Рисующий смерть

Тишину котельной разорвали только эти ужасные звуки. Павел стоял за баррикадой, все еще держа картину в дрожащей руке. Он не смотрел на нее. Он смотрел на результат. На двух сломанных людей. Один – в истерике, другой – в кататоническом ступоре. И все – за считанные секунды.

Он чувствовал не облегчение. Он чувствовал… отвращение. К себе. К картине. К этой чудовищной силе. Он использовал ее. Как оружие. Как то самое, от чего предостерегал Саня. Страх перед преследователями сменился гораздо более глубоким страхом – перед тем, что он держал в руках, и перед тем, что он только что сделал.

Он быстро завернул панель в тряпку, сунул обратно под куртку. Нужно было бежать. Пока они не пришли в себя или пока их крики не привлекли внимание. Он выбрался из своего укрытия, стараясь не смотреть на лежащих на полу людей. Первый все еще бился и хрипел. Второй лежал неподвижно, уставившись в пустоту расширенными зрачками. Павел перешагнул через них и побежал к выходу. Последнее, что он услышал, выбегая на улицу в серое питерское утро – это затихающий, сдавленный вой первого преследователя и ледяной, безжизненный шепот второго: "Оно… здесь… Оно везде…"

Павел бежал, не зная куда. Убежище было раскрыто. Гостиница – ловушка. Оставался только один человек, которому он мог доверять, кто знал Сашу и понимал опасность. Дядя Миша. Моисей Карлович. Риск был огромен, но выбора не было. Он нес с собой "Ужас" – оружие массового поражения психики. И он только что применил его. Он уже не просто искал правду. Он стал участником этой безумной войны. И оружие в его руках было страшнее любого пистолета. Оно меняло не тела. Оно калечило души. И Павел с ужасом осознавал, что, однажды использовав его, он уже не сможет легко отказаться. Сила "Ужаса" была слишком соблазнительной в его безвыходном положении. И это пугало его больше всего.

Глава 4: Погребальный зов

Серый свет питерского утра, едва пробивавшийся сквозь затянутое тяжелыми облаками небо, казался отражением состояния Павла Гайдученко. Он шел по мокрому асфальту Серафимовского кладбища, зажатый между двумя мирами: внешним – с его ритуалами скорби, черными одеждами и тихим шуршанием шагов по гравию, и внутренним – где бушевал ураган страха, вины и леденящего осознания силы, которую он теперь нес в себе, как проклятие. Под плотным пальто, прикрывающим дрожь в руках, к его телу все еще прижималась завернутая в промасленную тряпку панель «Ужаса». Холодок от нее проникал сквозь слои ткани, напоминая о вчерашнем кошмаре в котельной, о двух сломленных людях и о той чудовищной легкости, с которой он сам применил это оружие.

Похороны Александра Гайдученко были убого малы. Горстка людей у свежей могилы. Два коллеги-художника, чьи лица выражали скорее смутное недоумение и бытовую скорбь, чем понимание трагедии. Пожилая женщина из соседнего подъезда, плачущая в платок. Следователь Новиков в строгом темном пальто, стоящий чуть поодаль, с профессионально-сосредоточенным выражением лица – его присутствие было обязательным. И Моисей Карлович Штейнберг. Старик стоял прямо, не сгибаясь, руки сцеплены перед собой. Его лицо за толстыми стеклами очков было непроницаемо, как гранитная плита, но в глубоко посаженных глазах Павел уловил ту же немую боль и понимание несправедливости мира, что грызла и его самого. Дядя Миша кивнул Павлу, когда их взгляды встретились, – короткий, почти незаметный жест солидарности и предупреждения. Они здесь, словно говорили эти глаза.

Павел пытался слушать слова священника, монотонно читавшего псалмы, но они пролетали мимо. Его взгляд скользил по мокрой земле, по простому деревянному кресту, который скоро заменит памятник, по скудным цветам. Все казалось чужим, ненастоящим. Саня… его вечный спорщик, мечтатель, гений, создавший ад на холсте… лежал в этом сыром ящике. И виной тому – сила его собственного открытия. Павел сжал кулаки, ощущая, как гнев замещает горечь. Гнев на убийц, на этот жестокий мир, на самого Сашу за его опасное любопытство… и на себя за то, что не был рядом, не защитил.

Именно в этот момент, когда гроб начали опускать в могилу, Павел почувствовал на себе чужой, пристальный взгляд. Не скорбящий. Не отстраненный, как у Новикова. А изучающий. Оценивающий. Он медленно поднял голову.

На краю небольшой группы, под сенью старой плакучей ивы, стояли двое. Они не сливались с толпой скорбящих, хотя были одеты соответственно случаю – в строгие темные костюмы. Но в их позах, в самом их присутствии, чувствовалась иная энергетика.

Первый – мужчина. Лет сорока пяти, может, чуть больше. Высокий, подтянутый, с безупречной осанкой. Лицо – правильные, почти аристократические черты, гладко выбрито, седина висков аккуратно подчеркивала темные, ухоженные волы. Но именно это безупречность и насторожила Павла больше всего. Взгляд у мужчины был спокойным, проницательным, как у хирурга, осматривающего пациента перед операцией. В нем не было ни капли скорби, только холодный, аналитический интерес. Он держал руки в карманах дорогого пальто, и его присутствие излучало спокойную, непререкаемую власть. «Мастер», – пронеслось в голове Павла с ледяной ясностью. Тот самый лидер преступного мира, охотящийся за картинами. Антон Вольский, если верить смутным догадкам Павла. Он смотрел прямо на Павла, и когда их взгляды встретились, уголки его губ дрогнули в едва уловимом подобии вежливой улыбки. Не соболезнующей. Приветствующей.

Рядом с ним стояла женщина. Моложе, лет тридцати пяти. Строгая, как лезвие ножа. Темно-русые волосы, собранные в тугой, безупречный пучок. Лицо – красивое, но лишенное тепла, с высокими скулами и тонкими, плотно сжатыми губами. Глаза – серо-стальные, бездонные и абсолютно пустые. Она тоже смотрела на Павла, но ее взгляд был иным – не изучающим, а сканирующим. Как будто она видела не человека, а объект, переменную в сложном уравнении. Ее темно-синий костюм сидел безукоризненно, подчеркивая атлетичное, поджарое телосложение. В ней не было ни капли аристократизма «Мастера», только выверенная, функциональная эффективность. «Оператор», – понял Павел. Ирина Сомова. Агент «Терминуса». Представительница государства, жаждущего контролировать смертоносное наследие Саши. Ее присутствие было таким же немым ультиматумом, как и присутствие «Мастера».

Павел почувствовал, как по спине побежали мурашки. Два хищника, пришедшие на похороны своей жертвы, чтобы оценить новую цель. И он, Павел, стоял между ними, с «Ужасом» под пальто и знанием, которое могло погубить его самого. Он отвел взгляд, сосредоточившись на сырой земле, сыпавшейся на крышку гроба. Каждый удар комья о дерево отдавался в его висках.

Церемония закончилась. Люди начали расходиться, тихо обмениваясь формальными соболезнованиями. Новиков подошел к Павлу, положил руку на плечо.

– Держитесь, Павел Витальевич. Опять соболезную. По делу… пока без громких подвижек. Но работаем. Вы где остановились? На связи?

– В гостинице. «Нево». Спасибо, Сергей Иванович, – Павел ответил автоматически, его взгляд непроизвольно скользнул в сторону ивы. «Мастер» и «Оператор» не уходили. Они ждали.

Новиков, следуя его взгляду, нахмурился, заметив незнакомцев. Его профессиональный радар сработал мгновенно.

– Эти люди вам знакомы? – спросил он тихо, но жестко.

– Нет, – солгал Павел. – Не знаю.

Новиков кивнул, недоверчиво, и направился к выходу, но Павел видел, как следователь на прощание бросил еще один оценивающий взгляд на пару под ивой.

Когда Новиков скрылся за поворотом аллеи, а последние из знакомых Саши разошлись, Павел остался у могилы с Моисеем Карловичем. Старик тяжело вздохнул.

– Пора идти, Павел Витальевич. Холодно. Да и… незваные гости неспроста пришли. – Он кивком указал в сторону ивы.

Но тронуться с места Павлу не дали. «Мастер» плавным, бесшумным шагом приблизился к ним. Его спутница осталась чуть поодаль, наблюдая с тем же ледяным безразличием.

– Глубочайшие соболезнования, Павел Витальевич, – заговорил «Мастер». Голос у него был низким, бархатистым, идеально поставленным. Каждое слово звучало весомо и… неестественно. – Потрясающая потеря. Ваш брат был… уникальным художником. Подлинным гением, опередившим время. – Он сделал небольшую паузу, его проницательный взгляд скользнул по лицу Павла, затем перевелся на Моисея Карловича, которого он тоже, видимо, знал. – Моисей Карлович. Рад видеть вас. Всегда ценил вашу мудрость.

Старик молчал, лишь плотнее сжал губы. Его взгляд из-под нависших бровей был тяжелым и недобрым.

«Мастер» снова обратился к Павлу:

– Александр Витальевич оставил после себя не просто память. Он оставил… наследие. Работы огромной силы и ценности. Я, как ценитель и коллекционер редкого искусства, был бы бесконечно признателен за возможность… обсудить их судьбу. Чтобы они не пропали, не попали в нечистые руки, не были уничтожены по неведению. Чтобы они обрели достойное место. Под защиту. – Он сделал еще один шаг ближе. От него пахло дорогим парфюмом и… чем-то металлическим, холодным. – Я могу предложить вам сумму, которая обеспечит вам спокойную жизнь. И гарантии безопасности. В наше неспокойное время это… бесценно. Подумайте.

Угроза висела в воздухе неназванной, но абсолютно ощутимой. «Нечистые руки» – это были они? Или спецслужбы? «Гарантии безопасности» – или их отсутствие, если он откажется? Павел почувствовал, как закипает гнев. Этот человек, стоящий у могилы его брата, которого он, возможно, и убил, или приказал убить, предлагал купить орудия его смерти!

– Картины… – начал Павел, стараясь, чтобы голос не дрогнул. – Картины Саши – его личное дело. И его воля. Я не собираюсь их продавать. Никому. Они будут уничтожены. Как он хотел.

«Мастер» не изменился в лице. Только в его глазах, таких спокойных, мелькнула искорка… не гнева. Скорее, разочарования человека, которому нахамил незначительный клерк.

– Уничтожены? – он мягко покачал головой. – Какое варварство. Такое наследие… Это все равно что сжечь библиотеку Александрии. Вы не понимаете, что держите в руках. Или… – его взгляд стал еще более пронзительным, – вы уже успели понять? На собственном опыте, возможно? – Он едва заметно скользнул взглядом по очертаниям панели, угадываемым под пальто Павла. Павел похолодел. Они знают. Знают, что у него «Ужас».

– Я понимаю достаточно, – резко сказал Павел. – И моя позиция неизменна. Прошу вас оставить меня.

«Мастер» снова улыбнулся своей безжизненной, вежливой улыбкой.

– Как жаль. Искренне жаль. Вы совершаете ошибку, Павел Витальевич. Огромную. Но… – он сделал паузу, – я человек терпеливый. И уважаю горе. Обдумайте мое предложение. Тщательно. Мои люди свяжутся с вами. В более… подходящей обстановке. – Он кивнул, вежливо, как на светском рауте. – Моисей Карлович. Всего наилучшего.

Он развернулся и пошел прочь, не оглядываясь. Его спутница, «Оператор», бросила на Павла последний, безэмоциональный взгляд-сканирование и последовала за ним. Они исчезли за поворотом, как призраки.

Павел стоял, дрожа от ярости и унижения. Он чувствовал себя загнанным зверем. Моисей Карлович тяжело положил руку ему на плечо.

– Дурак, – хрипло проговорил старик. Не Павла. «Мастера». – Опасный дурак. Играет с огнем, которого не понимает. Пойдем, Павел Витальевич. Нельзя здесь оставаться.

Они молча шли по кладбищенским дорожкам к выходу. Павел остро ощущал тяжесть «Ужаса» под одеждой и тяжесть взгляда «Оператора», будто приклеившегося к его спине. Он знал – это только начало. «Мастер» не отступит.

Возвращение в «Нево» было похоже на вход в потенциальную засаду. Каждый шаг по коридору, каждый звук за дверью соседнего номера заставлял сердце бешено колотиться. Павел с облегчением обнаружил свою комнату нетронутой. «Ключ» все еще стоял прислоненным к стене, письмо Сани лежало на столе. Он запер дверь на все замки, подпер стулом и только тогда позволил себе выдохнуть. Он достал «Ужас», завернул его в дополнительный слой ткани и сунул под кровать, подальше от глаз. Сам панель он боялся, но и расстаться с ней – означало потерять хоть какую-то козырную карту.

Он сидел в темноте, не включая свет, прислушиваясь к шуму гостиницы. Гул лифта. Шаги в коридоре. Смех за стеной. Каждый звук мог быть предвестником их прихода – людей «Мастера» или агентов «Оператора». Адреналин в крови не утихал, оставляя во рту привкус меди. Он взял дневник Саши, пытаясь сосредоточиться на поиске других картин, но буквы прыгали перед глазами, не складываясь в смысл. В голове звучал бархатный голос «Мастера»: «Мои люди свяжутся с вами…»

Стук в дверь прозвучал как выстрел. Твердый, официальный. Не попытка вломиться. Уведомление.

– Павел Витальевич Гайдученко? – женский голос. Холодный. Четкий. Без интонаций. Он узнал его сразу, хотя слышал впервые. «Оператор». Ирина Сомова.

Павел медленно подошел к двери. Не снимая подпорки, прильнул к глазку. В искаженном «рыбьем» обзоре он увидел ее. Та самая женщина с кладбища. Стояла прямо, руки опущены вдоль тела, лицо – каменная маска. Рядом – никого.

– Что вам надо? – спросил Павел через дверь, стараясь, чтобы голос звучал твердо.

– Открывайте, Павел Витальевич. Разговор необходим. Наедине. Это в ваших интересах. – Голос был спокоен, как поверхность озера перед бурей.

Павел колебался. Открывать? Но она одна. И в гостинице полно людей. Вряд ли она решится на что-то здесь. С другой стороны… он помнил взгляд «Мастера». Оба они были опасны по-своему. Но игнорировать спецслужбы – верх глупости. Он снял стул, щелкнул замком и открыл дверь ровно настолько, чтобы видеть ее.

– Я слушаю.

Она не пыталась войти. Стояла в проеме, ее стальные глаза безошибочно нашли его взгляд.

– Мои соболезнования, – сказала она. Слова звучали как заученная формальность. – Александр Витальевич был… уникальным исследователем. Его работы представляют исключительный интерес для государственной безопасности.

– Уникальным? – Павел не смог сдержать сарказма. – Уникальным в создании оружия, которое сводит людей с ума? Которым уже воспользовались, чтобы убить его самого?

Ее лицо не дрогнуло.

– Термин «оружие» упрощает суть. Речь идет о технологическом прорыве в области нейрокибернетики и психотронного воздействия. Контроль над подобными технологиями – вопрос национальной безопасности. Их бесконтрольное нахождение в руках частных лиц или, что хуже, криминальных структур, – прямая угроза. – Она говорила четко, как докладчик на совещании. – Ваш брат отказался от сотрудничества. Его гибель – следствие этого необдуманного решения и его связей с маргинальными элементами. Мы не допустим, чтобы его наследие усугубило ситуацию.

– Вы не допустите? – Павел почувствовал, как гнев снова подкатывает к горлу. – А кто допустил, что его убили? Где были ваши «гарантии безопасности» тогда?

– Мы предлагаем вам защиту, Павел Витальевич, – проигнорировала она его выпад. – И возможность исправить ошибку вашего брата. Передайте нам все его работы, чертежи, записи. Все, что связано с его исследованиями. Включая ту картину, что у вас сейчас находится. – Ее взгляд был неумолим. Она знала про «Ужас». – Мы обеспечим их надежную изоляцию и изучение в контролируемых условиях. Вам же гарантируется безопасность и… определенная компенсация за сотрудничество. Отказ, – она сделала едва заметную паузу, – будет расценен как пособничество распространению оружия массового психогенного поражения. Со всеми вытекающими последствиями по соответствующим статьям Уголовного кодекса. Вплоть до обвинения в госизмене.

Угроза висела в воздухе тяжелым, ядовитым облаком. Тюрьма. Позор. Пожизненное клеймо. И все это – за попытку выполнить последнюю волю брата и уничтожить чудовищное изобретение.

– Саня хотел их уничтожить! – вырвалось у Павла. – Все! Он создал «Ключ» именно для этого! Не для вашего контроля, а для уничтожения!

Впервые на лице «Оператора» мелькнуло что-то похожее на интерес. Почти незаметное движение бровей.

– «Ключ»? – Она произнесла слово с легким ударением. – Интересно. Александр Витальевич не упоминал о таком артефакте. Это меняет ситуацию. «Ключ» также подлежит передаче. Он должен быть изучен в первую очередь. Его деструктивный потенциал может быть опасен.

– Ни за что, – прошипел Павел. Он чувствовал себя загнанным в угол. – Вы получите только пепел. Как и хотел Саня.

Ее лицо снова стало непроницаемым.

– Ваша эмоциональность понятна, но губительна, Павел Витальевич. Вы не понимаете масштаба. Это не ваше личное дело. Это вопрос безопасности тысяч, миллионов людей. Сентиментальность здесь неуместна. – Она посмотрела на часы – точный, функциональный хронограф на тонком запястье. – У вас есть 24 часа на обдумывание. Завтра в это время я вернусь за вашим решением. И за наследием вашего брата. Надеюсь, вы проявите благоразумие, которого так не хватило Александру Витальевичу. Иначе мы будем вынуждены действовать в рамках закона. Жестко. И без сантиментов.

Она не стала ждать ответа. Развернулась и пошла по коридору, ее каблуки отбивали четкий, безжалостный ритм на гулком линолеуме. Павел захлопнул дверь, прислонился к ней спиной, чувствуя, как дрожь охватывает все тело. Закон? Какие законы защитят его от «Мастера»? От нее самой? От силы картин?

Он подошел к столу, где стояла картина «Ключ» – «Безмятежность». В полумраке комнаты ее холодные сине-серебристые переливы казались призрачными. Он вспомнил ощущение покоя, которое она дарила. И тот едва уловимый гул тревоги под ним. Сейчас этот покой был ему недоступен. А тревога – единственная реальность.

Он подошел к окну, раздвинул шторы. Вечерний Питер тонул в дождевой мгле. Где-то там бродил «Мастер» со своими убийцами. Где-то «Оператор» готовила свою «законную» расправу. А у него… у него был «Ключ», «Ужас» под кроватью, дневник брата и адрес, где, возможно, спрятана еще одна картина – «Отчаяние». И 24 часа до точки невозврата.

Он посмотрел на «Безмятежность». «Он покажет тебе путь. Или… предупредит», – писал Саня. Павел снова попытался расфокусировать взгляд, устремив его сквозь холст. Краски поплыли. Вертикальный ритм… И снова – ощущение безмолвного, ледяного покоя. Но теперь, в его душевном состоянии, этот покой казался не спасительным, а зловещим. Как затишье перед бурей. А под ним… тот самый гул стал громче, отчетливее. Он не видел образов. Он чувствовал направление. Как стрелку компаса. Тянущую… туда, где по дневнику Саши была спрятана «Отчаяние». В сторону Смольного собора? «В тени колонн»? Возможно.

Предупреждение было в самом действии. Идти туда сейчас – безумие. Но оставаться здесь, ждать, пока «Мастер» или «Оператор» сомкнут клещи… Это была верная гибель. И гибель «Ключа», единственного шанса все исправить.

Павел резко отвернулся от картины. Решение созрело мгновенно, под давлением отчаяния и ярости. Он не будет ждать их удара. Он нанесет его первым. Он пойдет за «Отчаянием». Сейчас. Ночью. Пока у него еще есть призрачный шанс. С «Ужасом» в качестве последнего аргумента. Он ненавидел эту картину. Боялся ее. Но после котельной… он знал ее силу. И знал, что, возможно, ему придется применить ее снова. Чтобы выжить. Чтобы дойти до «Ключа» и выполнить волю брата.

Эта мысль вызывала отвращение. Но страх перед альтернативой был сильнее. Он взял рюкзак, сунул внутрь дневник Саши, бутылку воды. Достал из-под кровати «Ужас», завернул его в темную куртку и тоже положил в рюкзак. Он был тяжелым. Физически и морально. Затем он подошел к «Ключу». Снять со стены? Слишком громоздкий. Оставить? Страшно. Но таскать с собой две смертоносные картины… Он решил оставить «Ключ» здесь, спрятав его за шкафом. Рискованно, но иного выхода не было.

Он выключил свет, снова подошел к двери, прислушался. Тишина. Он открыл дверь, выглянул. Пусто. Спустился по лестнице, миновал пустой холл. Ночной воздух встретил его холодным, промозглым поцелуем дождя. Он натянул капюшон и шагнул в сырую питерскую ночь, направляясь туда, куда тянуло его чутье, усиленное видением «Ключа» – в «тень колонн», навстречу «Отчаянию». Война, начатая убийством его брата, вступала в новую фазу. И Павел Гайдученко, вооруженный кошмаром, созданным родным человеком, шел в самое ее пекло.

Глава 5: Охота за картинами

Холодный питерский дождь, больше похожий на ледяную пыль, сек лицо Павла, пока он шел по ночным улицам от гостиницы «Нево» к дому Моисея Карловича. Каждый шаг отдавался тяжелым эхом в его груди, где смешивались страх, решимость и гнетущее чувство вины за то, что он втягивает старика в эту смертельную авантюру. Рюкзак за спиной тянул вниз не только весом «Ужаса» и дневника Саши, но и грузом ответственности. «Оператор» дала ему 24 часа. «Мастер» тоже не дремал. Оставалось только одно: опередить их. Найти следующую картину – «Отчаяние». Саня в дневнике намекал на «тень колонн» в контексте Смольного собора? Или колоннады Казанского? Павел не был уверен, но интуиция, подкрепленная смутным «гулом» от «Ключа», тянула его именно к Смольному. А для проникновения туда ночью, в поисках тайника, ему нужна была помощь. Помощь человека, который знал больше, чем говорил. Моисей Карлович.

Старик открыл дверь почти мгновенно после первого же тихого стука, словно ждал. Его лицо в тусклом свете прихожей было изборождено глубокими морщинами, но глаза за толстыми линзами горели напряженной готовностью. Он молча впустил Павла, захлопнул дверь, щелкнув всеми замками.

– Ты принес Его? – спросил он хрипло, не глядя на рюкзак, но всем видом показывая, что знает.

Павел кивнул, сбрасывая мокрое пальто.

– «Ужас». И дневник Саши. Моисей Карлович, мне нужна ваша помощь. Я знаю, где может быть спрятана следующая картина. «Отчаяние». Но… – он запнулся, – это Смольный. Ночью. Я не справлюсь один. И я не знаю точного места. Саня написал «в тени колонн». Это может быть что угодно.