Рисующий смерть

Василий Григоров

Рисующий смерть

Глава 1: Звонок из бездны

Тишина московской ночи была густой и непробиваемой, как смола. Павел Гайдученко утонул в ней, сплетаясь с тяжелым, беспробудным сном после пятнадцатичасового марафона ремонта и отладки домашнего Wi-Fi-роутера. Его сознание витало где-то на границе пустоты и хаотичных образов усталости, когда резкий, настойчивый, словно сверло, звук вонзился в эту тишину и разорвал ее в клочья. Телефон. Стационарный, на тумбочке. Дребезжащий, металлический, чужеродный в этой предрассветной мгле.

Павел застонал, не открывая глаз, сунул руку под подушку, нащупывая мобильник. Тишина. Звонок продолжался. Значит, городской. Кто, черт возьми? Четыре утра по московскому времени. Мысль о неисправности проводки, коротком замыкании, которая могла бы хоть как-то оправдать этот кошмар, тут же отпала – звонок был слишком осмысленным, настойчивым, требовательным.

Он с трудом оторвал голову от подушки, глаза слипались. Рука, тяжелая как гиря, нащупала пластиковую трубку. Снял.

– Алло? – голос хриплый, спросонья.

– Павел Витальевич Гайдученко? – спросил мужской голос на другом конце. Низкий, официальный, лишенный интонаций. Звучал неестественно громко в тишине спальни.

– Да, я, – Павел сел на кровать, протирая лицо. Холодок неприятного предчувствия пробежал по спине.

– Вас беспокоит дежурный отделения полиции Василеостровского района, город Санкт-Петербург. Ваша фамилия Гайдученко? У вас есть родной брат, Александр Витальевич Гайдученко, тридцать семь лет, проживающий по адресу: Санкт-Петербург, улица Кораблестроителей, дом 35, корпус 2, квартира 49?

Мгновение. Сердце Павла замерло, а потом рванулось в бешеную скачку, ударившись о ребра так, что перехватило дыхание. Холодок превратился в ледяную волну, затопившую все внутри. Саня. Что с Саней? Почему полиция? В Питере?

– Да… Да, это мой брат. Что случилось? – Собственный голос показался ему чужим, тонким.

На другом конце короткая, тягостная пауза.

– Павел Витальевич, – голос стал чуть тише, но не мягче, – вынужден вам сообщить. Сегодня ночью, около часа назад, ваш брат, Александр Витальевич Гайдученко, обнаружен в своей квартире без признаков жизни. Предварительно – насильственная смерть.

Слова обрушились на Павла как бетонная плита. Мир сузился до точки света от уличного фонаря, пробивающегося сквозь щель в шторах. Без признаков жизни. Насильственная смерть. Саня. Мертв. Убит. В Питере. Шум в ушах – высокий, пронзительный, нарастающий.

– Вы… Вы уверены? – выдавил он. – Может, ошибка? Саня… он мог… – Что он мог? Упасть? Задохнуться? Но "насильственная смерть" не оставляла места для самообмана.

– Тело опознано по документам. Личность установлена. Обстоятельства указывают на преступный характер произошедшего, – ответил дежурный без тени сомнения. – Павел Витальевич, мы понимаем, это тяжелый удар. Но нам срочно требуется ваша помощь. Следователь, ведущий дело, просит вас как можно скорее прибыть в квартиру брата. В квартире беспорядок, следы борьбы. Требуется человек, который мог бы помочь опознать имущество, понять, что именно похищено или повреждено. Это важно для следствия.

Помочь следствию. Опознать имущество. Слова пролетали мимо. В голове крутилось только одно: Саша мертв. Убит. Его больше нет.

– Я… я в Москве, – пробормотал Павел. – Как я… сейчас? Поезд? Самолет?

– Следователь просит максимально оперативно… Уточните, когда сможете прибыть?

– Я… постараюсь вылететь первым рейсом. Должен быть через пару часов. Прибуду… к обеду, наверное.

– Хорошо. Сообщите, пожалуйста, номер рейса по этому телефону, когда будете знать. Вас встретят. Простите за беспокойство в такое время. Соболезную.

Трубка замолчала. Павел сидел на краю кровати, оцепенелый, все еще сжимая холодную пластиковую трубку. Соболезную. Саня. Убит. В Питере.

Самолет взлетел, оставляя под крылом серое московское утро. Павел откинулся в кресле, закрыл глаза, но сон не шел. За веками стоял образ брата – живой, улыбающийся, а потом – страшная пустота и холодное слово "труп". Он чувствовал себя предателем. Воспоминания накатывали волной: их детская комната, заваленная листами бумаги, испещренными странными значками и рисунками. Они с Саней обожали придумывать ребусы друг для друга. "Паш, смотри: дом, потом буква 'А' в кружочке, потом кошка без хвоста! Что?" – "Дача! Потому что 'домА' + 'А' – это 'да', а кошка без хвоста – 'ча'!" – "Угадал! Теперь твоя очередь!" Смех, азарт, ощущение тайного языка, понятного только им двоим. Саня всегда был изобретательнее, его ребусы – сложнее, многослойнее, часто с подвохом. Павел, прагматик даже тогда, чаще выигрывал за счет логики. Последние годы они отдалились… А теперь эта игра закончилась навсегда.

В Пулково его встретил молодой лейтенант. "Новиков Сергей Иванович. Следователь ждет вас на месте". Машина быстро вырвалась из аэропортовой суеты. Питер встретил низким небом и колючим дождем. Город казался мрачным, отчужденным. Лейтенант молчал. Павел не спрашивал. Боялся.

Дом 35 по улице Кораблестроителей – высокий, серый. У подъезда – машина и микроавтобус криминалистической службы. Появился мужчина лет сорока, в темном пальто без погон, с утомленным лицом и проницательными серыми глазами.

– Павел Витальевич? Новиков, следователь. Спасибо, что приехали так быстро. Простите за обстановку… Пойдемте. Квартира на пятом. Лифт не работает.

Подъем по лестнице показался бесконечным. На площадке у двери квартиры 49 – желтая лента. Новиков снял пломбу.

– Готовы? Там… беспорядок. Будьте морально готовы.

Павел кивнул, сжав челюсти. Новиков толкнул дверь.

Запах ударил в нос – пыль, краска, и что-то еще… сладковато-тяжелое, невыносимое. Павел едва не задохнулся.

Он шагнул за порог и замер. Хаос. Мебель опрокинута, ящики вывалены, одежда, книги, папки – все разбросано. Подушки разрезаны, синтепон клочьями. На стене – огромное бурое пятно. Павел резко отвел глаза. Стекло хрустело под ногами. Обрывки холстов, смятые эскизы…

– Мастерская – там, – тихо сказал Новиков, указывая вглубь. – Там… тело нашли.

Павел не пошел. Его взгляд скользил по руинам, цепляясь за знакомое. Вот угол папки с эскизами… Вот его старый подаренный свитер… разорванный. И вот… на стене, в уцелевшем углу, лист бумаги. Приколот кнопкой. Рисунок. Небрежный, нервный.

Павел подошел ближе, отгородившись от следователя, от ужаса комнаты, от самого себя. Его внимание сузилось до листа. Вертикальные линии… основа для стереограммы? Саня увлекался этим… Но это было нечто иное. Карикатурная композиция.

Слева: угловатый самолет, взлетающий. На фюзеляже – "АН". Центр: фигура человека. Большие руки, ноги, очки… Павел почувствовал мурашки. Это был он. Карикатурно, но узнаваемо. В руках – табличка: "ТРЕ". Справа: старомодный магнитофон. Из него – не лента, а нотный стан. Четыре линии. На второй снизу – одна жирная нота: "СОЛЬ". Крайний правый угол: дверь с цифрой "37". Из-за нее – физиономия. Лысеющая голова, насупленные брови, недовольная гримаса. Зловещая.

Павел замер. Детство. Ребусы. Саня. Их тайный язык. Его мозг, отточенный годами логических задач и программирования, включился мгновенно, отсекая эмоции, как ненужный шум. "АН"… Самолет? "Ан" – как марка? Или… "Ан" как начало слова? "ТРЕ"… Табличка. "Тре" – тоже часть? "СОЛЬ"… Нота. "Соль" – вещество? Или… просто звук? Дверь "37"… Физиономия – явно сосед.

Он смотрел на элементы, не видя уже хаоса вокруг. Соединить. "АН" + "ТРЕ" + "СОЛЬ" = ? Антресоль! Да! "АН" – "ан", "ТРЕ" – "тре", "СОЛЬ" – "соль". Антресоль! И дверь с цифрой 37! Значит, что-то спрятано на антресоли в квартире 37! Физиономия – либо предупреждение о соседе, либо указание, что именно он – хранитель.

Озарение было острым, холодным. Это послание. Саня, в последние минуты страха, обратился к их старой игре. К их общему коду. Он звал на помощь. Предупреждал. И доверял только ему.

Павел медленно оторвал взгляд от рисунка, стараясь лицом не выдать ничего. Следователь Новиков стоял рядом, наблюдая за ним с профессиональным, чуть отстраненным интересом.

– Что-то знакомое? – спросил Новиков, кивнув на рисунок.

Павел сделал вид, что тяжело вздохнул, потер переносицу. Внутри все кричало, но голос он выдал ровный, усталый.

– Эскиз… Набросок… Не знаю. Саня всегда рисовал странные вещи. Особенно в последнее время. Говорил про новые проекты… – Он махнул рукой, изображая бессилие. – Я… не могу пока. Осмотреться? Может, что-то бросится в глаза…

Он не стал делиться догадкой. Инстинкт кричал: молчи. Эта головоломка – только для него. Саня адресовал ее брату, а не полиции. Кто знает, кто этот Новиков? Кто знает, кто ищет то, что спрятано? Доверять нельзя никому.

Он провел в квартире еще полчаса, механически отвечая на вопросы Новикова о возможной ценности вещей брата, о его круге общения, делая вид, что изучает беспорядок. Внутри все горело: нужно было дождаться, когда они уйдут, и попасть к соседу. К квартире 37. К антресоли. К лысому человеку с недовольным лицом.

Наконец, криминалисты начали сворачивать работу. Новиков подошел к Павлу.

– Павел Витальевич, пока все. Квартира остается опечатанной. Вам нужно где-то остановиться? Можем помочь с гостиницей.

– Спасибо, я сам, – Павел постарался выглядеть опустошенным. – Мне нужно… просто побыть одному. Осмыслить. Я свяжусь завтра.

– Понимаю. – Новиков протянул визитку. – Мой прямой номер. Если что вспомните, или понадобится помощь – звоните в любое время. Соболезную еще раз.

Они спустились. Машина Новикова уехала. Микроавтобус последовал за ней. Павел остался один под моросящим дождем у подъезда, ощущая холодную тяжесть свершившегося. Он подождал несколько минут, глядя, как тают красные огни машин в сырой дымке. Затем глубоко вдохнул и шагнул обратно в подъезд.

Пятый этаж. Площадка пуста. Лента "Место происшествия" болталась на двери квартиры 49. Павел повернулся к двери напротив. Квартира 37. Он посмотрел на звонок. Физиономия с рисунка всплыла перед глазами – недовольная, подозрительная. Что ждало его за этой дверью? Сообщник? Свидетель? Опасность?

Он нажал кнопку. Звонок прозвучал громко в тишине подъезда. Павел слышал, как стучит его собственное сердце. За дверью – шаги. Медленные, тяжелые. Щелчок запора. Дверь приоткрылась на цепочку. В щели – то самое лицо. Лысеющая голова с седыми прядями. Крупный нос. Умные, усталые глаза за толстыми линзами. Толстые губы. И выражение – недовольное, настороженное. Оно изучало Павла, не моргая.

Павел собрался с духом. Голос должен быть твердым.

– Моисей Карлович? – спросил он, глядя прямо в эти стальные глаза за стеклами очков. – Меня зовут Павел Гайдученко. Я брат Александра, вашего соседа.

Старик молчал.

– Саня… Александр оставил мне послание, – продолжил Павел, понизив голос до доверительного шепота. Он сделал паузу, подбирая слова их тайного кода. – На рисунке. Самолет "АН", табличка "ТРЕ", нота "СОЛЬ". И дверь с цифрой 37. За ней – ваше лицо.

Глаза старика чуть сузились. В них мелькнуло что-то – не то понимание, не то тревога.

– Он сказал: антресоль, – четко произнес Павел последнее слово-ключ. – Тридцать семь. Я пришел за тем, что он вам доверил. Только я.

Моисей Карлович не двигался секунду, две, три. Он смотрел на Павла так пристально, будто пытался прочитать его мысли, измерить душу. Павел выдержал этот взгляд, не отводя глаз. Внутри все было напряжено до предела.

Потом старик кивнул. Один раз. Коротко. Цепочка упала с глухим стуком. Дверь открылась.

– Быстро. Заходи, – прохрипел он, отступая в полумрак прихожей.

Павел шагнул внутрь. Дверь тут же захлопнулась за его спиной, щелкнули все замки. В тесном пространстве пахло старой бумагой, лекарственными травами и пылью. Моисей Карлович повернулся к нему. Его лицо в тусклом свете прихожей казалось еще более серьезным, почти трагическим.

– Ждал, – прошептал он, и в его голосе не было уже недовольства, только глубокая усталость и тревога. – Саня… Александр… Он говорил: "Если что-то случится… придет Павел. По нашей старой игре. Передашь только ему". Боялся он. Очень боялся. – Старик покачал головой, и Павел увидел в его глазах немой укор миру. – Иди.

Он повернулся и заковылял вглубь квартиры, в маленькую комнатку-библиотеку. Подошел к стене, к антресоли под потолком. Достал ключик, встал на цыпочки, открыл замочек. Скрипнула деревянная дверца. Из темноты он вынул предмет – плотный сверток в грубой коричневой бумаге, перевязанный бечевкой. Размером с тубус, но тяжелее.

Моисей Карлович бережно передал сверток Павлу. Его рука дрожала.

– Держи. Картина. И письмо внутри. – Он наклонился ближе, и Павел почувствовал запах старого табака и чего-то горького, химического. Шепот старика был еле слышен, но каждое слово врезалось в память: – Он боялся не зря. Они придут. И за этим. Смотри в оба, Павел Витальевич. Оба глаза – в оба. Доверяй только себе. И… – он запнулся, – и тому, что увидишь сквозь.

Павел взял сверток. Он был плотным, весомым в руках, излучал холодок тайны и опасности. Сердце бешено колотилось. "Они придут". Кто? Убийцы? Те, кто устроил кошмар в квартире Саши? И что значит "то, что увидишь сквозь"? Намек на стереограмму?

Старик больше ничего не сказал. Он лишь открыл дверь и кивком показал на выход. Его лицо снова стало закрытым и недовольным, но в глазах читалась тревога.

– Спасибо, – глухо произнес Павел, крепче прижимая сверток.

Он вышел на лестничную площадку. Дверь 37 захлопнулась, замки щелкнули один за другим. Павел стоял спиной к страшной двери квартиры 49, держа в руках последнее наследие брата. Дождь стучал по крыше подъезда. Питерский холод пробирал до костей, но внутренний холод от свертка и слов старика был куда глубже. Он спустился вниз, вышел на улицу. Влажный ветер обжег лицо. Он не знал, где остановиться, что делать дальше. Он знал только одно: игра началась. Игра в ребусы закончилась смертью. А теперь началась игра на выживание. И первая фишка – тяжелый сверток с картиной и письмом – была у него в руках. Шаг сделан. Обратной дороги не было.

Глава 2: Наследие безумия

Сырой питерский ветер, словно назойливый попрошайка, пробирался под воротник пальто, цеплялся за брюки, насквозь пропитывая холодом. Павел стоял на тротуаре, прижимая к себе драгоценный, но жутковато тяжелый сверток, и ощущал себя абсолютно потерянным. Гул машин, голоса прохожих, плач ребенка из коляски – все это сливалось в бессмысленный, давящий шум. Питер, некогда любимый город юности, теперь казался чужим и враждебным лабиринтом, где за каждым углом таилась невидимая угроза. Слова Моисея Карловича – «Они придут. И за этим» – звенели в ушах навязчивым, ледяным эхом.

Ему нужен был угол. Убежище. Место, где можно спрятаться, осмыслить кошмар, развернуть этот проклятый сверток и понять, что же Саня доверил ему ценой своей жизни. Гостиница. Самое простое решение. Он вспомнил недорогую, но чистую «Нево» неподалеку, на Среднем проспекте Васильевского острова. Саня иногда селил там их московских родственников. Достаточно близко, чтобы быть рядом с эпицентром трагедии, и достаточно анонимно.

Дорога заняла не больше двадцати минут пешком, но каждый шаг давался с трудом. Сверток под мышкой казался раскаленным, притягивающим взгляды. Павел ловил себя на том, что нервно оглядывается: не идет ли кто за ним? Не следит ли из-за угла тот самый невидимый «Они»? Люди на улицах – студенты, спешащие домой офисные работники, бабушки с авоськами – казались подозрительными. В глазах случайного прохожего ему чудился нездоровый интерес, в замедлившем шаге таксиста – скрытое наблюдение. Паранойя? Наверное. Но после увиденного в квартире брата и слов старика она казалась единственно разумной реакцией.

«Нево» встретила его усталым полумраком холла и равнодушием дежурной администраторши. Женщина за стойкой, с начесом времен перестройки и вязаной кофтой, даже не подняла глаз от телефона.

– Есть свободный? Один, на пару ночей, – спросил Павел, стараясь, чтобы голос не дрожал.

– Паспорт, – буркнула она, протягивая руку, не глядя. Оформила все с привычной неспешностью, швырнула ключ-карту. – Триста семь. Третий этаж. Лифт слева.

Номер оказался крошечным, но чистым. Узкая кровать, письменный стол у окна, занавеска в мелкий цветочек, дверь в совмещенный санузел. Стандартный набор унылого гостеприимства. Павел бросил на кровать свою небольшую дорожную сумку, щелкнул замком на двери и подпер ее стулом – глупая, но психологически необходимая предосторожность. Только теперь, в относительной тишине, отгороженный от враждебного мира тонкой стеной, он позволил себе глубоко вздохнуть. Руки дрожали, когда он снял пальто и осторожно положил сверток на стол.

При свете тусклой лампы коричневая бумага казалась еще грубее, бечевка – плотной, надежной. Павел долго смотрел на него, оттягивая момент. Что там? Картина, которую Саня называл своим самым могущественным произведением? «Ключ от всех дверей»? И письмо. Послание из мира мертвых. Он сглотнул ком в горле, ощущая ледяную тяжесть в желудке. Пора.

Пальцы, неловкие от волнения, развязали узел бечевки. Бумага развернулась, открывая содержимое. Внутри лежали два предмета. Первый – плотно свернутый в тубус холст, перетянутый резинкой. Павел аккуратно вынул его, почувствовав шероховатость фактуры под пальцами. Второй – обычный белый конверт формата А4, без марки и адреса, запечатанный. На нем четким, узнаваемым почерком Саши было написано: «Паше. Лично. В случае моей смерти.»

Сердце Павла сжалось. Он взял конверт, ощущая его вес – внутри явно было несколько листов. Ножницы из дорожной сумки разрезали бумагу аккуратным движением. Он вынул сложенные листы. Бумага была обычной, офисной. Почерк Саши – таким же нервным, стремительным, как всегда, но в некоторых местах буквы сбивались, линии дрожали, будто рука писавшего была неспокойна.

«Паш… Если ты читаешь это, значит, я прав. Значит, случилось худшее. Прости, что втягиваю тебя в эту чертовщину, но другого выхода нет. Ты единственный, кому я могу доверить… нет, не доверить. Ты единственный, кто, возможно, поймет и сможет остановить. Если не я…»

Первые строки вырвались из Павла глухим стоном. Он откинулся на стуле, закрыл глаза, пытаясь совладать с накатившей волной горя и вины. «Прости…» Сколько раз он сам мысленно просил у Сани прощения за отдаление? Он сделал глоток воды из пластиковой бутылки, купленной в аэропорту, и заставил себя читать дальше.

«Ты знаешь, я всегда шел своим путем в искусстве. Искал не просто красоту, а суть. Воздействие. Как цвет, форма, глубина влияют на мозг, на эмоции, на саму душу. Мои стереограммы… это не просто трехмерные картинки, Паш. Это ключи. Коды. Доступ к самым глубинным слоям человеческой психики. Я научился не просто показывать объем, а… программировать эмоциональный отклик. Манипулировать им. Создавать не иллюзию пространства, а реальность чувства. Настоящего, всепоглощающего.»

Павел почувствовал, как холодеют кончики пальцев. Саня всегда говорил о «глубине восприятия», о «раскрытии скрытых пластов», но это… Это звучало уже как мания величия. Или нечто гораздо более опасное.

«Я создал серию. Шесть работ. Не просто картины, Павел. Оружие. Сам того не желая поначалу, но… увидев силу эффекта… я продолжил. Экспериментировал. Искал границы. Нашел их. И перешел. Каждая картина – это концентрированная, направленная эмоция, зашифрованная в цветовых частотах и стерео-паттернах. Они обходят сознание. Бьют напрямую в лимбику. В инстинкты.»

Павел встал, не в силах усидеть. Прошелся по тесному номеру, листы письма трепетали в его руке. «Оружие». Это слово резануло, как нож. Его брат? Мирный, хоть и странный художник?

«Первая – «Ужас». Не просто страх, Паш. Первобытный, животный ужас, парализующий, сводящий с ума. Вторая – «Отчаяние». Полная потеря смысла, воля к нулю, тяга к небытию… Самоубийство – логичный исход. Третья – «Угнетение». Давящая тяжесть, беспросветность, ощущение ловушки без выхода. Человек гаснет, как свеча. Четвертая – «Ярость». Слепая, разрушительная, направленная на всех и вся. Пятая – «Бешенство». Утрата рассудка, чистая агрессия, звериный инстинкт убийства. И шестая… «Безумие». Полный разрыв с реальностью. Вечный кошмар наяву.»

Павел прислонился лбом к прохладному стеклу окна. За ним текли серые улицы Васильевского острова, тускло светили фонари. А он читал о картинах, убивающих людей. Созданных его братом. Его вечно увлеченным, немного наивным Саней. Это было невообразимо. Чудовищно. Он хотел крикнуть, что это бред, что Саня сошел с ума еще до смерти, что это плод его больного воображения… Но слишком уж все сходилось. Хаос в квартире. Страх. Ребус-предупреждение. Слова старика. И этот сверток на столе…

«Я не хотел зла, Павел! Клянусь! Я исследовал! Но сила… она оказалась страшнее, чем я предполагал. И ею заинтересовались. Очень серьезно заинтересовались.»

Письмо становилось еще более нервным, буквы скакали.

«Сначала пришли «спецы». Вежливые, в строгих костюмах. Представились «научным отделом» одной солидной структуры. Говорили о «национальной безопасности», о «уникальном потенциале для обороны». Предлагали деньги, лабораторию, защиту. Но я видел их глаза, Паш. Холодные. Расчетливые. Они видели в моих работах только инструмент. Оружие для устранения, для подавления, для запугивания. Я отказался. Сказал, что уничтожу все. Они не поверили. Стали давить. Намекать на последствия.»

Павел снова сел, сжав письмо так, что бумага смялась. «Солидная структура». Спецслужбы. ФСБ? ГРУ? Неважно. Суть ясна.

«Потом появились другие. Из… теневого мира. Криминал. Высшего эшелона. Их интересовало то же самое, но для других целей: шантаж конкурентов, устранение неугодных, контроль над людьми. Они были откровеннее. И опаснее. Угрозы были конкретными. Очень. Я понял, что живой я им нужен только как ключ к картинам. А картины… их сила слишком велика, чтобы оставлять их в этом мире.»

Павел почувствовал, как по спине пробежал холодный пот. Саня оказался в центре смертельной игры между государственной машиной и организованной преступностью. За его изобретение. За его безумные картины.

«Я спрятал их. Все шесть. В надежных местах. Но… но я создал еще одну работу, Павел. Самую важную. Ту, что лежит сейчас перед тобой. Я назвал ее «Ключ от всех дверей». Это не оружие. Это… антидот. И уничтожитель. Ее поле способно нейтрализовать воздействие любой из шести картин. Разрушить созданную ими эмоциональную матрицу. Но главное… при активации в непосредственной близости от них всех, «Ключ» способен вызвать их резонансное разрушение. Уничтожить их полностью, стереть их паттерн. Но для этого нужно собрать их все вместе и активировать «Ключ» в центре. Это единственный способ стереть эту ошибку. Остановить кошмар.»

«Ключ от всех дверей». Павел посмотрел на тубус со свернутым холстом. Так вот что это. Не уничтожитель, а спаситель? Но звучало это все равно пугающе абстрактно и опасно.

«Я спрятал «Ключ» у дяди Миши, потому что знал – он единственный, кто не испугается и не поддастся на уговоры или угрозы. Он стар и мудр, и он… кое-что понимает в подобных вещах. Из прошлого.» Моисей Карлович. Бывший физик? Связанный с какими-то закрытыми исследованиями? Мысли метались.

«Они охотятся за картинами, Павел. И за «Ключом». Они знают о его существовании. Убийство… если оно случилось… это их рук дело. Они пытались выбить из меня информацию. Наверное, не успели… или я не сказал. Теперь их цель – ты. И «Ключ». Ты должен найти и уничтожить все шесть картин. С помощью «Ключа». Или… уничтожить сам «Ключ», если шансов нет. Но лучше первое. Мир не готов к такой силе. Никто не готов. Она сожрет всех.»

Последние строки были написаны с отчаянием:

«Будь осторожен, брат. Доверяй только себе. И… посмотри на «Ключ». Правильным взглядом. Сквозь. Он покажет тебе путь. Или… предупредит. Прости меня за все. Люблю. Саня.»

Павел опустил письмо на стол. Руки тряслись неудержимо. В голове стоял гул. Шесть картин-убийц. «Ключ» – антидот и бомба. Спецслужбы. Преступники. Убийцы Саши. И он, простой системный администратор из Москвы, должен был все это найти и уничтожить? Это было безумием. Абсурдом. Но письмо лежало перед ним. Реальность квартиры-морга была за окном. И сверток с картиной смотрел на него немым укором.