Ловушка дьявола

Ольга Суханова

Ловушка дьявола

Ведьма и её кресло

Потёртое зелёное кресло с высокой, некогда царственной спинкой Вьюн помнил лет с трёх – четырёх. В нем никто никогда не сидел, кроме дурно пахнущей старухи с крючковатым бугристым носом и мутными слезящимися глазами. Это была его прабабка, уход за которой стал предметом вечных споров между несколькими поколениями «любящих» родственников. Старый прабабкин дом со смешной покосившейся башенкой сгинул в жутком пожаре, марево от которого напугало жителей нескольких близлежащих посёлков. Страшное пламя не пощадило двухэтажное строение полуторавековой давности, унеся весь прабабкин скарб. Старинная мебель, картины, книги, да много чего ещё – дама была весьма зажиточной особой, богатство собиралось не одним поколением её семьи.

И что самое интересное, ни дом, ни ценности не пострадали в лихие годы войн и революций. Все окрестные особняки подобного уровня были безжалостно разграблены. В этих местах очень люто пришлось от народных мстителей всем, кто был чуть богаче амбарной мыши. Над домом же Анны, словно сам чёрт сплёл непроницаемую сеть. Ни доброжелатели, ни враги не стремились попасть под его крышу, подняться на певучее шаткое крыльцо, да что там говорить, просто засмотреться на высокие витражные окна. А вот демон огня, которому сам сатана сосед, не стал церемониться, да и сожрал потемневшее от времени, но ещё весьма крепкое строение за пару часов.

Но каково же было удивление приехавших по вызову соседей, пожарных и перепуганной родни, когда на черном дымящемся пепелище было обнаружено зелёное кресло со спящей в нем невредимой старухой. Как такое могло произойти и где искать объяснение этого невероятного факта, никто так и не понял.

Одиночество старой дамы было давним и несомненным. Её единственный сын даже в мыслях не держал проживать под одной крышей со своей матерью. То, что старый угрюмый дом был логовом настоящей ведьмы, догадывались многие, но только самые отчаянные решались обратиться к ней с просьбой об услуге. А уж что за услуги оказывала колдунья, можно было лишь предполагать.

Но после своего загадочного спасения старуха всё же переехала в добротный кирпичный дом, где проживал её сын с женой и младшая внучка со своим семейством. Вьюн был сыном этой самой внучки, стало быть, приходился старухе правнуком. Двое его старших братьев уже имели свои семьи, но детьми пока не обзавелись. Поэтому поздно родившийся Пашка, а в обиходе – Вьюн, слыл общим любимцем и баловнем. Своё прозвище, закрепившееся крепче родного имени, он получил за то, что, едва научившись ходить, стал цепляться к ногам родственников, что значительно улучшало качество передвижения.

Появление прабабки карапуз воспринял с интересом. Конечно, прогорклый запах пепелища и удушающей старости был неприятен, но так как детское мышление не связывало всё это с ветхостью и смертью, Вьюн старухи не боялся, то и дело норовил дотронуться ладошкой до бархатистой обивки её кресла. Бабка правнука игнорировала, погружённая в мутные старческие грёзы, лишь иногда глухо и недовольно бормотала, если шалун начинал шуметь слишком громко. Он очень хорошо запомнил её длинную коричневую юбку с неровным нитяным подолом и старую, видавшую виды синюю кофту. А ещё лохматую, скатанную колтунами шаль, которую старуха то вязала на голову, то покрывала ею плечи.

Домочадцы не раз подумывали избавиться от предмета старой мебели и купить старухе что-то поприличнее, но кресло имело иное мнение. Так, по крайней мере, сказал дед. На первый взгляд иносказательное выражение на самом деле оказалось более чем реальным. Кресло и вправду отказалось покинуть новый дом даже после исчезновения своей хозяйки. А старая ведьма не пожелала уйти в мир иной, как это делают все нормальные люди, она бесследно пропала однажды утром, оставив в кресле лишь потемневшую от старости, косматую шаль. Родственники решили, что старуха ушла ночью и заблудилась, так как дверь на веранду не была закрыта изнутри. Мать с отцом сходили в отделение милиции и подали заявление на розыск. А вот дед лишь махнул рукой: «Как жила между небом и землёй, так и ушла непонятно куда».

Кресло подождало свою хозяйку около месяца, а потом отправилось в костёр. Но гореть не захотело. Как только отец забросил рухлядь в полыхающие жаром угли, костёр погас. Резко, как в кино, будто в огонь выплеснули ведро воды. Проведя исследование, домочадцы обнаружили, что головёшки и вправду мокрые и гореть больше явно не желают. Кресло откинули в сторону, на следующий день отец планировал увезти его на свалку. Но утром всем на удивление вредный предмет мебели, как ни в чём не бывало, вновь стоял на своём месте в бывшей бабкиной комнате. Подивившись и поискав виноватых, родители снова выволокли его на улицу, но уже не стали ждать, а, погрузив в багажник, сопроводили на свалку. Утром кресло снова стояло в комнате на прежнем месте. Выбрасывали его ежедневно в течение недели, пока не устали.

Предположения одно нелепее другого сопровождали этот странный цикличный процесс. Естественно, виновника дикой шутки искали среди своих, правда, так и не нашли. Тогда дед предложил оставить мебель в покое, а бабушка пригласила священника. Освятив весь дом и начадив кадилом, поп выпил преподнесённую водку, посоветовал дверь в комнату запереть и выждать сорок дней. Но кресло решили оставить совсем. Скорее всего, не захотели больше связываться с непреодолимой и неподвластной осмыслению силой. Пользоваться бабкиной комнатой особой нужды не было, тем более что находилась она в самом удалённом конце большого дома и изначально планировалась под жильё для редких гостей. Туда убрали ещё несколько предметов устаревшей обстановки, да и закрыли на ключ.

На несколько лет Вьюн забыл про кресло. Но пришёл возраст, когда инстинкт исследователя обостряется невероятно, и мысль о том, что в доме есть НАСТОЯЩАЯ ЗАГАДКА, стала преследовать подростка. Смутные воспоминания из детства приносили образ невероятно древней старухи с костлявыми руками мумии и пожелтевшим лицом мертвеца.

У деда с Пашкой случилась крепкая мужская дружба. Он ходил за стариком хвостом, а тот не раздражался. Напротив, с удовольствием отвечал на бесконечные «почему?» Вьюн любил его запах – смесь табака, дешевого одеколона и еще чего-то неповторимого – родного.

Вот только говорить о своей матери старик не хотел. Сразу мрачнел, делался угрюмым и молчаливым. Тем сильнее эта загадка манила и завораживала мальчишеское, и без того не бедное воображение. Ключи от таинственной комнаты дед хранил в запертом столе, и Вьюн не решался их оттуда извлечь. Просмотры комнаты в замочную скважину мало что давали интересного: свалка из старых вешалок, облезлый кожаный диван, шкаф с облупившейся полировкой. Всё покрыто щедрым слоем сероватой пыли. Интересующее кресло стояло возле мутного окна, развёрнутое в таком ракурсе, будто кто-то неизвестный и глазу невидимый, сидя в нем, всматривался в густые заросли малинника. Колючие кусты в этом месте так тесно подступали к дому, что увидеть что-либо с улицы через тусклые паутинистые окна не представлялось возможным. Наверное, любопытство подростка рано или поздно так бы и сошло на «нет», не случись одно происшествие.

В ту ночь в большом доме потерялся котёнок. Заигравшись, он, видимо, днём уснул в одном из потаённых закутков, а проснувшись ночью, стал кричать от холода, одиночества и страха. Разбуженному Пашке ничего не оставалось, как пойти на поиски малыша. Мяуканье эхом разносилось по коридорам, и определить точное направление пути не сразу удалось. Вьюн выглянул на веранду, поднялся на второй этаж, потом решил спуститься в подвал, полагая, что сорванец свалился туда с лестницы. Проходя мимо закрытой комнаты, он вдруг различил еле уловимую полоску света на полу. Конечно, это мог быть луч заглянувшей в комнату луны, но что-то здесь было не то. Может на уровне глубокого подсознания, а может ещё где-то, неведомый кто-то сказал, что не так должен выглядеть лунный свет. Вьюн не стал бороться с искушением и заглянул в замочную скважину.

Свет, и правда, был не лунный. На колченогом, когда-то полированном столике, сплошь покрытом морщинами желтых трещин, горела керосиновая лампа. Фитилёк был так мал, что пламя казалось тонкой раскалённой полоской. Спиной к дверям в кресле сидел человек и разглядывал, близко поднеся к лицу, лист бумаги. Не представлялось возможным даже определить его пол, не говоря уже о том, чтобы узнать. Голова лишь немного виднелась из-за высокой спинки кресла. Её можно было даже не заметить, если бы не силуэт рук с зажатым в них белым листом. Вьюн толкнул дверь, он был уверен, что это кто-то из родственников решил порыться в старых вещах. Но дверь оказалась заперта. Фигура в кресле на шум среагировала странно, одна рука поспешно закрутила колёсико керосинки и исчезла за спинкой кресла, исчезла и голова, больше ничего не выдавало присутствия в нём человека. В слабом лунном свете предметы спали мёртвым спокойным сном.

Растолкав деда и мало что, объяснив вразумительного, Вьюн заставил старика открыть комнату, но присутствия людей в ней не обнаружилось. Лампа, и правда, стояла на столике, но была холодной и безжизненной, а приличный слой пыли указывал на то, что ею не пользовались очень-очень давно. Парень от досады даже потрогал сидение кресла, в расчёте почувствовать человеческое тепло, но ткань была безжизненно холодной.

На следующую ночь Вьюн проснулся, как от толчка, он сразу понял, что в страшной комнате что-то происходит. Она звала его, манила. Наспех набросив рубаху и даже не надев брюк, парень осторожно направился в противоположную часть дома к запертой двери. Всё было тихо и спокойно. Вьюн наклонился и стал пристально всматриваться в щель замочной скважины, пытаясь хорошенько рассмотреть проступающие во мраке предметы. Блёклая луна, с трудом пробивавшаяся сквозь густые заросли, давала очень мало света, но странное кресло выделялось на фоне более светлого окна. Трудно предположить, сколько прошло времени, у Вьюна затекли ноги и спина, он уже хотел оставить свой пост наблюдения за бесполезностью, как лёгкое движение над креслом привлекло его внимание. Такое впечатление, что невесомый мяч выпрыгнул из-за высокой спинки и снова исчез. Парнишка выпрямился и протёр глаза, конечно, это ему показалось. От слишком долгого вглядывания в темноту и неудобной позы, возникла галлюцинация. Но как только он снова припал к щели, вновь увидел вылетевший предмет. Теперь он беспрерывно сновал туда-сюда, то появляясь, то исчезая. И если первое его появление ещё можно было списать на обман зрения, то дальнейшие манёвры были слишком очевидны. Туда-сюда, туда-сюда…. Что в действительности происходило в кресле, невозможно было даже предположить, высокая спинка закрывала всё действо, а неугомонный мячик взлетал и взлетал тёмный, уверенный и пружинистый. Сколько бы по времени продолжалось это загадочное представление – неизвестно, но прыгун неожиданно потерял равновесие, над спинкой взметнулась детская рука. Вьюна, как обухом по голове, ударила дикая догадка – в кресле, как на маленьком батуте, прыгал ребёнок. Парень даже услышал простенькую детскую песенку, которой малыш сопровождал своё развлечение.

Разбуженный дед хмуро выслушал рассказ внука, но в жуткую комнату не пошёл. Старик сел на кровати, спустив на пол худые белые ноги. Так он просидел долго, качая косматой седой головой. На некоторое время Вьюну даже показалось, что старик не в себе.

Наконец, дед поднялся и, поманив внука за собой, потяжелевшей шаркающей походкой пошел в свою мастерскую. Эта полуподвальная коморка – святая святых – с отдельным, специально сделанным входом хранила не меньше загадок, чем ужасающая комната с зеленым креслом. Так, во всяком случае, полагал Вьюн. В ней старик занимался старинным чеканным ремеслом. Здесь лежал листовой металл разной толщины, а по стенам на аккуратных полочках были разложены замысловатые инструменты. Вьюн вспомнил, что, когда был совсем маленьким, дед рассказывал, как они называются. «Лощатник», «Сапожок» – эти смешные стержни носили ещё более смешные имена, и малыш заливисто хохотал, создавая чудное, звенящее о металл эхо. Но сегодня Вьюну было не до веселья. Он, несмотря на присутствие старшего родственника, всё ещё не отделался от мистического ужаса.

Между тем, дед не стал включать электрический свет, а зажёг сильно оплывшую парафиновую свечу. Затем, подойдя к дальней стене, отодвинул всегда наглухо задернутую тяжелую занавеску. В детстве Вьюн думал, что за этой темной портьерой скрывается потайная дверь. Мальчишка представлял себе, что, как в любимой сказке про деревянного мальчика Буратино, она ведёт в другую страну или в другое измерение, на что уж хватало детской фантазии. Дед даже близко не разрешал подходить к этому месту, отчего становилось ещё интереснее. Сегодня же запретное покрывало было отодвинуто.

В первые несколько минут при таком тусклом освещении парень совсем ничего не видел. И лишь спустя некоторое время, из мерклого сумрака стал проступать удивительный образ. Это был портрет. Женское лицо небывалой, невиданной красоты проявилось из мутноватой неоновой дымки. То, что это был настоящий шедевр, не вызывало сомнения даже у столь неопытного знатока живописи, как Вьюн. Очень молодая, даже совсем ещё юная дама, тем не менее, обладала грацией настоящей королевы. Великолепная осанка, чуть заметный наклон головы, выбившийся темный локон, губы в лёгкой полуулыбке. Правая бровь чуть взлетела в немом вопросе, а в глазах…

Глаза прекрасной незнакомки были живые. Нет, это не было иллюзией, созданной, безусловно, великолепным мастером. Картина обладала своей внутренней жизнью. Молодая женщина с портрета общалась с Вьюном посредством своего взгляда, как это делают обычные живые люди. Она внимательно изучала юношу, казалось, глядя в самое его сердце. Вьюн ощутил озноб, как если бы живая нимфа неземной красоты смотрела сейчас на него в упор. От охватившего его непонятного чувства восторга и волнения во рту у парня все пересохло, голова закружилась, перед глазами поплыла красная дымка. Откуда-то издалека донёсся голос деда:

– Это она, Анна Александровна Дубенцова, твоя прабабка.

Шизофрения или голоса из преисподней

Большое оранжевое светило по-хозяйски осмотрело окрестности, после чего неспешно направилось за широкую спину двухэтажного особняка с полукруглым балконом, мансардой и кокетливой резной башенкой. Дом, казалось, всем своим деревянным телом блаженно впитывал в себя ласковые вечерние лучи, многолико отражая их высокими разноцветными витражами. Яркие всполохи заходящей звезды облизывали новую жестяную крышу, золотили чугунное литьё узорчатых ворот, плескались в ведрах с водой, набранных для вечернего полива. Из распахнутых окон кухни пахло малиновым вареньем, трехцветная кошка на деревянном, крашеном охрой пороге сладко жмурилась и бесстыдно мурчала на всю улицу.

Узкая белая дверь негромко скрипнула, и на балконе появилась статная дама в домашнем бежевом платье. Гладко зачесанные черные волосы, слегка серебрила ранняя седина, а природная смуглость тонкого лица выдавала крепкую южную породу. Женщина привычно оглядела улицу, улыбнулась выглядывающему из своей лавки бакалейщику, после чего уже было хотела вернуться в дом, но случайный порыв ветра выхватил локон из гладкой прически и принес запах древесной гари. Красавица нахмурилась, резко ухватилась тонкими пальцами за лаковые перила и огляделась, словно кто-то неведомый позвал её по имени.

Жанне, появившейся на свет под яркими звёздами Бессарабии в кочующем цыганском таборе, горбоносые старухи жизнь предсказали вольную, как, собственно, всем её многочисленным и шумным собратьям. Но коварная фортуна посчитала, что всё должно случиться совсем по-другому и обманула судьбу цыганки. В одну из тёмных южных ночей, крепко уснувший табор был полностью перебит жителями хутора, где накануне бродяги украли скот. Жестокость обиженных сельчан была такой, что уничтоженными оказались даже дети всех возрастов. Полуживую, завернутую в обгоревшее тряпье Жанну, утром нашли спешившие в поле крестьяне, чуть в стороне от места жуткой трагедии. Ребенок уже не мог кричать, а лишь беззвучно открывал и закрывал посиневший рот. Как дитё оказалось посредине дороги и почему им не позавтракали дикие лисы, так и осталось для всех загадкой.

Сжалившись над младенцем, одна из хуторянок, не оставила подкидыша и стала растить девочку вместе со своими родными детьми. Различия между детворой приёмная мать не делала, хлеб и крестьянскую работу делила поровну, вот только цыганская кровь не расположила приёмыша к изнурительному труду. В пятнадцать лет Жанна убежала из дома и прибилась к труппе небольшого театра, куда красивую и от природы, музыкальную девушку старик-владелец принял с некоторыми условиями.

С раннего возраста хитрым цыганским умом Жанна поняла, что у неё очень мало шансов выбраться из нищеты и униженного положения наложницы. Вглядываясь в маленькое театральное зеркало тёмной гримёрки, она видела, как удивительно хороша. Но что толку с этой красоты, когда лицезреть её могли лишь кучка унылых обывателей, да десяток пьяниц–актёров? Долгими бессонными ночами она просила своего Бессарабского Бога, хозяина всех бродяг и кочевников, веками топтавших эту беспокойную землю, о чуде. Суровый Бог явно любил свою маленькую смуглянку, потому что чудо произошло.

Однажды молодой перспективный врач Александр Дмитриевич Дубенцов, приехавший на практику в нищее захолустье и волею судьбы и от скуки зашедший на вечернее театральное представление, заметил необычайную красоту провинциальной актрисы. А юная Жанна сумела сыграть свою главную роль неприступной гордой цыганки с горящими страстью глазами и ледяным равнодушием царицы. Уже через неделю потерявший от любви голову доктор сделал девушке предложение, а потом ещё полгода добивался благосклонного ответа.

Трудная работа воли, ума и терпения была щедро вознаграждена. Юная безродная красавица получила всё, о чём только может мечтать женщина самого благородного происхождения. Лишённый предрассудков Александр Дмитриевич отвёл все протесты родни и женился на своей прекрасной дикарке. А к зрелым годам в этой паре уже не чувствовалось мезальянса. Жанна превратилась в солидную «докторшу» без намека на крестьянское детство. Злых сплетниц она могла «одарить» таким взглядом своих огненных черных глаз, что простой человеческий страх заставлял замолчать даже самых языкастых. Семейное счастье этой пары было почти абсолютным, настоящая крепкая любовь жила в их сердцах, и благоговейная забота друг о друге не знала границ. Мудрая Жанна ни дня не забывала, какой жизненный подарок получила от своего мужа и была ему искренне и преданно благодарна. Существовало лишь одно «но». У них долго не было детей. Одному Богу известно, сколько бессонных ночей простояла Жанна на коленях у лика Святой Богородицы и, наконец, когда надежд почти совсем не осталось, родила желанную дочь Анну.

Запел, засверкал, засветился красивый дом с мансардой и башенкой. Огромная радость поселилась в нём. Теперь по утрам даже любимые Жаннины бархотки вставали на цыпочки, чтобы из небольшого палисада заглянуть в окно и увидеть белую кружевную люльку, понаблюдать за радостной суетой, услышать счастливый смех.

Звонкий бубенчик, родной ангелочек, зайчик-попрыгунчик – сколько же забавных и смешных имён придумывает любовь! Маленькая Анна купалась во всеобщем обожании. Самую уютную и солнечную комнату выбрала Жанна для родной кровиночки. Долго и обстоятельно советуясь с модным журналом, размышляла, как обустроить светелку девочки. Наконец, заказала круглый столик орехового дерева с ножками в виде танцующих лесных нимф, под стать ему этажерку для игрушек и книжек, детские стулья с обивкой из золотистого штофа, украшенные тесьмой сложного тройного плетения. Высокая кровать с трехступенчатой лесенкой была достойна настоящей принцессы. Убранная золотыми кистями и балдахином из дорогого алтабаса, она поражала вызывающей роскошью. Уж что сохранилось в Жанне от диких предков и не изжилось с годами, так это стремление к украшательству и помпезному блеску. Одежда маленькой Анны тоже выбиралась с большой любовью. В её гардеробе были и элегантные матросские костюмчики, и сплошь кружевные пышные платьишки, широкие капоры с цветами и атласными лентами, бархатные пальтишки и меховые муфточки. Даже для себя Жанна не подбирала наряды столь тщательно, как для своей маленькой пухлощекой принцессы.

Невзгоды и лишения, по всему, должны были обойти стороной чернявую девочку, столь долгожданную и любимую, но коварная фортуна и тут всё решила по-своему. Странные болезненные симптомы обнаружились в ребенке внезапно, как громом поразив домочадцев. Маленькой Анне было пять лет, когда она проявила неожиданный и совершенно непонятный интерес к городскому кладбищу. Вроде бы, как ни в чем не, бывало, проходя мимо могильного холма, она вдруг вздрагивала и оборачивалась, словно слышала неведомый зов. А после этого происходило совсем уж неведомое дело – девочка затихала около незнакомой могилки, превращаясь в маленького окаменевшего ангела. Взор её туманился, движения замедлялись, и лишь с большим трудом удавалось привести её в чувство и отвести домой.

Кладбище располагалось прямо возле церкви, потому каждую воскресную службу девочка норовила незаметно исчезнуть, чтобы навестить особо полюбившиеся ей могильные холмики. Тишина старинного погоста и дебри разросшихся густых черемух и рябин, склонившихся над чьими-то бренными останками, были этому ребенку куда ближе, чем заунывные песнопения церковного хора.

– Анна общается с духами, – рыдала Жанна. – Это старое цыганское проклятие, оно настигло меня за грехи.

Александр Дмитриевич в проклятия не верил, он посчитал, что у Анны редкое психическое заболевание и поднял на уши весь свет столичной психиатрии. Но коллеги лишь разводили руками, девочка развивалась нормально, быстро думала, решала сложные для своего возраста задачи. Смены настроения от безудержной весёлости, до мрачного уныния объясняли первым трудным возрастом.

Временами Анна, действительно, совсем не отличалась от своих сверстниц – резвилась, хохотала, шалила. Но случались часы полного забвения. Складывалось впечатление, что её просто нет, что душа этого ребёнка отправилась в самостоятельное путешествие, оставив родным и близким лишь свою пустую оболочку. Жанна плакала и молилась, Александр Дмитриевич читал книги по лечению душевных больных, а девочка просто жила дальше, как умела.

Анне шел восьмой год, когда отец купил новый гостиный гарнитур. Резной орнамент этого дорогого великолепия изображал сцены битв крылатых львов и благородных единорогов. Античный сюжет сразу же притягивал взгляд и зачаровывал замыслом искусного резчика. А зеленая бархатная обивка дивана и стульев заставляли размышлять о расслабляющей неге прекрасного Эдема.

Новая мебель по-хозяйски расположилась в гостиной на втором этаже, безжалостно выставив в сад старые стулья. Теперь, когда балконная дверь была распахнута настежь, а ветер раздувал оконные портьеры, соседский флюгер и две старые березы громко обсуждали эту сказочную роскошь.

Помимо стола, шести стульев и длинного дивана в комплект гарнитура входило большое кресло с высокой царственной спинкой, которое долго не знали, куда определить. Оно сразу стало вести себя как обособленный предмет мебели и не захотело вписаться в уют гостиной. Сначала его поставили возле камина, но произошла странная вещь, кресло словно стало забирать в себя всё тепло. Сидеть в нём было невыносимо жарко, а сразу за спинкой ощущался контрастный ледяной холод. В конце концов, кресло убрали к дальней стене под фамильный портрет отцовского предка. На холсте был изображен хмурый старик в чёрном сюртуке с пронзительными всевидящими глазами.

С тех пор в кресле сидеть стало совсем неуютно. Оно или топило в себе, вызывая ощущение утомления, или, наоборот, становилось жёстким и холодным, как каменный трон египетского истукана. Конечно, ни о чем потустороннем никто не думал, просто кресло признали неудобным, и сидеть в нём не любили.

Однажды теплым летним вечером семейство расположилось в своей уютной гостиной. Жанна, подобрав ноги, сидела на диване и вышивала на пяльцах золотого голубя. Александр Дмитриевич читал вслух последние новости из свежего номера «Современных известий». Меткие фельетоны о толстых купцах и глупых обывателях веселили Жанну, она заливисто хохотала, когда интимные подробности личной жизни светских повес подавались особенно остро. Анна играла на полу, возле камина, с новой французской куклой, у которой чудесным образом двигались руки, и поворачивалась голова. Старая кошка Агрофена поначалу тоже расположилась у камина, но со временем устала от жары и отправилась в дальний угол остудиться. Кресло, стоявшее в тени от всякого освещения, показалось ей самым лучшим местом, в него она и забралась. Никто не обратил бы на это никакого внимания, не случись неожиданное. Дикий кошачий вой заставил подскочить всех домочадцев. Агрофена пулей слетела со злополучного кресла, а в следующий момент со стены с грохотом упал портрет. Ощетинившийся зверёк исчез в неизвестном направлении, Александр Дмитриевич застыл с газетой в руках посредине комнаты, а Жанна с испугу уронила рукоделие.