В ожидании солнца

Наталья Архипова

В ожидании солнца

Благодарность.

Мой муж…

Ты – как тихая деревня в долине между горами.

Твой покой – глубже лесных озёр, твоя поддержка – надёжнее, чем старые дубовые стены дома, что столетиями хранят тепло очага.

Ты не громкий, не броский, но в тебе – вся мудрость земли: ты умеешь ждать, когда я тороплюсь, прощать, когда я ошибаюсь, и верить, даже когда мне кажется, что слова застревают в горле.

Твой смех – как колокольчик на ветру: лёгкий, редкий, но от него сразу светлее на душе.

Ты – моя тихая гавань, куда я возвращаюсь после всех бурь.

А ты, мой сын…

Ты – как город, что никогда не спит.

Ты – огни на мосту, гул метро под ногами, внезапный дождь из конфетти и крики «я сам знаю!» в толпе.

Ты рисуешь граффити на моих черновиках, оставляя следы там, где я ждала чистых строк, – и именно так рождается что-то новое.

Ты шумишь, споришь, зажигаешь новые фонари там, где я привыкла к теням – и в этом твоя магия.

Ты выбрал меня, хотя мог бы свернуть на любую улицу, но вот уже 18 лет мы идём рядом: ты – впереди, я – чуть сзади, стараясь не потерять тебя в этом вечном движении.

Твой бунт – мой компас, твоё упрямство – мой звонок на урок, а твоё молчаливое восхищение – как солнечный блик на асфальте после ливня: мимолетный, но enough, чтобы понять – мы на одной волне.

Эта книга – как карта.

Юрий Архипов, ты – её тихие просторы на разворотах, где можно отдышаться.

Арсений Артамонов, ты – её яркие огни на полях, которые видны даже с другой стороны страницы.

Спасибо вам за то, что вы – моя география.

С любовью,

жена и мать.

Посвящение.

Мы с тобой – как два берега Стамбула.

Ты – азиатская сторона, древняя, устойчивая, незыблемая, как скалы Ускюдара, хранящая в себе жесткость и несгибаемый характер веков.

Я – европейский берег, устремлённый к свету, к переменам, к мечтам, как Галата, всегда ищущая новые горизонты, всегда в движении, всегда в поиске вдохновения.

Между нами – Босфор, вечный и непостижимый, разделяющий и соединяющий одновременно. Иногда мне казалось, что мы играем в бесконечную шахматную партию: ты —король, стоящий в тени, я – фигура, мечущаяся по доске в поисках выхода. Каждый наш шаг – это ход, меняющий всю расстановку, но итог всегда один – мы остаемся на своих местах, разделённые, но неразрывно связанные.

Мы смотрели друг на друга сквозь туман и шум волн, через тысячи огней ночного города, но не могли приблизиться, не смогли стать единым целым.

Ты – мой тихий маяк на том берегу, твоя сила и молчание всегда были для меня притягательны, даже если я не всегда это признавала.

Я – твоя неугомонная дочь, всегда стремящаяся к новому, к неведомому, к тому, что за горизонтом.

Мы – две стороны одного города, две судьбы, связанные одним потоком памяти.

Между нами всегда было это молчание, эта недосказанность, как утренний туман над водой, как крик чаек, теряющийся в ветре.

Теперь это молчание останется со мной навсегда, как печаль, как тоска по тому, что не сбылось, по словам, которые не были сказаны.

Когда-нибудь, на одном из этих берегов, я, возможно, смогу простить – и тебя, и себя.

Пусть эта книга станет мостом через наш Босфор, попыткой соединить то, что казалось разделённым навсегда.

Посвящаю эту книгу моему папе, которого больше нет, но который всегда будет на том берегу моего сердца.

Город, который не отпустит.

Апрельский Стамбул дышал сухим, прозрачным воздухом, и солнце, нежное, но уже уверенное, золотило купола мечетей и гладь пролива. Улицы были полны жизни – крики уличных торговцев, ароматы жареных каштанов и свежего хлеба, смех, шум моторов, переплетающийся с зовом муэдзина.

Стамбул раскинулся на двух берегах Босфора, там, где Европа и Азия почти касаются друг друга, разделенные лишь узкой полосой воды. Это город-мост, город-перекресток, где веками сплетались судьбы империй, религий и народов.

Галатский мост соединяет не просто два берега – он связывает эпохи. На одном конце – древние стены Константинополя, на другом – сверкающие витрины Нишанташи. Здесь, среди узких улочек, где торгуют коврами и специями, время течет иначе, замедляясь у старых кофеен, где мужчины играют в нарды и пьют крепкий турецкий кофе из крошечных чашек.

Стамбул не спит никогда. Ночью огни мечетей отражаются в темных водах Босфора, а паромы, как призраки, скользят между континентами. Это город, который помнит всё: шепот гаремов и звон янычарских сабель, византийские интриги и османские завоевания. Но главное – он всегда движется вперед, оставаясь вечно молодым, вечно живым, вечно загадочным. Город, где прошлое и настоящее сплелись в вечном танце.

Натэлла шла быстро, почти бежала, не замечая ни красоты вокруг, ни тепла на своей коже. Ее темные кудри, вырвавшиеся из-под легкого шарфа, трепетали на ветру, а в глазах – тревожная тень. За спиной слышались навязчивые шаги, голос, бормотавший что-то на турецком. Она плохо понимала слова, но тон был неприятным, липким. Сердце стучало чаще.

И тогда она увидела его.

Уличное кафе, столики под тенью старых платанов. Мужчина один, в темных очках, с чашкой кофе перед собой. Высокий, с резкими чертами лица, уверенный в каждом движении. Без раздумий Натэлла подошла и опустилась на свободный стул.

– Извините, – выдохнула она на ломаном английском, потом попыталась вспомнить хоть что-то из турецкого, но в голове была пустота.

Мужчина медленно поднял взгляд. Оценивающе. Не удивленно – скорее заинтересованно.

– Вы говорите по-русски? – вдруг спросила она, почти не надеясь.

– Говорю, – ответил он. Голос низкий, с легкой хрипотцой, как дым после хорошего виски.

Она закрыла глаза на секунду, словно молясь в благодарность, затем быстро объяснила ситуацию.

– Я посижу тут немного, пока тот тип не отстанет, хорошо?

Его губы дрогнули в полуулыбке.

– Конечно. Хочешь, я пойду скажу ему, что ты моя жена?

Они рассмеялись одновременно, и напряжение растаяло, как сахар в горячем кофе.

Он заказал ей латте с дополнительной порцией молока, без сахара. Сам пил черный турецкий, крепкий, почти горький. Говорили о городе, о том, как он знает русский (оказывается, учился в Москве), о случайностях, которые не случайны.

“– …Случайности – это язык, на котором Вселенная подаёт нам знаки”, – сказал он, поворачивая чашку. – Ты читала «Алхимика» Коэльо?

Натэлла неожиданно вспомнила потрёпанный томик в своей сумке. Она достала его, положила на стол, и ветер шевельнул страницы, будто книга сама решила, что ей необходимо открыться.

– Читаю. Медленно. – Она провела пальцем по обложке. – Иногда кажется, будто она читает меня, а не я её.

Он прищурился, и в уголках его глаз собрались лучики морщин.

– А чего боишься? Что найдешь ответы?

– Боюсь, что они окажутся не теми, – она рассмеялась, но в голосе дрогнуло. – Там есть фраза… – Он наклонился вперёд, и его голос стал тише, но чётче: «Когда ты чего-нибудь хочешь, вся Вселенная помогает тебе достичь этого». Но Коэльо не пишет, какой это риск – поверить в это.

Ветер перевернул страницу, и она машинально пробежала глазами строки. «Страх страдания хуже самого страдания» – прошептала она.

– А ты спрашивала? – он улыбнулся.

– Может, поэтому я ношу её с собой. – Она прижала ладонь к книге. – Как будто однажды решусь спросить всерьёз.

Где-то над головой зашуршали листья платана, будто шепча: «Слушай сердце. Слушай знаки.»

Натэлла забыла о времени. О том, что должна была бояться, не доверять, держать дистанцию. Она смеялась, жестикулировала, ловила его взгляд – темный, изучающий, но без привычной ей мужской оценки. Он слушал, как будто каждое ее слово было важно.

А потом она вдруг опомнилась.

– Спасибо, – сказала она, резко вставая. – Мне пора.

Он не стал удерживать. Но когда она уже отошла на несколько шагов, что-то заставило его окликнуть ее:

– Я подвезу. Хочу удостовериться, что с тобой все будет в порядке.

Натэлла обернулась. Ветер подхватил ее волосы, и на мгновение ей показалось, что Стамбул замер, затаив дыхание.

– Хорошо, – тихо согласилась она.

И где-то вдарил колокол, и чайка прокричала над Босфором, и кофе в его чашке был уже холодным.

Но что-то только начиналось.

***

Белый «Mercedes» скользил по узким улочкам Стамбула, отражая в лакированном боку мелькающие огни, вывески, силуэты прохожих. Машина была роскошной, мощной, но мужчина вел ее плавно, почти нежно, будто боялся спугнуть хрупкое равновесие, возникшее между ними.

Натэлла прижалась к кожаному сиденью, пальцы слегка сжали край сумки. Сквозь приоткрытое окно врывался теплый ветер, смешанный с запахом моря и жареного миндаля. В салоне звучала турецкая мелодия – томная, с грустными нотами, словно сама душа Стамбула пела через динамики.

«Как же так получилось?» – думала она, глядя в боковое зеркало, где мелькали чужие лица. «Еще неделю назад я была там, в своем старом мире, где все было предсказуемо и… пусто. А теперь – незнакомый город, незнакомый мужчина, и я сижу в его машине, будто это самое естественное дело на свете».

Мысли путались. Всплывали обрывки прошлого: молчанье бывшего мужа, лишь хлопанье ресниц от безысходности и злости. Давящие тихие дни и пустые взгляды… «Прости меня». Она закрыла глаза. «Но я не могла больше. Не могла дышать в той жизни».

А потом – решение. Чемодан. Билет в один конец. «Стамбул. Почему именно он? Может, потому что здесь все иначе. Потому что здесь никто не знает, кто я. Никто не ждет от меня ничего».

Зато с сыном – Арно – все было иначе. Они всегда понимали друг друга с полуслова, смеялись над одними шутками, спорили о книгах и музыке. Но теперь он жил в Англии, учился там, обживался, и последний раз они виделись… когда? Год назад? Два?

"Просто скучаю по нему", – подумала Натэлла, и в горле неожиданно стало тесно. Не потому что он далеко – дети должны быть свободны. А потому что иногда так хотелось обнять его, вдохнуть знакомый запах детства, услышать его смех не через экран телефона…

Но это уже была другая жизнь. А сейчас – Стамбул, новая страница. И белая машина, увозящая её неизвестно куда.

Она украдкой скользнула взглядом по лицу этого мужчины. Его профиль был резким, уверенным – сильные руки на руле, чуть сдвинутые брови. «Зачем он согласился? Зачем ему это?»

Он тем временем, слышал, как бьется его собственное сердце. Громче, чем двигатель машины.

«У меня встреча через сорок минут. Отец убьет меня», – мысленно констатировал он. Но даже эта мысль не заставила его свернуть к офису.

«Почему я здесь?»

Он не понимал. Обычно он не отклонялся от планов. Не позволял себе таких… нелепых поступков. Но что-то в этой женщине зацепило его. Может, то, как она сначала смеялась, а потом вдруг замкнулась, будто вспомнив что-то тяжелое. Может, ее глаза – слишком живые для того, кто, кажется, бежит от себя самого.

«Она не похожа на других», – решил он.

И это было странно. Потому что женщин вокруг него всегда было много. Красивых, умных, желанных. Но ни одна не заставляла его откладывать дела. Ни одна не заставляла его хотеть просто быть рядом, даже если это бессмысленно.

Музыка сменилась на другую композицию – резкую, почти пронзительную. Он почувствовал, как женщина напряглась.

«О чем она думает?»

***

Дорога казалась бесконечной. И, странное дело, ни он, ни она не хотели, чтобы она заканчивалась.

Но вот показался ее дом – элегантное одноэтажное здание в старом стиле, с видом на залив.

Машина остановилась.

Тишина.

– Спасибо, – наконец сказала Натэлла, не решаясь посмотреть на него.

– Тебе… нужно будет еще куда-то подвезти? – спросил мужчина, и сам удивился своей настойчивости.

Натэлла медленно повернула голову. Их взгляды встретились.

– Не знаю, – честно ответила она.

– Если решишь, что тебе нужен гид… или просто компания, дай знать.

Она рассмеялась своим звонким смехом и вышла.

Дверь закрылась. Он смотрел, как она уходит, пока ее силуэт не растворился в полуденном свете.

«Что это было?»

Музыка все еще играла.

А где-то в городе звонил его телефон – наверное, отец.

Но он не спешил отвечать.

И только когда он уже проехал полпути до офиса, до него наконец дошло:

"Какого чёрта я не взял её контакты?"

Мысль билась в голове, как навязчивый ритм. Он представлял, как она сейчас растворяется за закрытыми дверями турецкого особняка, как исчезает в этом огромном городе навсегда, и что завтра он уже не сможет её найти, даже если захочет.

"Это же полный идиотизм", – подумал он и начал искать место для разворота.

Но в этот момент зазвонил телефон. Отец.

–Где ты? Все уже собрались! – раздраженный голос вернул его в реальность.

Он на секунду замер, глядя на телефон, затем тяжело вздохнул.

–Через десять минут буду, – коротко ответил он и, сжав зубы, продолжил движение к офису.

***

Дом, в котором остановилась Натэлла, располагался в самом сердце старого Стамбула – в районе Султанахмет, всего в нескольких шагах от Голубой мечети и собора Святой Софии. Это было старинное османское здание XIX века, граничившее с многочисленными отелями и ресторанчиками, некогда принадлежавшее торговцу шелками, а позже превращенное в уютное, не без роскоши, место силы и безопасности.

Фасад из розового камня украшали изящные резные решетки "кумбары", а над входом красовалась традиционная турецкая мозаика. Внутри царила атмосфера утонченного восточного шика и домашнего уюта одновременно– антикварные медные светильники отбрасывали теплый свет на старинный ковер ручной работы, в центре холла, под потолком, лепнина как в традиционных османских домах.

Особую прелесть зданию придавала его история. По легенде, первый владелец построил его для своей возлюбленной – француженки, которую встретил во время торговой поездки в Марсель. Когда она не смогла привыкнуть к турецкому климату, он воссоздал во внутреннем дворе сад с розами и кипарисами, напоминающий ей о Провансе. Сейчас в саду филигранно вписался уютный бассейн с небольшим количеством шезлонгов, откуда открывался вид не на помпезные достопримечательности, а на тихий переулок с мастерской ковровщика и маленькой кофейней, куда по утрам стекались местные жители.

В доме, по мимо, большого светлого холла с окнами от пола до потолка, расположились две спальни, бережно сохранившие дух эпохи – деревянные потолки с ручной росписью, ниши с традиционными турецкими фонарями, но при этом все современные удобства были искусно вплетены в исторический интерьер. Особенно прекрасны были утра здесь – когда первые лучи солнца пробивались через витражные окна, окрашивая все в бирюзовые и янтарные тона.

Натэлла мягко ступила за порог дома. Когда массивная, дубовая дверь закрылась за ней, она как будто бы слилась в гармоничную мелодию со своим временным пристанищем.

Она ощущала безбрежный простор, окутанный тёплым сиянием медных ламп, словно само время замедляло здесь свой бег. Большой, чуть потертый диван, уютно укрытый покрывалом из лоскутков старых футболок, где каждая заплатка хранила след прошлого, мягкое кресло из Икеи, у панорамного окна, откуда открывался вид на мерцающий Босфор. Но сердцем этого пространства была кухня – небольшая, но уютная, с мраморной столешницей и аккуратными медными кастрюлями, висящими на стене. Именно здесь Натэлла чувствовала себя особенно спокойно.

Она развязала шарф, бросила его на стул и сразу направилась к холодильнику. Сегодня – эксперимент: долма, виноградные листья с начинкой из риса и специй. Она уже пробовала готовить их на прошлой неделе, но получилось слишком сухо. В этот раз добавила больше мяты и лимонного сока, как советовала пожилая турчанка на рынке.

Пока руки автоматически заворачивали листья, Натэлла взглянула на часы – через десять минут урок турецкого. Она включила ноутбук, поставила его на барную стойку, чтобы видеть экран, не прекращая готовку.

– Merhaba, Nasılsınız? —Привет, как дела? – поздоровалась с репетитором, молодой девушкой по имени Азель.

Урок шел вяло. Натэлла никак не могла запомнить новую фразу: "Benyeni bir hayata başlıyorum" – "Я начинаю новую жизнь". Язык казался слишком грубым, непривычным.

– Tekrar eder misiniz? – Повторите, пожалуйста? – попросила она, но мысли уплывали.

Перед глазами снова встал тот мужчина – будто сама реальность расступилась, позволяя образу проступить сквозь время и пространство. Его улыбка, чуть насмешливая, но добрая, словно солнечный блик на поверхности воды – неуловимая, но согревающая. Уголки губ приподнимались чуть выше, чем следовало, придавая лицу выражение вечного легкомыслия, а в глазах, теплых и чуть прищуренных, будто от яркого света или от привычки щуриться в лицо судьбе, плескался беззвучный смех. Казалось, он знал какую-то тайну – слишком прекрасную, чтобы хранить ее в одиночестве, слишком хрупкую, чтобы произнести вслух.

И как он предложил назвать ее своей женой – просто, без пафоса, будто речь шла о чашке кофе по пути куда-то. Как смеялись, с той легкостью, будто знали друг друга не пару часов, а века – будто за плечами у них была не случайная встреча, а целая жизнь, которую они почему-то забыли…

– Натэлла? Вы слушаете?

– Oh, pardon! – Ой, простите! – она вздрогнула.

После урока она вернулась к долме, но пальцы двигались медленнее.

"Как же так вышло? Мы просидели два часа, говорили обо всем на свете, и я даже имени его не спросила".

Она резко поставила кастрюлю на огонь.

"Идиотка. Совершенная идиотка".

Но больше всего бесило другое – она хотела его увидеть снова. Хотела, несмотря на все свои обещания "новой жизни без глупостей".

Натэлла налила себе бокал, красного полусухого вина, подошла к окну. Город сверкал силой тысячи звезд, живой, огромный.

Где-то там был он.

И она понятия не имела, кто он, где он и как его найти.

***

На другом берегу Босфора, в районе Бешикташа, в доме родителей, их сын отвлёкся от разговора и задумчиво смотрел в окно на гладь залива. Огни Анатолийской стороны мерцали вдали, словно рассыпанные драгоценности. Его мать, уловив момент тишины, мягко улыбнулась и протянула ему блюдо с десертом – кусочками пахлавы, посыпанной фисташками.

– О чём задумался, сын? – спросил отец, откладывая газету.

Мужчина вздохнул, глядя, как по воде скользит одинокий паром, освещённый золотым закатом.

– Просто вспомнил детство… Как мы с дедом ловили рыбу у этого берега.

Сестра, Джерен, хихикнула и подтолкнула его локтем:

– А теперь ты важный бизнесмен, и у тебя нет времени даже на старые истории.

В доме раздался смех, и даже слуги, расставляющие на столе чашки с турецким кофе, улыбнулись. Здесь, в этом особняке, где каждый уголок хранил историю их рода, дни, наполненные весельем, были редкостью.

– У меня нет времени ни на что, ты права, Джерен, – тихо произнёс брат, вращая в пальцах фарфоровую чашку.

Воспоминания детства сменились образом девушки, той самой, из сегодняшнего наполненного событийностью дня – её кудри, словно тронутые первыми лучами солнца, развевающиеся на ветру, будто танцующие под невидимую мелодию, звонкий смех, чистый и искренний, который, услышав однажды, не забудешь никогда, как эхо счастливых мгновений, застрявшее в памяти…А потом… она исчезла за массивной дверью из дуба,  старинной и покрытой резными узорами, словно портал в другой мир, оставив лишь лёгкий шлейф аромата от духов Coco Mademoiselle – чувственный, с нотками бергамота и ветивера, смешанный с едва уловимым запахом морского бриза, витающего над Босфором…

– Сынок? – мать нахмурилась, заметив его задумчивость. – Ты совсем нас не слушаешь.

Он вздрогнул и поспешно сделал глоток кофе, но образ девушки не исчезал.

Завтра. Завтра точно приеду к её дому. Если ничего не выйдет – хотя бы узнаю её имя…

– Всё в порядке, – улыбнулся он семье, но мысли уже мчались вперёд, к рассвету, к тому месту, где он видел её в последний раз.

А за окном Босфор продолжал мерцать, унося в темноту отражения огней Стамбула.

***

Натэлла приучала себя вставать с первыми лучами турецкого солнца, золотистыми и щедрыми, пробивающимися сквозь шелковые занавески, но пока это было тщетно. Самое раннее – в 07:15 утра, когда небо уже разгоралось бирюзовым пламенем, а с улицы доносился аромат свежеиспеченного симита. Но и это был прогресс – маленькая победа над собой.

По будням она традиционно искала новые места для завтрака, чтобы прямо в турецком стиле – с янтарными оливками, рассыпчатым белым сыром, теплыми лепешками и густым, как шелк, вареньем из инжира. Сегодня не было исключения.

Нат открыла глаза, 07:15, и взгляд ее упал на старинные часы, висящие напротив кровати. Их стрелки, словно танцуя, указывали на это волшебное время – не слишком рано, но и не поздно. Она потянулась, как кошка, ловящая солнечный луч, улыбнулась свежему утру и открыла телефон, чтобы найти новое местное кафе, где пахнет жареными бораками и свежесмолотым кофе.

Но вдруг передумала. Отбросила телефон в сторону.

– Пойду наугад, – прошептала она, представляя, как извилистые улочки Султанахмета, вымощенные вековым камнем, поведут ее туда, где воздух пропитан ароматом домашней пахлавы и крепкого чая в узорчатых стаканах.

На запах. По интуиции.

Как это делают настоящие стамбульцы.

Натэлла очень быстро вскочила с кровати, словно героиня захватывающего турецкого сериала, где каждое утро – начало новой судьбы. И дальше всё завертелось, как в вихре стамбульского танца дервишей – стремительно, страстно, в лучших традициях восточных мелодрам.

Приятная музыка заиграла откуда-то с улицы, нежная, как шепот Эгейского ветра, медленно доплывая до её ушей сквозь полуоткрытое окно. Несколько больших глотков воды прямо из бутылки – она обожала эту свежесть, особенно когда вода искрилась пузырьками, игриво щекоча горло. Очень любила газированную воду, предпочитала пить прямо из бутылки, отвергая стаканы, будто в этом простом жесте был свой, особый ритуал свободы.

Утренний бодрящий душ окатил её каскадом тёплых струй, смывая последние намёки на сон. Помыть голову – и вот уже аромат шампуня смешался с запахом пробуждающегося утра. Уложить непослушные кудри, которые, казалось, жили своей жизнью, упрямо выбиваясь из-под расчёски.

Выбрать платье и жилет, или джинсы и толстовку, а может, спортивный костюм, или утончённый классический— как всегда, это ещё тот квест, сложнее, чем выбрать путь в лабиринтах Гранд-базара. Но сегодня по настроению и весенней погоде победа осталась за платьем с длинным рукавом, коричневого оттенка до колен, которое, как верный друг, подчеркивало её изящную талию, мягко облегая фигуру.

Засунув ноги в белоснежные любимые кеды от Adidas, лёгкие, как облако, она на секунду замерла у зеркала. Припудрив лицо, добавив лёгких бликов, схватив маленькую сумочку, она выскочила на улицу – и остановилась как вкопанная.

Изумлению не было предела. Восторг смешался с удивлением, как сладкий рахат-лукум с терпкостью турецкого кофе. Волна чувств прокатилась снизу доверху и обратно, будто море у подножия Босфора в час прилива. Внутри что-то сжалось – то ли от неожиданности, то ли от предвкушения.

Возле дома, у припаркованной машины, слегка облокотившись на переднюю правую дверь, стоял он.

И в этот миг —

Время споткнулось.

Уличные коты замерли на полпути, застыв в грациозном изгибе. Городская суета растворилась – даже вечно спешащие стамбульские чайки замолчали в небе, будто зависли на невидимых нитях. Ветер, только что игравший с листьями платанов, затаил дыхание, оставив ветви в трепетном ожидании.

Где-то вдалеке застрял в воздухе звон трамвая, так и не долетев до слуха. Даже солнце, казалось, замедлило свой бег по небу, залив всё вокруг медовым светом, который сделал тени длиннее, а контуры – мягче.

А потом —

Мир рванул вперед с удвоенной силой.

Птицы взметнулись ввысь, рассыпаясь серебристыми нотами. Гудки машин прорвались сквозь тишину, как оркестр, сорвавшийся с такта. Фонтан у площади вспыхнул тысячей брызг, осыпая мостовую алмазной пылью. Даже воздух закружился, подхваченный внезапным порывом ветра, который сорвал с деревьев лепестки цветущих джакаранд, устроив розовый снегопад посреди апреля.