По свободной воле

Имея хорошие умственные способности, Алеша учился легко, отмечался послушанием, прилежанием, исполнительностью и был среди первых учеников, сместив Вадима ниже себя. Время от времени мальчишки шалили, некоторые отчаянные мальчики даже играли в нарисованные Вадимом карты. И, может быть, как догадывался Алеша, играли даже на деньги! Но в целом за дисциплиной в училище следили строго, нарушали её ученики редко, под большой тайной.

Поздней осенью город стали сотрясать бунты. А Вадим стал сбегать один. Куда – было непонятно, Вадим ничего не рассказывал, один только раз ответив Ивану

– Это серьезное дело. Сказать не могу.

– Алеша, давай завтра встретимся с одним человеком.Эти тайные отлучки Вадима в одиночку продолжались около месяца, потом он стал исчезать с Георгием, потом с Иваном, а однажды ночью Вадим разбудил Алешу. И они стали шептаться.

– Зачем?

– Поговоришь, обдумаешь как да что. Ты же с нами, что ж тебе в стороне оставаться.

– Не понимаю ничего.

– Завтра разберешься, только строгое условие – никому ни слова. Это очень большая, взрослая тайна. Никому. Даже если тебя Иван и Георгий спросят, то ничего им не говори.

– А почему?

– Потому что это взрослый мир. Потому что надо уметь молчать.

– А отчего ты решил со мной заговорить?

– Оттого, что тебя агнцы наши уважают и послушают.

– А что же мне делать надо будет?

– Ничего плохого. Просто помогать им стать грамотнее. Заодно и сам станешь умнее. Ты же читать любишь?

– Ты же знаешь.

– Ну, вот ты и есть идеальный кандидат. Завтра поймешь. Но! Строго! Обо всем молчок.

Молодой человек, с которым Вадим познакомил на следующий день Алешу, шел быстро, держа руки в карманах, часто сворачивая в переулки и подворотни, незаметно возвращаясь назад, оказываясь позади Алеши и Вадима.

Пройдя, раздельно друг от друга, пустырь за мельницей, они встали за домом.

– Здравствуйте, Алексей. Себя я называть не буду. Надеюсь, Вы понимаете, что это потому, что мы не знакомы. Рассчитываю, что в дальнейшем мы подружимся. Вадим поручился за Вас. Мы выбрали Вас как умного, искреннего и честного человека. Ничего предосудительного мы не предлагаем. И, прежде чем услышать ответ, я все объясню.

Я в прошлом тоже семинарист. И по себе знаю, как из-за косности администрации духовных заведений юные, жаждущие знаний души учащихся, не получают ряда очень полезных и совсем не греховных книг, которые запрещены к чтению. А вам всем жить в будущем мире и его надо представлять в полной мере, чтобы ваши крылья не обгорели, как обгорели они у меня. От вас утаивают значительную часть жизни, даже ничтожно малую правду о жизни вы не знаете. Я предлагаю Вам, Алексей, участвовать в исправлении ситуации. Еще раз скажу, все очень честно, пристойно и правильно. Вы станете, если согласитесь, так сказать, библиотекарем. Будете получать книги, давать их читать соученикам, и, что важно, вы будете их обсуждать между собой. Больше ничего.

Алеша молчал в замешательстве, но, поразмышляв, он действительно не заметил ничего дурного, и нашелся только что спросить:

– А что за книги?

– Начнем с этих.

Молодой человек развязал мешок и достал томик. Это был «Фауст» Гете.

– Видите, очень простые книги, которые нормальный, воспитанный человек обязан прочесть. А в училище, да и в семинарии они запрещены. Прочтите. Обсудите. Дальше через Вадима я буду передавать новые. Через Вадима же будете возвращать.

– А почему этим не заняться Вадиму?

– Во-первых, у него другие задачи. Во-вторых, он будет в этих обсуждениях участвовать. В-третьих, он в вашей среде вроде как карбонарий, несколько чужеродный для большинства мальчиков, и они его слова воспринимать будут хуже. А вы для них совершенно свой, обсуждать книги с Вами они будут с удовольствием, а брать книги для чтения с интересом. Подумайте, Вам на раздумье один день. Если согласитесь, то завтра Вадим передаст четыре экземпляра этой книги. При согласии, Вы вступите в нашу организацию, взамен получите поддержку, надежных друзей, помощь при затруднении в жизни. При этом, заметьте, никто не посягает на Вашу веру, не отвращает от выбранного пути. Наоборот, Вы будете поддержаны в учебе и, в дальнейшем, по службе. Хорошие люди должны помогать хорошим людям. И я еще раз напомню, это все – наш частный разговор, о нем никому ничего говорить нельзя.

На этом молодой человек засунул книгу обратно в мешок, и, не прощаясь, ушел.

После размышлений вечером, безо всякого давления со стороны Вадима, Алеша решил согласиться.

Прочитать Фауста у Алеши вышло быстро, но смысл книги и что за человек был, этот самый доктор Фауст, он не понял. Ни его характера, ни зачем он связался с Мефистофелем, ни как это вышло так, и, самое главное, что Алеша не смог понять, то, как герой так бессовестно и жестоко мог поступить с Гретхен.

Окончив чтение, Алеша сообщил об этом Вадим и честно признался, что говорить об этой книге не знает что.

Этим же днем в коридоре училища к нему подошел ученик последнего, четвертого курса, ученик, с которым Алеша был не знаком, но наслышан как об очень умном и образованном. И у них начался разговор, который Алеша воспроизвести в дальнейшем не смог. Ему говорили, объясняли, растолковывали мысли о свободе творчества человека, о поиске истины и о вечности. Ничего не оставалось в голове у Алеши, не задерживалось, словно шум неясный за окном в осеннюю непогоду. Однако, ему было очень лестно, что вот с ним разговаривает старшекурсник, с ним советуются, спрашивают его мнение. От этого тщеславного чувства собственной значимости Алеша и согласился раздать четыре томика Фауста среди тех, кого Вадим называл агнцами.

И вот, раз ночью, когда все спали, мальчики собрались в углу комнаты. Они сидели прямо на полу, закутавшись в одеяла, под иконостасом и тихо беседовали. Вадим был среди них, но начинал Алеша.

– Вот, прочитали мы эту книгу. И за это прочтение нас могут наказать хуже, чем за драку или курение.12 А почему – я понять не смог. И в книге я понял совсем мало. Возможно, и ничего не понял. Может быть я глуп, или мал. А кто из вас что понял, или, какой пример кто сможет привести, чтобы понятно было, о чем речь.

– Я вот только понял, что он бессовестный был совсем, этот доктор. Что он девушку погубил и на мучения обрек, и что доверять посулам бесовским нельзя, и что от них подальше надо быть.

Смог сказать бледный тихий мальчик, которого все обидно звали «Марфуша».

– Да вот, наверно, и все.

– Я тоже больше ничего не понял – поддержал другой.

– А еще я заметил, что все этого Фауста почти забыли потом. Потом у них другой любимец стал.

Добавил еще один мальчик. Все замолчали. Алеше стало неловко, будто это он сам обманул общие ожидания, и он решился еще добавить.

– А у меня еще тоже две мысли были. Я вот что заметил. Когда Мефистофель, с Фаустом бродил, так он в государстве, которое в долгах было, предложил бумажные деньги ввести для оплаты всего, что потребуется. Так получается, по этой книге, что деньги бумажные, они бесовские? Так, что ли?

– А золотые лучше?

Задал вопрос Вадим. Он явно еще рассчитывал, что дети заспорят.

Алексей, отдавая себе отчет, что он из числа застрельщиков, и что от него ждут другого поведения, начал:

– Не знаю. Я мало что понял. Может и совсем ничего не понял.

И замолчал. В тишине слышалось сопение мальчишек. Стало неловко. Алексей вновь неуверенно затянул свою не прописанную никем арию:

– А вот я заметил, но это уж я так себе и представлял, и совсем без этой книги. Там бес приходит к Фаусту, когда ему кажется, что он счастлив, и он хочет, чтобы это было вечно. Он прям так и просит, чтобы этот миг счастья длился вечно.

Понемногу мальчики начинали было «разговариваться».

– Нет, не так. Он просит его, момент этот, остановиться, так, чтобы наоборот, время замерло.

– И чего ж тут такого? Почему это так написано, чего ты тут знакомого разглядел, Алеша?

– Я не знаю, мне так прочиталось, что доктор в этот миг в прелесть впал, оттого черт его и окрутил.

– А ведь и, правда, похоже, похоже.

– Ты умный, Алеша, все-таки.

– Во-во, умный-умный. Прямо доктор Фауст!13

Мальчики рассмеялись.

Алеша догадывался, что Вадима этот разговор не устраивает, что он будет его развивать, потому что выполнял задание. И Вадим действительно начал:

– Что же вы не обсудите, как бог с чертом этого доктора делили?

– А что это обсуждать. Кто этот самый Гете, чтобы знать, что Бог попустит и как он это все явит?

– Вы Библию и Евангелие читали? Они ведь буквами написаны, и Слово Божие там записано на бумаге.

– А что эта книга «Фауст», она что священная, божественная? Мало кто что придумать может.

– Отчего же ты думаешь, что в них все слова сразу были записаны, их ведь тоже передавали.

– От того, что когда по-христиански, то все ладно и правильно, а когда вот такая бунтовщина, так и выходит все так гадко.

Вдруг, неожиданно для всех, возмутился Марфуша. И добавил:

– Давайте спать. Я уже не знаю, что тут говорить.

– Да и то, давайте спать. Я тоже спать хочу уже.

– А я вовсе не проснулся, спать давайте.

«Да и давайте, давайте, давайте!» – согласились все.

Вадим не ожидал такого обсуждения.

– Малы вы совсем для таких книг. Или вообще, как Марфуша вы все – о-ве-ве-ве-е-чки. Вот что я думаю.

Позже Алеше передавали «Войну и мир», и ещё какие-то книги, даже, «Происхождение видов» Дарвина, и, даже, обещали «Воскресенье». Но распространителям запрещенной литературы стало недосуг, так что вся затея скисла.

В городе начались столь сильные волнения, что была введена усиленная охрана. Начинало бурлить и в училище. Вадим с Георгием стали чаще исчезать. Алексея приятели в дела свои не посвящали, только по обрывкам фраз он догадывался, что мальчишки подыскивали зачем- то комнаты в домах в центре города вместе со старшими семинаристами, покупали зачем-то лекарства и бинты. Иван отчего-то поругался, как понял Алеша, с приятелями и в вылазках не участвовал. В декабре случилось и вовсе невозможное – убили вице-губернатора. Стало еще беспокойнее, из училища почти невозможно было выйти, но доходили слухи, что студенты повсеместно протестуют и устраивают бунты. В училище же, после того как его почти закрыли, стало тихо, и начальство, решив не нарушать традиций, заявило о том, что в рождественские праздники силами учеников будет дан спектакль и состоится ежегодный бал с епархиалками14.

Зима была в тот год у них хороша, сильных морозов не было, солнечных дней выдалось немало. Снега выпало в избытке. Каждый день в училище, под колокольный звон, проходя среди белых искрящихся церквей, айсбергами высившихся над снежной равниной, ощущал Алёша как праздник. Мама писала, что ей становится лучше, дядя не оставлял её, обеспечивал деньгами, так что она не нуждалась. Алеша мечтал об обещанном бале, учеба шла легко, и мальчик ощущал себя как щеночек, готовый приветствовать всякого и всякому человеку радоваться.

Алешу отобрали как хорошего ученика и крепкого мальчика, среди еще четырех, с разных курсов, в лес, за рождественской елкой. Ёлку они выбрали наикрасивейшую, «наистройнешую» и «наипахучую».

Предпраздничное чувство, которое Алеша всякий раз чувствовал, ожидая Рождество, в первый год учебы окрыляло мальчика, так все было хорошо и по-доброму, так приятны были эти приготовительные хлопоты. Они все дружно делали вертеп, развешивали гирлянды, фонарики, убирали училище, подкрашивали, подправляли, так, чтобы к празднику всё, определенно всё, без исключения, было готово в полнейшей мере.

Даже Вадим и Георгий заразились всеобщим интересом подготовки к празднику. У Вадима, как выяснилось, был красивый звонкий и благородный голос, и, хотя он берег его и не пел в хоре, но тут стал регулярно ходить на спевки с остальными хористами. Всеми овладело чувство единения и ожидания общего, важнейшего праздника.

Пятого января, во время общей исповеди студентов и преподавателей, Алеша очень остро почувствовал духовное единство со всеми этими благородными, добрыми и прекрасными людьми, с которыми жизнь его связала церковным братством. В последний день Рождественского поста, причастившись Тела и Крови Христовых, идя со сложенными руками, вместе с другими учениками, Алеша вкусил радость верности христианскому долгу, обязанности стать духовным пастырем, причастности к величайшему труду и подвигу всех поколений русского священства. Это нахлынувшее на него чувство разрасталось, и было так сладко и томительно, что у Алеши в тот день то и дело появлялись слезы радости. Внутри мальчика будто звучала гармоничная благозвучная, красивая, одухотворяющая мелодия, придававшая силы и усиливавшая добрые чувства.

А потом была общая праздничная трапеза, которую даже посетил митрополит, и это еще более возвысило в глазах Алеши и его одноклассников, и преподавателей и его самого.

А еще ждали и святки!

Учениками и преподавателями было решено ставить комедию «Ревизор». С ноября в училище шли репетиции. Режиссером спектакля был учитель литературы, Разумцев. Высокий молодой человек, совсем не духовного звания, имевший вне училища щегольской вид, постоянно мазавший чем- то волосы, расчесывающий тонкие усики, и часто менявший галстуки.

Он сам отобрал актеров, была нужда в актрисах, так на женские роли пригласили епархиалок, которые после обедни с удовольствием приходили в училище репетировать. Алеша ждал, что Дуся обязательно будет среди актрис, но нет, она, как и Алеша, не подошли режиссеру.

Репетиции проходили за закрытыми дверьми, всё держалось в строжайшем секрете. Единственное, после репетиций все артисты восхищались Петей Рождественским, который играл Хлестакова.

Большинство мальчиков никогда прежде в театре не бывали, поэтому тех, кто участвовал в постановке, вывели в театр, на спектакль, который давала приезжая московская труппа. Наши герои в число счастливчиков не попали и с завистью слушали рассказы очевидцев.

И вот настал день спектакля и бала. Епархиалок было совсем мало, потому Алеша сразу увидел Дусю. Он не мог её не заметить. А она будто и не замечала его. Она переговаривалась с подружками, улыбалась, ходила по коридору, не обращая на него никакого, совершенно никакого внимания. Когда шла вешать пальто и переобувалась, снимая валенки, то была совсем рядом с Алешей, стоя на одной ноге балансировала совсем рядом с ним, но при этом даже не обернулась, и ни разочка, ни единого разочка не посмотрела в его сторону.

Алеша, обидевшись, решил не мельтешить в коридорах и пошел за кулисы, хоть одним глазком полюбопытствовать, что это такое: «за кулисы». А за кулисами была суета, городничий держал в руках текст пьесы, повторяя слова, Анна Андреевна и Мария Антоновна прикалывали друг другу локоны, а Петя Рождественский, видимо совсем войдя в природу Хлестакова, обсуждал, судя по всему, с Ляпкиным-Тяпкиным, который держал в руках бутафорское ружье и длинный чубук, недостатки подготовки спектакля.

– Вася, ну скажи, что за каналья этот реквизитор наш! Я волнуюсь, я пить хочу! Понимаешь, Вася, я пить хочу! Во рту пересохло. А он даже графин не поставил на стол! «Это скверно, однако ж, если он совсем не даст пить. Так хочется, как ещё никогда не хотелось» 15

– А мне ружье дали, зачем оно мне, не буду я с ним выходить. Чубук, ладно, а вот ружье зачем?

– Как зачем? – реквизитора, Федю Быкова застрелить.

– Я сейчас дам тебе застрелить!

Возмутился подкравшийся Федя.

– Вот, правда, надо было тебе уксуса налить! Жалко только, все говорят – талант! Посмотрим, какой ты талант.

А Петя и действительно нервничал. Он стакан стаканом вылакал весь графин в один присест. И отдал его Феде с барским повелением руки:

– Реквизитор, поправьте реквизит!

Федя взял графин за ручку с видом, что сейчас врежет им Хлестакову по башке. Но вздохнув, смиренно ушел налить воды еще.

– Иван Александрович, тебе плохо не будет, ты спектакль доиграешь? Не убежишь?

Потревожился Аммос Федорович.

– Что Вы, Аммос Федорович, это же вода!

– Всё – таки ты, Петя, поосторожнее, можешь не доиграть.

Когда расселись по местам, Алеша оказался в четвертом ряду за спиной Разумцева. В двух первых сидели преподаватели обеих школ. А в третьем – приглашенные «епархиалки».

Ряды были составлены из стульев в полукруг, и пока не погас свет, Алеша мог видеть Дусю, сидевшую справа с краю. Когда свет погас, а глаза привыкли к темноте, Алеша продолжал поглядывать за девочкой. Но внимание его спектакль все же захватил.

Петя блистал! Пиком его искусства стал момент, когда пришла та часть его роли, когда он, очевидно, по сценарию, выпил стакан воды, после слов: «с хорошенькими актрисами знаком…»

Когда же он стал рассуждать об арбузе в семьсот рублей и супе, прибывшем прямо на пароходе из Парижа, звучно икнул. Не смутившись, Петя постучал себя согнутым большим пальцем по груди, будто проталкивая комок ниже, продолжил дальше, и вновь икнул. На словах «мне даже на пакетиках пишут «Ваше превосходительство»», Петя выпучил глаза и опять икнул. Это выглядело так, будто Хлестаков удивился, что он сам сказал такую глупость.

Алеша, понимал, отчего икает Хлестаков, а Разумцев нет. Режиссер довольно громко сказал:

– Талант. Талант, определенно талант. В таком возрасте так легко импровизировать. Талант!

И Разумцев зааплодировал. А Алеша, как и еще четверо мальчиков, бывшие за кулисами, услышав оценку Разумцева, прыснули от смеха. Они смеялись не в силах удержаться, что говориться «надрывали животики», а вся остальная публика, словно поддержав мастерство Петиной игры, стала дружно и громко хлопать, что еще больше рассмешило Алешу. Он потешался столь долго, что Разумцев обернулся и недоуменно смерил взглядом наглеца.

Этой самой икотой дело не ограничилось! В заключение шестого явления Хлестаков стал суетлив, заговорил быстро и невнятно, что можно было бы, при известной фантазии, расценить, как изображении пьяной бессвязной болтовни. «Лабардан! Лабардан!» Петя декламировал уже, отбивая чечетку, а на выход просто бежал. За ним, сдерживая смех, схватившись за лицо, спешил городничий.

Как расценил эту «находку» Разумцев, было неизвестно, но мальчишек вновь охватил приступ веселья. Алеша заливался, закинув голову, а на его плече тряслась голова «Марфуши». Хорошо, что хохот их утонул в овациях публики между двух явлений. Ситуацию спасло то, что несколько последующих явлений Хлестаков выходить был не должен.

Вызывали артистов трижды. И Алеша, впервые в жизни видевший настоящий спектакль, был в восторге. Дуся, вдруг пронзительно свистнула по-мальчишески и крикнула «Браво!».

Бал, бывший в заключение вечера, был бы интересен, но начальство училищ позволило только водить хороводы. Так что старшие ученики лишь смеялись над этим балом.

И все-таки, даже в хороводе Алеше не удалось походить с Дусей. По окончании бала он хотел увидеть её на выходе, но не нашел, вернулся в залу, потом искал в коридорах, пока там еще собирались епархиалки, но и там она не обнаружилась. Алеша застыл в растерянности, не замечая, что его суета привлекла внимание приятелей, как внезапно сзади услышал:

– Потерялся, Алеша?

Дуся стояла сзади него. Она улыбалась, смешно наморщив нос и дразня его этой гримасой.

– Нет, уже нашелся.

Обиженно сказал Алеша, и быстрым шагом ушел. Дуся не окликнула. Обида была его столь сильна и долга, что несколько вечеров он с трудом учил уроки, а засыпая, размышлял, как надо ответить капризной девчонке. Но возможность ответить не представлялась, дети не встречались, и Алеша постепенно перестал вспоминать о Дусе.

В один из святочных дней, непостижимым образом все училище охватила лихорадка подготовки к кулачкам с «гужами», как называли городских семинаристы. Кто, как, и когда пустил этот призыв, было неизвестно. Так же, как было непонятно, насколько в курсе дела преподаватели. Ясно было Алеше только, да того, впрочем, никто и не скрывал, что кулачки с «гужами» – это давняя традиция. Ученики разбились по возрастам и курсам и прошли сортировку, Алеша попал к младшим, но силой мог бы быть и в средней, если не в старшей. А если прибавить к этому, что на родине драться на улице ему приходилось частенько, то и этого события Алеша жал с нетерпением.

Кулачки проходили в условленный с городскими час. И первыми сошлись «младшие». Удивительно, но вспоминать Алеше потом было особо нечего, так, суета: толкотня, размахивание кулаками, крики «бей «гужей»!», да «мути «кутью»!», разбитые костяшки пальцев, ну, может быть, ещё признание по окончания забавы, Алешиной силы и удали и своими, и городскими. До вечера Алеша был героем дня. Он один «вытащил» кулачку младших бойцов. А средние и старшие их ученики проиграли. И проиграли вчистую. После кулачек «гужи» и «кутья» замирились и обнялись.

Но только не все. Что-то произошло между Вадимом, который дрался в средней группе и одним городским мальчишкой. Мальчишка тот был известен злобностью и подлостью. По какой такой причине Вадим решил свести с ним счеты, он никому не сказал, лишь просто вызвал того подраться один на один на следующий день, на том же месте, на берегу реки, за час до полудня. Драться условились «до сдачи». Вызов вышел совсем не красивым и не благородным. Мальчишка, стоял в окружении своих приятелей, сморкался кровью и делал грязные обещания и угрозы Вадиму. Традиций вызова на дуэль он явно не знал, и конечно, слово «картель» было ему неведомо16. Вадим это понимал и не спорил. Он ждал, ждал, пока мальчишка замолчит, и сказал коротко:

– Не учтиво. Ты на многое себе наговорил. Приди завтра.

Вадим подошел к своему форменному пальто, которое он скинул на снег перед кулачкой, поднял, отряхнул, накинул на плечи, будто бурку. Глянул в глаза Алеше, не понимавшему, что произошло, подмигнул ему, и жестом показал, что пора уходить. Уходил он вразвалочку, сопровождаемый Алешей, Иваном и Георгием. Вадим посвистывал и напевал тихонько воровскую песенку.

– Уж, наверное, удивляются «гужи», глядя на такого «кутью»! подумалось Алеше, когда он шел вслед за пританцовывавшим Вадимом.

Вечером участники кулачки долго не могли уснуть, продолжая в постелях обсуждать драку до полуночи. Марфуша, как всегда долго крутился, о чем-то бормотал, переживал за кого-то, хотя и рядом не был с местом на берегу, где прошла кулачка. Он спорил со своим видением, доказывая ему свои мысли неведомые жарко и бессвязно. Алеша разобрал только:

– Стой, стой, нельзя, не открывай, не открывай!

Наконец, когда все уснули, бедовая их компания придумывала план, как уйти к назначенному завтра сроку на встречу с гужами, чтобы быть вместе с Вадимом.

Алеша, правда, хотел спать, и участвовал в разговоре в полудреме. Так что из всего разговора он запомнил только обсуждение брать ли с собой ножи, и финальную фразу Георгия:

– Ну, как хотите. А я хоть спицу с собой свою, но возьму. Надо будет, хоть в глаз ткну.

На следующее утро Алеша проснулся довольный тем, что все в его жизни, слава Богу, шло хорошо. День тёк обычно, молитвы, послушание, все шло, как заведено. И он вовсе забыл, что нужно было успеть в назначенный срок на речку, к Вадиму. Вспомнил только тогда, когда «Марфуша», увидев пришедшего с послушания Алешу (он колол дрова), удивленно и удовлетворенно сказал:

– Алеша, ты здесь!? Молодец, что никуда не пошел.

Холодный пот выступил на лбу еще мгновение назад довольного жизнью Алеши.

– Ах ты! Я ведь забыл, забыл, а мне никто не напомнил!

– Стой, Алеша, если забыл, так для тебя это неважно и этим все сказано им будет. Ты им попутчик. Не ходил бы ты. Зачем я только тебе напомнил!

– Постой, а ты откуда знаешь обо всем?

«Марфуша» замялся, то ли стесняясь признаться, то ли боясь, то ли пытаясь придумать что-то, и не сочинив ничего путного, после долгой паузы, во время которой он теребил рукав, выдавил:

– Так у меня послушание на кухне было до сегодняшнего дня. У Ивана и Георгия тоже, вот они и разговаривали. А при мне они не стесняются говорить. Еще и придумывают, верно, лишнего, чтобы попугать и посмеяться.

Алеша одевался на ходу. В город он выходил не торопясь, и еще один квартал шел степенно, но свернув на прямую дорогу к реке, припустил. Он ругал себя. Порицал, за то, что так невнимателен к друзьям.

– Эх, какой я незрелый. Слову не верен. Как я так себя веду? Вот Иван и Георгий каким-то образом ушли с послушания, хотя на кухне обычно оно долгое.

Захлебываясь морозным воздухом, Алеша выскочил на обрывистый берег, с которого были видны две кучки, а между ними стоявшие друг против друга и раздевающиеся для драки спорщики. Бежать еще было далеко.

Вадим подвернул полы пальто, и, не заботясь о его сохранности, съехал с горки, подскочил и побежал по скользкой узкой дорожке. Он оступался, увязая в снегу, падал, вставал, опираясь на ладонь и утопая по локоть в сугробах. Он успел, успел добежать, показать, что он не забыл, он не предал. Но драка вышла скоротечной и уже была окончена.