На всю жизнь и после

Ослепительная вспышка – и на поле брани воцарилась мертвая тишина. Тела устилали землю, штабелями лежали друг на друге, и это покрывало растянулось до самого горизонта. Губы и подбородок Бориса задрожали, дышать стало тяжело, появилась одышка, как после продолжительного бега. Когда вороны начали кружить над его головой, голос Джона продолжил:

– Все считали, что это верный порядок вещей – разделяться и враждовать с несогласными: другими, чужими народами. К людям относились, как к животным, которые все равно все не передохнут, – вспышка золотого света, от него не спасали даже ладони на лице Бориса. Свечение пропало так же быстро, как и появилось. – Решение вопроса вражды пришло само собой. С хинтами и унтами начал говорить голос, который указал им верный путь, – Борис увидел в небесах человека, раскинувшего руки так, будто он пытался обнять весь мир. Тело его напоминало точеный самородок, а кожа излучала слабое золотое мерцание. Глаза были направлены на землю. – Голос называл себя «Тот, кто видит», говорил, что он везде, все знает и несет благо – верный путь для племен.

Золотой человек начал вращаться, пока не образовал ровную окружность. Борис почувствовал болезненную усталость; боль прожорливым пламенем разрасталась в груди. Из Золотого диска зазмеились толстые линии сверху и снизу. Пару мгновений, и в небе повис гигантский глаз, который светился все ярче и ярче. Новая вспышка вернула юношу в табачную лавку. Он упал на четвереньки от жгучей боли, распространившейся по всему телу. Молодой человек начал кашлять с хрипами и бульканьем, пока не запачкал белый кафель кровью и мокротой, которая тонкими струйками продолжала стекать по внутренней поверхности щек вперемешку со слюной.

– Как тебе рак легких в терминальной стадии, Борька? – спросил Джон равнодушным голосом.

Борис, жадно пропихивая в себя воздух, поднял голову в сторону говорящего; на него смотрело неподвижное лицо усатого человека, который всем весом оперся на стойку. Белки его глаз почернели, радужка покраснела, а зрачки стали вертикальными, как у кошки; казалось, что тьма циркулирует черной струйкой через налитый кровью круг.

– Сейчас ты видел чужую смерть и близок к своей гибели как никогда, – сказал Виктор, наклонился и положил ладонь юноше на спину. – Они жили неправильно и поэтому мертвы. Поступая неправильно, ты встаешь на их путь. Сигарета сегодня – это только шаг, но конец пути будет, как ты уже заметил, не самый приятный. Решайся прямо сейчас: отказ или смерть.

Сознание и взгляд мутнели. Борис чувствовал, как его ноги и руки немеют. Он дышал, но насытиться воздухом никак не мог. Силы покидали его. Он понимал, что если упадет, то только под землю. И тогда юноша выдавил то, что эти двое хотели услышать:

– Я брошу… сегодня… сейчас… всегда, – он верил в эти слова и готов был поклясться жизнью и душой, что говорит правду.

Руки подкосились, и Борис упал лицом на холодный кафель, но не почувствовал щекой ничего липкого или влажного. Он вскочил, словно разбуженный кошмаром. На полу не было пятна. Юноша тщательно ощупал лицо – может, что прилипло – тоже ничего. Виктор одобрительно похлопал его по плечу и сказал:

– Ты большой молодец. Сегодня ты сделал шаг в верном направлении, – на его губах появилась широкая улыбка, которой Борис по-прежнему не верил.

Подмастерье заглянул в глаза татуировщика – обычные человеческие карие глаза мастера, которые были двумя темными кругами на его бледном лице. Борис попятился к выходу. Его руки тряслись и не слушались, но он все-таки смог выставить в сторону Джона и Виктора указательный палец.

– Я ж… Я же… Я же чувствовал, что умираю. Вы меня убить хотели, – паника в его голосе нарастала. – А если бы у меня сердце остановилось? Я же кровью харкал. Где она?!

– Чего не было, того не было, – ответил Джон.

– Как это?! – не унимался юноша. – Было же! Я тут при вас чуть легкие не выблевал. А ты мне говоришь, что ничего не было!

– Да, не было. Это все обман, иллюзия, фокус. Я в этом деле хорош. Самые правдоподобные иллюзии от лавки «ЛИСИЙ ДЫМОК», не отличишь от настоящих.

Юноша посмотрел неодобрительно Виктору в глаза и сказал:

– Скажите, только честно. Вы меня точно защитить хотите? Помочь мне не сдохнуть.

– А что я сделал не так? Ты узнал, что хотел, и даже больше: тебя направили на путь истинный – путь жизни. Сразу видно, что тебя в детстве не пороли: применили боль в воспитательных целях, и ты сразу распсиховался.

Борис успокаивался от его слов, тут нечего было возразить. Но детская обида на этих двоих не унималась в его душе.

– А теперь извинись перед Джоном за то, что обратился к старшему на «ты».

– Не стоит, Виктор. Паренек перенервничал – можно и простить, – хозяин табачной лавки все еще говорил бесцветно, но понемногу проклевывались зачатки эмоций.

– Давай, Борис, извиняйся.

– Он сам говорит, что все нормально… Ладно, извините меня, Джон. Был не в себе.

– Конечно, с кем не бывает.

Юноша хотел уйти от всех этих издевательств. Не разговаривать с этими двумя. Но любопытство побороло его желания.

– Только вот кто такие «хинты и унты», и этот… «Тот, кто видит»?

– Мы унты, включая тебя, Борис, – ответил Виктор. – От хинтов мы отличаемся клиентурой, которую обслуживаем, и еще парой особенностей. Эмоции, чувства, воспоминания будут разные у Газона и у какой-нибудь праведной бабушки. С хинтами ты еще познакомишься. Неописуемые создания.

– Раз уж унты больше не убивают людей, то и с хинтами больше не воюют?

– В точку, Борька! Ох, и прилежный паренек тебе достался, Виктор. Умеет слушать, – сказал Джон и рассмеялся.

Юноша бросил на него взгляд. Глаза иллюзиониста из табачки превратились обратно в нормальные – зеленые и светлые, как скошенная трава.

– Да, хоть раз в жизни повезло, – ответил татуировщик.

– О, знаменитый Жираф скромничает, вы только послушайте.

Борис сдерживался, как мог, чтобы не засмеяться. Весь из себя такой крутой и хладнокровный Виктор оказался «Жирафом».

– Сложно назвать везучим человека, которому дали кличку «Жираф». А вот когда Евгения называют «Джоном» – совсем другое дело.

– Сам же знаешь, что тебя из зависти так зовут. Что касается меня – у вас с фантазией просто туго.

– Я на зависть вообще не способен, а они вроде тоже унты.

– Ты-то много чего не можешь. А им, не способным даже такую простую эмоцию подавить, я считаю, прямой путь в одержимые.

– А как насчет «Того, кто видит»? – громко вмешался Борис в короткую паузу посреди беседы взрослых.

– Из имени, я думаю, много чего понятно, – ответил Виктор. – Он указал древним хинтам и унтам верный путь, как мы сегодня указали его тебе. Проще говоря, «Тот, кто видит» или сокращенно «ТОТ», наблюдает за тем, чтобы народы жили по правилам.

– Это какие-то конкретные правила, где их можно прочитать?

– Позже я отведу тебя к ним, и ты их лично прочтешь. Не беспокойся, эти правила сложно нарушить, особенно тебе. Ну ладно, мы тут закончили. Спасибо, Джон. До встречи.

Борис и Виктор обменялись рукопожатиями с Джоном и двинулись к выходу. Когда юноша взялся за деревянный шарик дверной ручки, он услышал треск открывающегося замка и смог разглядеть стелющийся дымок, который сочился из замочной скважины. Борис обернулся. Хозяин магазина помахал ему и широко заулыбался, только в этой улыбке и выражении лица было что-то хитрое, будто он узнал его секрет.

Виктор провожал своего подмастерья в полной тишине. Борис не хотел с ним разговаривать, ведь он подстроил все это представление. Вопросы размножались почкованием в голове юноши, но обида наглухо запечатала ему рот. Мастер не мешал вести внутренний монолог своему спутнику, даже шел немного позади.

Борис не заметил, как мысли привели его обратно в состояние обиженного мальчишки. Ведь нельзя же так с ним, с живым, чувствующим, осознающим себя чело… ах да, унтом. Что теперь делать с этим ярлыком, он тоже не представлял. Хотя, какая разница, плавать в море людей или в море унтов? Судя по всему, у них есть своя валюта, работа от обычной не отличается, а способности превосходят человеческие, но против людей они их не обратят. Что-то было в этом новом мире – слабый привкус чего-то еле различимого и приятного – только вот проводник достался Борису какой-то мутный. Все у него черное или белое, можно или нельзя, казнить или помиловать. С другой стороны, Виктор – его начальник, а начальство по-другому не умеет. Жизнь кардинально не поменялась, но отличия есть: теперь от нового босса не сбежать. В груди потяжелело, а губы еле заметно задрожали.

– Ну, что Вы, Хозяин? – сказала кобра, показав головку из-под воротника. – Воспитательный процесс никому не нравится, иначе в нем не было бы никакого смысла.

– Лучше бы он мне подзатыльника дал и сказал: «Не кури», – буркнул Борис.

– Зато Вы точно оставите эту вредную привычку, здоровью не навредите. Курение портит кожу и не только.

– А если я хочу вредить, если хочу портить?! – он продолжал бормотать себе в плечо. – Мне хочется. Я совершеннолетний, мне можно. Почему я не должен?

– Мне тоже хотите навредить?

Он остановился и посмотрел на небо. Закатное солнце окрашивало редкие перистые облака теплыми тонами желтого, красного, малинового и оранжевого. Юноша набрал в грудь воздуха, задержал дыхание на пару мгновений, а затем медленно выдохнул.

– Я тебя понял. Нельзя, так нельзя.

Глава 5

Каждый человек запоминает по-разному – кто-то на слух, кто-то зрительно, кто-то только повторением и никак иначе. Запах в наших воспоминаниях играет отдельную роль, он пристает к памяти, как инъекция, проникающая в мышечные волокна мягкого места: один раз попала, уже не отделаешься. Детство, свое или чужое, запоминаешь похожим образом, оно, как и любое «раньше», лучше сегодняшнего дня. А раньше детства ничего не было, поэтому воспоминания о нем самые любимые и остаются с нами навсегда.

Чаще всего в детстве Борис делал с бабушкой только одну вещь – куда-то ходил. Они посещали магазины, рынки, парки, почту, цирки и прочие места. Разнообразные визиты накладывались друг на друга в памяти, поэтому эти моменты легко в ней запечатлелись. Во время таких прогулок бабушке приходилось тратить деньги, а их ценность внук не понимал. Но одно было ему совершенно ясно: в этом мире много всего, и попробовать это нужно как можно скорее. Вдруг завтра он не увидит перед собой шарики, игрушки, воздушную кукурузу, пирожные, или их вообще уже не будет никогда. Капризы переживались бабушкиным терпением и ничем не гасились: нечем было, да и ребенок мог привыкнуть, что его ревущий рот непременно закроют условной конфеткой. Иногда Борис получал то, чего хватало для более-менее счастливого детства. Такие вещи он ценил, бережно хранил и старался получить от них как можно больше.

Цирк запомнился ему, как храм счастливого ребенка. Даже сейчас, стоило вспомнить душные, шумные павильоны, ярко освещенную арену и громогласную музыку, как в память возвращались запахи воздушной кукурузы, сахарной ваты и животных со всего мира. Там было все, что нужно детям: сладости, необычные игрушки, шарики и представления. Именно оттуда Борис выносил большую часть своих «вещей».

Больше всего ему нравилась игрушка йо-йо – синий пластиковый волчок на белоснежной веревочке, которая напоминала зубную нить. Мальчик часто видел по телевизору, как его крутят крутые ребята, и желание заполучить такую же вещицу безудержно росло в нем. Глаза его светились от счастья, когда он наконец выпросил йо-йо у бабушки, и как же они потускнели, когда волчок опустился и не поднялся. Бабушка сказала, что им просто попался бракованный, и больше она такую ерунду не купит. Но внук с ее правдой не смирился.

На протяжении нескольких дней йо-йо просто разматывалось и оставалось внизу, покачиваясь как маятник. Борис снова и снова наматывал веревочку разными способами. Их было так много, что он путал старые нерабочие методы с новыми, внушающими надежду. Боря крутил запястьем в разные стороны, подсекал, пока волчок не успевал опуститься до конца, он даже поднимал руку как можно выше. Ничего не помогало. В один из дней, после нескольких неудачных попыток вернуть йо-йо обратно в ладонь, его посетила любопытная мысль. Он вспомнил про тех крутых парней из телевизора. Они ведь не были так напряжены, спокойно и расслабленно болтали, пока игрушка крутилась в их руках.

Глаза маленького Бориса светились так же, как и в тот раз, когда бабушка передавала ему йо-йо: волчок крутился не только когда опускался, но и когда поднимался. Не прошло и года, как любимая вещица начала изнашиваться. Сначала порвалась веревочка, которую Боря заменил на новую, но та тоже лопнула, да и следующая за ней прожила недолго. Корпус от частых падений потрескался и пришел в негодность. В конце концов, веревочка перестала держаться на волчке, и он просто каждый раз падал на пол. Борис решил положить йо-йо в обувную коробку, в которой хранил свои памятные вещи. Сейчас, будучи взрослым, он не жалеет времени, чтобы открыть ее и вспомнить старые добрые деньки.

Местом, которое он любил меньше всех остальных, был любой магазин одежды или обуви. Походы в такие заведения сильно утомляли молодой и энергичный организм маленького Бориса. Честно говоря, это продолжается и по сей день. Каждую вещь нужно было искать, выбирать и примерять, а если не подходила, идти в другое место, и опять по кругу. Самое ужасное – взять на вырост, или точно по размеру, в надежде, что «разносится». В каждом вещевом магазине царила одна магическая атмосфера – при первой примерке незначительные неудобства не беспокоили, а после второй, уже дома, превращались в сущий ад. Туфли натирали до кровавых мозолей, ботинки заставляли кости ступней перетираться, капюшон оказывался достаточно тяжелым, чтобы за шиворот куртки задувал холодный ветер. Но пару положительных моментов Боря все-таки для себя вынес. Во-первых, все эти проблемы ему помогала исправить смекалка: он клеил на пятку пластырь до прогулки в туфлях, заталкивал в носок ботинка всякую всячину и оставлял на пару недель, зашивал воротник куртки, чтобы он стал уже. Во-вторых, мальчик относился и к таким вещам бережно, чтобы поменьше ходить в магазины одежды.

О чем еще мог думать взрослый Борис, сидя на работе? Как же хорошо жилось тогда, когда проблемы были незначительны, все шло своим чередом, пока не замкнулось в петлю – то ли в виде веревки на шее, то ли – дорожки под ногами. За стойкой ресепшена он скучал и тлел от обиды.

Виктор вышел из своей комнатки и сказал:

– Борис, зайди сюда и прихвати свою тетрадь.

Хорошо знакомое чувство, когда ты не хочешь, не можешь, не умеешь, но ничего не поделаешь – работодатель сказал: закуси удила и делай.

Он с неохотой встал, волоком стащил тетрадь и направился в комнату. На столе лежал увесистый шмат сала на коричневой упаковочной бумаге, по размеру, казалось, отрезали у свиньи целую бочину от ляжки до ляжки. Там были еще какие-то предметы, но обескураженный взгляд юноши оказался прикован только к этому куску.