Полная версия
Настоящее искусство
Первым пунктом в списке под сатирическим названием «Не стать бездомным в Санкт-Петербурге» был, конечно, вышеупомянутый жилищный вопрос. И разумно решить его было не так уж сложно – мать и Константин, к счастью, успели позаботиться о его новой обители в общежитии университета, заранее внеся плату аж за три месяца вперед. Именно после этого поступка отчима и матери Саша решил делать попытки к самостоятельному построению карьеры. Тем более что старая актерская ему больше не понадобится – он ушел на заслуженный покой. Разрешил себе непозволительную роскошь нашего времени: быть собой.
Комендант удивленно, но не слишком дружелюбно улыбается, увидев его ожидающим с сумками на скамье около общежития, сулящего банальное «самое счастливое в жизни время».
– Александр Адамов, – щурясь, читает она на бирке чемодана. – Рановато вы, конечно, прибыли. Месяц не перепутали? Нет? Так-так. Что же, молодой человек, ваш факультет?..
– Химический, – торопливо отвечает тот, нервно потирая запястья. – Питерский медуниверситет. То есть медицинский университет Санкт-Петербурга. Главный.
– Изобретете лекарство от рака – оставайтесь здесь хоть навсегда. В лучшей из комнат. Разумеется, с отсутствием даже символической платы и новым кондиционером в придачу, – комендант колко усмехается, но в глазах ее на секунду отражается пустой отблеск тупой боли.
– Ваш ключ, ваша комната, ваше койко-место. Желаю приятного проживания и легкой учебы. – Она машинально протирает рукавом блузки пыль на исцарапанном комоде и, дойдя до двери, резко поворачивается на каблуках и оглядывает Сашу: – И еще два важных факта. Меня зовут Анна Владимировна, и про лекарство от рака я ни капли не шутила.
Дверь с мучительным скрипом захлопывается, и он остается один на один с ворохом вроде как даже не особо и нужных в новой жизни вещей, размытым понятием новой жизни и самим собой. Как и любой молодой человек, он представлял себе побег из дома чем-то не лишенным самобытного шарма и таинственности. Реальность же была гораздо более прозаична, уж точно меньше похожа на кадры из сериалов популярного «Нетфликса», и изобиловала самыми бытовыми проблемами, очевидное наличие которых даже в какой-то степени разочаровывало.
Да, в теории он получил все, что видел во снах и о чем мечтал наяву: теперь он сам за себя в огромном и сияющем мириадами возможностей и перспектив мегаполисе. Но неужели это и есть начало той самой новой страницы, настолько лишенное хотя бы пародии на киношную простоту? Неужели это то самое божественное одиночество, столько времени им искомое? Его лик пугал Александра, заставляя расценивать вчерашнюю выходку как досадный промах, совершённый в эмоциональном апогее. По крайней мере, так было сейчас. Но, задумчиво вертя в руках снимок отца на веранде самого стабильного дома Краснодарского края, он убеждал себя, что ему абсолютно райское все равно.
Пару часов спустя, разбирая брошенные в чемодан в гневной спешке вещи и складывая их в повидавшие виды тумбы и ящики, он придирчиво оценивал ту самую давнюю мечту, внезапно воплотившуюся в реальность. Она маняще звала мелодиями уличных музыкантов на Невском проспекте, всегда пребывающих в неизвестном ему полутрансе, пахла дождевыми каплями, осевшими на некачественном текстиле дешевых футболок, ощущалась легким покалывающим холодом на покрытых мурашками плечах и виделась Адамову хоть и в какой-то степени не такой гиперболистически сказочной, но вполне… терпимой или сносной, может быть. Зато эти тряпки на темноватом фоне покрывала кровати уж совершенно точно являются идеальными декорациями для создания столь известной и столь же неизведанной для многих «жизни с чистого листа».
И он был полностью готов к ней. Находился во всеоружии. Наверное. Но ведь в том и соль, что к коренным переменам и тотальным переломам сознания мы никогда не бываем по-настоящему решительно готовы, не правда ли?
В одну из медленно потекших по стеклу капель дней Саша, бережно придерживая отцовскую камеру в тонких пальцах, внимательно наблюдает за струями дыма, лениво тянущимися к ближайшему у окна деревцу, будто съежившемуся от вечерней промозглой прохлады, когда в дверь характерно четко и ритмично стучат.
– К вам пришли, – чеканные слова Анны Владимировны сливаются с отчаянным визгом нараспашку раскрывшейся двери. – Говорят, что ваш отец.
Адамов-младший, воровато оглянувшись, быстрыми и резкими движениями тушит остатки сигареты и небрежно накидывает на шею ремешок фотоаппарата. Глаза его, покрытые тонкой пеленой задумчивости, вдруг принимаются ярко и глянцево сиять. И нет, это далеко не тот фальшивый кукольный блеск, двумя белыми бликами отражавшийся в глазах его матери во время того будто давно исчезнувшего в петербургских ливнях рокового вечера. Он заметно ускоряет шаг, но не спешит бежать навстречу. Все же ему по-прежнему необходимо участвовать в продолжении неоконченного спектакля, который он бросил было в Тихополе, пускай его фон и изменился.
– Саша. Здравствуй.
Глаза Александра, подобно хамелеону, без промедления принимают равнодушную матовость. Он отходит назад к столу и, снимая камеру с шеи, возвращает ее обратно на его поверхность.
– Я надеюсь, это все не больше, чем банальные подростковые гормональные выбросы, – Константин, будто немного смущаясь собственного приемного сына, рассматривает брелок-сердечко на ключах от дома, – и ты вернешься к нам. Пойми, мы волнуемся. В конце концов, по сравнению с дру…
– …другими людьми жизненные сложности в твоей судьбе решительно отсутствуют, – непроницаемо продолжает Адамов, сложив руки на груди. – Домой я не вернусь, даже не пытайтесь просить. Маме привет. – Он останавливается на пару секунд, будто старательно перебарывая себя. – Малышу тоже.
До самой поздней ночи он не может уснуть. Все смотрит воспаленными глазами на белое пятно на затененной стене. У белого пятна очертания прямоугольника.
С фигурой человека на веранде.
Глава 4. Башмаки
And all the people say
You can’t wake up, this is not a dream
You’re part of a machine, you are not a human being
Halsey – GasolineБурлящие реки полуобеспеченной жизни в Санкт-Петербурге кипели и волновались своим чередом. Активно писались конспекты по химии, пропускались пары биологии после неоновых ночей в общежитии, проживание в котором на протяжении следующих трех месяцев скрепя сердце снова оплатили родители; то вяло, то с небывалым энтузиазмом учились черно-белые параграфы учебников по генетике и тлели листки с неудачными тестовыми работами, источая грубый и внезапно чем-то привлекательный ванильно-костровый душок.
Он старательно и по-бутафорски безразлично, как научил его театр жизни, убегал от настоящего себя. С нещадно бьющими по ребрам остатками надежды заворачивал за потаенные или первые попавшиеся углы лабиринта судьбы, осторожно и даже несвойственно нагловато пробегал мимо опасных ловушек, преодолевал очевидно непосильные для других и до смешного простые для него препятствия. Происходящее, однако, все же гораздо больше походило на загнанный крысиный бег по кругу, чем таинственные тупики древнего лабиринта.
Самое страшное заключалось в том, что Саше было действительно слишком страшно и дискомфортно прилагать усилия для остановки неумолимого бега в этом пластиковом колесе, чтобы стать хозяином самого себя и безжалостно, одним движением переломить адскую игрушку, незаметно засосавшую его в свой водоворот. Мы ведь всегда до дрожи в коленках боимся менять пластиковое колесо повседневности на свежую свободу неизвестности, опасаясь потерять даже эту безусловно мерзкую, но дающую твердую уверенность в стабильном завтра игрушку для грызунов.
Густые реки жизни в Тихополе плыли и плелись тоже в какой-то мере по-своему. Звучали беззаботные и полые попсовые хиты из телевизора, успешно или провально игрались новые и старые театральные постановки, выбирались наряды в соответствии с актуальным состоянием настроения и духа в целом и нескончаемо делались те самые «фото мамы с цветами от Константина». Правда, уже не Александром – теперь самим отчимом.
Наталья и Константин, выставив из опустевшей и запыленной Сашиной комнаты ворох вещей в навевающих безымянную грусть громоздких картонных коробках, ждали своего малыша. Наталья великолепно отыгрывала роль счастливой будущей матери и жены человека с позолоченной статуэткой «Лучший муж», восхитительно комбинируя ее с калейдоскопом иных цветастых масок. Константин не собирался отставать: у него – по крайней мере на уровне любителя – отлично получалось делать вид, что он не замечает мокрых пятен на подушке своей талантливой жены.
Алексей, по неизвестной ему самому причине еженедельно протирая в гостевой комнате мебель и повесив над камином выцветшие полароидные снимки своей бывшей семьи, ждал Сашу. Он, как и его сын, не желал не то что открыто показывать свою приязнь, но даже смиряться с любовью и привязанностью в самых глубинах своей души. Это была импровизированная игра в прятки. Со всеми: с бывшей женой, с ее нынешним мужем, с их общим будущим ребенком, с Александром… Со своим все еще живым, не до конца забитым камнями мнимого равнодушия сердцем. Мы ведь всегда до дрожи в коленках боимся показать хоть миллиметр своей истинной кожи сквозь плотные белила растрескавшихся карнавальных масок, опасаясь не угодить окружающим или в первую очередь – самим себе.
– Ты сколько еще будешь проекты свои генетические строчить, Эйнштейн ты Фрейдовый?
Руки на секунду замерли на давно испачканной липкими разводами кофе клавиатуре ноутбука, но спустя мгновение вновь упрямо продолжили свой суетливый танец.
– Столько, сколько надо, – вяло огрызнулся Адамов в ответ, сосредоточенно пожевывая и без того искусанные в кровь губы. – Серьезно, парень, лучше отойди. Около меня пепельница, а ты любишь детективы и наверняка знаешь, что может быть, если она окажется в моих шаловливых ручках.
– Чего-то нервный ты сегодня.
Голос, очевидно сверстника, с которым он после празднования своего дня рождения обосновался в тесной душной темноте этой комнаты, звучал обеспокоенно и раздраженно одновременно. Послышался уже успевший стать родным вымученный скрип двери, для смазывания которой никто так и не нашел времени, затем громкий хлопок, и в коридоре затрепетал хриплый девичий смех.
Адамов захлопнул крышку ноутбука и, сделав рваный вдох, сжал пальцами пульсирующие виски. Может быть, вот она – долгожданная последняя капля? Судьба играла с ним уже совсем против всяких существующих и оговоренных правил. Он честно и ни капли не блефуя неожиданно бросил все и всех, судорожно ища спасения от ненастоящего себя в невском городе, неплохо так плюнул в лицо трем своим родителям и будущему сводному брату или сестре, отказался, в конце концов, от заслуженного выпускного бала… И ради чего, собственно?
Ради того, чтобы остервенело грызть гранит оказавшихся неинтересными наук? Корпеть над тетрадями, а затем вне зависимости от результата любезно выкладывать часть своего гонорара от подработки фотографом на стол равнодушному профессору? Ненавидеть свое «великое будущее», которое громко пророчат ему удовлетворенные предоставленной суммой преподаватели, торопливо засовывая хрустящие бумажки во внутренние карманы дорогих пиджаков?
Это ли та жизнь, к которой он стремительно мчался в ночном поезде полгода назад? Ответ для него был, конечно, очевиден. Он не думал о рациональности и возможных негативных последствиях своих действий, забирая пакет документов под осуждающим взглядом пожилой секретарши. Думать, как бы абсурдно это ни звучало, вообще не было в его фирменном стиле.
Душа, всеми фибрами ощущая потрясающую вольность своих проделок, подсказывала ему одну-единственную фразу: «Гореть вам в аду, меркантильные фармацевтические ублюдки!»
Спустя несколько часов он уже во второй раз за последние полгода собирал чемодан, хаотично подсвечивая фонариком искомые вещи. Очередной безбашенный поступок в его коллекции – съехать на первую подходящую по бюджету квартиру в тот же вечер, в который она была найдена.
– Ты куда собираешься-то на ночь глядя, придурочный? – недовольно пробурчал сонный голос из-под одеяла на соседней кровати. – Совсем, что ли, крышу снесло?
Адамов прищурился во влажные волны петербургской темноты. Губы его растянула довольная ухмылка:
– Бежать к настоящей жизни, дружок. Ты со мной?
Глава 5. Сирена
My heart loves, full of fire
I’m rising up, rising up
My heart loves, full of fire
Love’s full of fire, love
Lana Del Rey – FreakРадужные бензиновые пленки на мутных неглубоких лужицах с причмокивающим хлюпаньем лопались под грязными подошвами легких кед Адамова, неравномерно залепленных неровными и все еще не высохшими комьями песка. В его наушниках, тонкие провода которых кое-где были весьма умело перемотаны синей изолентой, на повторе стояло что-то из томных и тягучих голливудских девяностых, и он с большим трудом сдерживался, чтобы не пуститься в страстное ломаное танго с невидимой прохожим чарующей партнершей с традиционной розой в неестественном блеске уложенных и щедро залакированных желтоватых волос.
Он спешно следовал с охоты за свежими ракурсами на городском серовато-позолоченном пляже на Беговой на забронированные несколько часов последней для будущих выпускников школьной фотосессии. Этот неординарный заказ, признаться честно, сначала его прилично удивил: приглашать фотографа, являющегося почти что сверстником вышеупомянутых выпускников, было как минимум достаточно странно, принимая во внимание традиционную приверженность родительских комитетов к мастерам в этом вопросе. Однако затем выяснилось, что ответственный за этот аспект праздника старичок с камерой внезапно серьезно заболел, и Саша Адамов, неплохо знакомый молодежи Санкт-Петербурга по работам из своего нестандартного фотоблога, совершенно непредвиденно был выбран идеальной и к тому же почти профессиональной альтернативой больному.
Что ж, юноша, в свою очередь, был совершенно не против стать объектом всеобщего внимания и к тому же заработать кругленькую по его скромным студенческим меркам сумму. Хотя студентом назвать его было уже сложно, ведь о скандале в медицинском университете Санкт-Петербурга, непосредственной причиной которого и стал наш покорный слуга, говорили еще долго и с завидным энтузиазмом. Родителями юноши была предпринята вторичная попытка его уже насильственного обратного переезда в родные теплые закаты и твердую стабильность Тихополя, однако завершилась она, как можно понять, совершенным и грандиозным провалом: тот уже окончательно и бесповоротно вклинился в размеренные механизмы жизни греховного мегаполиса под дождливым саваном и не был готов отказаться от повседневного лязга его многотысячных человеческих шестеренок.
– Привет всем будущим офисным работягам и музыкантам в переходе.
Он, стремясь как можно скорее влиться в компанию весело щебечущих вчерашних школьников, неловко с размаху присел на уголок чей-то парты и сложил руки на груди. Шутка, по-видимому, вышла не слишком удачной, но выполнила свою главную функцию: внимание выпускников к Адамову было моментально привлечено. В классе воцарилась озадаченная тишина, прерываемая лишь мерным щелканьем ручки откуда-то с задних парт.
Полотно молчания разрезал обволакивающий своим стоическим спокойствием глубокий девичий голос:
– Миша, прекрати щелкать.
Адамов с трудом проглотил ком в горле, зажмурив округлившиеся глаза, словно желая избавиться от внезапного и при этом невыносимо восхитительного видения.
Потому что обладательница этого голоса была воистину прекрасна.
Она сидела, по-хозяйски закинув стройные ноги на парту. Даже в этой позе было невооруженным глазом заметно не просто ее лидерство, но и нескрываемое превосходство над одноклассниками. Ее густо, но не совсем аккуратно подведенные черным глаза с ленивым интересом наблюдали за Адамовым, а блестящие влажные губы периодически приоткрывались, выдувая розовые матовые пузыри дешевой жвачки.
Внезапно он захотел приблизиться к этой девушке, нагло смотря прямо в ее прищуренные карие глаза, смиряющие его оценивающим взглядом.
Он не чувствовал такого никогда до этого дня.
Это не было сильной симпатией или хотя бы подобием какого-то светлого чувства. Это были тягучие черные волны мгновенной страсти.
Физической и ментальной одновременно.
– Они плоховато научились шевелить извилинами за эти одиннадцать лет, извиняюсь за них как президент школы.
И, плавно поднявшись, она направилась к Александру. При каждом ее бесшумном кошачьем шаге на ремне позвякивали массивные цепи.
– Я Элизабет, которая из «Пиратов Карибского моря», – проговорила она, протягивая одну руку в качестве приветствия, а второй поправляя расправляющуюся белую футболку, норовящую закрыть ее плоский и чуть загорелый живот. – Но тебе можно просто Лиза, так уж и быть.
Прерывисто и неожиданно тоскливо вздохнув, он чрезмерно крепко ответил на рукопожатие, зачарованно наблюдая за мокрым сиянием ее тонкой шеи под искусственным светом желтых ламп. Из сладкого забытья его вывел тот же самый голос, который, казалось, не бился, как все человеческие теноры, альты, басы, баритоны и сопрано, острым эхом о завешанные плакатами с химическими формулами стены класса, а мучительно медленно стекал с них золотистыми медовыми каплями.
– Может, хотя бы ради приличия представишься? Не все из нас двадцать четыре часа в сутки залипают в вк и инсте3, к счастью или к сожалению.
И она торжествующе приподняла правый уголок губ в демонической ухмылке, изогнув левую бровь. Элизабет стремительно втягивалась в импровизированную игру, почти с напором отнимая у активно сопротивляющегося эго Адамова роль ведущего. Хищником непредвиденно становилась возможная жертва.
– Александр Адамов.
После густой мелодии ее усыпляющего голоса звуки его слов показались ему какими-то удивительно резкими и хлесткими, словно визгливый свист упругого удара хлыстом по воздуху.
– Ваш фотограф, ребята.
Он по-прежнему смотрел исключительно на ее ресницы и сиреневатую синеву словно пергаментной кожи под глазами, хотя обратился, разумеется, ко всем присутствующим, ставшим будто выцветшим фоном, четко выделяющим Элизабет «из „Пиратов Карибского моря“».
– Так снимай нас всех, наш фотограф по имени Александр Адамов, – дребезжащим, как стекло, от сдерживаемого смеха голосом растянула она, кокетливо, но не слишком вызывающе накручивая на палец русый локон и увлекая его за собой.
Он торопливо опустил глаза на камеру, висящую у него на груди на потертых ремешках, и в очередной раз поблагодарил небесную канцелярию за отсутствие способности краснеть. В последующие несколько часов перед все еще пребывающим в воздушных туманах романтического замешательства Сашей появлялось и исчезало великое множество самых разнообразных лиц. Нескончаемо раздавалось клацанье спуска затвора; бесконечно менялись вокруг него толпы, жаждущие посмотреть отснятый материал. Женский образ, маячивший перед его глазами, наконец совпал с реальностью, когда он машинально собирал сумку с техникой в коридоре.
– Александр Адамов. – Он почувствовал прохладное прикосновение к запястью тонких пальцев, скользящих по направлению к ладони. – Хочешь быть моим Уилли Тернером?
– Что?
Ладонь, закончив свой недлинный путь, напористо и решительно сомкнулась в замок с его ладонью.
– Что слышал, дурачок, – она сдавленно усмехнулась, однако лицо ее выражало непоколебимое спокойствие и даже чрезмерную уверенность. – Вроде как предлагаю тебе затусить. Решай быстрее, я вполне могу передумать. Предлагают обычно мне, а не я.
Александр, внезапно до дрожи в коленях желая столкнуться с возмутительно спокойным взглядом наглых карих глаз, довел молнию сумки до упора и нарочито медленно повернулся.
– А ты любишь играть. – Прищурившись, он мягко провел пальцем по ее правой скуле: по траектории падающего на лицо солнечного света. – Да?
– Я люблю выигрывать.
Он буквально почувствовал, как Лиза прикусила щеку с внутренней стороны в попытке не улыбнуться лучшей из своих улыбок.
– Ну что ж, тогда посмотрим, кто кого.
Его червоточина, так внезапно заменявшая привычное сознание послушного своей судьбе человека, обожала азарт. Канувшее в Лету вместе с университетской жизнью «великое будущее» служило прямым тому подтверждением.
Глава 6. Чулки4
Самый редкий вид,
но самый худший браконьер.
Pharaoh – Дико, например– Можешь взять двойную сумму, – говорит прикрытый лишь красным атласным покрывалом, устало откинув голову на спинку дивана. Он медленно проводит свободной ладонью по спутанным темным вихрам, глядя на сидящего напротив русоволосого крепко сложенного типа. – Еще три в пиджаке.
Неизвестная кукольной внешности надевает привычный костюм, состоящий из розового атласного платья, чтобы потом переодеться в любимый свитер и привычные затертые джинсы. Позже, когда ночь взмахом черных ресниц-облаков поглотит каждую уличную тень, она соберет волосы в небрежный пучок, поймает такси, приедет в свою квартиру и до утра будет смотреть новый сезон какого-то штампованного сериала с ТНТ, согревая на порочных губах ледяные пузырьки игристого. А пока…
– Бывают же такие скромные шалавы. – Кудрявый выдыхает дым, прижавшись лицом к изящному изгибу бедра девушки. Он слишком пьян или слишком дерзок? – Правда, мой соратник?
Она снисходительно треплет его по волосам, улыбаясь и глядя куда-то в глубь вензелей ковролина. Далеко не самый худший вариант. Почти что праздник для девочки по вызову со стажем, видевшей всю звериную изнанку общества. Люди бывают такими животными, пускай даже она к этому уже привыкла.
– Бывают, – Андрей улыбается Александру в ответ. – Но так, пожалуй, даже интереснее.
Александр выпускает девушку из рук, улыбаясь то ли от сонма приятных картинок под веками, то ли от такого простого плотского счастья – иметь возможность и средства иметь дело с лучшими девочками петербургского аналога Города Грехов в лучшем номере лучшего отеля. Элита. Исключительность. Сливки общества, марающие шелковые простыни себе подобными, пьющие Jack Daniels на завтрак, обед и ужин, втягивающие носом в испарине белые дорожки к лунному диску.
– Неплохая девка. Даже одна из лучших! Как там ее? Вроде на «Е»… – Адамов переводит полностью обессмысленный, расфокусированный взгляд на банковскую карту, одиноко валяющуюся на бархатном кресле. – А дерьмо у тебя и впрямь отборное. Фотоэлита не подвела, посоветовав мне тебя, дорогой друг. – Он показывает Андрею большой палец, подтверждая сказанное неестественно энергичными кивками, и раскачивает в до боли давящем на виски сжатом воздухе небольшой пакетик: – Будешь? Так уж и быть, делюсь.
– Прости, брат, но нет, – Андрей смотрит на пакетик без капли вожделения и прикрывает обвитые красными нитями воспаленных капилляров серые глаза. – Я устал. Порошковых гонок я не выдержу.
– Черт тебя дери, Андрей! – кудрявый возмущенно жестикулирует, единожды чуть не откинув полиэтилен с сомнительным содержимым куда-то в недра роскошной комнаты. – Ни на одной из наших тусовок ты ни единого раза не дунул и не нюхал! Что это за кодекс чести, Лазарев?
– Мое кредо, Адамов, – дилер угрожающе хмурится, – состоит в том, чтобы относиться к работе как к работе, а не как к развлекаловке, и учить меня моей же профессии явно не стоит.
Почему с Адамовым он чувствует себя старшим братом, постоянно вразумляющим непутевого младшего, чтобы им обоим не влетело от матери?
– Подумай над этим.
– Окей, дорогой, – Александр покорно поднимает руки в воздух в знак примирения, – всё для тебя. Только не злись на своего любимого клиента. – Он, секунду поразмыслив, прячет пакетик в сумку с фотоаппаратом: – Твой подход настраивает меня на невероятно противный трезвый лад.
На самом же деле Лазарев нарушил один из главных принципов своей работы. Он привязался к клиенту, а именно – к Александру Адамову. Андрей часто успокаивал себя тем, что эта внезапно пробившаяся через серебряный асфальт его бытия наркоторговца приязнь завязана на их общей искренней любви к деньгам, алкоголю, отборным носительницам древнейшего генофонда соблазнительниц и свободной от всяких обязательств автопилотной жизни, но чем-то, что бессильно билось о ребра негласным предупреждением, осознавал, что дело тут вовсе не в этом.
Молодой же фотограф, неизвестно для него какими ухищрениями буквально влетевший в списки женского глянца под заголовками «Самые желанные холостяки страны», обладал ядом смертельной тайны и дьявольской харизмой. И Лазарев велся на нее, как первоклассник на девичье подмигивание: прощал долги, беспардонное вмешательство в его рабочие дела и порой абсолютно безбашенные поступки.
Он видел на своем дилерском веку великое множество таких – живых и молодых, еще не бросающих все в руки торговца мимолетным счастьем, вечно веселых и злых в своей беспрерывной эйфории, – но ни один из них пока не цеплял его ничем, кроме приличного денежного крючка. Адамов был исключением из правил, и это откровенно настораживало Лазарева.
