Настоящее искусство

За пять лет своей головокружительной карьеры вершителя естественного отбора он отлично усвоил важный урок: выжить и нажиться в этой гиблой сфере способны лишь те, кто играет исключительно по правилам.

Глава 7. Лазарев

Мне бы ракетой улететь на другую планету,

Или болеть перестало б на этой —

Нелепое тело, что тупо болит.

ЛСП – Тело

Лакированная крышка дубового гроба слепящим радужным глянцем подсвечивает Млечный Путь обжигающих пылинок, медленно вальсирующих в воздухе. В потоке зияющей дыры спутанных пустых мыслей, отрывающих его от магнита реальности, он отмечает, что ткань новейшего черного костюма, в котором он буквально вчера отдавал кокаин очередной экранной марионетке, заживо сжигает его тело. По сгорбленной спине текут огненные слезы, запястья охватывают наручники пламени, плечи плавятся от безжизненных солнечных ласк.

Он – или лишь его физическая оболочка? – пребывает в сжирающем огненном вакууме. Ему представляется, что на самом деле под дубовым, полыхающим сотнями тысяч преисподних небом лежит не маленькое сломленное болезнью фарфоровое тельце, закутанное в саван белых рюш, а он сам. Не слышно ни одного слова, пропитанного гарью скорби, не чувствуется ни одной живительной слезы, капающей на тыльную сторону его ладони из глаз мертвенно-бледной женщины, стоящей рядом с ним, не видно ни одного перекошенного невообразимым горем или непонимающим стыдом лица. Существует только звук скрипа связки воздушных шариков его мыслей, ревнивые животные поцелуи светящейся точки, плавающей в леденцовой лазури неба, и его игра в гляделки с крышкой гроба. С начала похорон он не сводил с него глаз, так что первенство при любом раскладе оставалось за ним.

Проклятое дерево уже опустили в кратер равнодушной высушенной земли, затем закопали этот очередной прыщ на изрытом лице планеты, а в его взгляде все так же отражалась пыль, подсвеченная бессердечным блеском софитов крышки гроба. Она отражалась в его пустых глазницах – можно ли назвать зрительный аппарат живого трупа глазами? – еще много месяцев. Отражалась, когда он по инерции вручал товар клиентам, когда бесчувственно мял холодные губы жены, когда скуривал последнюю сигарету во второй за день пачке. Множество раз он удивлялся тому, что в этот период сам не стал жертвой цветного разнообразия своего товара, – но, может быть, до тошноты яркие картинки так и не сумели бы заменить вечную картонку с изображением крышки гроба в калейдоскопе его сознания?

Лицом к лицу с осознанием произошедшего он столкнулся только тогда, когда его рука, формально без его же ведома, подписывала заявление о разводе. Плясавшие последние полгода перед ним канкан буквы внезапно даже для него самого выстроились в красивые траурные бусы слов: «Меня зовут Андрей Лазарев, мне двадцать восемь, и моя пятилетняя дочь умерла от рака крови». Бусины рассыпались в разные стороны, когда тишину кабинета, подобно взрыву, разорвал его неожиданный смех: он был искренне счастлив. Счастлив, потому что спустя столько дней-перемоток это свинцово-легкое предложение наконец воспринялось его воспаленным от страдания мозгом так, как должно было восприниматься изначально. Без банальных мыслей о том, что это глупая шутка, страшный сон, идиотский розыгрыш, неудачная выдумка его собственной богатой фантазии или жестокая постановка какого-то мерзкого телешоу, в котором он – в главной роли.

Просто это было действительно так. Его звали Андрей Лазарев, ему было двадцать восемь, и его пятилетняя дочь Рита умерла от рака крови. Иногда русло течения жизни неподвластно любым нашим стараниям. Одним из таких течений и стала смерть Риты, заболевшей на третьем году жизни острым лимфобластным лейкозом.

Он действительно сделал все что мог, хотя почти каждую ночь просыпался от удушения муками вины. Он пошел на сделку с совестью, получая прибыль от сделок с теми, кто добровольно шел на смерть, чтобы спасти от ее костлявых лап собственного ребенка. Разумеется, для жены он просто беспросветно пахал на работе и влезал в неимоверные долги. И он действительно это делал – сначала наркоторговля была лишь дополнительным заработком. Кокаин, метамфетамин, марихуана, гашиш, ЛСД – все это было его тайным миром и его любимым скелетом в шкафу. Уровни в игре «Стань поставщиком качественного дерьма & Спаси дочь от окончания еще не начавшейся жизни» он проходил достаточно быстро, потому что всегда, как ни забавно это звучит, был законопослушным гражданином. Так же уважительно он отнесся и к правилам Вселенной, в которую попал инопланетянином не по своему желанию.

Да, ему было жаль эти тени атрофированных людей под экстази, в экстазе двигающих телами в пьяном неоне, но насмешница-жизнь заставляет выбирать. Его выбор пал на девочку, которой он с трепетом и комом в горле целовал бритую макушку и которой со слезами в твердом голосе читал «Рапунцель» – это была ее любимая сказка.

«Папа, а почему мама плачет, когда смотрит на мою голову? Мы же отдали мои волосики феям, чтобы они наколдовали мне прическу, как у них!»

«Мама плачет от счастья за твою новую волшебную прическу, солнышко. – Его указательный палец аккуратно гладит испещренную трещинами вен детскую кожу, боясь столкнуться с трубкой капельницы. – А ты спи, чтобы они скорее колдовали, а то совсем разленились».

Жена не выдержала гнета пропахшего детским онкологическим отделением прошлого и ушла. Он не держал ее и позволил спокойно идти на свет новой жизни, не споткнувшись о выпавший из его гардероба скелет, имя которому было – «Твой муж – известный и успешный наркоторговец». Благо что врожденная ответственность Лазарева и его величество Случай не дали ей ни одного повода заподозрить его наличие, и он был благодарен им за это.

Жена от него ушла, но с ним все так же коротал серо-железобетонные дни его оставшийся как память о дочери по-собачьи верный бизнес, побочные эффекты которого дарили ей частичку огромного пазла счастья и который приносил более чем хороший доход. Одинокую жизнь он начал с того, что без сожалений ушел с постоянной работы пресловутым менеджером по продажам и с головой погрузился в омут, в густых и мутных водах которого его уже давно ждали проверенные клиенты, которыми в будущем станут прячущиеся под маской безупречности звезды и известные личности, завидующие его сомнительным для простого человека успехам коллеги и выработанный им самим свод правил, которому он не без удовольствия беспрекословно подчинялся:

– Никогда, нигде и ни при каких обстоятельствах не пробовать товар. Трезвый дилер – лучший дилер.

– Никогда, нигде и ни при каких обстоятельствах не привязываться к клиентам. Хладнокровный дилер – лучший дилер.

– Никогда, нигде и ни при каких обстоятельствах не жертвовать качеством товара. Ответственный дилер – лучший дилер.

Его зовут Андрей Лазарев.

Ему тридцать.

Два года назад его пятилетняя дочь умерла от рака крови.

Полтора года назад он развелся с женой.

Он – наркоторговец.

Его любимое правило:

Мертвый заживо дилер – лучший дилер.

Глава 8. Питер – Тихополь

Если спросит Бог: «Чего ты хочешь, бро?»

Хочу забыть боль; я хочу на танцпол,

Где светит стробоскоп красным-синим —

И девочки красивые.

Господи, отвези меня…

ЛСП и Pharaoh – Амнезия

Гипертрофированные тени мужских фигур сочатся по облитому серостью дождя асфальту Невского проспекта. Их насквозь прокалывают острые огни проезжающих мимо машин. Пахнет бензином, осевшим на лужах радужными пленками, а еще скошенной травой и любимым запахом петербуржцев – бесконечной прогорклой сыростью, стелющейся на пиджаки и пальто вечно спешащих куда-то прохожих микроскопическими хрустальными подвесками дождевой люстры. Нева течет густыми черными волнами в своих бетонных тисках, освещаемая тусклым мерцанием насмешливой полной луны, едва пробивающейся сквозь угольную вату облаков.

Тихополь утопает в каком-то особенно домашнем, уютном рыже-желтом свечении закатывающегося в свою молочно-белую облачную постель провинциального солнца. Травы тихо отдаются в ласковые реки рук нежного вечернего воздуха. Эгоистичная южная жара сменила гнев на милость, ненадолго перевоплотившись в пьянящую сладость кроткого майского вечера.

Выкуривая далекие светлячки своих сигарет и одинаково торопливой походкой приближаясь к нервирующей ослепляющим дымом ультрамариновой вывеске и пульсирующему от битов танцевального трека зданию, двое о чем-то оживленно разговаривают. Дошагав до него, они втискиваются в пахнущую потом, хрустящими зелеными купюрами, дорогим алкоголем и сексом цветастую толпу, нагло проигнорировав стоящего на входе секьюрити. Деньги – это всегда универсальная карта клиента даже там, где она не требуется. Элита имеет полное право бросаться в омут разврата без предварительного разрешения.

В доме, к привычным звукам которого, вроде скрипа несмазанных дверей и микроскопических взрывов нагретого для жарки оладий масла и к которым четыре года назад добавился еще и один из самых счастливых – детского крика, тоже пахнет крепким табаком. Наталья, умиротворенно улыбаясь после все же увенчавшихся успехом попыток уложить неугомонную дочь, вносит в столовую блюда со свежеприготовленными составляющими ужина, и их ароматный дымок вступает в спор с сигаретным дымом, сливаясь в сочетание запахов, которое стоило бы назвать «реальный запах российского уюта». Она целует мужа в губы:

– Костя, не кури больше в доме. Нас все-таки уже давно не… двое. – И криво улыбается. – Анечке нужно дышать чистым воздухом без вредных примесей, ты же и сам знаешь.

Трое сидят за закрытыми дверями вип-комнаты: Андрей, Александр и его эго, стремящееся вот-вот выплеснуться бурным ненасытным потоком всех его красивых, веселых и злых демонов одновременно. Адамов, похожий на змея-искусителя, держит на коленях очередную милашку, гипнотизируя ее своим фирменным, проверенным на десятках таких, как она, оскалом.

Лазареву внезапно становится так противно смотреть на это, не отличающееся замысловатостью действие и его друга, существование которого свелось к потаканию слабостям своего тела и интоксицированного сознания, что он почти готов подорваться с бархатной ткани софы и уйти. Держит только клиент, который должен явиться с минуты на минуту. Наркоторговец как никто другой знает, насколько жалкое и трусливое нутро скрывается за физической оболочкой диких ночных плясок дьяволов Адамова: утро-амнезия, очередная лотерея «укрась дизайнерским аксессуаром – рвотой – одну из самых дорогих вещей в доме» и желание как можно скорее любым способом умереть от боли в сведенных судорогой мышцах при отсутствии дозы. Справедливая плата за то, чтобы на один беспутный час ощутить себя великим властелином всей бренной вселенной.

Константин, с почти правдивым удовольствием, доедает свою порцию. Последняя, будто нарочно повторяя все действия идеальной хозяйки из рекламы дешевого моющего средства, предугадывая вопрос мужа, с его удовлетворенным кивком накладывает ему еще немного холодных куриных отбивных и водянистого картофельного пюре.

– Приятного аппетита еще раз, дорогой. Я очень рада, что тебе так понравился ужин. – Она улыбается шире. – Давно ты не ел с таким недюжинным аппетитом.

– Столько проноситься с капризной Аней по дому – любой бы даже живого быка заглотил, не подумав! – Константин хрипло смеется и мгновенно одумывается: – Но ужин и вправду невероятно вкусный. Ты настоящая кулинарная волшебница, Таша.

Холодные прожилки мраморного кафеля вызывают приятные мурашки, усиливая действие всех специй жизни на мозг и доводя спидометр тела до состояния, близкого к критическому. Его глаза становятся объективами фотоаппарата, чьи выпуклые линзы фиксируют затененную и размазанную, из-за выставленной на максимум в настройках мозга диафрагмы, картинку. Это скульптура, которую он оставит, как и всю безликость остальных в галерее своих девочек на ночь, незаконченной и неназванной, и в этом будет его собственный уникальный почерк и индивидуальный шарм.

Беседа супругов за чаем в Тихополе проходит так, как она проходила, проходит и будет проходить всегда, ведь у каждой человеческой судьбы существует необыкновенно разная череда повторяющихся событий. Наталья и Константин обсуждают успехи дочери в развитии. Наталья выражает желание скорейшего выхода из декрета на работу в театр, Константин ощутимо злится на непокорность неугомонной жены. Тема откладывается на более позднее обсуждение. Константин ставит Наталью перед фактом завтрашней встречи с друзьями за рыбалкой, Наталья ощутимо злится на непокорность неугомонного мужа. Тема откладывается на более позднее обсуждение. Finita la commedia прошедшего дня родителей Александра Адамова в Тихополе: холодный поцелуй, выключенный свет торшера, доставшегося по наследству матери семейства, и ожесточенная борьба за одеяло ночью.

Он едва способен сдерживать феникс крика, переродившегося из кома в горле, порожденного всеми животными оттенками удовольствия. Ему кажется, что еще чуть-чуть – и его забросит на самое высокое из райских облаков, и там он встретится с Богом, поговорит с ним по душам и в честном споре убедит его в том, что никакая духовная жизнь не может сравниться с постоянным удовлетворением телесных потребностей. Сердце рвет гранит грудной клетки, и не существует более ничего вокруг: ни абсолютно мертвого завтра, ни стеснения перед обществом, ни понимания того, что каждый бит этой обманчивой музыки, смешанной в алкогольном коктейле с сексом и наркотиками, все глубже засасывает его в им же созданный омут.

Наталья заботливо укачивает проснувшуюся от слишком яркого лунного света дочь.

Александр, тяжело и загнанно дыша, открывает глаза в своей постели от будто смутно знакомого детского плача.

Глава 9. Фоткать

I’m the last cowboy in this town

Empty veins and my plastic broken crown

They said I swam the sea that ran around

They said I once was lost but now I’m truly found

Foals – Late Night

Черт подери, как раскалывается голова – будто каждая воспаленно-красная извилина пульсирует подобно колонкам во вчерашнем облитом неоновыми красками баре. Сколько он вообще выпил? И чего?

На пол.

Мышцы судорожно сокращаются. Холодный пот течет по лбу. Ощущение, будто все органы остались в том, что сейчас ярким пятном зияет на ковре из натуральной шерсти, на который он спустил половину заработка за прошлый месяц. Причин, как обычно, не было – просто захотелось.

Александр с отвращением вытирает лоснящиеся губы, громко ругается и в гневе бьет кулаком по прикроватной тумбе, но жалкий порыв ярости не имеет длительного продолжения, потому что сил в его отравленном алкоголем и наркотиками теле не хватает даже на то, чтобы как следует разозлиться. Он откидывается обратно на подушки, стискивая голову в дрожащих ладонях, и, сжимая до противного ему же самому скрипа зубы, массирует натянутую пергаментную кожу висков. Рядом валяется бутылка Jack Daniels и чей-то красный пояс – не стоит и упоминать о том, что фотограф даже в общих чертах не помнит не только его владелицы, но и событий вчерашнего вечера в принципе. Последние полгода память очень редко удостаивала роскошью своего внимания его вечерние и ночные приключения, так что он очень редко имел хотя бы смутное представление о том, какой была его жизнь вне дневных съемок.

Таким оно было, маргинально-элитное существование Александра Адамова.

Он с трудом садится на кровати и тратит следующие пять минут на то, чтобы бессмысленно стекать пустым взглядом по зеркалу. В нем отражается молодой еще человек, тело которого метафорически напоминает дешевую конфету: красивое, сильное и крепкое внешне – шелестящая яркая обертка, – но уже начавшее процесс разложения изнутри – абсолютно мерзкий вкус. Его глаза светятся острой усталостью и вместе с тем вопящей ненасытностью.

Адамов много думал о том, почему водоворот больших денег и оглушительной славы богемного петербургского общества, пришедшей к нему после фотосессии какой-то театральной дивы – забавно, но он уже успел забыть, какой, – так быстро захватил его в свой сумасшедший танец.

Сначала, год назад появившись неотесанным юношей, «у которого еще полароидный снимок в руках не обсох», как выразился один из его новых знакомых, среди дам с обложки журнала Maxim и джентльменов, за право устроить выставку картин и снимков которых работники галерей перегрызали друг другу глотки, он боялся даже прикоснуться к бокалу с крепким напитком. Он был простым талантливым юношей из российской провинции, тихо выполнявшим свою работу и отдающимся ей без остатка.

Вторая стадия. Дамы с обложки Maxim невыразимо огорчают его однообразием фигур. В жизнь и сознание потихоньку проникает фальшивая прелесть нетрезвости, за которую он еще не отплачивает сполна утрами, похожими на описываемое. Его любят и принимают в обществе, этого обаятельного и одаренного молодого человека с чувственным дьявольским оскалом и неистощимой, неестественной энергией на прожигание жизни. Он занимается любимым делом, отбоя от заказов от самых богатых и знаменитых просто нет, но вдохновение на фотоработы, наполненные не пустым глянцем, а неподдельным смыслом, куда-то постепенно исчезает, оставляя место едкому самолюбованию.

Третий этап. В голове царит безумная какофония женских образов. Фанатки, девочки на ночь, спутницы со светских раутов смешались в единую тень женщины, ставшей синонимом к уже мало похожему на человеческое – животному удовольствию. Физическая оболочка Адамова, не слишком отличаясь от его души, начинает покрываться белесой пленкой гниения. Фотографа начинает нервировать отсутствие любой мотивации к работе, кроме денежной, и коллеги по цеху советуют ему «пройти эффективный курс лечения», попробовав таблетки, лучшим поставщиком которых считают небезызвестного Андрея Лазарева. Это действительно дает результат, если покорно закрыть глаза на пока еще невидимо разлагающиеся внутренности, а приятным бонусом идет дружба с дилером, ненавязчиво присматривающим за ним и его делами. Теперь чувство вины за бесцельно проживаемое время, как в старые добрые первые дни в статусе желанного и богатого, стремится к нулю, ведь он расходует цветастые купоны хотя бы не в одиночестве.

Проявив всю фотопленку своей новой жизни, он смог найти себе оправдание только в одном: все эти допинги к существованию – не более чем попытка доказать всем – и прежде всего самому себе, – что он больше не притворяется и не играет на подмостках театра прошлого.

А еще – и это он от себя уже старательно скрыл – ему просто нравилось то, что он чувствовал ежедневно. Ему импонировал тот, кто глядел на него из зеркала – очаровательный, маниакально притягивающий, сверкающий бриллиантами молодости, богатства, красоты и таланта – смертельно опасное для одной личности соединение.

Он свешивает ноги на пол и, брезгливо сморщившись, встает, глубоко вздохнув, чтобы не вызвать этим действием очередного приступа тошноты. Слегка пошатываясь от взрывов головной боли, накидывает на голые плечи плащ и выходит на веранду. Звонкое шлепанье босых ног по паркету раздражает больное сознание настолько, что он еле сдерживается, чтобы не закричать.

Александр выходит на балкон огромного холостяцкого убежища – и буквально задыхается от чистоты утреннего воздуха. Он подмечает, что залитое розовой патокой рассветное небо сегодня необыкновенно красиво, но мысль о том, чтобы поймать этот момент камерой, почему-то не приходит ему в голову. Он уже традиционно набирает знакомый номер клининговой компании, чтобы запустить новый дневной цикл: дневные съемки – ночная вечеринка – утренний клининг.

Еще один день.

Глава 10. Вырезка из газеты

When I wake up, I’m afraid

Somebody else might take my place

When I wake up, I’m afraid

Somebody else might end up being me (being me, being me)

The Neighbourhood – Afraid

Фокус наведен на веранду выжженного дотла ядовитой ревностью солнца Краснодарского края дома.

Особенно нерушимое постоянство сложилось в жилище и жизни Алексея Адамова тогда, когда всем троим близким людям Саши стало окончательно и бесповоротно ясно: он никогда не вернется в Тихополь. Это был уже неопровержимый факт. В прошлой же жизни… Они смутно надеялись на это, но эти надежды, что было очевидно даже для них самих, играли роль таблеток с эффектом плацебо: принял пустышку – и кажется, что всё совсем не так уж и плохо. Алексей, не слишком часто общаясь с обновленной версией Александра, но даже по редким несодержательным разговорам с ним догадываясь, что тот стремительно катится в какую-то неведомую его отцу пропасть, принимал эти мысли-лекарства по целой горсти ежедневно. Утром, днем и вечером.

Перестали переставляться, словно шахматные фигуры, камеры на втором этаже дома; забылась прохладная тень гостевой комнаты, всегда отводившейся для приходов юного Саши с камерой под мышкой к отцу на «истинно мужскую» ночь. Впервые прочитав в местной газете об успехах «талантливого юного тихопольца, организовавшего первую выставку своих фоторабот в одной из лучших галерей современного искусства Санкт-Петербурга», Алексей смятенно усмехнулся в густые усы: забавно, как быстро люди намертво, подобно мухам в безвоздушный зной, прилипают к хоть чего-то добившимся знакомым. Саша вдруг стал чуть ли не самым уважаемым жителем городка: о нем говорили даже те, кто не гнушался унижением «удивительно одаренного фотографа» в школе; приезда «восходящей звезды отечественной фотографии» ждали абсолютно незнакомые ему люди; его жаждала расспросить об «оглушительном успехе» редакция газеты, в свое время наотрез отказавшаяся от публикации серии его фотографий о многоликости жителей Тихополя.

По-настоящему, хотя и, может быть, излишне скрытно, в него верил лишь человек, будто приклеенный своей гранитной стабильностью к стулу для рыбалки, стоявшему на веранде. И теперь, как и всегда, свежий экземпляр небезызвестной газеты «Тихополь сегодня» трубил о чем-то пафосно-повседневном. Алексей, покачиваясь на излюбленном стуле под назойливый треск цикад и попивая приторный кофе из бывшей пивной кружки, медленно скользит взглядом по шершавой дешевой бумаге, пока его внимание не привлекает нестандартный, почти кричащий по меркам всегда сонного микроскопического южного города заголовок:

СТРАННЫЕ ПРОПАЖИ МОЛОДЫХ ДЕВУШЕК В САНКТ-ПЕТЕРБУРГЕ: НЕСЧАСТНЫЕ СЛУЧАИ ИЛИ ЧЕЙ-ТО ХЛАДНОКРОВНЫЙ РАСЧЕТ?

Подобно любому родителю, замечающему хоть какое-то упоминание о жизни ребенка, он цепляется напряженным взглядом за нестандартное название весьма короткой заметки и, сжав в руке все еще очень горячую кружку, начинает читать:

Жители культурной столицы нашей родины, ставшей домом и неиссякаемым источником вдохновения для тихопольца, а ныне известного фотографа Александра Адамова, обеспокоены частыми пропажами молодых петербурженок. Девушки, по словам правоохранительных органов, все еще не найдены, как и связь между их исчезновениями. Будем надеяться на лучший исход этой ситуации и пожелаем правоохранительным органам Санкт-Петербурга терпения и удачи в расследовании.

По телу Алексея внезапно проходит сильнейшая волна озноба, заставляющая руку, удерживающую кружку, обессиленно задрожать.

– Черт! – Алексей тяжело вздыхает и, опустившись под стол, собирает радужные отсветы осколков стекла. – К старости совсем впечатлительным стал. Но… Господи спаси, как же это все-таки…

– …страшно, – обреченно заключает Андрей. Затем, ненадолго замолчав и перестав листать бесконечную ленту на цветастом экране одного из последних айфонов – не самого нового, чтобы не привлекать к себе лишнего и ненужного в работе наркоторговца внимания, – продолжает: – Они же совсем еще жизни не увидели.

– Мне кажется, больше и не увидят. – Уже привычно нетрезвый Александр, всем телом откинувшись на диван очередного гнусного в своей роскоши съемного номера, задумчиво и как-то необычно инфантильно накручивает на палец темный локон сильно отросших кудрявых волос. Затем переворачивается на бок, лицом к Лазареву, сидящему перед ним в стеганом кресле. – Будем честными, дружок. Все мы знаем, что людей после таких пропаж редко находят живыми. – Лицо его расплывается в глуповатой, но все такой же обаятельной улыбке. – Особенно… молодых и красивых.

Андрей с жалостью смотрит на паясничающего Александра. Сейчас в розыске находятся Елизавета Нестерова, Арина Жеманская, Екатерина Александрова и Светлана Ульяновская. Он тяжело вздыхает.

– Я хотел с тобой поговорить, Саша. Я думаю, что мне скоро придется разорвать с тобой рабочие отношения.

– Ой, да брось ты, не закипай, мой любимый брат по разврату, – словно в замедленной съемке отмахивается от Лазарева Адамов, но почти мгновенно становится серьезным. – Лучше скажи, вот только честно. Приходилось ли тебе убивать во время работы?