Рисующий смерть

Он должен был посмотреть. «Правильным взглядом. Сквозь.» Как в детстве, как с теми стереограммами, которые Саня показывал ему. Как на том ребусе в квартире.

С глубоким вдохом, словно ныряя в ледяную воду, Павел снял резинку с тубуса и осторожно развернул холст. Он был закреплен на легком картонном подрамнике. Размером примерно 50 на 70 см.

Первое впечатление – абстракция. Хаотичное, но удивительно гармоничное переплетение цветовых волн, полос, точек. Никакого явного изображения. Преобладали холодные тона: глубокие синие, как ночное небо над Арктикой, серебристые, переходящие в белый, изумрудные всполохи. Цвета были чистыми, насыщенными, но не кричащими. Они словно перетекали друг в друга, создавая ощущение бесконечного, спокойного движения. Никаких резких линий, только плавные градиенты и мерцающие точки, напоминающие звезды в тумане. Ни тени «Ужаса» или «Ярости». Название «Безмятежность», казалось, полностью соответствовало виду. Но Павел знал – это только оболочка.

Он поставил картину на стол, прислонив к стене. Отступил на пару шагов. Вспомнил Санины уроки. «Расслабь глаза, Паш. Не фокусируйся на деталях. Смотри сквозь картину. Как будто вдаль, за нее. Позволь зрачкам расфокусироваться самим. Ищи вертикальный ритм…»

Сначала ничего не получалось. Глаза упрямо цеплялись за блики, за переливы синего. Мозг пытался найти знакомые формы. Павел заставил себя дышать глубже, расфокусировать взгляд, устремив его в воображаемую точку за холстом. Минута. Две. Картина перед ним начала плыть, расплываться, цвета смешиваться в серую муть. Он уже хотел отвести взгляд от разочарования, как вдруг…

Ощущение было странным, почти физическим. Словно его слегка толкнули в грудь, или земля ушла из-под ног на мгновение. И перед его внутренним взором, сквозь пелену расфокусировки, картина ожила. Вертикальные полосы, невидимые при обычном взгляде, выстроились в четкий ритм. И между ними, как по волшебству, возникло изображение. Не нарисованное, а словно сотканное из самого света, воздуха и цвета.

Он видел… спокойствие. Абсолютное. Это был не пейзаж, не лицо. Это было ощущение. Как будто он парил высоко над землей, в чистейшей синеве бескрайнего неба. Ни звука. Ни ветра. Только безмолвная, всеобъемлющая тишина и покой. Тревога, гнев, боль утраты – все это растворялось, как сахар в горячей воде. На смену приходило глубинное, почти нечеловеческое умиротворение. Он чувствовал, как мышцы расслабляются, дыхание выравнивается, бешеная гонка мыслей замедляется до тихого ручья. Это было прекрасно. Ошеломляюще. Как глоток чистейшей воды после долгой жажды души.

Но внутри этого покоя, на самой его глубине, Павел ощутил что-то еще. Едва уловимое. Как легкую дрожь камертона. Как далекий гул подземного толчка. Это был… намек. Предупреждение? Некая вибрация, нарушающая идеальную гармонию. Она не пугала, не тревожила напрямую. Она просто была. Как тень от облака на безмятежном небе. Напоминание, что эта гармония – лишь временное состояние, островок в бушующем океане. И где-то там, за пределами этого сияющего покоя, таилась та самая тьма, от которой предостерегал Саня. Тьма его других творений.

Павел мигнул, и видение исчезло. Картина снова стала просто красивой абстракцией. Он стоял, опираясь о стол, чувствуя себя опустошенным и странно отдохнувшим одновременно. Эффект был потрясающим. И абсолютно реальным. Теперь он верил. Верил каждому слову Саниного письма. Сила картин существовала. И «Безмятежность» была лишь проблеском, легкой версией того, на что способны «Ужас» или «Безумие». И где-то в этом городе, в чужих, возможно, уже смертоносных руках, находились эти шедевры ада.

Он подошел к окну, чтобы проветрить голову. Вечерело. Фонари зажигались, отбрасывая желтые круги на мокрый асфальт. Его номер был на третьем этаже, окно выходило на тихий двор-колодец. Павел машинально скользнул взглядом по противоположному крылу гостиницы, по темным окнам, по узкому проходу между домами. И замер.

В глубокой тени под аркой, ведущей на соседнюю улицу, стоял человек. Высокий, в длинном сером плаще с поднятым воротником, в темной шапке, надвинутой на лоб. Он не курил, не смотрел в телефон. Он просто стоял. И смотрел. Прямо на его окно. Павел не видел его лица в сумерках и с этого расстояния, но ощущение было железным: незнакомец наблюдает. За ним.

Ледяная волна страха обожгла Павла. «Они пришли.» Слова Моисея Карловича обрели плоть. Серый плащ в тени арки стал воплощением угрозы. Как они нашли его? Следили с квартиры? Следят за всеми гостиницами в районе? Или… в полиции есть их человек? Мысль о следователе Новикове, его профессиональных, но слишком внимательных глазах, мелькнула тревожной искрой.

Павел резко отпрянул от окна, прижавшись к стене. Сердце колотилось, как барабан. Что делать? Звонить Новикову? Но кому доверять? Бежать? Куда? И с «Ключом» на руках – он был слишком заметен.

Он осторожно выглянул еще раз, стараясь не показываться в проеме окна. Тень под аркой была пуста. Человек исчез. Но чувство слежки не пропало. Оно висело в воздухе нервирующей тяжестью. Они знали, где он. И, наверное, знали, что у него есть «Ключ».

Павел закрыл шторы, оставив лишь узкую щель для наблюдения. Номер погрузился в полумрак. Он включил свет над столом, создав островок света в темноте. Нужно было действовать. Сидеть тут, как кролик в клетке, было смерти подобно. Саня упоминал дневники. Возможно, там были подсказки. Где искать спрятанные картины? Где могут быть зацепки?

Он вспомнил последний визит в квартиру брата. Хаос. Но в мастерской… он мельком видел что-то, похожее на толстую тетрадь в кожаном переплете, полузасыпанную обломками мольберта и бумагами. Криминалисты вряд ли забрали ее сразу – она не выглядела ценной в их глазах. Если она все еще там… Это был шанс.

Но как попасть в опечатанную квартиру? И как сделать это незаметно для «серого плаща» и ему подобных? Риск был огромен. Но альтернативы не было. Ждать – значит дать им время подготовиться.

Пока он размышлял, его взгляд упал на дорожную сумку. А что, если… использовать то, что уже привлекло внимание? Создать видимость? Он быстро собрал несколько вещей – ноутбук, зарядку, туалетные принадлежности – в маленький рюкзак. Оставил на кровати распакованную сумку, будто вернется. Письмо Сани и «Ключ» он спрятал под матрас – слишком рискованно таскать их с собой сейчас. Саму картину – «Ключ» пришлось оставить на виду – ее не спрячешь быстро. Надежда была на то, что если ворвутся, то заберут ее, но не найдут письмо с инструкциями. Это был слабый шанс, но другой не было.

Он подошел к щели в шторах. Двор был пуст. Ни души. Ни серого плаща. Возможно, слежка сменилась? Или его уход не запланирован? Пора.

Павел накинул пальто, нацепил рюкзак, взял ключ-карту. Выключил свет. Постоял в темноте, прислушиваясь. За дверью – тишина. Он осторожно отодвинул стул, отпер дверь. Выглянул в коридор. Пусто. Быстро вышел, запер дверь и почти бесшумно двинулся к лестнице, предпочтя ее лифту.

Спустившись, он миновал пустой холл – администраторша куда-то вышла. Выскользнул через боковой выход, ведущий не на главную улицу, а в тот самый двор-колодец. Здесь было темно, грязно, пахло сыростью и мусорными баками. Он прижался к стене, огляделся. Никого. Перебежал двор, нырнул в узкую арочку, выходившую на параллельную тихую улочку. Шел быстро, не оглядываясь, стараясь слиться с редкими прохожими. Через десять минут он был у знакомого серого дома на Кораблестроителей.

Подъезд был пуст. Желтая лента на двери квартиры 49 висела нетронутой. Павел поднялся на пятый этаж. Площадка освещалась одной тусклой лампочкой. Дверь в квартиру 37 была плотно закрыта. Ни звука. Он достал из кармана кредитку – старый трюк, который когда-то показывал Саня для простых замков. Сердце бешено колотилось. Каждый скрип, каждый шорох в подъезде заставлял вздрагивать.

Замок щелкнул не с первого раза, но поддался. Павел сдернул ленту, быстро проскользнул внутрь и закрыл дверь за собой. Запах смерти и разрухи ударил с новой силой. Темнота была почти абсолютной. Он достал телефон, включил фонарик. Луч выхватил из мрака знакомый кошмар: опрокинутая мебель, хаос, темное пятно на стене. Он заставил себя не смотреть туда, направил свет в сторону мастерской.

Идти пришлось осторожно, переступая через хлам. Мастерская выглядела еще страшнее. Разбитый мольберт, растоптанные тюбики краски, холсты, изрезанные ножом. И в углу, под обломками полки, он увидел то, что искал: толстый кожаный переплет, присыпанный штукатурной пылью. Дневник Саши.

Павел наклонился, чтобы поднять его. В этот момент громкий, резкий стук раздался в тишине квартиры. Не в дверь. В окно. Тот самый стук, что будил его в Москве. Звонкий, металлический, настойчивый. Кто-то стучал чем-то твердым по стеклу мастерской, выходившей, как он помнил, на пожарную лестницу.

Глава 3: Лик ужаса

Стук в стекло прокатился по опустошенной квартире, как выстрел. Звонкий, наглый, требовательный. Он врезался в тишину, полную смерти и хаоса, и застыл в воздухе ледяным эхом. Павел замер, полупригнувшись, с кожаным переплетом дневника в уже потной руке. Луч фонарика его телефона дрожал на обломках мольберта. Сердце, только начавшее успокаиваться после подъема по лестнице, снова рванулось в бешеную скачку, ударяя по ребрам с такой силой, что перехватило дыхание. Кто?

Он резко выключил фонарик, погрузив мастерскую в кромешную тьму. Стекло окна, выходившего на пожарную лестницу, было грязным, заплесневелым. В отблеске уличного фонаря где-то внизу Павел различил лишь смутную тень за ним. Неясный силуэт. Высокий? Низкий? Один? Несколько? Стук повторился. Терпеливый. Методичный. Как будто кто-то знал, что он здесь.

Мысли метались. Они. Серый плащ из-под арки? Полиция? Новиков проверил гостиницу? Или… убийцы Саши вернулись за чем-то, что не нашли? Страх сжал горло ледяным кольцом. Дверь в квартиру была единственным выходом, но чтобы до нее добраться, нужно было пересечь всю квартиру, минуя завалы. А там… за дверью… могли быть другие. Пожарная лестница? Выход на нее был через это окно или через кухню? Саня как-то упоминал… Павел напряженно вспоминал планировку.

Еще один стук, уже более резкий, нетерпеливый. И тут Павел заметил слабое движение в углу окна. Что-то темное, металлическое скользнуло по стеклу – конец какого-то инструмента. Лом? Мысль о том, что стекло вот-вот разобьют, заставила действовать. Он не мог оставаться здесь, как крыса в ловушке.

Вспомнив расположение комнат, он рванул не к двери в коридор, а в противоположную сторону – в маленькую кухню. Там, в углу, за холодильником, по его смутным воспоминаниям, должен быть люк на ту самую пожарную лестницу. Старые дома, постройки тех времен, часто имели такие черные ходы.

Он пробирался на ощупь, спотыкаясь о разбросанные кастрюли, осторожно обходя осколки разбитой посуды. Запах гниющей еды из открытого холодильника смешивался с общим запахом разрухи. Из мастерской донесся громкий треск и звон бьющегося стекла. Они ломают окно! Паника придала сил. Он нащупал холодную металлическую поверхность холодильника, обогнул его. В стене, почти у самого пола, виднелся небольшой металлический люк с заржавевшей ручкой. Задвижка была закисшей, но поддалась после сильного рывка. Павел дернул люк на себя. Холодный, влажный воздух ударил в лицо. За люком – узкая металлическая площадка и уходящая вниз, во тьму, шаткая лестница.

Он нырнул в отверстие, едва успев прихватить дневник. Люк захлопнул за собой, но замка не было. Они легко его откроют. Павел не стал раздумывать, начал спускаться по скрипучим, покрытым ржавчиной и льдом ступеням. Лестница дрожала под его весом. Сверху, из квартиры, донеслись приглушенные голоса, шаги. Они внутри! Он ускорился, едва не сорвавшись на обледеневшей ступени. Внизу был тесный, грязный двор-колодец, заваленный старыми покрышками и мусорными баками. Павел спрыгнул с последней ступени, оглянулся. Наверху, в проеме люка, мелькнул луч фонаря. Они нашли выход!

Он рванул в узкий проход между домами, ведущий на соседнюю улицу. Бежал, не разбирая дороги, прижимая к себе дневник. За спиной слышались тяжелые шаги и хриплые выкрики на непонятном языке – то ли команды, то ли ругань. Двое? Трое? Он не оглядывался. Ноги подкашивались от усталости и адреналина, легкие горели. Он свернул за угол, потом еще в одну арку, нырнул в темный подъезд первого попавшегося дома. Прижался к стене за почтовыми ящиками, стараясь не дышать. Шаги промчались мимо по улице, затихли вдалеке. Какое-то время стояла тишина. Он не решался выйти. Дневник в его руках казался раскаленным. Нужно было безопасное место. Гостиница? Нет. Там могут быть другие. Моисей Карлович? Старик уже рисковал ради него. И его квартиру могли взять под наблюдение.

Внезапно он вспомнил заброшенное здание неподалеку – бывшую котельную или что-то подобное, мимо которого они с Саней иногда проходили в студенчестве. Саня говорил, что там тихо и никто не бывает. Шанс.

Двигаясь переулками и дворами, постоянно оглядываясь, Павел добрался до места. Здание действительно выглядело заброшенным: выбитые окна, облупившаяся краска, дверь, висящая на одной петле. Внутри пахло плесенью, пылью и гниющим деревом. Он пробрался в дальний угол большого помещения, где когда-то, вероятно, стояли котлы. Теперь здесь были лишь груды битого кирпича и мусора. Отгородившись грудой старых досок, он достал телефон. Батарея была на исходе, но фонарик еще работал. Он направил луч на кожаный переплет. Дневник Саши.

Открыв его, Павел увидел знакомый нервный, но более аккуратный, чем в последнем письме, почерк. Датированные записи, схемы, формулы, зарисовки стерео-паттернов, заметки о психологии восприятия. Саня скрупулезно документировал свои эксперименты. Павел листал страницы, искал упоминания о картинах, о местах их хранения. Большая часть текста была слишком научной, перегруженной терминами из нейрофизиологии и оптики, которые Павел понимал с трудом. Но постепенно суть проступала. Саня описывал, как нашел способ кодировать эмоциональные состояния в специфические ритмы цветовых колебаний и стереоскопических иллюзий, воздействующих напрямую на подкорковые структуры мозга, минуя сознательный контроль. Это было пугающе убедительно.

И вот он нашел раздел, озаглавленный просто: "Ужас".

*"Прототип 'Эмоционального резонатора' Alpha-1 завершен. Испытания на группе добровольцев (n=5) дали… ошеломляющие результаты. Эффект превзошел все ожидания. Испытуемые подвергались воздействию в течение 30 секунд. Реакция: немедленная и крайне интенсивная. Симптомы: тахикардия >140 уд/мин, гипервентиляция, тремор конечностей, мидриаз (расширение зрачков), потливость, субъективное ощущение неконтролируемого панического ужаса, часто описываемого как 'предчувствие неминуемой гибели' или 'присутствие абсолютного зла'. Двое испытали кратковременный паралич. Один – непроизвольное мочеиспускание. Последействие: стойкое чувство тревоги, ночные кошмары у всех испытуемых в течение 72 часов. Один доброволец (мужчина, 28 лет, без психиатрического анамнеза) обратился к психотерапевту с жалобами на панические атаки, спровоцированные 'любой тенью или резким звуком'. Этический комитет проекта (если бы он существовал) немедленно закрыл бы программу. Я… должен продолжить. Сила слишком велика, чтобы ее игнорировать. Механизм работает. Но ценой…"*

Записи обрывались. На следующей странице – чертеж, напоминающий схему сложного оптического прибора, и… адрес. Улица Гаккелевская, дом 15, кв. 6. И пометка: "Хранилище Alpha. Запасной вариант. Под полом." Саня спрятал "Ужас" в квартире? Чьей? Своей? Нет, его адрес был другой. Значит, чужой. Надежный человек? Или просто пустая квартира? Рискованно, но это была единственная зацепка.

Павел запомнил адрес. Листал дальше. Записи о других картинах были более туманными, с намеками на места, но без точных адресов: "Дельта – у 'Источника'… Гамма – в 'Тени колонн'…" Коды? Псевдонимы? Он еще не понимал. Но "Ужас" был рядом. И его нужно было найти первым. Может быть, именно его искали убийцы? Или спецслужбы? В любом случае, он не мог позволить этому оружию оставаться на свободе.

Он закрыл дневник, чувствуя тяжесть ответственности. Батарея телефона мигнула предупреждением и погасла. В заброшенной котельной стало абсолютно темно и тихо. Слишком тихо. Страх перед преследователями сменился более глубоким, экзистенциальным ужасом перед тем, что держал в руках. Его брат создал машину по производству чистого страха. И Павел собирался идти к ней.

Он прождал в темноте несколько часов, дрожа от холода и напряжения, прислушиваясь к каждому шороху снаружи. Казалось, тишина. Пора двигаться. Улица Гаккелевская была не так далеко.

Добрался он туда на рассвете. Серое, мутное питерское утро. Дом 15 – еще одна "корабелия", чуть более новая, но столь же унылая. Квартира 6 – на первом этаже. Павел обошел дом. Окна квартиры были забиты фанерой. Значит, пустует. Хорошо. Но как попасть внутрь? Взлом? Слишком заметно. Он вспомнил пометку Саши: "Под полом". Возможно, был доступ снаружи? Подвал? Технический люк?

Он спустился в дворовый полуподвал, где располагались счетчики и коммуникации. Там, в темном углу, он нашел небольшой металлический люк, заваленный старыми тряпками. Задвижка поддалась с усилием. За люком – узкий лаз в сырое, тесное пространство под полом квартиры. Павел, преодолевая брезгливость и клаустрофобию, прополз внутрь. В свете зажигалки (последняя полезная вещь в кармане) он увидел бетонные сваи, трубы, слои пыли. И в самом углу, аккуратно прикрученный к балке, небольшой металлический сейф-бокс, замаскированный под часть коммуникаций. Саня позаботился о надежности.

Бокс был закрыт кодовым замком. Павел попробовал Сашины стандартные коды – дату рождения, номер квартиры. Не подошло. Тогда он вспомнил их ребусы. Их любимое число-ключ из детства? 37 (как квартира дяди Миши)? Он набрал 3-7. Щелчок! Замок открылся. Внутри, завернутая в промасленную ткань, лежала картина. Небольшая, размером с книгу, на тонкой панели. Не холст, а какое-то композитное покрытие. Он вынул ее.

Даже завернутая, она словно излучала холодок. Павел быстро вылез из-под пола, закрыл люк, огляделся. Двор был пуст. Он сунул картину под куртку, поверх свитера. Холодок прижался к телу. Он пошел быстрым шагом, стремясь уйти подальше от этого места. Куда? Обратно в заброшенную котельную? Там было относительно безопасно.

Он шел по пустынным утренним улицам, чувствуя вес картины под одеждой. "Ужас". Концентрированный, животный страх. Он не собирался на нее смотреть. Ни за что! Его задача – собрать все и уничтожить с помощью «Ключа». Но ему нужно было понять врага. Понять, с чем он имеет дело. Рациональная часть мозга требовала информации. А иррациональная… кричала от ужаса при одной мысли.

Вернувшись в свое укрыще, забаррикадировавшись досками, Павел достал картину. Он снял промасленную ткань. Перед ним лежала панель. На первый взгляд – абстракция. Но какая! Глухие, грязные оттенки серого и коричневого, сливающиеся в нечто аморфное, болотное. Кляксы черного, похожие на разрывы ткани или… раны. Резкие, колючие мазки кроваво-красного, словно брызги. Никакой гармонии. Только диссонанс, хаос, грязь. И ощущение… давления. Как будто картина физически давила на глаза. Он уже хотел отвернуться, но что-то заставило его замереть. В хаосе цветов и линий, если смотреть расфокусированно, угадывался… намек на форму? Что-то огромное, неопределенное, темное, заполняющее все пространство картины, как черная дыра, затягивающая свет. Он почувствовал легкое головокружение.

"Нет, – мысленно приказал он себе. "Нельзя. Саня предупреждал. Дневник…" Но любопытство и долг перед братом, который просил его "понять", пересилили страх. Он поставил панель на груду кирпичей перед собой. Отступил на два шага. Глубоко вдохнул. "Расслабить глаза. Смотреть сквозь. Найти ритм…"

Первые секунды – только хаос. Пульсирующие грязные пятна. Потом… вертикальные полосы проступили сквозь кашу цветов. Они были неровными, изломанными, как трещины на стекле. И между ними… Павел почувствовал, как его дыхание перехватило.

Он не увидел конкретный образ. Он испытал его. Волна ледяного, абсолютно иррационального ужаса накрыла его с головой. Это не было страхом смерти или боли. Это был страх перед абсолютным Ничто. Перед бездонной пустотой, лишенной смысла, света, надежды. Перед чем-то бесконечно древним, холодным и равнодушным, что вот-вот заметит его – маленькую, жалкую песчинку – и сотрет одним движением. Он почувствовал, как холодеют конечности, как сердце бешено колотится, пытаясь вырваться из груди, как сужаются сосуды, лишая мозг кислорода. В ушах зазвенело, в глазах потемнело. Он попытался оторвать взгляд, но не мог! Картина держала его, как паук муху. Он видел лишь нарастающую, сжимающую все вокруг тьму, слышал (или ему казалось?) шепот тысячи потерянных душ, чувствовал ледяное дыхание непостижимого чудовища на своей шее. Оно здесь! Оно смотрит! Оно знает!

С диким усилием воли, крича внутри себя, Павел зажмурился и резко дернул головой в сторону. Физический разрыв контакта. Он упал на колени, судорожно хватая ртом воздух, как рыба, выброшенная на берег. Его трясло, по спине струился холодный пот. Перед глазами все еще плясали черные пятна. Он чувствовал себя абсолютно опустошенным, униженным, разбитым. Всего несколько секунд… И такой эффект. Что же испытывали те добровольцы? Что испытал Саня, создавая это? Теперь он понимал. Понимал силу, за которую убили брата. Понимал, почему Саня умолял уничтожить все. Этот "Ужас" не должен был существовать.

Он накрыл картину тряпкой дрожащими руками, сунул ее обратно под куртку. Тело все еще колотила мелкая дрожь. Он сидел на холодном полу, обхватив голову руками, пытаясь прийти в себя. Нужно было двигаться. Искать остальные картины. Но сил не было. Только страх. Глубокий, всепроникающий страх, посеянный "Ужасом", пусть и кратковременно. Он боялся выйти на улицу. Боялся темноты в углах котельной. Боялся собственного дыхания.

Внезапно, сквозь остатки паники, его натренированный слух уловил звук. Не снаружи. Изнутри здания. Где-то в соседнем помещении. Слабый скрежет. Как будто кто-то осторожно передвигает камень. Или наступает на битое стекло.

Павел замер. Они нашли. Серый плащ? Его люди? Как? Он был так осторожен! Может, следили за домом на Гаккелевской? Или… догадались проверить заброшки в районе? Адреналин снова ударил в кровь, временно отодвинув страх от картины.

Он бесшумно встал, прижался к холодной кирпичной стене за своей баррикадой из досок. В руке он сжимал тяжелый обломок кирпича – жалкое оружие. Шаги приближались. Мягкие, осторожные. Не один человек. Двое? Он слышал их приглушенное дыхание. Они вошли в его помещение. Лучи фонарей скользнули по стенам, по грудам мусора.

– Здесь никого, – прошептал хриплый мужской голос с акцентом. Кавказским? Среднеазиатским? – Обломки свежие. Был кто-то.

– Ищи. Он тут. С картиной, – ответил другой голос, более жесткий, командный. Знакомый? Павел не мог понять.

Лучи фонарей заскользили ближе. Один из них направился прямо к его укрытию. Павел прижался к стене, затаив дыхание. Его сердце бешено колотилось. Картина "Ужас" под курткой словно излучала холод, напоминая о своем присутствии. И вдруг его осенило. Безумная, отчаянная идея. Он не мог драться с ними. Но он мог использовать то, что у него было. Оружие Сани. Против них самих.

Дрожащими руками он достал панель с "Ужасом". Даже не глядя на нее, лишь прикрыв глаза почти полностью, он высунул ее из-за угла баррикады, направив в сторону приближающегося луча фонаря.

– Что это? – услышал он голос ближайшего преследователя. – Картина?

Человек направил луч фонаря прямо на панель. Павел видел, как свет выхватил грязно-серые и кровавые пятна. Он знал, что произойдет. Он только что испытал это на себе.

Раздался резкий, пронзительный, нечеловеческий вопль. Не крик боли, а крик чистейшего, неконтролируемого ужаса. Фонарь выпал из руки, свет закачался, осветив на мгновение перекошенное, искаженное абсолютным страхом лицо мужчины в темной куртке. Он упал на колени, забился в конвульсиях, закрывая лицо руками, продолжая визжать, захлебываясь собственным ужасом. Его крик был настолько душераздирающим, что у Павла по спине побежали мурашки.

– Алик! Что с тобой?! – закричал второй преследователь, бросившись к напарнику. Он тоже направил фонарь на место происшествия, на упавшего человека… и на картину в руках Павла.

– Нет! Не смотри! – попытался крикнуть Павел, но было поздно.

Луч фонаря скользнул по поверхности "Ужаса". Второй мужчина замер. Его фонарь выпал, покатившись по полу. Он не закричал. Он просто стоял, вытянувшись в струнку, лицо его в полутьме стало маской окаменевшего кошмара. Глаза широко распахнуты, рот беззвучно открыт. Потом он медленно, как подкошенный, рухнул на пол. Не двигался. Только слышалось его прерывистое, хриплое дыхание и тихий, непрекращающийся стон первого, бившегося в истерике у его ног.