Сайгадка. До востребования

Дмитрий Христолюбов

Сайгадка. До востребования

Глава 1

Вместо пролога

“Если положить в банку 100 чёрных и 100 красных муравьев, ничего не будет происходить. Но если эту банку сильно тряхнуть, муравьи начнут убивать друг друга. Красные будут считать чёрных своими врагами, а чёрные красных – своими. Настоящий же враг, тот, кто эту банку трясёт. Также происходит в обществе людей. Так что прежде, чем люди нападут друг на друга, надо подумать о том, кто же потряс банку?!”

 Отто фон Бисмарк,

немецкий государственный и политический деятель,

первый канцлер Германской империи.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.

Сан-Франциско, июль 1965 год

Теплый и уютный туман укутывает свисающие к воде ивовые кусты. Я совсем маленький, на руках у мамы, которая не спеша бродит по теплой воде у самого берега. Из молочного тумана слышны голоса и смех. Где-то поют женщины. Появляются и растворятся лодки с загорелыми людьми. Мне уютно и хорошо на руках у мамы, я отчетливо помню ее запах…

Знакомые видения растворяются в своем же тумане, пробуждение всегда после них было легким и немного радостным. Но Александр Ефимович знал, что иногда повторяющийся сон, является предвестником чего- то нового, хорошего. И, словно в подтверждение, зазвонил телефон. Подняв трубку, Александр услышал знакомый ехидный голос старого боевого товарища:

– Зечбуресь (добрый день, удм.), писатель!

– Чырткем (привет, удм.), Сапега! – приняв шутливый тон друга, но тут же нарочито строго пожурил – Владимир Петрович, побойся Бога! Звонишь не свет не заря, а кричишь про добрый день. Че не спится то тебе?

– Я вчера вечером тебе домой звонил, Ульяна Егоровна сказала, что ты на дачу укатил. Ты все пишешь или на рыбалку?

– Одно другому не мешает. До заката вчера на берегу просидел. Потом не выдержал, сел за мемуары. У меня все еще кадры из фильма «Чапаев» перед глазами, с этой идиотской психической атакой. Задело за живое… Иж ты, Чапай им помог… В кино. Ни под Ижевским заводом, ни под Казанью красным никто не помог. Ни Чапай, ни Троцкий, ни Александр Македонский, драпали. Это мы только сейчас фильм смогли посмотреть, а в России то уже целое поколение выросло на этом кино. Вот они на таких фильмах против гитлеровских войск выстояли. Хорошо работает советская пропаганда!

– Опять ты нахваливать начал большевиков? Они ж тебя едва не расстреляли – подначил его Сапега, но спохватился, – извини….

– Ладно, – Александр Ефимович с досадой хрустнул пальцами. От давних страшных воспоминаний вмиг во рту пересохло. Старая рана на плече, пробитом штыком, снова заныла. Телефонная трубка вмиг потяжелела. Порсев глотнул из бутылки холодную «Coka-cola» и продолжил, – но приходится признать, что в пропаганде большевики оказались намного ловчее. Слушай, Петрович, а зачем меня опять дразнить начинаешь? Ты ведь не для этого, надеюсь, меня искал?

– Привет тебе от Авенира Геннадьевича передаю (полковник А.Г.Ефимов, руководитель «Объединения ижевцев и воткинцев в Сан-Франциско» прим. автора) и еще кое-что нужно лично в руки вручить. – Владимир Петрович выдержал многозначительную паузу, – новости с Родины…. Собирайся домой, через два часа я к вам приеду….

Быстро приведя себя в порядок и позавтракав на скорую руку, 65-летний Александр Ефимович Порсев покинул свою рыбацкую хижину на Вакейшн-Бич, которую все в семье называли «дача». От берега реки Рашен Ривер (р.Славянка), огромный черный Форд по грунтовой дороге быстро долетел до ровной асфальтированной трассы и помчался в сторону Сан-Франциско.

Чем ближе к дому, тем сильнее колотилось сердце. Из-за уикэнда, машин на трассе почти не было, можно было спокойно разгонять машину на предельную скорость. Навеянные утренним сном, картинки из прошлой жизни мелькали, как дорожные столбы. Детство в семье сайгатского купца Сильвестра Евставьевича Порсева, приютившего осиротевшего трехлетнего Саньку. Беззаботная юность в ставшей родной Сайгатке. Карусель из ярких странствий по купеческим делам дяди Сильвестра… Непонятная революция, обернувшаяся кровопролитной гражданской войной….

Казалось – бесконечная, но война все-таки закончилась. Закончилась поражением, бегством из России, мучительным ожиданием неизвестного и неопределенного будущего в лагерях Харбина. Представители советской России, никого не боясь, планомерно агитировали вернуться на родину, обещая амнистию. Многие, устав от безделья и неопределенности, соглашались. Некоторые боевые товарищи спивались, стрелялись. Сомнения, споры, ссоры. Бог уберег. И любимая девушка, ставшая женой. Переезд во Владивосток в составе морских стрелков контр-адмирала Старка, возглавившего Сибирскую флотилию. И снова поражение. И снова бегство. 22 октября 1922 года Александр со своей верной супругой Ульяной поднялись на борт переполненного беженцами, казаками, воинами, моряками, их семьями флагмана флотилии «Байкал». Караван последних кораблей русского флота под Андреевским стягом отправились от родных берегов… Куда?

Мучительные скитания вдоль побережья соседних стран в поисках надежного убежища, путешествие через океан и, наконец, в январе 1923 года высадка на филиппинские острова. Еще полгода неопределенного существования в ожидании чуда. И только 1 июля 1923 года совсем небольшая часть русских беженцев, военных и моряков сошли на берег Сан-Франциско с борта американского военного корабля «Меритт».

В Сан-Франциско усталым и измотанным многолетней гражданской войной и скитаниями эмигрантам также пришлось не сладко. Брались за любую работу, лишь бы прокормить семью. Однако, те небольшие средства, полученные каждым эмигрантом от распродажи военного имущества, вооружения и остатков флота, Александр Порсев употребил с большой пользой. Пригодился жизненный опыт, приобретенный в юности, когда сообразительный и наблюдательный Санька, как губка впитывал не только учебные дисциплины, но и премудрости купеческой жизни. Сильвестр толкового не по годам мальчишку дома держал в строгости, но постоянно брал с собой даже в дальние путешествия на торговых караванах не только по Каме, но и по Волге. Этот жизненный опыт, коммерческая жилка и удача очень скоро позволили молодому «мистеру Порсефф» выбраться из нищеты эмигрантской жизни. В отличие от многих беженцев, которые продолжали жить «на чемоданах», он не стал надеяться на скорейшее падение Советской власти в России. Удалось сначала арендовать, а потом и выкупить небольшой магазин с ресторанчиком в «русском» районе южного Сан-Франциско. Основать и довольно быстро наладить работу транспортной кампании. В Америке действовал «сухой закон» и, поначалу, русский самогон своего производства успешно конкурировал с контрабандным виски. Однако это сильно не понравилось итальянским преступным синдикатам Норт-Бич. После нескольких встреч и нервных переговоров с представителями семей Норт Бич, мистер Порсефф, посоветовавшись со своими боевыми товарищами, решил не рисковать. Пришлось уйти с опасного рынка. При этом удачно продать транспортную кампанию. Кровопролитная война между итальянскими боссами-бутлегерами никак не отразилась на жизни новоявленного американского коммерсанта. Вскоре, последовав примеру своего знакомого эмигранта из Нью-Йорка, Вадима Степановича Макарова – сына знаменитого русского контр-адмирала С.О.Макарова, мистер Порсефф вместе с другим эмигрантом-кораблестроителем с Камско-Воткинского завода, основал небольшую кампанию «BOATS and YACHTS PORSEFF inc.» («Катера и яхты Порсев инкорпорейтед»). Беженцы из России продолжали всеми правдами-неправдами и окольными путями прибывать в США. А в 1958 году из Австралии в Сан-Франциско с семьей перебрался и Владимир Сапега…

Залитые утренним июльским солнцем улицы Сан-Франциско начинали оживать. Звенели трамваи, по тротуарам носились на велосипедах мальчишки. Промчавшись по бульвару Гири мимо многочисленных ресторанчиков и магазинов с рекламой на русском языке, «форд» свернул на прилегающую к бульвару улочку, утопающую в цветах и зелени и остановился у двухэтажного дома с огромными окнами. На парковке у дома уже стоял «линкольн» секретаря «Объединения ижевцев и воткинцев в Сан-Франциско» Владимира Петровича Сапеги.

Гостиная и весь дом Порсевых были обставлены вполне по-американски: огромный кожаный диван посередине, напротив большой телевизор, камин. Столовую с огромным холодильником и плитой отделяла барная стойка. И только многочисленные экспонаты – фотографии, иконы, картины и холодное оружие на стенах, статуэтки и макеты кораблей с Андреевским стягом – указывали на то, что здесь живут русские.

Хозяйка дома, Ульяна Егоровна – миловидная женщина с зелеными глазами и модной укладкой «бабетта» из светло-русых, с проседью, волос, угощала кофе утреннего гостя, попутно справляясь о здоровье супруги Владимира. За барной стойкой, которую сыновья Александра еще в детстве прозвали «дубовый тэйбл», в позе терпеливого ожидания сидел младший сын хозяина, 30-летний Семен. Порсев чмокнул в щечку супругу и крепко обнял старого друга. На низком кофейном столике перед гостем лежал коричневый конверт, который притягивал внимание всех присутствующих. Ульяна Егоровна вопросительно посмотрела на мужа. Сапега перехватил взгляд и жестом показал, мол, останьтесь.

В конверте были скопированные фотографии советских документов, в которых речь шла о каком-то поселке Чайковский. Один документ был от 19 октября 1961 года и адресован в Президиум Верховного Совета РСФСР за подписью заместителя председателя Пермского облисполкома А.Попова. Александр стал зачитывать вслух сухие предложения официального документа:

«В ходе строительства Воткинской гидроэлектростанции на р.Кама в Фокинском районе Пермской области вырос крупный поселок гидростроителей, который Указом Президиума Верховного Совета РСФСР от 5 апреля 1956 года был отнесен к категории рабочих поселков.

В настоящее время в поселке проживает 26 тысяч человек, в том числе до 10 тысяч рабочих и служащих.

Наряду со строительством гидроэлектростанции, в районе поселка стоится речной порт, железнодорожная станция и вокзал, судоремонтный завод, мясокомбинат, молочный завод…

«…В ближайшие 2-3 года поселок Чайковский превратится в крупный промышленный и культурный центр с численностью населения до 50 тыс.человек.

Учитывая крупное промышленное значение и ближайшие перспективы значительного экономического развития и роста численности населения, Пермский облисполком просит Президиум Верховного Совета РСФСР преобразовать рабочий поселок Чайковский в город районного подчинения с сохранением прежнего наименования.

Перенести районный центр Фокинского р-на из с.Фоки в п.Чайковский и в связи с этим переименовать Фокинский район Пермской области в Чайковский район».

Второй документ был Указ Президиума Верховного Совета РСФСР от 18 января 1962 года, в котором все ранее перечисленные предложения были утверждены.

– Откуда это у тебя, Володя? Как это возможно? – Порсев понимал, что задает глупые вопросы, но от волнения ничего не мог с собой поделать. Где то в глубинах сознания Александра Ефимовича названия из географических пунктов начали складываться еще в совсем тоненькую логическую цепочку. Остальные же домочадцы недоуменно и вопросительно посматривали то на Порсева-старшего, то на Сапегу. Владимир Петрович с неизменной иронической улыбкой смотрел на своего старого боевого товарища, покуривая сигару и терпеливо давая возможность пошевелить мозгами.

– Воткинск, это понятно. Гидроэлектростанция названа Воткинской, перегораживает Каму…Село Фоки – это Богородское. Его при нас называли и так и так, – Порсев после небольшой паузы начал рассуждать вслух, попутно пытаясь представить карту родной местности – Рабочий поселок Чайковский… Фокинского района… ты хочешь сказать, что поселок Чайковский – это…. Сайгадка?

Сапега, улыбаясь, кивнул и театрально поаплодировал другу. А тот раз за разом более вдумчиво перечитывал документ: «…в 1962 году будет развернуто строительство крупнейшего текстильного комбината, на котором будет занято 10 тыс. рабочих. В поселке ведется большое жилищное и культурно-бытовое строительство. На сегодняшний день имеется 100 тыс. кв.м. жилья, водопровод и канализация, клуб на 450 мест, 4 библиотеки, широкоэкранный кинотеатр на 450 мест, 5 школ на 4810 мест, больница с комплектом зданий на 250 коек, 8 детсадов, 7 столовых на 600 мест, 40 магазинов, комбинат бытового обслуживания, 3 бани….»

Советский Союз не переставал удивлять. Победа в войне, запуск Спутника в космос, а потом и полет Юрия Гагарина на околоземную орбиту. Представить, что на месте небольшого села можно разместить город со всем перечисленным хозяйством, воображения не хватало. Занесенное снегом, наполовину опустевшее село на берегу Камы – такая печальная картина врезалась в памяти Саньки Порсева. А вот оно как повернулось…

– Но зачем же «Чайковский», отчего же не «Сайгатка»? Ведь красивое название, – вопрос сына вернул Александра в реальность. Порсев с Сапегой переглянулись.

– Думаю, что мы тогда большевикам очень сильно насолили, – ответил за отца Владимир Петрович. – Тот самый пролетариат, крестьяне и рабочие восстали против произвола и красного террора, что устроили большевики со своими продотрядами в Прикамье. Видимо, крепко и надолго им запомнились эти 100 дней войны. По слухам, Троцкий сказал: вот закончится война, все разойдутся по домам, а ижевцы и воткинцы – по гробам. Правда, ему потом самому аукнулось от своих же комиссаров. Ну а в составе Воткинской народной армии на левом берегу Камы с большевиками сражался Сайгатский полк. И твой отец тоже. Хорошо сражался, очень хорошо. – Сапега кивнул на висевшее на стене под стеклом в рамочке истертое временем удостоверение.

УДОСТОВЪРЕНIЕ

Предъявитель сего есть дъйствительно стрълокъ ввъреннаго мне полка тов. Александр Ефiмовичъ Порсевъ что подписью и приложенiем казенной печати удостовьряю.

Октябрь 5 дня 1918 г №

Командир 3 Сайгатскаго пехотного полка имени Чехословаков Воткiнской народной армiи

Поручикъ Балабановъ

– Тогда про ижевцев и воткинцев узнала вся Россия, – согласился с другом отец, – не думаю, что большевикам это нравилось. Вот и приходится им стирать память всеми способами. Видимо, не простили они и мятежную Сайгатку…

– А по правому берегу Камы вокруг Ижевского и Воткинского заводов сотни лет жили вотяки, – подхватил тему Сапега. – Жили-жили, не тужили. Пока революция не случилась. Пришли комиссары и именем Революции «освободили» вотяков от излишков хлеба, у кого-то отняли имущество, а у кого-то и жизнь. А чтобы те вотяки, кто выжили, не расстраивались, объявили им, что они теперь – удмурты. Как, интересно, это выглядело?

Сапега вскочив с дивана, откинул тросточку. Заложив большой палец за воображаемую жилетку, вторую руку с сигарой в руке вытянул по направлению к Ульяне Егоровне. Встав в узнаваемую позу «вождя на броневике», немного картавя, обратил свое выступление к хозяйке дома:

– Товагищи вотяки, Советская власть освободила вас от цахских оков, гнета бухжуазии, мелкобухжуазной собственности и излишков хлеба. А само главное – вы сейчас не дгемучие вотяки, а самые что ни на есть сознательные удмухты. Ухга, товагищи!

Громкий хохот прервал горячее выступление «вождя». Сценка получилась очень хороша. Ульяна Егоровна хохотала до слез, едва не выронив тарелку из рук. Семен, вытирая слезы, восхищенно смотрел на двух седовласых мужчин, вмиг помолодевших. Александр Ефимович, просмеявшись, поправил друга:

– При Ленине еще была Вотская автономная область. А вот Сталин уже сделал Удмуртскую советскую республику.

Сапега вмиг преобразился. Насупив брови, и держа в руке воображаемую курительную трубку, легким с грузинским акцентом подытожил:

– Жыть стало лучшэ. Жыть стало вэсэлей.

Пермская губерния, с.Сайгатка, 1916 год.

Петляя змейкой по хвойной тайге и постепенно набирая силу от небольших речушек и родников Сайга, вырвавшись на простор прикамской долины, резко сворачивала налево. И подобно волчице, учуявшей добычу, по кратчайшему пути, вдоль обширных крестьянских наделов по левому берегу, неслась вперед для встречи с полноводной Камой. Вытянутой стрелкой полуострова, длинной и кривой, как турецкая сабля, хозяйка Кама, словно острым когтем за шиворот придерживала в устье дерзкую речушку. И Сайга, выдохнув и расслабившись, покорно смешивала свои воды с камскими, на посошок боднув левым плечом небольшую пристань у подножия обрывистой горы Стрижухи.

Страшный пожар 1856 года почти полностью уничтожил село Сайгадка, раскинувшееся на несколько верст по левому берегу в устье одноименной речки. Из двухсот дворов уцелело всего четыре избы да белокаменный храм Николая Чудотворца в центре, среди дымящихся еще много дней, обугленных крестьянских хозяйств. Погорельцы, чуть оправившись от общей беды в соседних деревнях да у родственников, «всем миром» вцепились в стройку. Благо, что лес рядом, пристань под боком, воткинский завод не за горами. Общая беда – сближает. Сайгатские староверы-старообрядцы и православные без оглядки на вероисповедание бок о бок трудились, помогая друг другу. Один за другим подымались свежие срубы на месте сгоревших. Очень скоро у подножия Стрижухи золотыми эполетами вновь засверкали стекла окон заново отстроенного села, на закате заставляя жмуриться и щуриться пассажиров пароходов, причаливающих к пристани или проходящих мимо.

Большинство селян крестьянами были крепкими, зажиточными. Наделы под пашню и покосы – рукой подать. В окрестных лесах били дичь и зверя. Рубили лес. Жгли уголь. Знай не ленись! В Сайге раки водились, рыбы камской – на любой вкус и размер. Бывало, и белуга в сети попадалась, что уж говорить про стерлядь…. А в ярмарочные недели население Сайгатки увеличивалось в два раза. С окрестных сел и деревень левобережной Камы, купцы и перекупщики, с правого берега – кустари и представители искусных мастеров с Ижевского и Воткинского железоделательных заводов, конезаводчики, сарапульские сапожники, коробейники-китайцы. Торговля по реке шла бойкая. Кама поила и кормила.

      ……………..

Двугорбая, щетинистая мохнатыми елями, Медведь-гора с величавым спокойствием гостеприимно раскинув камские рукава в разные стороны, бережно придерживала в своих вытянутых руках русло неширокой, но полноводной Камы. С плешивых горбов-вершин Рогалихи и Стрижухи открывался прекрасный вид на ширь лесистых холмов противоположного берега. Вниз по течению мимо глинистого лика Медведь-горы русло плавно уводило камские воды мимо лежащих по берегу рыбацких лодок деревни Ольховки. И далее до Красного плотбища с уложенными по берегу штабелями бревен прятало свое зеркало за обширным выступом правого берега. Напитавшись водами речки Сивы, русло вновь сворачивало налево, к Сидоровым горам, далее к Докше. Да там и пропадало из видимости…

По правую руку на просторе камской излучины на десятки верст все было как на ладони: у подножия горы – пристань, на берегу хлебные амбары, белокаменный храм в окружении тесовых и железных крыш, череда рыбацких лодок и барказов на песчаном берегу под селом, дальние заливные луга в поймах речушки Сайги. А безоблачными ночами в темноте можно было разглядеть, как вдали на том берегу светлым пятнышком мерцала электрическим светом пристань Галево со своими судомастерскими, пароходами и буксирами.

Полуденный зной давил стрижиную сумятицу у глинистого обрыва горы над Камой. Стремительные стрижи да суетливые чайки вокруг небольшой пристани Сайгадки своей чехардой чуть разгоняли речной прохладой июльскую жару. Над плешивой вершиной Рогалихи высоко в небе повисли, раскинув широкие крылья, ястребы. Чуть покачивая крылом, хозяева прикамского неба с любопытством кружили над двумя парящими чуть ниже ярко-красными воздушными змеями.

Туго натянутая тетива пеньковых бечевок звенела под напором восходящих воздушных масс, утягивая с земли вверх к змеям «письма» из листьев чуть подсохшего лопуха, нанизанных на бечевку. Двое парней, щурясь от яркой синевы неба, удерживали тетиву воздушных рептилий, стараясь не допустить перемета. Широкоплечий крепыш в тени методично метал большой нож в ствол косматой ели. А кудрявый курносый красавец, дурачась, придумывал из чего бы еще соорудить «письмецо» и отправить наверх по бечеве.

– Ох, как седня сильно тащит, – восхищался он, – Гриня, а давай портки твои зацепим и отправим ангелам в подарок! Как думаешь, вытянет? Гы-гы…

– Не, Егорка, не вытянет. Он в них загодя балласта «навалил» кучу. Гы-гы,гы…

Гриня, дымя папироской, на всякий случай снял почти высохшие после рыбалки портки, висевшие на руле Санькиного велосипеда. Санька Порсев оседлал упавшую сосну на самом краю обрыва и, прикрыв глаза рукой от солнца, провожал взглядом корму уходившего парохода. Не отрывая взгляда от судна через плечо посоветовал Грине:

– Ты у Егорки картуз отправь. Он у него все равно на кудрях не держится. Да и барану картуз не положено….

Кудрявый Егорка ничуть не обиделся.

– Я бы письмо-сердечко отправил вон той крале, – он махнул в сторону уходившего парохода, – что на корме стояла, в белой шляпке с голубыми лентами. Вон она до сих пор у борта стоит и на меня смотрит.

– Не на тебя, а на Саньку она смотрит, – крепыш, наконец, перестал метать нож и тоже посмотрел вслед пароходу. – Это же Ульяна, с Воткинского завода, да Санька?

Тот кивнул.

Пассажирский пароход «Любимов», продымивший внизу под ними, делал регулярный рейс с Нижнего Новгорода до Перми. Пассажиры на палубах, щурясь от солнца, махали руками и шляпами порхающим в вышине двум ярко-красным воздушным змеям из китайского шелка с длинными пунцовыми хвостами. Пароход гудком поприветствовал встречный буксир «Русло» и отправился к пристани Галево.

Тяжело шлепая по воде плицами, колесный буксир «Русло» тащил вниз по Каме огромную платформу плавучего крана. По весне корпус платформы, изготовленного на судоверфи Воткинского завода, бурлаки провели с полными вешними водами по речкам Вотка и Сива от воткинского пруда до Галева и спустили на камскую воду. Корабельщики и механики три месяца копошились в чреве судна. И наконец, платформа отправилась в дальний путь на Каспий, широким клином раздвигая гладь камского плеса. Пересекающиеся волны от двух кораблей гасили друг друга, и оттого на прибрежном мелководье от беспорядочной качки заплясали рыбацкие лодки.

От сайгадской пристани отвалил небольшой быстроходный одновинтовой буксирный барказ «Воткинский завод». Барказ развернувшись под носом у пацанов, пошел вдогонку «Любимову» на Галево.

– Хорошо идет! – восхищенно тряхнул кудрявой головой Егорка. На выходные с отцом он иногда приезжал к родственникам из села Альняш. В Сайгадке его восхищало все: река, пароходы, рыбалка. Вот где жизнь бьет ключом!

– Моща! 60 лошадиных сил в машинном спрятали! – авторитетно заявил Мишка Соломенников, потихоньку подтягивая в намотку на рогатину бечеву воздушного змея. Мишка в свои 15 лет много что знал про все что плавает, движется, крутится и давно просился у батьки отправить его в Пермь учиться в речное.

– А вот интерес имеется узнать, – неугомонный Егорка поднял указательный палец вверх, – что за лошадиные силы такие? Кто сильнее – одна лошадь или мотор в одну лошадиную силу? Кто кого утянет?

– Ну, смотря какая лошадь…. Или конь!

– Дак, конечно мотор сильнее!

– Ваша кобыла точно не потянет. Она себя-то еле волочит…

– Пошел ты…. На свою клячу посмотри. По переулку телегу пустую тащит, дак от натуги навоз за собой веером раскидывает. Ты бы ей взад зерна натолкал, на посадке озимых ровнехонько раскидает, с навозом вперемешку. Вот и вся твоя мощь! Гы-гы.

– Сам пошел… Тебя про мощность машины спрашивают, а ты только в рогах да копытах разумеешь. Мишка, растолкуй, коли знаешь. А то мы щас тут передеремся.

Воодушевленный Мишка, чувствуя свое превосходство, наслаждался моментом.

– Как бы попроще объяснить, – важно морщил лоб, подбирая слова,– в общем, это средняя величина, ээ…которая всех устроила. Я так понял: когда-то в Англии придумали паровую машину, чтобы заменить лошадь на подъеме груза из шахты. Ну вот и прикинули работу лошади за секунду на подъеме бочки в пять пудов на высоту в метр. Это чуть больше аршина.