Гольфистка

Юбка – строгая, темно-синяя, чуть выше колена. Прилегающая, но удобная – чтобы двигаться свободно, но не терять грациозности. Белые гольфы, перчатка на левую руку – плотная, кожаная, – и мягкие кеды, на которых не было ни пятнышка. Всё – как всегда, всё – идеально.

Я смотрела на своё отражение с той холодной отрешённостью, с которой хирург осматривает пациента перед операцией. Волосы – собраны в низкий хвост, ни одной выбившейся пряди. Макияж – нейтральный, почти незаметный, но выверенный до последнего мазка. Чуть розоватые губы, чтобы не быть совсем бледной. Немного теней – чтобы не видно было бессонницы под глазами.

В зеркале я на миг задержала взгляд на своей верхней губе – опухшей, с тонкой трещиной сбоку. След от «неаккуратного движения», как объяснил бы это Антон, если бы кто-то спросил. Но никто не спрашивал. Потому что я не позволяла.

Лёгкое тональное средство, щепотка терпения, тонкая кисточка – и вот, губа вновь была «в порядке». Почти. Если не приглядываться. Если не знать. Но я знала – и это жгло сильнее, чем сама рана.

Под перчаткой – ссадина на пальцах, тоже «случайная». На бедре – свежий синяк. И всё это я прятала под одеждой, как разведчик прячет карту под кожей. Тело было хроникой молчаливой войны. Но на поле – оно становилось оружием.

На запястье – тонкие часы. Подарок матери. Стрелки тикали бесшумно, словно отсчитывали, сколько ещё я смогла бы продержаться.

В сумку, аккуратно и методично, я сложила всё, что было нужно: флягу с водой, клюшки – тщательно протёртые, проверенные. Защитные очки. Маленькое полотенце. Телефон – выключен. Меня не должно было быть нигде, кроме поля.

Каждое движение – как акт выживания. Как медленная сборка себя по кусочкам. Я кивнула самой себе, как бойцу перед схваткой, и вышла, зная: на поле я буду той, кем хочу быть. Ни женщиной Громова. Ни наследницей империи. А человеком, который может ударить по мячу и, хоть на миг, направить жизнь туда, куда нужно.

Я вышла на поле, зажав перчатку в руке. Белая футболка с коротким рукавом сидела строго, подчёркивая плечи, а под козырьком прятались глаза – серьёзные, отрешённые. Губа была всё ещё опухшей, но тонкий слой бежевого грима скрывал синеву. Лишь лёгкая стянутость кожи напоминала – рана не затянулась. Ни в прямом, ни в переносном смысле.

Около меня было тихо. Поле словно вымерло – идеальный покой, нарушаемый лишь отдалённым щелчком мячей и шелестом ветра в высоких деревьях за пределами поля. Но всё же кто-то был – чуть дальше, на соседней дорожке. Я услышала сначала приглушённый смех, потом раздражённый вздох. Повернула голову.

Новичок.

Он был совсем молод – лет двадцать, не больше. Светлые волосы, чуть взъерошенные, будто его только что сорвали с какой-то скучной лекции. Миловидный, почти детский профиль, большие карие глаза, в которых жила растерянность и упрямство. У него была та неловкая грация, которая бывает у щенков – вроде бы сильный, но движения ещё не обжиты, не собраны в цельную форму.

«Вафелька», – автоматически подумала я, чуть приподняв бровь.

Он стоял над мячом, слишком сильно сжав клюшку, будто пытался победить не мяч, а самого себя. Первый удар – мимо. Второй – и снова воздух. Третий… мяч едва сдвинулся с места. Он шумно выдохнул и провёл рукой по лицу, будто стирая смущение. Вокруг него сновали трое – мужчина средних лет с загорелым лицом, по всей видимости, инструктор, и двое других, возможно друзья или коллеги, которые чередовали советы с подбадриванием и насмешками.

– Не бей по воздуху, бей по мячу, – хмыкнул один, – он не улетит сам, магии тут нет.

– Да он как будто с ведром на голове, – усмехнулся второй.

Парень усмехнулся в ответ, но улыбка вышла натянутой, почти болезненной. Он смущался. Но продолжал. Снова становился, сосредоточенно прицеливался, снова промах… и снова делал шаг назад, словно давая себе пространство для ошибки.

Я невольно задержалась взглядом. В этом было что-то знакомое. Упрямство на грани отчаяния. Я знала это чувство – когда тебе не дают быть слабым, но внутри тебя всё дрожит от страха ошибиться. Когда ты не можешь позволить себе упасть, но на ногах держишься уже из последних сил.

И всё же он не сдавался. Ни после пятой, ни после шестой неудачи.

Я посмотрела на него чуть внимательнее.

«Ну что, Вафелька… может, ты тоже не так прост, как кажешься?»

В этот момент солнце пробилось сквозь серые облака, золотым лучом упав на поле. Тень клюшки вытянулась, и ветер слегка тронул мою щеку – обостряя каждое ощущение. Я отвела взгляд, вернулась к своей позиции. Но внутри уже что-то изменилось. Может, просто лёгкая дрожь интереса. Может, эхо сочувствия. А может… просто напоминание, что на этом поле – у каждого своя борьба. Не только у меня.

Я встала на первый ти, аккуратно установив мяч на деревянную подставку. Рядом лежали клюшки – упорядоченные, как оружие на дуэли. Я взяла драйвер – тяжёлый, с массивной головкой, для мощного удара. Примерилась. Вдохнула. Замахнулась.

Удар был чистым, звонким, будто стрела прорезала воздух. Мяч взвился в небо, как выдохнутый крик, и исчез вдали, где туман уже начал рассеиваться. Я смотрела вслед и медленно выдохнула, будто вместе с этим движением вытолкнула из груди остатки страха.

Каждое моё движение было выверено, но в нём ощущалась сдержанная ярость. Я не просто играла – я очищалась. Айрон – чёткий резкий удар, и мяч летит низко, но метко. Ведж – мяч взлетает ввысь, перелетая через песчаную ловушку. Паттер – короткий, почти шёпот по траве, и белый шарик катится, приближаясь к лунке, словно по команде.

На четвёртой лунке я замерла, выпрямив спину. Солнечный луч скользнул по щеке. Я закрыла глаза.

«Я – не жертва. Я – стрела».

Удар. Мяч ушёл точно, с лёгким поворотом. Попал в центр.

С каждым шагом по зелёному полю я будто собиралась заново. Каждый взмах клюшки – как тихий, но весомый аргумент в споре с собственной болью. Я не могла рассказать отцу. Не могла – пока – уйти от Антона. Но здесь, среди ровных линий газонов, в тишине, нарушаемой лишь ударами мяча, я чувствовала контроль. Над телом. Над собой. Над своей жизнью. Пусть и ненадолго.

К концу партии ладони были вспотевшими, рубцы от перчатки врезались в кожу. Губа снова пульсировала болью – особенно от ветра. Но на лице было спокойствие. И даже – тень удовлетворения. Я сделала это. Сегодня я выиграла. Пусть и не у Антона, но у той себя, что хотела сдаться.

Я едва восстановила дыхание после серии ударов – сердце всё ещё колотилось в грудной клетке, дыхание сбивалось, вырываясь резкими рывками. Ветер холодил вспотевшие ладони, на языке – металлический привкус напряжения. Всё было слишком тихо. Слишком правильно. И именно в эту хрупкую тишину, хищно-мягко, как шаг кошки по ковру, за спиной прорезался голос – чужой, незнакомый, но почему-то пугающе уверенный:

– Какие милые гольфистки в нашем клубе. Я вижу тебя тут впервые.

Я вздрогнула. Голос был низкий, с еле заметной усмешкой – в нём звучала та уверенная наглость, за которой всегда прячется опыт: мужчина знал, как производить впечатление, и явно был не из тех, кого можно просто проигнорировать. Я обернулась – и он действительно стоял слишком близко. Слишком спокойно. Словно давно уже наблюдал. Его тень ложилась на газон рядом с моей клюшкой, и в груди с новой силой вспыхнула паника – беспричинная, животная.

Высокий – слишком высокий, чтобы его не заметить, и стоял он так, будто знал это. Фигура – словно выточена из стали, напряжённая, собранная, будто каждое движение просчитано заранее. Тёмные волосы чуть растрепал ветер, подчёркивая странную небрежность на фоне общей собранности. Скулы – резкие, будто их вырубили ударом. Губы растянуты в ленивой полуулыбке, неискренней. А вот глаза… глаза изучали меня с холодным вниманием, как будто он уже читал меня, страницу за страницей, не спросив позволения. Хищник в белом поло – и он знал, что выглядит безопасно. Почти обманчиво.

Я приподняла подбородок – на автомате. Не потому что хотела казаться выше, а потому что к подобным взглядам у меня выработалась рефлекторная броня.

– Возможно, потому что я появляюсь здесь только по четвергам, – спокойно ответила я, хоть внутри всё заныло от напряжения. – А вы, я так понимаю, частый гость?

Он усмехнулся, склонив голову на бок, будто я сказала нечто забавное. На нём была форма одного из самых дорогих спортивных брендов – безупречно сидящая, чистая, с легким запахом чего-то терпкого, дорогого. Парфюм или уверенность?

И тут я заметила – у того, светловолосого новичка, была точно такая же. Один стиль, один логотип, один цвет.

«Из одной компании? Может, корпоративный абонемент. Или какой-то закрытый клуб, куда случайных не пускают,» – скользнула мысль, оставляя после себя лёгкое беспокойство.

Я сделала шаг в сторону, чтобы снова взглянуть на поле, но при этом не терять его из виду. Не потому что он пугал. Нет. Но… в его присутствии воздух вокруг становился плотнее, как перед грозой.

– Играешь неплохо, – бросил он, не отрывая от меня взгляда. – Даже слишком хорошо для тех, кто приходит «только по четвергам».

Я усмехнулась, хотя губы чуть дрогнули. Разбитая губа, скрытая под тонким слоем нюдовой помады, тут же отозвалась ноющей болью. Сдержать гримасу было почти невозможно, но я привыкла – боль была моей тенью.

– Привычка, – ответила я. – Чем бы ни был день, игра – единственное место, где я могу быть собой.

Он медленно кивнул, будто принял вызов, не произнеся ни слова. Его взгляд скользнул по полю, по мячу, по моей стойке – и задержался чуть дольше, чем позволительно, на моих пальцах, всё ещё сжимающих клюшку. Его губы дрогнули – едва, как от мысленной улыбки.

– Тогда, возможно, мне стоит сыграть с тобой как-нибудь. Проверить, что скрывается под этой стойкой профессионала.

Что скрывается? Если бы он только знал.

Я ничего не ответила. Просто выпрямилась и сделала шаг обратно на траву. Пусть думает, что хочет. Пусть смотрит. Но если он попытается приблизиться ещё хоть на шаг – я ударю. Не мяч.

Я стояла, снова сжимая клюшку, когда он сделал пару шагов ко мне, но остановился на грани допустимого. Точно знал, где проходит невидимая черта – между интересом и навязчивостью.

– Ты точно знаешь, что делаешь, – снова сказал он, голос его стал мягче, ниже, как бархат, но с металлическим отзвуком. – Этот удар был не просто отточен… он был злой. Ты так часто сражаешься – даже на поле?

Я мельком взглянула на него, не вынимая клюшку из рук.

– Гольф – не бой, – ответила я, выравнивая стойку.

– Ошибаешься. Здесь, как и в жизни, побеждает тот, кто умеет ждать и бьёт первым, – сказал он негромко. – И ты, кажется, это знаешь.

Я снова посмотрела на него. Его лицо оставалось спокойным, но в глазах – темных, как штормовое небо – вспыхнул огонёк интереса. Или предупреждения. Трудно было разобрать.

– А ты? – спросила я, оборачиваясь к нему полностью. – Ты сюда за игрой или за охотой?

Он усмехнулся. Не весело – скорее с интересом. Как человек, которому нравится разглядывать чужие слабости.

– Зависит от того, кто передо мной, – сказал он. – Иногда просто наблюдаю. Иногда делаю ставку. А иногда… предупреждаю.

– Предупреждаешь? – переспросила я, и голос мой прозвучал тише, чем хотелось бы. В груди заколотилось. Не паника, но что-то близкое.

Он чуть склонил голову набок, прищурился. Как будто выносил внутренний приговор.

– У тебя в глазах страх и решимость. Сложная комбинация. Иногда – смертельная. – Он сделал паузу, и в эту секунду казалось, что весь воздух вокруг сжался. Потом, будто между прочим, почти ласково добавил: – Береги себя, Влада.

Я резко замерла. Лёгкий холод прокатился по спине.

– Я… не говорила, как меня зовут, – прошептала я, медленно выпрямляясь.

Он слегка улыбнулся – одними уголками губ.

– Не говорила.

Мир вокруг как будто сгустился. Звуки стали приглушёнными, только ветка где-то за забором скрипнула, как дверь в неправильный момент.

– Кто ты такой? – спросила я, уже не скрывая напряжения.

Он шагнул назад, словно его роль в этой сцене завершилась, и бросил коротко:

– В следующий четверг, если ты ещё будешь ходить.

Повернулся и ушёл, не оборачиваясь. А я осталась стоять, как вкопанная. Клюшка в руке казалась ледяной, как будто из металла была выточена не для игры, а для защиты. Или нападения.

Я быстро оглядела поле – никого. Новичок и его команда уже ушли, весь клуб будто вымер. Только флаг лениво шелестел на ветру, и редкие листья, сорвавшись с деревьев, крутились в воздухе, будто не решаясь опуститься.

«Как он узнал моё имя?» – эта мысль въелась в мозг, как капля кислоты. Я не представилась. Не называла себя. Не носила бейдж, не бронировала поле на своё имя. Да и он был точно не из персонала.

Я медленно пошла к скамье у кортов, сжимая ремешок сумки. Сердце билось неровно. Пульс в висках отдавал тупой болью. Подошвы обуви царапали дорожку из гравия слишком громко, будто кто-то следил за каждым моим шагом. Села. Сделала вид, что привожу в порядок перчатку, но взгляд скользнул по краю парковой ограды.

Там – за елями – мелькнула тень. Или мне показалось?

Слишком быстро. Слишком точно. В голове зазвучал голос отца: «Берегите друг друга…» – но теперь он звучал не как забота, а как предостережение. Как будто он тоже чувствовал приближение чего-то. Необратимого.

Мир стал будто плотнее, вязкий, как воздух перед грозой. В голове – туман из догадок и страха. Что, если это был не случайный гость? Что, если Антон послал кого-то следить? Или… хуже?

Телефон в кармане, который я включила ранее, завибрировал – я вздрогнула, резко вытащила. Номер был скрыт. Я отключила. В ту же секунду – новый звонок. Опять «Неизвестный». Потом третий. Четвёртый. Экран мигал, как лампа на допросе. Наконец, пришло сообщение.

«Ты играешь хорошо, но не забывай – у мячей есть глаза».

Пальцы задрожали. Я прижала телефон к груди, как будто это могло защитить. Спокойствие ушло. Вместо него – леденящее осознание: меня видели. Наблюдали. Слышали. Имя. Голос. Всё.

«Если ты ещё будешь ходить…»

Он не просто знал моё имя. Он знал, что я боюсь. Знал, где искать. Знал, когда я появлюсь. Гольф-клуб больше не казался мне тихим островком безопасности. Он стал ловушкой. И я уже в ней. Оставалось только понять – кто расставил сети.

2 глава

Она

Когда я вернулась домой, небо уже давно потемнело. Тусклые фонари во дворе отбрасывали на асфальт длинные, кривые тени – будто кто-то нарочно исказил всё привычное. Квартира была моей. Я купила её пару лет назад, ещё до свадьбы с Антоном. Несмотря на брак, жильё осталось на моё имя – у Антона, впрочем, тоже был свой дом, за городом. Просторный, тихий… и слишком далёкий от моей работы, от моей жизни. Я отказалась туда переезжать – и в итоге он переехал ко мне. Но сейчас дом, в котором я жила последние годы, вдруг показался чужим. Окна – тёмные, слепые. Подъезд – зиял тишиной, как пустой коридор в забытом санатории.

Я поднялась медленно. Каждый шаг по лестнице отдавался в грудной клетке, как эхом тревоги. Открыла дверь, не включая свет. Мне хотелось темноты – она казалась безопаснее.

Сумка с гольф-формой шлёпнулась на пол. Я сбросила обувь, не разуваясь – швырнула к стене куртку и прошла вглубь квартиры, почти на ощупь, как будто боялась, что свет приведёт за собой того мужчину с поля. Или что кто-то уже здесь.

На кухне я налила себе воды. Руки дрожали. Лёд в стакане звякнул громче, чем стоило бы. Я села. Закрыла глаза. Попыталась сделать вдох.

Телефон зазвонил. И тут же замерла. Сердце пропустило удар.

Антон.

Я смотрела на экран, словно он мог заглянуть в меня с той стороны стекла. Его имя – как насмешка. Я же не видела его уже больше недели. Но ощущение его присутствия – никуда не делось. Оно было, как плесень в стенах: невидимое, липкое, ядовитое.

Не бери. Не сейчас. Не сегодня.

Но палец сам скользнул по экрану.

– Ты где была? – его голос хрипел, как после сигарет или капельницы. – Я тебе звонил.

– Была занята, – выдохнула я. Голос получился спокойным, даже ровным. Я этому уже научилась. Ровности. Обману. Выживанию.

– Я в больнице, Влада. Один. Тебя нет. Ты гуляешь, пока я умираю?

Слова, как удары по стеклу. Не смертельно, но больно. Я слышала это не раз. И каждый раз – верила меньше.

– Ты не умираешь, Антон. Тебе просто наложили пару швов.

– А по чьей вине? – в голосе вспыхнула злоба. – Ты же не была тут с того раза, Влада. Не обняла. Не принесла цветов. Даже не солгала, что тебе страшно.

– Я принесла тебе свободу, – прошептала я и тут же пожалела.

Пауза. Глубокая, липкая.

– Что ты сказала?

– Ничего.

– Ты очень изменилась. Но знай, Влада… если ты решила начать игру – я умею играть лучше.

Он повесил.

А я сидела с трубкой в руке, ощущая, как по губе вновь пульсирует тонкая боль – от трещины, которую так тщательно скрывала в гольф-клубе. Всё возвращалось: воспоминания, страх, осторожность. Он жив. Он бдит. Он – рядом. А я – всё ещё в клетке. Только теперь стены стали тоньше. А ловушка – хитрее.

Тишина в квартире стала гулкой, давящей. Я отложила телефон, как будто это была граната, из которой кто-то уже выдернул чеку. За окном завывал ветер – срывался с крыш, царапал стекло, будто что-то или кто-то скребся снаружи, пытаясь пробраться внутрь. Я включила свет в коридоре. Лампочка мигнула… и погасла.

Перегорела? Или нет?..

Я осталась стоять, вглядываясь в темноту, стараясь услышать хоть малейший звук. Шаги. Вдох. Скрип паркета. Ничего.

Я прошла по коридору босиком – аккуратно, осторожно, будто по минному полю. Капли воды в ванной – кап. кап. кап – внезапно стали слишком громкими. Шторы чуть дрогнули, словно от чьего-то дыхания. Я задернула их резко, дергано, почти вырвав карниз.

Что это было? Просто ночь. Просто усталость. Просто звонок от Антона. Но… что-то изменилось. Ощущение. Вкус в воздухе. Словно за мной кто-то наблюдал. Не прямо – боковым зрением, из угла, откуда никогда не видно лица. Я заперла дверь на два замка.

Щёлк. Щёлк.

Проверила окна. Закрыты. В спальне – тихо. Никого.

Но на подушке лежал волос. Тёмный. Не мой. Меня пробрало холодом.

Я медленно отступила назад и пошла на кухню. Открыла шкаф под мойкой. Там, в глубине, стояла старая коробка. Маленький электрошокер. Я положила его в карман штанов.

Зеркало в прихожей показало моё отражение – усталое, как будто постаревшее. И что-то… позади. Я обернулась – никого. Но я чувствовала: он рядом. Или кто-то. Может, Антон нашёл способ попасть внутрь. Может… он больше не в больнице. Или… он кого-то прислал.

Уже полночь.

На экране телефона новое уведомление. Не звонок. Просто фото. Без подписи. Без текста.

Я. В гольф-клубе. Сегодня. Сидящая на скамье. С бутылкой воды. Смотрящая в сторону поля.

Снято сзади.

Я не заметила, как меня фотографировали. Никто не подходил. Никто не был рядом. Но кто-то был. Он ближе, чем я думала.

Сначала – остановка. Не просто времени. Всего. Дыхания. Сердцебиения. Мысли. Будто кто-то нажал на паузу внутри меня. Как в кошмаре, где ты стоишь на краю крыши, и весь мир затаил дыхание, пока ты не сделаешь шаг – вниз.

Потом – волна. Липкая, холодная, как болотная вода, стекающая по позвоночнику. Паника не кричала, не рвалась наружу – она просачивалась, как яд, медленно, но неотвратимо. Вползала в грудную клетку, обвивая лёгкие, душила изнутри.

Я смотрела на экран телефона. На это фото – безмолвное, точное, как выстрел в упор. Мир вокруг будто исчез. Остались только пальцы, судорожно сжимающие корпус телефона, и дрожь. Сначала – лёгкая. Потом – неконтролируемая. Ноги подогнулись. Я не упала. Просто сжалась, как от удара током.

Что-то шептало внутри: «Это ошибка. Это не может быть правдой». Но фото не исчезало. Оно просто… смотрело на меня в ответ.

Мои пальцы, сжатые в кулаки, побелели. Губа – та, разбитая, снова заныла. Даже боль казалась далёкой, как будто больше не принадлежала мне.

Внутри возникло ощущение, будто кто-то разрезал ткань реальности рядом со мной. Что-то… прошло сквозь меня, оставив после себя пустоту.

В голове всё путалось:

Это он? Он следит? Как давно? Кто фотографировал? Почему именно это фото? Почему молчит?

Но был ещё один, куда более мучительный вопрос, от которого сводило желудок:

Что дальше?

Я не чувствовала себя в безопасности. Ни в своей квартире. Ни в своём теле. Ни в своей коже. Каждая тень вдруг стала живой, каждый звук – подозрительным. Сердце било в ушах так громко, что я не слышала собственных шагов.

И – сквозь это всё – прорезалась злость. Не яркая. Не огненная. А такая, что хрустит зубами. Такая, что идёт из самых чёрных глубин души. Ты не сломал меня. Я дышу. Я стою. Я буду играть в свою игру. До конца.

Но… слёзы всё равно наворачивались. Потому что устала. Потому что страшно. Потому что даже дом теперь – не дом. Потому что быть сильной – не значит не бояться. Это значит бояться – и всё равно оставаться на ногах.

Я не помню, как добралась до кровати. Не помню, как закрыла глаза, как погрузилась в сон. Если это вообще был сон, а не временное бегство в пустоту. Тело двигалось как по инерции, разум – отключился, словно перегорела последняя лампочка в старом доме.

Я очнулась от резкого, неестественно громкого звука будильника.

Щёлк. Писк. Тишина.

Что-то было не так. Я уставилась на экран телефона: 6:00 – будильник сработал точно по расписанию. Но я отчётливо помнила: не ставила его. Или… не помнила? Память ускользала, как вода сквозь пальцы.

Я пролистала будильники – ни одного активного. Ни одного запланированного. Только этот. Один. Сигнал, которого не должно было быть.

Будто кто-то знал, что я должна проснуться именно сейчас. Что опоздание – не вариант.

Пальцы стали влажными, я отключила звук и задержала дыхание. Комната будто застыла. Воздух стоял – тяжёлый, плотный, с той странной тишиной, которая не принадлежит утру. Неестественной. Прислушалась. Ни звука. Ни скрипа. Ни движения.

Ледяная дрожь пробежала вдоль позвоночника. Я была одна. Наверное.

Комната казалась чужой, будто я ночевала не у себя. Простыни были сбиты, одна подушка валялась на полу. Зеркало над комодом отражало не меня – отражало ту, другой. Ту, что устала бояться, но всё ещё дрожит внутри.

В горле стоял горький ком. Аппетита не было вовсе – даже стакан воды отдавал металлическим привкусом. Пальцы медленно прокручивали экран телефона. Антон.

– «Меня сегодня выписывают. Буду дома к вечеру».

Сообщение короткое. Сухое. Но его вес был таким, будто мне в грудь вбили ржавый гвоздь. Грудная клетка сжалась. Воздуха не хватало. Страх и отвращение переплетались с остатками злости и безысходности. Я хотела бежать. Куда угодно. Подальше от вечера. Подальше от него.

Но утро не оставляло мне выбора – впереди было совещание в компании.

Я открыла гардероб, как щит – достала дорогое платье, чёрное, строгое, с посадкой, словно сшитой под броню. Надела туфли на высоких шпильках – в них было больно, но боль уравновешивала хаос. Она давала ощущение контроля.

Добавила золотые украшения, серьги, браслет, кольцо…

Я остановилась на секунду, глядя на обручальное кольцо, лежавшее в отдельной коробочке. Не на подставке. Не в шкатулке. Отдельно.

Я больше не носила его с тех пор, как Антон оказался в больнице. Не могла. Оно жгло кожу – будто металл помнил, зачем его надели. Это было не золото, а тонкая ловушка, затянутая вокруг пальца. Не символ любви, а договор. Сделка. Капкан, в который я шагнула сама – чтобы спасти отца.

И теперь… каждый раз, когда взгляд случайно цеплялся за кольцо на тумбочке, хотелось вымыть руки. С мылом. С силой. До красноты.

Я захлопнула коробку, будто пряча змею, и снова натянула на себя маску. Завершила образ любимым парфюмом – терпкий аромат кофе с древесной горечью. Он пах как напоминание:

Ты проснулась. Ты живая. ты сильная.

С каждой минутой макияжа и подготовки я надевала на себя не одежду – маску. Не броню – маску. Ту, что должна была сидеть за столом переговоров, улыбаться, принимать решения и уверенно подписывать документы. Ту, что Антон не сможет сломать.

Я вышла из дома.

Хлопок двери прозвучал как выстрел. И шагнула в утро, где всё пахло осенью, тревогой и затишьем перед бурей. Вечер надвигался. Но пока – я играла свою роль.

По дороге в офис я свернула к знакомой кофейне, почти не осознавая этого – разум сам вел туда, как по накатанному маршруту выживания. Сквозь утреннюю суету, гудение машин и бесконечный поток прохожих, я проскользнула внутрь, туда, где пахло тёплым хлебом, терпкими зёрнами и чуть уловимой мятой.