Сайгадка. До востребования

д. Докша. 1903 год

Подворная опись 1884-1893 гг.

Деревня Докша расположена при рѣчкѣ Докшанкѣ, въ 40 верстахъ отъ города Сарапула и въ 5 ½ верстахъ отъ мѣстныхъ центровъ. Населяютъ деревню русскіе, б. удѣльные крестьяне, православные. Времени переселенія въ эту мѣстность жители не помнятъ, но первыми переселенцами были крестьяне деревни Вольховки Сайгадской волости Осинскаго уѣзда Пермской губерніи. Земля раздѣлена по ревизскимъ душамъ.

– Ах ты, паскуда ушкуйская! Что ж ты натворил, душегуб!

Сапог полицейского урядника сбросил сонного бакенщика Ефима Порсева с полатей на пол. И тут же на голову обрушился ураган крепких кулаков. В тесной избушке бакенщика было не развернуться. Двое молча заламывали и вязали на полу Ефима, один охаживал кулаками и дубинкой, куда попало. Волостной староста Иван Дербенев от порога, злобно вращая глазами, костерил и орал на ничего не понимавшего спьяну земляка.

– Да заткнись, ты уже, – гаркнул на него здоровенный усатый урядник, – нет, чтобы помочь, орешь из-за угла.

Полицейские, тяжело дыша, поднялись, оставив связанного и избитого в кровь Ефима Порсева на деревянном полу избы. От побоев и выпивки голова не соображала. Только через сутки, немного отлежавшись в холодной каталажке Сарапульской тюрьмы, картина последних дней стала восстанавливаться.

Из протокола: «…отставной матрос-инвалид бакенщик Ефим Алексеевич Порсев и односельчанин крестьянин Елисей Смирнов по причине чрезмерного употребления хлебного вина учинили буйство. До беспомощного состояния ими были избиты Алексей Ошмаров, пермский приказчик II класса у купца Мельникова и помощник (для охраны) казацкого сословия Чупин. Пострадавшие следовали по купеческой надобности на буксире с баржей с Перми до Елабуги и сели на мель острова выше пристани д. Докша. По свидетельству очевидцев…… причиной драки стала неисполнение обязанностей бакенщика, намеренная посадка на мель судна и баржи, попытка из корысти стребовать оплату за вынужденный постой судна. Вследствие причиненных побоев приказчик скончался на месте, а Платон Чупин до сих пор не в сознании…»

По весне Ефим Порсев вернулся с заработков с Воткинского завода. Привез полный чемодан гостинцев и подарков жене и двухлетнему Саньке. Заработал неплохо. Десять суток около 500 бурлаков-сплавщиков из крестьян и рабочих тащили по речкам Вотке и Сиве до Камы самое большое на то время судно, построенное на Камско-Воткинском заводе – 87-ми метровую нефтеналивную шхуну «Президент Крюгер». Обычно за раз сплавляли по 3-4 судна, построенные за зиму на заводе. Копили вешние воды в заводском пруду, мельники на питающих речках также запружали свои заводи. Отработанная за предыдущие годы операция на этот раз дала сбой – слишком уж длинный корпус был у шхуны. И на очередной перемычке «не пожелала» быть послушной. Сильным потоком воды по правому борту корпус прибило носом в левый берег Вотки. Пришлось перекрыть вешняшные прорезы в плотинах и осушать участок речки под судном. Всем миром навалились на лопаты и прокопали канаву от носа до фарватера Вотки. Только после этого открыли шлюзы, наполнив фарватер водой. Бурлаки поднажали и выдернули шхуну. Судно благополучно дотащили до заводской пристани Галево и спустили в Каму. За всем процессом перемещения корабля от заводской верфи до пристани с берега с изумлением наблюдал будущий капитан шхуны с супругой. До этого он никак не мог поверить, что по таким узким и извилистым речкам возможно протащить такое судно.

Во время ночных стоянок за ужином у костра всем бурлакам полагалось по чарке водки. Ефим, зная про свою натуру, от выпивки отказывался. Зато про службу свою недавнюю флотскую, яркую, хоть и короткую, рассказывал с удовольствием. Открыв рот, до полуночи слушали уставшие бурлаки про кровавое «восстание китайских боксеров» (ихэтуаней) в Поднебесной 1900 года, про взятие Пекина российскими моряками и казаками вместе с коалиционными войсками союзников. И про безумную идею на спор сразиться на кулаках с тремя пленными ихэтуанями.

Тяньцзин, Китай, 1900 год.

В мае 1900 года Китае вспыхнуло кровопролитное «восстание боксеров». Сами повстанцы называли себя ихэцуань («кулак во имя справедливости»). Смутьяны по всей стране стали разрушать железнодорожные ветки, телеграфные линии, убивать китайцев-христиан и грабить и жечь храмы. Были обстреляны и атакованы Благовещенск, Харбин. Под угрозой оказалась КВЖД. В Пекине восставшими были заблокированы районы с дипломатическими миссиями США, Франции, Германии, Италии, Японии и России. Для защиты дипмиссий и укрывшихся в них китайцев-христиан и европейцев страны успели направить в Пекин небольшие армейские бригады. А когда вокруг высоких стен дипмиссий начались настоящие боевые столкновения ихэтуаней с осажденными, была срочно собрана военная коалиция. И русская армия также оказалась на полыхающей территории Поднебесной.

Как-то раз урядник, забайкальский казак по фамилии Забазный, по прозвищу «Елки-те», хвастаясь перед флотскими, рассказывал, как он лихо шашкой порубил несколько китайских повстанцев. Хорохорился, все больше распаляясь, расписывая в красках кровавую мясорубку. Ну и забесила Ефима казацкая бравада неуместная. Он то знал, что можно было обойтись без крови, пленить смутьянов. Тем более, организованное сопротивление к тому времени было сломлено. Ну и решил он в укорот подначить хвастуна, мол, а слабо без шашки, на кулачках сразиться, ну хотя бы с одним «боксером»? Казаки да флотские, кто поближе были, с интересом навострили уши. Урядник, спохватившись, «включил полный назад»:

– Уж кто на что гож… – развел руками казак, – война, елки-те, не цирк. И цена – не целковый, а жизнь. Да и эти – он кивнул в сторону сарая с пленными китайцами, – перед тем как душу отдать, елки-те, меня хотели не кулаками отметелить. Туда им и дорога, елки-те. Это не безоружным христианам головы рубить. Тесаки то у них – в тайге сосны косить можно. А ты сам, братишка, если на кулачках сноровку имеешь, покажь! Пять минут против «узкоглазого» продержишься – с меня рубль.

Закряхтели, загудели вокруг костра: «Оооох, как оно разворачиваться то стало…». Все взоры устремились на Ефима. А Ефим тянул время, делая вид, что дым от костра совсем съел глаза. Пока глаза кулаком протер, от мошкары отмахнулся, бескозырку поправил, да вихрастый затылок почесал. А когда уж разглядел сомнения на лицах, наконец, выдал:

– Ладно, слово не воробей, да и шашка не нож. – От казацкой поговорки Ефима чубатые казачки одобрительно хмыкнули, – Только вот, господин урядник, нет интересу на одного китайца время тратить. Троих выбирай, да покормите доходяг, а то они от страха да с голодухи вон еле ноги волочат. Завтра с утра можно и пободаться…

Взбудораженные таким поворотом событий, еще долго никто по палаткам не расходился. Дымили табачок, негромко обсуждая завтрашний день, пока командиры нагайками не пригрозили: «Отбой». Мичман Герасимов незаметно взял Ефима под локоть и, оттянув его в ночь от костра, процедил вполголоса:

– Матрос, ты че, после отпуска совсем страх потерял? Ты чего удумал, безголовый?

– Ваше благородие, не извольте беспокоиться. Сделаем в лучшем виде. – Ефим скривился в ухмылке и добавил, – Василий Матвеевич, мы тактикам обучены, а с троими-то полегче будет, они ж мешаться друг другу будут. А мое дело продержаться пять минут.

– Ну, смотри у меня, Ефим. За язык тебя никто не тянул. Если посрамишь, я тебе добавлю, – мичман поднес к носу матроса свой кулак, – остаток службы гальюн драить будешь.

Была у Ефима такая врожденная способность, которая его в детстве и в юности не раз выручала. Что подростковых в драках, что в кулачных боях на потеху на Масленицу да в ярмарочные недели в Сайгадке – в момент опасности, когда одни от буйной крови впадали в ярость и замутняли рассудок, а другие, напротив – впадали в вялость и беспомощность, голову Ефима Порсева словно холодом обдавало. Только пульс отстукивал в голове, как часики. Все движения соперников считывал наперед, любую свалку умудрялся проскользнуть насквозь, изворачиваясь от кулаков и локтей. В крайнем случае, лоб не боялся поставить под удар, но боли не чувствовал. А в ответ бил кулаками так хлестко, что противник как провалился в пропасть. Хотя «стенка на стенку», обычная на широкую Масленицу, Ефим не больно то жаловал. Уж совсем просто: плечо вперед, держи ряд, дубась кулаками, выбивай в цепи соперника брешь. Получится – клином в прорыв! Задачка простая. Хоть и исполнить нелегко. Камский лед под ногами. Да еще все в толстых тулупах, «в душу» да «микитку» не пробьешь. Значит, особо не проявишься. Но народ такой потехе, да еще под гармошку, был рад. Другое дело в «свалке» на разогреве! По юности Ефим в «задирах» частенько душу отводил на ровесниках, но частенько от него доставалось и старшакам. Жаль, что по правилам кулаки только можно было использовать. А вот в уличных драках «один на один» ему равных в Докше, да и в окрестных починках и деревнях, не было. «С носка» ногой мог лицо разбить, не вынимая рук из карманов. И с ног валил, словно пританцовывая. То на встречном шаге противнику пяточку ногой подцепит да под коленку саданет, то повыше колена так отпинает бедра, что бедолаги неделями хромали. Староста Докши, устав от постоянных жалоб на Ефима, выговаривал его отцу:

– Это у вас, у Порсов, до сих пор кровь ушкуйская бурлит. По Ефимке каторга скоро заплачет, если жребий на службу не вытянет. Господи, помоги, а? От греха подальше да на флот бы на подольше…

Ефим и сам с нетерпением ждал призыва. И когда вытянул жребий, да еще в Российский Императорский флот, был несказанно счастлив. Как всякий мальчишка, живя на берегу судоходной реки Кама и ежедневно провожая зачарованным взглядом пароходы, баржи, караваны судов с буксирами, мечтал об дальних морях и путешествиях. Приходилось ему бывать на судостроительных верфях Воткинского завода, где на стапелях стояли строящиеся баржи, буксиры, пароходы, своими глазами увидеть, как бурлачат до Камы по узеньким речкам Вотка и Сива построенное судно.

Так в 21 год он стал матросом в составе флотского экипажа канонерской лодки «Кореец» Сибирской военной флотилии с базой во Владивостоке. На четвертом году службы за отвагу во время пожара в снарядном береговом арсенале и небольшую контузию после взрыва матрос Ефим Порсев был отмечен четырехмесячным отпуском. Время на родине пролетело быстро. Гулеванить особо было некогда. Как зверь зубами вцепился в обветшавшее хозяйство. Привел в божеский вид родительскую избу, покрыв новым тесом. Поправил забор, стайки и клети. За три года службы Ефим скопил порядочную сумму по «заслуге» – отказ от употребления полагавшейся по уставу чарочки водки. А на осенний мясоед отец Ефима заслал сватов в соседнюю деревню Поваренки. За месяц до окончания отпуска сыграли свадьбу с тихой и скромной 17-тилетней Варварой. Но пришла пора возвращаться на службу. Обняв и расцеловав постаревших родителей, Ефим долго не мог отпустить из своих объятий Варю…

…………………………

В темной и душной палатке, по крайней мере, жужжащих насекомых было не так много. Ефим и его друг – такой же матрос Семен Лопатин, лежа на армейских одеялах, тихонько переговаривались. Семен был родом с Вятки, в боевом походе держались друг друга, питались с одного котелка в одной артели. Лопатин был постарше и служил на год больше, был рассудительным и осторожным.

– Ох, Ефим, чего ж понесло тебя! На мель легко залезть, да трудно слезть.

– Не дрейфь, Сема. Китайцев покормят, это хорошо, – в полголоса размышлял Ефим. Холодный разум, чувствуя опасность, четко и быстро просчитывал новые обстоятельства. – С полным животом после голодухи особо не попрыгаешь. Через пень-колоду отобьюсь. Уж больно хочется казачку нос утереть! Я ведь эту гниду, как медузу, насквозь вижу. Китайцы, конечно, нам сейчас враги. Но мы на их земле. Там эти трое бедолаги сдавались. Им бы жить да жить, детей своих чумазых-узкоглазых растить, рис выращивать. А он их взял и порубал. Ну, вот как так можно? Вот скажи, Семен, в чем суть жизни получилась этих вот троих?

– Ну, Ефим, тебя и понесло. «Суть жизни…» Уж кому, что на роду написано! Вот и вся суть…. Ежели рассуждать, то у них – «суть смерти».

Семен в ночи неопределенно хмыкнул

– Во! Мы сейчас тут все под Богом ходим, – Ефим продолжал почти шепотом, коротко перекрестившись, – смерти я не боюсь. И тут у нас она либо героическая, либо внезапная. А у узкоглазых этих, какая была?

– Ну, дак явно не та и не другая. Это что ж – мученическая, что ли? Тьфу, Ефим, ты меня жалеть их хочешь заставить?

– Нет. Я не про это. Я про настроение. Ну вот, примеру, отрубленной голове безразлично, как ее отрезали: геройски в бою, на эшафоте или вот так вот, в подворотне.

– Тьфу ты дурак, какой. Какое тут может настроение? – Семен тоже перекрестился и толкнул в бок тихонько ржавшего в бушлат Ефима.

– Есть настроение геройское – в бою. А если внезапно, то чик – и ты на небесах. Эти бедолаги руки подняли, сдались, надежду питали. А тебя шашкой пополам! Это я к чему? Если чуешь погибель – то по мне хоть зубами рвать, но не сдаваться, не питать надежд. Конец все равно один, а настроения – разные! Только вот сейчас, когда у меня сын родился, нет у меня вообще настроения никакого погибать.

– Чудной ты, Ефим, все-таки. Отчаянный, но чудной…

– Эй, кашалоты! Вы там долго тарахтеть еще будете?! – цыкнул дневальный, – сами не спят, другим не дают. Отбой!

Ефим закрыл глаза и сразу мыслями улетел за тысячи верст, в небольшую рыбацкую избу на берегу Камы. Вспомнил, как при лунном свете с задумчивым любопытством рассматривал юное лицо Вари, тихонько откинув копну темно-русых волос. С удовольствием вдыхал аромат юной девушки безмятежно спящей рядом. Как давно уже это было? Прошел год после отпуска. А два месяца назад Ефим получил письмо из Докши от Вари. В конверте, вскрытом военной цензурой, лежала открытка с фото «Кама. Пристань Сагадка». А на обороте красивым почерком послание от супруги.

«Прости что не сообщила ранее о своем непраздном интересном положении. Береглась, молилась и молитвы были услышаны. На пасху нынче благополучно разродилась здоровеньким мальчиком. Кушает хорошо. Зубки прорезаются, все плечи мне уже покусал. Помню твой наказ, записали его Александром. Родители наши славят тебя и передают горячий привет. Все очень скучаем и ждем не дождемся домой. Береги себя, целуем и крепко обнимаем».

Твои Варвара и Александр.

Сын! У него теперь есть сын – Санька! Нахлынувшие воспоминания о доме отвлекли от тяжкой военной рутины. От головы отлегло. Успокаиваясь, Ефим уже в полудреме прикрыл от назойливой мошкары лицо бескозыркой и заснул.

Забазный всю ночь проворочался без сна и в душе проклинал весь белый свет. При неудачном для русского морячка раскладе будет посрамлен не только сам матрос. Для русского воина – вопрос чести! С другой стороны – три рубля на кону, на дороге не валяются…. И насмешек не оберешься – мужик казака урезонил! То есть, как не верти, он в убытке.

Утром, увидев во дворе за высоким забором толпу пленных китайцев, урядник совсем растерялся. В сидящих на корточках со связанными руками китайцах, грязных и полураздетых, стянутыми косами по трое их же красными кушаками, ничего угрожающе-воинственного не было. Для Забазного они были все на одно лицо, потому он и ткнул пальцем в двух самых рослых. И одного худощавого, небольшого роста китайца с бритой головой и старым шрамом от левого виска во всю щеку до подбородка, казак выбрал, поймав его презрительный и надменный взгляд.

Ефим этому жребию про себя усмехнулся. Выбранная парочка его особо не смутила – обычные крестьяне с крепкими от тяжелого труда руками и растерянными лицами от осознания близости смерти. Хотя то, что они умеют рубить головы так же, как работать мотыгой, матрос Порсев не сомневался. Насмотрелся, что творили восставшие с китайцами-христианами. А вот бритоголовый со шрамом был очень опасен. Еще во Владивостоке Ефим не раз бывал в цирках да на уличных представлениях, что стихийно возникали на Миллионке (район Владивостока). И всегда с интересом наблюдал за выступлениями китайских циркачей. На потеху публике вот такие вот невысокие и худосочные на первый взгляд китайцы демонстрировали чудеса акробатики и владения различными предметами – палками да посохами – которые в их руках неуловимыми движениями со свистом превращались в грозное оружие. Это на Руси лежачего бить было не принято. А такой вот бритоголовый, даже лежа на спине, был поопасней иного русского богатыря, крепко стоящего на ногах.

Переводчик, китаец-христианин, перевел слова мичмана пленным. До этого покорно молчаливые, как тени, несколько десятков китайцев, вдруг снова превратились в безумных фанатиков с горящими от ненависти глазами. С яростью сжимая кулаки, они начали орать: «Ша!», «Ша!» (Убей! Убей.,китайск.), обращаясь к троим выбранным для опасной потехи. Казаки поработали прикладами винтовок и нагайками: «А ну шавки разгавкались…». Особо рьяным штыками чуть ткнули бедра. Удары и пролившаяся кровь немного успокоило китайцев. Выбранных ихэтуаней увели из загона готовится в поединку.

Ефим, скинув рубаху, вразвалочку переминался в правом углу двора. Скрученное из мышц, смуглое от загара поджарое тело блестело на солнце. Словно медвежонок на ярмарке, немного косолапя и сутулясь, разминал руки, кулаками поочередно как бы стряхивая с них воду. Два три шага в одну сторону, потом в другую. Выглядело немного комично напротив замерших в напряженном ожидании китайцев. Оба смутьяна, подвязанные красными кушаками также скинули свои стеганые рубахи, оставшись в серых свободных портках, заправленных чуть ниже колена в белые чулки. От красноватой пыли и копоти войны мягкие войлочные чирики на ногах и чулки повстанцев стали грязно красными. Лучи подымавшегося утреннего солнца освещали красноватые глинобитные стены китайского дворика, покрытые красным лаком столбы строений, красные кушаки на повстанцах. Казалось – все вокруг обагрилось кровавыми оттенками. Бритоголовый безучастно стоял у стены, презрительно рассматривая окружающих. Ефим уже знал, что к еде тот так и не притронулся.

Ярость, страх, безумство и решимость – в черных узких глазах. Оба китайца, широко расставив ноги, по-кошачьи, медленно стали с двух боков подбираться к Ефиму. Матрос, сначала вроде как неуклюже развернулся. Но вдруг одним скользящим движением переместился и оказался с солнечной стороны перед рослым китайцем. Утреннее солнце слепило тому глаза, второй китаец оказался за его спиной и никакой угрозы не представлял. И этот незамысловатый танец повторялся несколько раз. Наконец рослый решился атаковать первым. Словно крылья у мельницы, руки китайца со свистом обрушились на Ефима. От первой руки-лопасти тот увернулся, но отпрыгивать не стал. Наоборот, неуловимым движением просочился мимо рослого и оказался перед вторым. При этом рискованном маневре кулак рослого все-таки чуть зацепил затылок Ефима. От затрещины голова загудела, но и рослый, как будто споткнувшись, просел на одну ногу – проныривая мимо него, Ефим коротко, от пояса, закрутил кулаком тому под ребра. Второй китаец с жиденькой козлячьей бородкой от неожиданности чуть замешкался, но от удара кулаком уклонился. И в ответ резко рубанул ребром ладони, целясь в горло. Ефим увернулся, но тут же ощутимо получил ногой по ребрам. После первой стычки дерущиеся отскочили друг от друга. Ефим вразвалочку, встряхивая с кулаков, нарочито медленно переминаясь, перемещался по кругу, стараясь выстраивать соперников в одну линию. Морозные часики начали отстукивать пульс в его голове. Он успел отметить, что бородатый при опасности моргает. И то, что оба китайца стараются развернуть Ефима спиной к третьему. Бритоголовый по-прежнему безучастно стоял на том же месте и, казалось, не проявлял никакого интереса к происходящему.

Между тем, заслышав шум схватки, пленные китайцы за оградой вновь заголосили и заорали «Ша!». Поручик от досады, что приходится отвлекаться от зрелища, громко матернул на часовых: «Едрит ..те… заткните там этих шакалов!» Снова засвистели казацкие нагайки.

Услыхав крики пленных ихэтуаней, оба соперника Ефима, оскалившись, с гортанным криком, ринулись биться. Матрос успел проскочить между ними и те едва не столкнулись. В какой то миг Порсев оказался спиной в опасной близости от бритоголового. Ему даже показалось, что тот едва не бросился на него. Но этого не случилось. Ефим успел подцепить носком ботинка опорную ногу «рослого» и тыльной стороной ладони наотмашь ударить в область переносицы. Из рассеченной брови потерявшего равновесие китайца сразу хлынула кровь, заливая глаз. Второй тут же бросился на Порсева, нанося размашистые удары руками. Уклонившись от рубящей ладони, Ефим жестко хлестанул правой ногой по бедру китайца чуть выше колена и тут же пугнул правым кулаком. Обман сработал, китаец моргнул на мгновение. Этого было достаточно. Матрос с правого бока пронырнул за спину китайцу, не забыв закрутить левый кулак «под микитки». Китаец громко «хэкнул», проседая и обхватив руками область печени. Порсев, ухватив сзади за толстую черную косу китайца, резко дернул на себя. Скрючившийся от боли «бородатый», потеряв равновесие, ногами кверху рухнул на спину, подняв облако красной пыли.

Зрители ахнуть не успели от увиденного, как пришла пора хвататься за оружие. Рослый китаец с залитым кровью лицом оказался рядом с урядником и неожиданно рванул двумя руками ножны с шашкой, висевшей на ремне казака. Подвеска лопнула, казак оказался лицом в красной пыли, а китаец с перекошенным лицом бросился на Ефима, размахивая трофеем. От беды Порсева спасли ножны, от которых китаец не успел освободить шашку. Удар пришелся на правое плечо и если бы не ножны, развалил бы смутьян матроса до пояса. Но второго шанса судьба китайцу не подарила. Ефим не сталотпрыгивать на безопасное расстояние. Но наоборот, пригнувшись, сократил дистанцию и неожиданно выпрыгнул вверх коленом. Китаец попытался уклониться, но Ефим двумя руками крепко обхватил его за затылок. Голова стала точкой опоры и целью. Ефим со всего маху всадил вторым коленом в лицо китайцу. Шашка выпала из руки, треснули зубы и сломанная переносица. И тот без чувств рухнул на землю. Порсев резко развернулся к бритоголовому. Тот не двинулся с места. Их глаза встретились. Непроницаемая маска равнодушия и презрения к происходящему на мгновенье сменилось сдержанным любопытством.

Поняв, что «представление» закончилось, все воинство взорвалось «ура», улюлюканьем, свистом и громкими криками. В начавшейся суматохе опозорившийся урядник в бешенстве схватил с земли свою шашку и подскочил к «рослому» китайцу. Тот уже поднялся на четвереньки, окровавленным лицом уткнувшись в ладони. Забазный схватил одной рукой косу поверженного врага и взмахнул шашкой, чтоб отрубить голову. Ефим успел перехватить руку с занесенной шашкой, а правой ударить «поддых» казаку. Тот обмяк. Ефим аккуратно вынул из ослабевшей руки оружие и откинул в сторону. Пострадавших китайцев от греха подальше утащили со двора. Бритоголовый дал себя связать и перед тем как отправиться к своим, мельком бросил взгляд на Порсева. В черных глазах мелькнул, как тому показалось, интерес.

Ефима окружили флотские и казаки. Все поздравляли, обнимали, жали подрагивающую ладонь. Теперь, когда все закончилось, Ефима, не смотря на жару, начал бить озноб. Многие, видимо, бились об заклад, и с барыша, совали в карман монеты. Толпа расступилась, пропустив к Ефиму офицеров. Семена тоже оттеснили.

–Ну, браток, порадовал. – Мичман обнял матроса. – Во, какие молодцы у нас на флоте! Горжусь!

Денщик подал разнос с разлитой по чаркам водкой. Ефима все еще потряхивало после битвы, очень хотелось пить. Водку глотнул как воду, даже вкуса не почувствовал. Потом еще выпил с подпоручиком. Потом – с германским офицером, командиром немецкой полуроты. Потом…еще с кем то…

Семен протиснулся к Ефиму и дернул его за рукав. Тот, обернувшись, уже хмельно обрадовался и полез обниматься:

– Семка, братишка! Видал, как обернулось! Вахта с плеч, можно и прилечь…

– Ефим, ты зачем замахнул-то? Знаешь, ведь, что берега можешь попутать.

Скоро появился и посрамленный урядник Забазный. Пьяненький, извинялся, лез с липкими объятиями побрататься.

– Держи, чертяга, – казак вложил в руку матросу проигранные деньги, – лихо ты этих дикарей уделал, елки-те. И откуда ж ты такой будешь?

Ефим соображал, как лучше ответить. Понятно было, что в географиях тот был не силен. Это Порсеву пришлось пол Российской империи проехать, от Прикамья до Приморья. Другой раз вообще не стал бы с ним разговаривать, но хмель брал свое. Порсев почесал вихрастый затылок под бескозыркой:

– Прикамье слыхал, гаспадин урядник? А, впрочем, откуда тебе знать…. Недалече Ижевский завод, – кивнул на свою винтовку, а потом указал прокуренным пальцем на покрытые красной пылью сарапульские сапоги со скрипом, – а рядом Сарапул. Обуваем и вооружаем! Так что знай наших…