Пятый сезон

Ю_ШУТОВА, Александр Гор, Леонид Нетребо, Егор Черкасов, Александр Гуляев, Марина Найбоченко, Раиса Кравцова, Ольга Кузьмина, Михаил Афонин, Наталья Литвиненко, Анастасия Снигирь, Татьяна Смола, Александр Крамер, Наталья Кравцова, Алексей Шелегов, Евгения Симакова, Илья Криштул, Ольга Михайленко, Земфира Туленкова, А. Виардо, Надежда Сунгурова, Тимур Нигматов, Ирина Зауэр, Станислав Заречанский, Ирина Бабич, Холиер Сафаров, Светлана Савченко, Анна Георгиева, Ольга Заборская, Светлана Васильева, Андрей Пучков, Марина Васильева, Александра Разживина, Константин Соколов

Пятый сезон

Нелинейность

Время – не просто линейная последовательность событий. Скорее, это многослойная ткань, в которой переплетаются наши воспоминания, мечты и переживания.

Между летом и осенью, зимой и весной – там, где календарь рассыпает свои цифры – начинается «пятый сезон». Он не вписан в учебники метеорологии, не отмечен в календарях, но каждый из нас хоть раз ощущал его дыхание. Это время, когда возраст перестает быть числом, неожиданное становится закономерностью, подарок оборачивается испытанием, а неприметное вдруг заявляет о себе в полный голос.

Это время без имени, когда женщина превращается в коробку, а офисный клерк исполняет функцию бога, линия жизни исчезает с ладони, а дом живет воспоминаниями о своих жильцах, мальчишка поднимает алый парус прямо во дворе, а золотая рыбка требует загадать желание.

Вы держите в руках истории из этого сезона. Они как трещина в стекле: через нее видно то, чего не должно быть.

Это портал, который возникает внезапно, не предупредив. Если вы верите в неслучайность случая – войдите. Если ждете подсказки от Вселенной – войдите. Если чувствуете, что застряли между… – войдите. Пятый сезон уже начался.

Юлия Карасева, главный редактор альманаха «Полынья»

Александр Гор. У МЕНЯ ЕСТЬ ТЫ, ДЕТКА

Я, Лорэн Кук, суперинтендант первого дивизиона полиции, ответственно заявляю: наша планета вращается, благодаря коробкам из-под холодильников. Однажды этой бесхитростной мудростью проникнитесь и вы. А некоторые прозреют еще до того, как пропою четыре раза: «У меня есть ты, детка».

* * *

Как-то летом столица нашего графства погрузилась в тишину от сцены «Риц» до самых берегов рек Уитем и Синсил Дайк. Несчастные любители искусства, оставшиеся за бортом театра, вытянули шеи. А в переполненном зрительном зале пышная дама смахнула слезу, впилась в спинку переднего кресла так, что оно жалобно скрипнуло, и завизжала:

– Браво!

Здание из красного кирпича приосело, охнуло, забухало изнутри, угрожая осыпаться: «Бис! Брависсимо!» Однако, прежде чем огни рампы погаснут, а на ступенях храма Мельпомены покажется коробка из-под холодильника высотой всего-то в пять целых и три десятых фута, позвольте вернуться к предыстории этого донельзя трогательного события.

Началось все с того, что двумя месяцами ранее очаровательная мисс Шерил оказалась на набережной Уитем-ривер, чтобы втайне отобедать жареной сосиской в тесте. И причины были вескими.

Во-первых, вечно сонная помощница режиссера преобразилась: она вдавливала кнопку звонка, призывая труппу к репетициям, с особым упоением.

Во-вторых, актеры не смеялись, а любовались ее внезапной страстью и преданностью искусству, как пышной Боадицеей.

В-третьих, главный режиссер взялся за постановку непонятной русской пьесы про футляр.

Все вместе означало одно – театр закрывался! Безмерно мудрые власти города отдавали его под радости синематографа. А это доставило бы мисс Шерил неудобств больше, чем хук левой нашего Генри, если б не одно обстоятельство.

Мистер Санни, ведущий актер лондонского театра, дал согласие на участие в спектакле. Говорят, дал только потому, что другие отказались.

«Как он добр!» – восклицал мистер Кляйнеман, желавший оставить пост с помпой.

«Как он великодушен», – вздыхали девушки, претендующие на игру с ним.

«Чтоб вас!» – думала мисс Шерил, поскольку ее опыт состоял лишь из эффектных выходов в массовке.

Иными словами, прелестной мисс Шерил, чтобы сразиться за роль главной героини, репетировать было не с кем. Ах, как изменилась бы жизнь, если б она сыграла с блистательным Санни: прямая дорога в искусство большое, столичное! Но невозможно. Отсюда набережная, пустая скамья, отчаянье и одинокая сосиска в тесте.

Тогда-то она и увидела короб из-под холодильника, чья высота – обратите внимание – составляла целых шесть с половиной футов! И нашла странным, что люди ополчились на серость.

Чего только с ней не связывают: безразличие, бесталанность, безвкусие, невзрачность. Но серый – с любой точки зрения! – популярен. Его носят, он бывает в моде. Зато есть цвет еще более странный и по-настоящему невезучий – цвет картонных упаковок. Его не сравнивают ни с плохим, ни с хорошим. У него, если вглядеться, и названия-то своего нет.

Огромный пралел… паралел… Мисс Шерил, дабы увидеть верхнюю кромку, пришлось запрокинуть голову так, что непроизвольно открылся рот, хотя девушкой она была, несмотря на живость натуры, скромной. Спохватившись, присела в тени каштана и немного сердито вгрызлась в запретное лакомство, вкус которого вычеркнул из сознания и мечты о столице, и театры, и постановки. Да простят ее музы!

Поев, барышня стряхнула крошки в траву. Степенно обошла высокий короб. У одной из стенок она взялась насвистывать популярный мотивчик. Тут, видимо, резвились влюбленные, поочередно выводя по картону строки песни «У меня есть ты, детка». На другой стенке мисс Шерил обнаружила лист красочной рекламы от турагентства.

Поскольку холмы в зеленых шубах трав с россыпью маков на вершинах напоминали женские груди, мисс Шерил залилась краской и отвернулась. Повернувшись обратно, стукнула в стенку кулачком:

– Мистер!

И тотчас взвизгнула, потому что короб чихнул! Приподнялся и засеменил к другой скамье.

– Мистер… Бокс! – выкрикнула она вслед.

Не получив ответа, нагнала. Зашагала рядом, заложив руки за спину. – Отвечайте немедленно, паралепипипед!

Коробка из-под холодильника поправила:

– Параллелепипед.

– Хам!

– Признаюсь, вы меня пугаете.

– А вы не поворачивайтесь ко мне непристойными картинками, – отрезала, хотя нисколько не сердилась, мисс Шерил.

– Я позову полисмена!

– Мир? – внезапно предложила барышня, заступив дорогу.

Коробка едва не рухнула на нее и засеменила в обратную сторону, вскрикнув:

– Это неприлично.

– Война?

– Боже, у меня снова приступ.

– Ой, простите, – спохватилась мисс Шерил, распознав в голосе неподдельное отчаянье. – Хотите провожу вас домой?

– Дома я! А то, что вы околачиваетесь у моего порога…

– Война, – заключила мисс Шерил и толкнула противника. Он ловко провернулся вдоль оси, благодаря чему девушка рухнула в клумбу, усыпанную маргаритками. Когда приподнялась, коробка улепетывала вприпрыжку, будто за ней гналась стая фурий.

Теперь подумайте, леди и джентльмены, что может почувствовать бесповоротно отверженная даже теми, кто отвержен бесповоротно? Конечно, мисс Шерил подтянула ноги к груди и уткнулась лицом в колени, плечи ее вздрагивали.

– Реветь в декоративных насаждениях запрещено!

– Что? – опешила девушка, глядя на вернувшегося обидчика.

– Прекратите р-реветь. В цветах.

О, вы знаете: война имеет крепкий табачный цвет и запах гари. Потому будем снисходительны к следующей реплике Шерил, которую я привести не в силах. К тому же она вскоре пожалела о том, что бросилась на коробку из-под холодильника с кулаками.

Гнала по улице вплоть до театра. Бегала за ней вокруг полисмена, который всякий раз прикладывал пальцы к кромке шлема, успокаивая зевак: «Репетируют». Он и не думал, что тем самым высказал идею, которая поразила блистательную мисс Шерилл, как вирус покрепче эболы.

На другой день она приняла образ светской львицы с мятной бархатцой в голосе. Вернулась к набережной. И, приподняв край соломенной шляпки, перешла в наступление:

– Хотите, я открою вам мир искусства?

– Нет, – буркнул Бокс.

Она пожала плечиком и положила на скамью контрамарку:

– Поступайте по своему усмотрению.

– Как вы посмели?! Какая возмутительная вульгарщина!

Короб так трясло от негодования, что барышня удалилась столь быстро, сколь позволяли высокие каблучки. Цок-цок-цок-цок. На восточном углу театра она приостановилась. Сложив ладони рупором, выкрикнула:

– Дурак!

А после вечернего спектакля ее внезапно похвалил мистер Кляйнеман:

– Шерил, всегда бы так. Непосредственность, энергия! Немедленно поделитесь секретом с остальными.

– К-коробка из-под холодильника.

– Что?

– Я увидела в зале коробку, – повторила мисс Шерил и рассмеялась.

* * *

– Не был я ни на каком спектакле! – возмущался парапел… да, параллелепипед.

– Бы-ыл, – хищно согнувшись и расставив руки, ходила кругами мучительница. – Бы-ыл.

– Не был! Пустите меня немедленно.

– Я ви-идела.

Хозяин короба вздохнул так, что, казалось, картон осел, сделался ниже:

– Вы меня не понимаете.

– Ну-ну, – погладила стенку мисс Шерил. – Больше не буду. Идите.

– Я ведь не вру.

– Идите.

– Правда! Там людей много. Потому я сложил дом и попросил билетера пронести его.

– А вы?

– Не смог. Там люди… много. Мир?

Мисс Шерил представила, как несчастный агорафоб жался в тени колонн, оставшись беззащитным, но дрожь в голосе пересилила:

– Вы меня обидели. Война.

– Дура!

Констебль, вокруг которого они бегали, вновь приветственно касался шлема, меланхолично успокаивая зевак: «Репетируют».

Так и повелось, что мисс Шерил приходила к Уитем-ривер ежедневно. Это могло бы внушить опасения за ее талию. Но сосиски в тесте она отдавала обитателю коробки. Для себя же приносила лишь исписанные листы с ролью да пару яблок. Декламировала и кружилась, останавливаясь лишь для того, чтобы поинтересоваться:

– Ну, как?

Если короб помалкивал, она пинала в стенку. Если не помогало и это, доставала керосиновую зажигалку. Хватало всего пары снопов искр, чтобы из картонных недр бурчали:

– Бесподобно.

– То-то, – заключала мисс Шерил и продолжала представление.

Однажды лед тронулся. Короб стал подавать реплики добровольно. А однажды заметил, приняв через узкое окошечко лакомство:

– Может, пополам?

Личико барышни сделалось серьезным. Она сглотнула слюну и покачала головой:

– Сосиска всецело ваша.

К ее сожалению короб согласился тут же:

– Как скажете.

– Мистер Бокс, – решилась девушка, – не могли бы вы сказать, что мой говор своею нежностью и приятной звучностью напоминает древнегреческий? Но не сухо, а так, будто любите меня.

– Чушь и клевета.

– Ну, подыграйте. Разок. Пожалуйста.

– Нет.

– Ну, почему? Это ведь игра.

– Оно конечно, так-то так, да как бы чего не вышло.

Мисс Шерил невольно прижала кулачки к груди, узнавая фразу из пьесы:

– Как вы сказали?!

– Никак.

– Нет, нет, повторите, почему не желаете подыграть, будто любите меня.

– Снова вы за свое, – заворчал короб. – Как бы не вышло чего!

– Чего?!

– Ваш говор своею нежностью и приятной звучностью напоминает древнегреческий, – тихо ответила гигантская коробка из-под холодильника. Затем дернулась и засеменила прочь, приговаривая: – Так и знал, так я и знал.

Каждый день она ходила к набережной, надеясь застать друга. Тщетно. Зато всякий раз во время спектаклей видела из-за кулис, как билетер вносил и выносил пустой короб. После представления Шерил, не сняв грима, бежала к парадному входу, но бездомный успевал ускользнуть. Почему? Так случается, когда бесповоротно отверженные, хоть признают это не сразу, сближаются с первой встречи, и сближаются бесповоротно. Такое порою пугает.

За десять дней разлуки она успела три раза обозлиться, два раза рассвирепеть, – едва не сбежала со сцены, – и один раз расплакаться. За этим-то занятием ее и застал мистер Кляйнеман:

– Вижу, слухи уже дошли. Ничего, ничего. Слезы счастья еще никому не вредили.

– Счастья?! – всхлипнула мисс Шерил.

– А с чего плачут актрисы, увидев себя в списке основного состава? – поразился режиссер. – Роль Вареньки ваша.

Барышня немедленно утерла слезы, размазывая по лицу густой грим:

– Я ведь простая статистка.

– Таково желание мистера Санни.

– Но как…

– Господин в широкополой шляпе с галерки, – перебил мистер Кляйнеман, – что был на каждой репетиции. Он все время приглядывался к труппе. Так что не подведите, девочка моя. Эта премьера последняя. И, да, вазелин портит лицо. Зайдите за молочком для снятия грима… Бо-оже, возьмите платок.

– Испачкаюууу!

– Тогда лигнина. Мадам Чалмер, лигнина нам, и побольше! Кстати, мисс Шерилл, вас какой-то мистер Бокс спрашивал. – Режиссер едва устоял на ногах, пропуская метнувшуюся к двери подопечную. – Бо-оже!!!

В свете фонаря мисс Шерил рыдала, обнимая коробку из-под холодильника, которая к тому времени уже изрядно износилась. Всхлипывая, актриса роняла на картон крупные слезы и ругалась:

– Зачем сбежал? Ненавижу.

– Уверяю, вы ревете чаще, чем того требуют приличия, – привычно ворчал друг, покачиваясь из стороны в сторону, как бы баюкая.

– И все у нас получилось. Я буду играть, буду! – Барышня вскинула голову. – А если провалюсь?

– Ну-ну, с такою внешностью вас примут в любом галантерейном магазине.

– Думаете?

– Кто-то же должен мыть полы.

– Гад, – пролепетала она, обнимая короб еще крепче. – Прибила бы.

– Зато я верил в вас, потому давно припас бутылочку вина. Мы ее сейчас…

– С жареной сосиской. В тесте.

– Как изысканно! Я мигом.

Она улыбалась ему вслед, закусив нижнюю губу. Она продолжала улыбаться и в миг, когда услышала визг тормозов, глухой стук. Она улыбалась, видя, как короб подбросило, словно он был пуст. Улыбалась вязкому пятну, что расползалось по асфальту, и осколкам бутылочного стекла в крови, потому что не верила.

Мисс Шерил ждала, когда он вернется с запретным для нее лакомством, ждала вопреки испуганным крикам, плачу ребенка, вою сирен, суете и ласковым просьбам меланхоличного стража порядка отвернуться.

А по ту сторону дороги высокий мужчина в широкополой шляпе горестно качал головой, поджимая губы.

* * *

У ног актера с Друри-Лейн, восседавшего на ступеньках крыльца дома мисс Шерил, возвышалась гора окурков. Услышав мягкое постукивание с шорохом, мистер Санни бросил, не оборачиваясь:

– Мисс Шерил, позвольте угостить вас хотя бы мороженым?

Коробка из-под холодильника высотой в пять целых и три десятых фута, что появилась в дверях, фыркнула:

– Пфф!

– Кусочек ликерного торта с капучино?

– Настырный.

– Неужели сахарная вата? – пробормотал актер, отряхивая штаны.

– Нет.

Он брел следом за ней, заложив руки в карманы, и поглядывал на мельтешение коричневых сапожек под коробкой.

– Сегодня премьера, – напомнил мистер Санни. – Так на сцену и выйдете?

– Сами виноваты, – парировала мисс Шерил.

– Туше.

И это правда. На удивление труппы лондонская знаменитость отнеслась к помешательству девушки с неслыханным участием. Столичный агент, жуя сигару, лишь разводил руками: "Санни играет либо с ней, либо рвет контракт".

Мистер Кляйнеман сначала умолял, потом перешел к угрозам. После прочтения пунктов, какие подаются букашечным шрифтом, запасся таким количеством виски, что хватило бы взводу солдат на три месяца осады. Всякий раз на репетиции, как только из-за кулис выплывала коробка, режиссер наливал в стакан на два пальца. А когда она прокатывалась на велосипеде со своим «ха-ха-ха», хлебал из горла.

– Знаете, – нарушил молчание мистер Санни, – я достаточно высок, чтобы оценить непродуманность конструкции. Вам нужен люк, чтобы во время ливня выпускать зонт.

– Гм.

– Сосиски в тесте? – От того, как спутница остановилась, его нутро похолодело. Он вслушался. Приник к коробке. – Мисс Шерил, вы плачете!

– Вы не понимаете, что творите.

– А я говорю, не смейте не плакать. Я играю человека в футляре. Но в нем и ваша Варенька. Ее дурацкий смех – тоже футляр. Понимаете? Ее глупые песенки – ваша коробка. Не дурочка, не-ет! Она несчастна, как и вы. Она потеряна и растоптана. Странная любовь и позор… Это будет шедевр, мисс Шерил. Я не прошу верить в то, что вы и так знаете. Я не прошу выходить из футляра. Напротив! Оставайтесь в нем. Так и должно быть. Слышите?!

– Вы жестоки.

– Да, черт побери! Или нет? Совсем запутался. Говорю вот, а сам думаю, как бы чего не вышло. Но я знаю вашу боль, потому предложение мое может показаться непристойным.

Барышня в коробке шумно высморкалась. Было слышно, как задумчиво она скребет ноготком стенку.

– Говорите, мистер Санни.

– Что слова? Прислушайтесь к себе. Сделайте, как надо. Сыграйте без коробки, но оставаясь в ней. Потом гори все синим пламенем. Можете запаковаться обратно, хоть до старости. Только будет иначе. Обещаю, вы снова сможете наслаждаться сосисками в тесте. Клянусь, – прошептал он и незаметно погладил короб.

* * *

Пышная дама смахнула платком слезу, впилась в спинку переднего кресла так, что оно скрипнуло, и завизжала:

– Браво!

Здание театра как бы приосело, охнуло, забухало изнутри, угрожая осыпаться: «Бис! Брависсимо!» Потом потребовали режиссера. Потом на сцену выходили все: гримеры, работники сцены, бутафоры… Люди знали – премьера последняя. Зрители несли тех, кто их радовал все эти годы, на руках к выходу.

Прощай, «Риц»!

Когда огни рампы погасли, а на ступени храма Мельпомены ступила коробка из-под холодильника высотой всего-то в пять целых и три десятых фута, зрители и зеваки почтительно расступились. Когда следом появился короб высотой в целых шесть с половиной футов, стало столь тихо, что мисс Шерил обернулась.

– Мистер Санни, – заметила она с достоинством примы, – я ценю умение и упорство, с каким вы вызнавали мою историю, с каким жестоким мастерством заставили выйти на сцену беззащитной. Но несчастного мистера Бокса больше нет, а вы… не имеете права!!!

Выкрикнула и вырвалась из картонного застенка. Повалила хама из «Друри-Лейн». Над ними взвился бумажный фонтан. Мисс Шерил рычала. Актер отбивался молча, больше оберегая лицо от острых ноготков. А вокруг сновали репортеры. Вспышки камер. Треск рвущейся рубахи и…

Этот снимок любим мною особо. Фурия, оседлавшая столичную знаменитость, повернула голову, распахнув большие глаза. В них отразилась застывшая в воздухе контрамарка, которую она некогда подарила мистеру Боксу.

Затем они долго смотрели друг на друга и шептали:

– Ты будешь держать меня за руку.

– А ты будешь понимать меня.

– Ты гулять со мной.

– И говорить.

– А целовать на ночь?

– И обнимать крепко.

– Не отпущу никогда.

– Чтобы любить меня, есть ты…

* * *

История не была бы полной, если б я не сказала пару слов о загадочной аварии. Пострадавший словно испарился. Думаю, теперь вы понимаете, как. Знаменитый актер, чудак и романтик, как писали газеты, жил в упаковке, вживаясь в роль, месяц! Спасся в последний миг…

А небывалая премьера мистера Санни и миссис Шерил все еще продолжается. Раз в году они облачаются в коробки из-под холодильников. Покупают к столу вина, сосисок в тесте и немного сладостей, потому что теперь за ними семенит коробка из-под телевизора. Это и есть искусство настоящее – жизнь.

Теперь пропою четыре раза, как и обещала:

– У меня есть ты, детка…

Ольга Кузьмина. ПРЯНИЧНЫЙ ДОМИК

Пряничные человечки опять закончились. За три дня до Рождества покупатели сметали все подряд – не то что с витрины, но и прямо с кухонных противней.

– Гензель, тесто еще осталось? – Гретель заглянула на кухню.

Брат устало вытер холщовой прихваткой лоб.

– Последний постав. И все, закрываемся на сегодня. И так без обеда пашем.

– Горите на работе, молодые люди? Похвально.

Гретель обернулась. У входной двери топтались две старухи. Одна повыше, другая пониже, но обе в одинаковых серых пальто с капюшонами. Протиснувшись между ними, в кафе вальяжно прошествовал огромный черный кот. Встряхнулся, осыпав снегом ближайшие стулья и молодую женщину, в одиночестве пившую кофе за крайним столиком.

Странно, почему не зазвонил дверной колокольчик?

– Извините, но с животными нельзя! – Гретель с усилием изобразила вежливую улыбку. «Явились, старые вороны! Теперь займут лучший столик и до ночи просидят! И кукуй тут с ними»

Кафе «Пряничный домик» работало до последнего посетителя.

– Гони их, – пробурчал Гензель. – Скажи, халява закончилась.

– Простите! – опередив Гретель, к старухам торопливо подошла молодая женщина, вся в брызгах от растаявшего снега, но с радостной улыбкой. – Я хотела спросить, это у вас мэйн-кун?

Кот перестал вылизываться и лениво глянул на женщину. Глаза у него были разные – один изумрудно-зеленый, другой – льдисто-голубой.

– Изумительно! – она всплеснула руками. – Надеюсь, не стерилизованный?

Кот оскорбленно фыркнул.

– Да пока что все при нем, – усмехнулась высокая старуха. – Хотя были желающие кастрировать…

– Были да сплыли, – проворчала ее низенькая товарка. – С талой водой по весне.

– Понимаете, у меня кошка. Тоже черная! – женщина торопливо достала из сумочки визитку. – Вот, это мой телефон. Я Берта Марович, художница. Если бы вы согласились… Не бесплатно, разумеется! Только подумайте, какие могут получиться чудесные котята! И я бы хотела нарисовать портрет вашего кота.

Старухи переглянулись. Высокая осторожно взяла визитку. Гретель содрогнулась от омерзения. Пальцы у старухи были корявые, с распухшими артритными суставами. Давно не стриженные желтые ногти загибались на концах.

– Портрет, стало быть? – старуха показала визитку коту. – Что скажешь?

Кот глянул на визитку, потом на Берту. Потянулся, томно прищурившись, и потерся головой о бедро художницы.

– Ох… – она покраснела. – Какой ласковый!

– Надо же! – высокая старуха поцокала языком. – Ладно, считай, договорились. Ты пока иди, милая, иди. Подготовь там… что надо. А он себя ждать не заставит.

Берта кивнула и послушно направилась к двери. Вышла, шало улыбаясь, прижимая ладони к пылающим щекам.

– А теперь, – старуха повернулась к Гретель и ощерилась, показав неожиданно белоснежные острые зубы, – принеси-ка нам пирогов. С мясом. Да не беспокойся, заплатим. – Она порылась в карманах пальто, вздохнула и требовательно протянула руку к своей спутнице: – Бру, верни кошелек.

– Ой, да ты же мне его сама отдала, Ядвига! – Бру заулыбалась, отчего ее морщинистое лицо стало еще больше походить на печеную картофелину. – Запамятовала, видать.

– Ага, и про ожерелье запамятовала, и про кольцо… – Ядвига открыла потрепанное кожаное портмоне и достала пачку евро. – Ну, девка, что ни есть в печи, все на стол мечи.

Гретель взяла деньги, стараясь не касаться пальцев старухи.

– Садитесь, я принесу кофе. Только мясо у нас в этом году соевое, а молоко растительное. – Гретель указала на меню, приколотое к доске у входа. – «Пряничный домик» – этичное кафе. Но с животными все равно нельзя…

Она запнулась. Кот куда-то исчез. Вышел? Но когда успел? И почему опять смолчал колокольчик?

– Этичное, стало быть, эт-ти его… – Бру прищурилась, оглядев ровные ряды пластиковых столиков цвета кофе, свежевыкрашенные бежевые стены, аккуратные гирлянды из искусственных еловых веток под потолком. – Да-а, изменился «Пряничный домик».

– У нас был пожар, – сдержанно сказала Гретель. – К счастью, само здание уцелело, но внутри все выгорело. Пришлось сделать ремонт.

– А что случилось с госпожой Холле?

– Она… – Гретель сглотнула. – Она сгорела. Задохнулась в дыму. Пожарные не успели.

– И теперь ты здесь всем заправляешь, стало быть?

– Мы с братом. По завещанию госпожи Холле.

Гретель поежилась. Под взглядами старух ей почему-то стало неуютно. Вспомнилось, как они являлись сюда каждый год – всегда за три дня до Рождества. Никогда не платили, зато ели за десятерых. Брат с сестрой с ног сбивались, таская прожорливым старухам полные подносы пирогов. А госпожа Холле только смеялась: «Шустрее, детки, не то сами в печь отправитесь!»

Нет больше той жуткой печки, которую приходилось каждый день растапливать углем. Гензель первым делом переоборудовал кухню, поставил две современные электрические хлебопечки и микроволновку.

– По завещанию, – повторила Ядвига. Она вдруг придвинулась к Гретель вплотную. Янтарные глаза полыхнули, прожигая насквозь. – И страховку, небось, получили, шустрые детки?