танцы ещё не начались. Действительность оживших воспоминаний всё больше и больше поглощала меня, и мысли всё реже и неохотнее возвращались к недавним московским событиям.

Здесь, в этой старо-новой реальности хватало своих событий, и я даже ощущал азарт, стараясь не думать, что всё это, вообще-то, может оказаться проявлением старческого маразма. Остаться бы здесь, да чтобы всё с начала. Вот бы я порадовался.

Парни и девчонки пребывали в состоянии предвкушения, ожидая ежевечернего праздника и очередного вращения колеса фортуны, а правильнее сказать, флирта – посмотрит или не посмотрит, пригласит или нет, согласится или откажет и ещё огромное множество подобных предположений. Как ромашка, в общем – любит, не любит.

Пахло духами и дешёвым табаком. Звукотехник и диск-жокей, а по совместительству молодой заведующий клубом вместе с инженером радиоточки возились на небольшой низкой сцене, заканчивая подключение аппаратуры. Медленно мигали три цветных софита. Всё было, как тогда и сердце учащённо билось.

В этом же зале проводили и киносеансы, и лекции и собрания, а когда устраивались танцы или дискотеки, вошедшие в этом сезоне в моду, стулья выносились на склад.

Приподнято-наэлектризованное состояние масс передалось и мне, и я вышел на улицу.

У крыльца стояли парни, курили, травили байки и в меру похабные анекдоты. Тайком, отвернувшись, некоторые из них прикладывались к горлышку портвейна «Золотая осень», называемому в народе Зосей Осиповной.

Барышни сбивались в небольшие стайки чуть поодаль, шептались, поглядывали на парней и хихикали. Студенты и студентки чувствовали себя спокойно, местные тоже, но кучковались, как правило со своими. Атмосфера была обычно если и не дружественной, то нейтральной, небольшие инциденты не в счёт.

Такая система сложилась в ответ на присутствие в деревне шабашников. Их бригада была разношёрстной и состояла из крайне неприятных личностей. Агрессивные, грубые и чрезвычайно наглые, они были чужеродными элементами, позволяли себе лишнее и никак не монтировались с молодёжью, ни с городской, ни с сельской. Впрочем, в клуб они приходили не каждый день и не всей толпой.

Я отошёл на несколько шагов от крыльца и остановился. Опускалась прохлада и влага, из воздуха делалась осязаемой. Я заложил руки в карманы и поднял голову. Большая жёлтая луна, окружённая лёгкой дымкой, подмигивала, будто знала то, что мне было нужно.

Я втянул воздух и почувствовал свою силу. Таким острым моё обоняние не было уже очень и очень давно. Долгие годы. Я вдохнул полной грудью сладкий, опьяняющий, насыщенный запахами ранней осени воздух. Яблоки, прелая листва, арбузная влажная свежесть… Я чувствовал каждую ноту, и меня это будоражило. Будоражило так, что ноздри дрожали, а волосы топорщились на загривке.

Каждый звук, который я слышал, был кристально чистым и звонким, как стекло. Я чувствовал каждую мышцу своего тела, каждый нерв. Я мог бы бежать без остановки целый день. Как волк, как молодой, яростный и полный сил волк.

Меня распирало чувство всемогущества молодости и бесконечности времени, простёртого впереди. И нет, мне совсем не хотелось возвращаться на Делегатскую улицу, в мой последний московский вечер. Мне вообще стало вдруг абсолютно неинтересно, что именно там произошло.

Я опустил голову и очень чётко и ясно увидел людей, идущих к клубу. Моё зрение было идеальным. Я смотрел исподлобья и чувствовал, как в груди распространяется пустота, вытесняя сомнения и гнев, а голова делается морозной. Их было восемь человек. В руках они держали деревянные колья и стержни арматуры. Впереди шагал Мурадян.

Я улыбнулся. Сейчас моя улыбка была похожа на оскал. Как у молодого и сильного волка.

5. Опьянение молодостью

Я оглянулся назад, на клуб. Приближавшуюся орду кочевников никто пока не заметил, или заметил, но не придал значения. Ну и ладно. Я, собственно, и не хотел, чтобы возник всеобщий шухер. Зачем людям праздник портить? Или я не мастер Шаолиня?

Я усмехнулся и запел, тихонечко, под нос. Слова сами всплыли из памяти:

Но тот, кто раньше с нею был,

Меня, как видно, не забыл,

И как-то в осень, и как-то в осень

Иду с дружком, гляжу – стоят.

Они стояли молча в ряд,

Они стояли молча в ряд —

Их было восемь.

Со мною – нож, решил я: что ж,

Меня так просто не возьмёшь!

Держитесь, гады! Держитесь, гады!

К чему задаром пропадать?

Ударил первым я тогда,

Ударил первым я тогда —

Так было надо…

Ножа, правда, у меня не было, да и шабашники не стояли, а шли, причём, довольно быстро и целеустремлённо. Шли-шли и встали. Мурадян увидел меня и поднял руку, как Спартак, и все замерли. Циркачи, честное слово. Правда цирк этот был не весёлым, а трагичным. Морды у мурадянцев были, конечно, как у клоунов, но печальных клоунов.

– Здорово, орлы, – усмехнулся я. – Дальше вам нельзя. Вы фейс-контроль не прошли.

Адреналин нёсся по жилам и я ничего с этим не хотел делать, никакой пустоты в груди и никакого отрезвляющего мороза в голове, никакого самоконтроля и контроля, будто со стороны. Может, я действительно поехал головой, но я решил дать себе волю и промчать на кураже, на опьяняющем адреналиновом драйве.

– Чё сказал?

– Рылами, говорю не вышли, – развёл я руками.

Они молча пожирали меня глазами, пытаясь понять, в чём подвох. Один против восьми, да ещё и вооружённых орудиями древних людей – это было сильно. И неожиданно. Догадавшись, что возможно, это ловушка, они стали озираться и щетиниться своими палками-копалками, выставляя их навстречу невидимым врагам.

– Э, ты больной что ли? – наконец, нарушил молчание Мурадян. – Мы тебя здесь вы**ем сейчас. Ты знаешь это?

– А вы что, друг дружку уже устали жарить? Пресытились? Чего-нибудь новенького захотелось?

Он сжал челюсти и начал дышать, как паровоз. Распухший нос, вероятно, затруднял дыхание и звуки издавал весьма громкие. Не иерихонские трубы, конечно, но, всё равно, неслабо.

– Так ты, наверное, этого и хочешь, да? – прорычал Мурадян. – Петушок московский!

Честно говоря, все эти зоновские приколы про петухов меня вообще никак не волновали. Что смеяться, где я и где они, ну честное слово. Просто я хотел вывести его из себя. Во-первых, мне этот тип страшно не нравился, во-вторых, нужно было поставить шабашников на место, переломить, гидре хребет, в том числе и морально, а, в-третьих… я даже не знал, что со мной, меня просто пёрло, как молодые офицеры говорили. Кураж поймал.

Молодость, сила, я не знаю, бес в ребро, ощущение нереальности происходящего, незакрытый гештальт – всё это вместе или каждая причина по отдельности заставляли меня совершать глупости и вести себя неразумно, я не знал.

– Это ты зря сказал, – покачал я головой. – Я так-то думал, что просто поговорим и всё. Но нет, теперь не получится. Эти слова тебе проглотить придётся. Вместе с зубами, конечно. И с кусками чернозёма.

Впрочем, не такое уж это было безрассудство, в результате я был уверен. Ну… почти уверен. Эта публика была не из тех, кто бьётся до конца. Я таких видал, да и из прошлой жизни помнил, как вели себя вот эти конкретные герои Спарты.

– Ну-ка, Сэм, – кивнул Мурадян, крупному кучерявому парняге, стоящему справа от него и добавил что-то на родном языке.

Сэм повернулся, посмотрел на него, хмыкнул и, мотнув головой, пошёл на меня. В руке он сжимал здоровенную палку. Руки, кстати, у него были выдающиеся, как у морячка Попая из мультика. Ни слова не говоря, может и не умел по-русски, он замахнулся и, вложив в удар всю силу, обрушил на меня своё орудие.