Приключения кота Зазика

Полина Гребенщикова

Приключения кота Зазика

Глава. Вон как оно было

Вон оно как было…Помню, словно вчера, как нас, беспомощных котят, выбросили на произвол судьбы. Как ненужный хлам. Мама наша, измученная горем, металась по этому проклятому подъезду, разрывалась от отчаяния, искала хоть какую-то щель, где мы могли бы спрятаться. Мы, маленькие комочки, дрожали от невыносимого страха. Эти чужие стены, эти оглушающие звуки – всё это давило, сдавливало грудь невидимой рукой.

Но потом в этой тьме забрезжил лучик света. Появилась она. Девочка с пятого этажа. Тогда я ещё не знал её имени, но она явилась нам ангелом-хранителем. С заботой приносила нам еду и воду, ласковым словом успокаивала нашу несчастную маму. И на миг становилось легче дышать.

Однажды пришли какие-то люди. Соседи, кажется, молодая семейная пара. Они забрали всех моих братьев и сестёр вместе с мамой. Всех, кроме меня. Я, объятый диким ужасом, забился в самый тёмный и грязный угол подъезда. Они меня просто не разглядели. Сначала в моей маленькой головке мелькнула мысль: "Ура, я один, в безопасности!". Но радость быстро сменилась мучительным голодом и пронизывающим холодом, от которого стыла кровь в жилах.

И тогда, словно по волшебству, снова появилась она. Та самая девочка. Она нашла меня под лестницей на первом этаже, дрожащего от страха и голода, и забрала к себе. Спустя некоторое время я узнал, что её зовут Маргарита. Да, вот такая история, моего появления на свет. Так я обрел свой настоящий дом, полную любви и тепла.

Маргарита… Ее имя звучало для меня как нежнейшая мелодия, словно звон хрустальных колокольчиков в зимнем лесу. Она стала моим солнцем, моим маяком в бушующем море одиночества. Квартира ее была не просто крышей над головой, а настоящим ковчегом спасения. Там пахло теплом домашнего очага, свежестью цветов и безграничной добротой.

Маргарита одарила меня игривым прозвищем, словно знала, что я, светлошерстный таец с угольно-черной маской и лапками, предназначен для чего-то большего. Так я стал Чумазиком. А потом в мою жизнь вошла мама Марго, и ее ласковое "Зазик" – производное от первого имени – звучало как нежная мелодия. Вскоре родилось и величественное, официальное имя – Азазелло. Но как бы они меня ни называли – Зазик, Зузу, Зазука, Заза – я никогда не обижался. Каждое из этих имен было наполнено их любовью, и я принимал их все с благодарностью, чувствуя себя самым счастливым котом на свете.

И знаете, я ведь чувствовал, что они говорят обо мне с такой любовью, с такой нежностью, что мне хотелось мурлыкать без остановки, тереться о их ноги и просто быть рядом, впитывать их тепло. Я понимал, что я – часть их жизни, их маленькое пушистое сокровище. И это осознание наполняло меня таким безграничным счастьем, что сердце мое, казалось, готово было выпрыгнуть из груди.

Когда Марго брала меня на руки и шептала что-то ласковое, я забывал обо всем на свете. Мир сужался до ее лица, до ее глаз, полных доброты и обожания. И в эти моменты я чувствовал себя самым важным, самым любимым существом во всей Вселенной. Ее прикосновения были как мягкое облачко, обволакивающее меня теплом и защитой.

А мама Марго… в ее взгляде всегда читалась какая-то особенная теплота, какая-то материнская забота. Она могла просто смотреть на меня, и мне становилось спокойно и уютно. Ее "Зазик" звучало как самая прекрасная музыка на свете, словно колыбельная, убаюкивающая все тревоги и страхи. Я чувствовал, что она видит во мне не просто кота, а друга, компаньона, маленького члена семьи.

И я, простой тайский котик с чумазыми лапками, готов был отдать все на свете за эти моменты близости, за эту безусловную любовь. Ведь что может быть важнее, чем знать, что тебя любят таким, какой ты есть, со всеми твоими странностями и причудами? Что ты нужен и важен, и что твоё присутствие делает жизнь других людей немного светлее и счастливее. И я старался отплатить им тем же – своей преданностью, своей лаской и своей бесконечной любовью.

Я помню, как впервые залез к ней на колени. Сначала робко, неуверенно, словно примеряясь. А потом, почувствовав тепло ее рук, уткнулся в нее мордочкой, как в последнюю надежду. И она гладила меня по шерсти, словно по самому сердцу, шептала ласковые слова. В ее глазах я видел не просто жалость, а настоящее сочувствие, понимание моей маленькой кошачьей души.

Маргарита стала для меня всем: и сестрой, и другом, и самым близким человеком на свете. Мы делили радости и печали, тихие вечера и шумные праздники. Она научила меня доверять, любить, быть благодарным за каждый прожитый миг. Ее любовь была подобна неиссякаемому источнику, который питал меня своей живительной силой.

Но я был не единственной кошачьей душой в их доме. Когда я робко переступил порог квартиры Марго, меня ждала встреча, изменившая мою жизнь. Я познакомился с Серафимом, который со временем стал мне настоящим старшим братом. Серафим… или Серочка, как с нежностью звала его Марго и ее мама, был метисом британской породы. Мягкий, пушистый комок тепла и ласки. Всю заботу обо мне, новоиспеченном котенке, он взял на себя. Он, словно мудрый наставник, учил меня всему: умываться, ходить в лоток, правильно есть и погружаться в сладкую дрему. А когда он обнимал меня своими ласковыми лапами, я чувствовал себя в полной безопасности, словно под крылом ангела-хранителя. Мы предавались беззаботному веселью, плескались в вихре радости и умиротворенно нежились в мягких, пастельных объятиях маминой любви, словно в колыбели нежности.

Сeрочка поведал мне свою историю – его нашли по объявлению и вырвали из объятий чуждого дома. Его кошка-мать – чистокровная британка, дрогнув сердцем, позволила уличной страсти овладеть собой. Так на свет появились он и его сестра – плоды запретной любви. Незаконнорожденные, они оказались обузой для прежних хозяев, и те спешно искали им новую пристань. "Хоть не выбросили, как тебя," – с грустью говорил мне Серафим. Судьба смилостивилась, когда Маргарита, увидев объявление, прониклась к нему сердцем и уговорила свою маму подарить ему кров. Так он обрел свой островок тепла и любви в этом милом доме.

«После того как Маргарита с мамой забрали меня, они сразу поспешили на автобусную остановку, я предвкушал встречу с моим новым домом,– рассказывал Серафим, – Переноску они купить не успели, и я, трясся у мамы за пазухой, словно осиновый лист. Мои большие, испуганные глаза жадно впитывали незнакомый мир.

В автобусе было тесно. Мама меня прижимала к себе, стараясь укрыть от посторонних глаз и любопытных взглядов. Автобус дергался на каждой кочке, и я, чувствуя неуверенность, жалобно мяукал, прижимаясь еще сильнее к теплой груди. Маргарита гладила мою дрожащую спинку, шепча успокаивающие слова.

Пассажиры оборачивались, некоторые с умилением, другие – с раздражением. Одна сердитая бабушка недовольно пробурчала: "Развели тут зоопарк! Еще бы слона притащили!" Мама лишь виновато улыбнулась в ответ, стараясь не обращать внимания на ворчание.

Несмотря на страх и неудобства, я чувствовал, что что-то меняется. От меня больше не пахло чужим домом, не веяло равнодушием. От мамы и Маргариты исходил запах заботы и любви. И этот запах был таким манящим и теплым, что даже самый сильный страх отступал передо мной. Я понимал, что еду домой, к своей новой семье. Впервые за свою короткую жизнь я почувствовал себя в безопасности».

Чуть позже, через пару месяцев, одним холодным осенним днем, когда небо пронзали иглы дождя, смешанного с колючим снегом. Маргарита, словно ангел милосердия, принесла в дом еще одно маленькое, дрожащее существо – котенка. Подобрала его у стен колледжа, где он, съежившись, искал тепла на холодном металле люка. Крошечный комок шерсти, был голодным и напуганным. Каждый шорох был для него громом, каждый звук – предвестником беды. Он был напуган, готовый сорваться в бегство от любой тени.

Я и Серафим не спешили с ним знакомиться, ему надо было время, чтобы привыкнуть к обстановке. Мы принюхивались к тем запахам, которые принес в наш сладкий мир этот котёнок. Это был запах улицы, запах страха и отчаянной надежды. Запах одиночества, пропитавший его тонкую шерстку, словно въевшийся в каждую клеточку его маленького тела. Сердце сжималось от одной только мысли о том, что ему пришлось пережить.

Мы оба, словно старые коты, прошедшие через многое, знали, как это – быть отвергнутым. Знали этот холод, эту пустоту, эту всепоглощающую тоску, которая, казалось, никогда не отпустит. И в этот момент, глядя на дрожащего, испуганного котенка, мы видели не просто чужака, а отражение самих себя в прошлом.

Серафим, обычно такой надменный и независимый, вдруг смягчился. Он подошел к котенку и осторожно коснулся его носика своим: «Не бойся, мелкий,-сказал он котёнку, мы тебя не обидим, как я тебя понимаю, мне очень знаком этот запах страха». В его глазах читалось нечто большее, чем просто любопытство. В них была печаль и сострадание. Я последовал его примеру, медленно приблизившись к котенку: «Да, малыш, я тоже чувствую от тебя запах, который так стараюсь забыть: «безысходности, подъездной сырости и боли», теперь ты будешь нашим младшим братцем». Он вздрогнул, но не убежал. Он смотрел на нас своими огромными, полными слез глазами, и в этом взгляде было столько боли, что хотелось обнять его и укрыть от всего зла этого мира.

Мы поняли, что должны защитить его. Должны показать ему, что такое любовь и забота. Должны согреть его своим теплом и залечить его раны. Это стало нашей общей целью, нашей миссией. И в этот момент наш мир перестал быть просто сладким, он наполнился новым смыслом – смыслом спасения.

Позже, когда котенок немного освоился и перестал вздрагивать от каждого дуновения ветра, он поведал нам с Серочкой свою историю. Она была подобна старой, истерзанной книге, каждая страница которой пропитана болью и страданием. Его слова, словно камни, падали в тишину комнаты, оставляя после себя гулкое эхо пережитых бед. Он рассказывал о времени, проведенном в адском подвале, где царили мрак и отчаяние. Подвал был для него не просто местом – он был символом утраченной надежды, могилой мечтаний. "Жизнь там была как нескончаемая ночь, – говорил он, – где даже луна отказывалась светить". Голос его дрожал, как осенний лист на ветру, выдавая глубину душевных ран, которые, казалось, никогда не заживут. В его рассказе сквозило столько боли, что даже серый осенний день за окном казался ярче и радостнее.

Маргарита с мамой дали малышу имя Василь, потом стали называть Василь Васильевич, это было очень забавно, он был маленьким шустриком, а имя звучало громко и по-взрослому. Так у нас появился младший братец. Василь Васильевич ворвался в нашу жизнь вихрем свежего ветра, маленьким солнышком, растопившим лед в наших сердцах. Маргарита, нам всем была словно старшая сестра, она превратилась в нежную наседку, готовую отдать нам все на свете, лишь бы нас ничто не потревожило.

Когда Маргарита и её мама уезжали по делам, мы: Серафим, Василь и я знали наверняка: они вернутся. Мы ждали, словно преданные сердца, замирая при каждом шорохе, вслушиваясь в тишину. И когда, наконец, в замке поворачивался ключ, внутри нас взрывалась буря восторга. Мы неслись навстречу, мурлыкая от переполняющей нас любви, обвивались вокруг ног, стараясь выразить всю нежность, что клокотала внутри.

Маргарита и её мама подарили нам не просто кров – они подарили нам саму жизнь. Жизнь, согретую теплом их сердец, напоенную заботой и безграничной любовью. Мы обожали их доброту, их нежный взгляд, ласковые руки, которые всегда находили, где почесать за ушком. Они стали для нас самыми яркими звёздами на темном небосклоне наших судеб, навсегда поселились в самых укромных уголках наших сердец.

Квартира, прежде тихая гавань, обитель уюта и предсказуемости, стремительно мутировала, преображаясь под неутомимым натиском кошачьей троицы в эпицентр неукротимой энергии и бескрайних возможностей. Серафим, годовалый аристократ с достоинством и грацией уже давно исследовал все территории, его янтарные глаза загорались любопытством при виде каждой неизведанной тени, каждого солнечного зайчика, пляшущего на паркете. Он был стратегом, разрабатывающим сложнейшие маршруты по карнизу шкафа, покорителем высот, с философским спокойствием взирающим на мир с высоты птичьего полета.

Зазик, шестимесячный котенок-вихрь, воплощение чистой, безудержной радости, превратил квартиру в нескончаемую полосу препятствий. Любая вещь, будь то клубок ниток, шуршащий пакет или просто луч света, становилась поводом для захватывающей погони, головокружительного прыжка, заливистого мяуканья, наполнявшего пространство звонким эхом счастья. В его движениях чувствовалась первобытная дикость, неистребимое желание познавать мир во всей его полноте, с его шероховатостями и неожиданностями.

И, наконец, Василь, четырехмесячный пушистый комочек с огромными, наивными глазами, воплощал собой нежность и доверие. Он, словно маленький исследователь, только начинающий свой путь, с осторожностью ступал по новым землям, прятался за ногами, стульями, ища защиты и ласки, но при этом, в его взгляде уже проглядывало неутолимое желание расти и познавать мир вместе со своими старшими товарищами.

Квартира трещала по швам, наполнялась царапинами, отпечатками крошечных лап, клочками шерсти, но вместе с тем, в ней поселилась жизнь, пульсирующая, бьющая ключом, наполненная любовью и нежностью. Каждый уголок, каждая вещь приобрела новый смысл, стала частью их кошачьего мира, мира приключений, игр и бесконечной любви. Каждая упавшая ваза, разорванная штора, сброшенная со стола ручка – это не просто шалость, это свидетельство их жизнелюбия, их неукротимой энергии, их безграничной радости, которой они щедро делились с каждым, кто готов был открыть свое сердце для этих маленьких, но таких важных членов семьи. Квартира превратилась в живой организм, дышащий, чувствующий, любящий, благодарный за то, что стала домом для этих трех маленьких сокровищ.

Но давайте всё по порядку.

Глава. Дом, милый дом

Я, маленький месячный котёнок Зазик, которого подобрала Маргарита в подъезде, начал потихоньку обследовать двухкомнатную квартиру. Мои шаги, тихие, словно шепот ветра в листве, были первыми мазками на холсте нового мира. Я, словно путешественник, ступивший на неизведанный берег, с опаской и жадным любопытством оглядывался по сторонам. Квартира мне казалось просто огромной.

Первым местом для исследований стала комната Маргариты, в которой было много непонятным мне вещей. Ощущение чуда витало в воздухе комнаты Маргариты. Я осторожно обошел огромный стол, покрытый какой-то пылью, словно он ждал, когда его, наконец, обнаружат. На столе лежали раскрытые книги на незнакомом мне языке, с рисунками трав и звезд. Я попытался прочесть хоть слово, но безуспешно. Все выглядело таким загадочным и важным.

Шкаф казался порталом в другой мир. Я тихонько приоткрыл его, ожидая увидеть что угодно, но внутри висели лишь старые платья, пахнущие лавандой и чем-то еще, неуловимо-приятным. На одном из платьев я заметил вышитую серебряную нить, образующую узор в виде полумесяца. Кажется, Маргарита любила луну, подумал я.

Первой моей целью стала гигантская, по его меркам, гора – кровать. Накрытая покрывалом цвета ночного неба, она казалась мне неприступной крепостью. Но я, подобно отважному альпинисту, методично цеплялся коготками за ворс, карабкаясь вверх, словно к вершине Эвереста. Добравшись до вершины, я победоносно водрузил на неё свою крохотную попу, обозревая раскинувшийся перед собой пейзаж. "Я вижу землю!" –подумал я, подобно Гагарину, впервые увидевшему нашу планету из космоса.

Кровать была настолько большой, что на ней можно было бы устроить пикник. Когда я вскарабкался на нее, то утонул в мягких подушках. Отсюда вся комната выглядела иначе, менее пугающей, более обжитой. Тогда-то я и увидел на полке странную вещь- клетку. Тогда в моей голове возникла одна только мысль: «Только бы не для меня. Я хочу жить на свободе и быть отважным исследователем!», но, как позже оказалось, в клетки жили крыски, они были достаточно дружелюбными, в последствии мы много с ними болтали. В этот момент крыски, видимо, учуяли движение, и начали шуршать в своей клетке. Я решил спуститься и подойти к ним поближе, заглянуть внутрь.

Их маленькие мордочки смотрели на меня с любопытством. Одна из них, самая смелая, подбежала к прутьям клетки и пискнула. Я понял, что они хотят общения. Так началось наше знакомство, переросшее в крепкую дружбу. Они оказались самыми болтливыми и полезными советчиками в моих дальнейших исследованиях. Они знали много секретов, о которых я даже не подозревал.

Затем, моё внимание привлекло странное, блестящее существо, отражающее моё собственное, несколько испуганное, выражение. Зеркало! Я, словно Нарцисс, очарованный собственным отражением, долго и пристально изучал незнакомца. Он шипел, выгибал спину дугой, демонстрируя мне всю свою храбрость и воинственность, но как оказалось мой зеркальный двойник лишь повторял все мои движения, оставаясь при этом неуязвимым и загадочным. Мне было трудно это понять и осознать, лишь с по прошествии времени я привык к этой утвари домашнего обихода.

Вскоре я обнаружил, что это зеркало – не просто отражатель, а какой-то портал в иную реальность. Иногда мне казалось, что вижу в нем не совсем себя, а кого-то другого, с искоркой озорства в глазах, с ухмылкой, которую я никогда бы себе не позволил. Этот двойник жил своей жизнью за стеклом, и я постепенно начал ревновать его свободу.

Он мог быть кем угодно, делать что угодно, не подчиняясь ни законам физики, ни приличиям. Он был моим идеальным антиподом, моим внутренним бунтарем, вырвавшимся на свободу. Я пытался подражать ему, копировать его жесты и мимику, но каждый раз терпел фиаско. Я оставался собой – робким и закомплексованным, а он продолжал дразнить меня своей раскованностью.

Однажды ночью, когда я в очередной раз стоял перед зеркалом, любуясь своим двойником, он вдруг подмигнул мне. Это был не просто рефлекс, я почувствовал, что это осознанный жест, приглашение в его мир. Меня охватила дрожь, смесь страха и любопытства. Я протянул лапку к зеркалу, ожидая, что она провалится в пустоту, но вместо этого почувствовал прохладную гладкость стекла.

Я прижался лапкой сильнее, и вдруг меня засосало в зеркальную гладь, словно в зыбучие пески. Мир перевернулся, цвета смешались, и я почувствовал головокружение. Когда я пришел в себя, то обнаружил, что стою по другую сторону зеркала, в совершенно незнакомой комнате, а передо мной – мой двойник, с широкой улыбкой на лице. "Добро пожаловать в мой мир," – сказал он, и я понял, что моя жизнь уже никогда не будет прежней. Но, как оказалось позже, я просто заснул, уткнувшись носом в холодную гладь стекла.

Стол в то время казался мне вовсе неприступным, я видел, что на нём много всякой всячины, мне очень хотелось разглядеть поближе, что именно там лежит, но я не решался. Я любовался с кровати, как Маргарита берёт в руки то один, то другой предмет, и водит ими по белому листку бумаги, и он окрашивается в разные цвета. Тогда, в те года моей ранней молодости, я ещё не знал, что, моя любимая человеческая сестрёнка рисовала. Ещё у меня вызывало жуткое любопытство, что она такое надевает на уши и стучит пальцами по каким-то кнопочкам и для чего она это, собственно, делает. О, каким тогда я был наивным и глупым, но мне всё так было интересно.

Я помню, как однажды набрался храбрости и, пока Маргарита отвернулась, спрыгнул с кровати. Земля оказалась такой далекой, такой твердой после мягкой перины. Но любопытство победило страх. Я подкрался к столу, стараясь ступать как можно тише, чтобы не спугнуть сестру.

Боже мой, чего там только не было! Цветные карандаши всех оттенков радуги, баночки с красками, от которых пахло чем-то волшебным и слегка химическим. И кисточки, много кисточек, тонких и толстых, с аккуратно подстриженными кончиками. А еще ластики, точилки, какие-то непонятные тюбики и флакончики. Всё это манило, звало прикоснуться, попробовать на зуб.

Я потянулся к ярко-красному карандашу, и тут случилось страшное! Я задел лапой баночку с водой, и она с грохотом перевернулась, залив водой половину стола. Маргарита вскрикнула и обернулась. В её глазах я увидел сначала испуг, а потом… смех. Она рассмеялась так заразительно, что я не удержался и замурлыкал, подставляя ей голову под руку.

Она вытерла воду тряпкой и, погладив меня, сказала: "Ну что, маленький исследователь, интересно тебе тут, да?". Я потерся о её ногу в знак согласия. С тех пор стол Маргариты перестал быть для меня неприступным. Он стал волшебным миром, полным красок, запахов и невероятных открытий. А Маргарита научила меня различать оттенки и даже позволила оставить пару отпечатков лап на одном из своих рисунков. Этот рисунок до сих пор висит у нее на стене.

А кухня, с её дразнящими запахами и сияющей посудой, превращалась в целую страну приключений! Я, словно голодный пират, обнюхивал каждый угол в поисках сокровищ. Ножки стола казались стволами вековых дубов, а табурет – неприступной скалой, на которую так и хотелось взобраться. На подоконнике красовались цветы, которые я, конечно же, перепробовал на вкус. Честно говоря, зря! Никогда не ешьте незнакомые вещи, если рядом нет знающего человека, иначе отравитесь. Помню, как-то раз откусил я большой, красивый лист, и – о, ужас! – стало мне дурно: голова кружилась, внутри всё переворачивалось. Мои и так слегка косоватые глаза, кажется, совсем съехали на нос, и я едва мог стоять на ногах. Серафимушка тут как тут: "Эй, ты чего это шатаешься?" А я мычу в ответ что-то невнятное – голова совсем не варит. Увидел он, что со мной беда, и помчался к маме – Серафим вообще парень разговорчивый, а тут такой повод! Мама долго не могла понять, чего он от неё хочет. "Ну, что тебе, Серочка? Чего кричишь?" – спрашивает. Но потом до неё дошло, что он зовёт на помощь, и помощь нужна не ему, а мне. Спасибо тебе, братишка, спас от неминуемой беды! Мама отпаивала меня водичкой, потом молочком, уложила на мягкую подушку, и через какое-то время мне полегчало. Так что, ребята, берегитесь незнакомых вещей! Нельзя есть всё подряд.

С тех пор я стал более осторожным исследователем. Кухня оставалась местом приключений, но теперь я сначала изучал карту местности, прежде чем отправляться в путь. То есть, внимательно осматривал, что лежит на столе и в шкафчиках, и спрашивал у Серафима или крысок, можно ли это трогать.

Однажды я обнаружил в шкафу банку с чем-то очень привлекательным, от неё приятно пахло едой, там лежал наш корм, он казался мне разноцветным драже, как будто маленькие самоцветы! Долго я крутился вокруг да около, пытаясь дотянуться. В ход пошли лапки, коготочки. Но банка была неприступна.

В итоге, я решил пойти другим путем – обаянием. Подкараулил маму и начал выпрашивать: "Мур, мур, мамочка, ну пожалуйста, дай мне хоть одну конфетку! Они такие красивые!" Мама улыбнулась и достала банку. "Это не конфетки, а ваша еда, глупенький. Вот, ешь на здоровье, но только немного, а то пузико разболится", – сказала она.

Радости моей не было предела! С тех пор каждый день я ждал этой заветной банки с нашими конфетками, как самого большого сокровища. И больше никаких листьев с подоконника! А Серафимушка, глядя на меня, только головой качал: "Вот же, маленький дурачок". Но в глубине души, я думаю, он мне завидовал. Ведь у него витаминки были не такие красивые.

Еще в квартире была большая и светлая комната мамы. Я, маленький голубоглазый котёнок, долго стеснялся и боялся туда заходить, всё мне там казалось слишком непонятным. Тогда Серафим, годовалый кот, снова пришел мне на помощь. Он, как отважный капитан, повел меня за собой в недра этого волшебства.

"Смотри, Зазик, это кровать, – мурлыкал Серафим, подталкивая меня носом к огромному, мягкому сооружению. – Здесь мама спит, видишь, какое мягкое? Можно даже прыгать, но только когда её нет рядом, а то будет ругаться."

Я робко потянулся и коснулся лапкой покрывала. И правда, мягко. "А это что, большая деревянная штука?" – пропищал я, указывая на шкаф.

Серафим гордо выпрямился. "Это шкаф. Там мама прячет всякие интересные вещи, иногда даже вкусняшки. Но тебе залезать туда опасно, там темно и можно заблудиться." Он таинственно подмигнул. "Я однажды там застрял, еле выбрался!"

Мы двинулись дальше вглубь комнаты. "О, а это цветы!" – Серафим, подтолкнув меня к подоконнику, засиял. "Красивые, и пахнут как вкусно! Но есть их нельзя, а то животик заболит, помнишь, как в прошлый раз, когда ты листик на кухне укусил?" Он театрально принюхался к одному из бутонов. "Понял? Если вдруг захочешь цветочек пожевать, спрашивай, какой можно, я подскажу. Правда, мама за это сильно ругается, не любит, когда мы её цветочки объедаем. Я вот, если честно, тогда не понимаю, зачем они нужны, если одни несъедобные – никакой пользы, а другие нельзя!"