Судьбы

Хотя бы в нескольких словах дружеского участия я, как никогда, нуждаюсь. Нынче моей незавидной судьбе отказано в помощи. Я лишилась всего, что человеку дорого и необходимо. И некому, увы, меня спасти. В преддверии мрачного будущего перебираю бумаги. Гложет страх потерять не только отца. Боюсь, и ты от меня откажешься. Если так – пойму. Ни в чём не упрекну. Но в душе тлеет надежда. Встретиться бы ещё разок только! Хочется перед вечной разлукой взглянуть на тебя. София»

На ожидавшего офицера обращён испытующий взгляд.

– Письмо, действительно, заурядное, – молвила девушка нарочито разочарованным голосом и вернула листок. – Мне неловко за подругу. Ради пустяка – её сетований на судьбу – вы проделали путь по бездорожью. Позвольте же вознаградить ваш труд приглашением отдохнуть и отужинать, – одарила офицера улыбка гостеприимной хозяйки.

На его лице изобразилось непритворное удивление:

– Право, не ожидал. Смею ли надеяться, что мадемуазель не держит и толики обиды на мои давешние речи?

– Помилуйте, – улыбнулась княжна, – всё объяснилось. Я не сержусь совершенно.

Она грациозно поднялась. На зов колокольчика в комнату поспешил дворецкий, которому велено проводить офицера в покои для гостей и накрыть ужин для двоих.

Только за ними закрылась дверь, как напускное радушие сошло с лица Ольги. На возвращённом жандарму листке скрыт от чужих глаз смысл много серьёзнее, чем жалобы на несносное существование её подруги. Окажись на месте прапорщика упомянутый будто невзначай Олег Золотницкий, быть князю в Петропавловской крепости, а не под домашним арестом.

Неумолимая к смертным судьба не оставила выбора долго колеблющейся Софье. Понять её письмо, на первый взгляд, безделицу, в самом деле отчаянно умоляющее о помощи, могла лишь Ольга Шаховская, чья верная память хранила образец криптограммы, которой Золотницкий некогда увлёк подруг.

Хватающаяся за соломинку бедняжка оказалась права: с первой фразы проницательная подруга угадала смысл письма:

«Ольга! Нуждаюсь в помощи. Необходимо спасти бумаги отца. Откажешься – пойму, не упрекну. Надежда только на тебя. София»

Отчётливо понимая, чего стоило подруге её выстраданное решение, Ольга раздумывала недолго. Она готова была занять благоразумную позицию, предложенную ей прапорщиком. В конце концов, девушка укрылась здесь, чтобы и случайно не быть замешанной в происходящем. Но совесть напоминала: со временем Ольга станет презирать себя, пренебрегшую мольбой подруги, которая видит в ней одной путь к спасению если не её жизни, то хотя бы чести.

Размышления Ольги прервал слуга докладом, что ужин подали и приезжий господин ожидает её сиятельство. Призвав горничную, она спешно переоделась. Восторженному взгляду офицера явилась наяда в платье из нежного шифона цвета морской волны с ниспадающим по плечам каскадом кудрей.

Шагнувший к ней прапорщик с восхищением выговорил:

– Я не подозревал, что пустяковое поручение способно одарить мой взгляд очарованием дивного образа мадемуазель.

Прапорщик отдыхал душой в комнате с баюкающим мысли огоньками свечей, с искусно сервированным столом. Награда усталости после разъездов с арестами и обысками – прелестная собеседница с бездонной синевой открытого взора. Впечатления офицера не преувеличены: окунувшаяся в поток рассказа о сугубо светских столичных новостях, улыбавшаяся в ответ на комплименты Ольга преобразилась.

Перевалило за полночь, а общество друг друга не утомило ни девушку, ни её компаньона. Последняя истощённая свеча, угасая, напомнила им о поздней поре. Оба рассмеялись её укору. Девушка поднялась:

– Я прикажу проводить вас в приготовленную комнату.

Деликатным жестом остановив её, он глянул ей в глаза:

– Снизойдёт ли мадемуазель к дерзкой просьбе проводить вашего покорного слугу в отведённые ему покои лично? К чему тревожить уже, должно быть, спящих слуг?

На мгновение растерявшаяся Ольга лукаво улыбнулась:

– Боюсь, вашему благородию это будет дорого стоит.

– Плачу любую цену! – живо заявил о готовности быть не в меру расточительным прапорщик.

Ольга смотрела на него серьёзным, пытливым взглядом:

– Позвольте мне увидеться с Софьей.

Опешивший офицер озадаченно глянул на девушку:

– Не думал, что разбрасываться обещаниями так опасно.

Во взгляде Ольги – прежняя горячая просьба.

– Ваше сиятельство, – молвил объятый противоречивыми чувствами прапорщик, – этот вечер доставил мне небывалое удовольствие, и я благодарен случаю, приведшему меня сюда. Отчасти, – выговорил он удручённо, – потому что не хочу, чтоб мой визит стал причиной неприятных, не приведи господь, трагических перемен в вашей жизни, чтобы вас коснулись интриги. Вы отдали дань памяти подруге, прочитав её письмо. Прошу вас, остановитесь на этом и не ищите с ней встречи. Я мог бы сопровождать вас в дом Вяземского, но…

– Значит, свидание с Софьей возможно?

Полный радости взгляд девушки смыл прежние доводы прапорщика. Тот прибегнул к последнему средству удержать её в шаге от непоправимой ошибки:

– Вашему сиятельству должно быть известно: нарушив распоряжение начальника, я рискую карьерой. Нет-нет, – предупредивший оправдание Ольги, качнул он головой, – я не взываю к вашей совести и не намерен малодушно переложить на ваши плечи свою ответственность за бесчестный проступок, на котором ваше сиятельство так настаивает. Я снова прошу вас ради себя самой отказаться от предосудительного желания. Поймите же, вы впутываете свою судьбу в паутину заговора. Задумайтесь о последствиях. Для меня дело чести сдержать опрометчиво данное вам обещание, – обречённо смотрел он на княжну, – но мне горько осознавать, что моим мальчишеством я подверг опасности вашу честь и жизнь.

– Тронута участием вашего благородия, – произнесла не поколебленная его увещеваниями девушка. – Я сама приняла решение. Вам себя упрекать не в чем.

Глава 2

Февральское утро, отряхнув с себя саван тумана, залило лес солнечным светом. Его блики скакали по сахарному снегу, по стволам деревьев. Вытянувшись во фрунт шеренгами берёз, просека проложила путь следовавшей верхом княжне.

Грациозно сидя в седле, та появилась под сплетёнными триумфальной аркой сводами деревьев, одетая в амазонку под стать глазам, короткую соболью шубку и шапочку с пёстрым ястребиным пером. Погружённая в раздумья девушка ехала медленно. Давно ли они с Софьей ездили здесь наперегонки? Игры уступили место политическим интригам. Чтоб выполнить её просьбу, Ольга покинула дом Вяземских, куда прибыла вчера, до рассвета, не потревожившая сон стражей, и теперь возвращалась усыпить их бдительность и тревогу Софьи.

Размышления прервало ржание лошади. Ольгу нагонял прапорщик. Она досадливо прикусила губу: утешить подругу вестью о выполненном поручении ей было не суждено.

Осадив коня, жандарм деликатно поинтересовался:

– Смею надеяться, мадемуазель не сочтёт моё общество обременительным?

– Ваше общество давеча оставило по себе лишь приятные впечатления, – поспешила возразить ему смущённая Ольга.

– Мадемуазель изволит лукавить, – недоверчиво смотрел на неё прапорщик. – Иначе зачем ей гнушаться моей скромной компании и ехать домой спозаранку в полном одиночестве?

– Прогулки верхом в утреннем лесу наедине с собой – мой ежедневный ритуал, многолетняя привычка, – девичья улыбка рассеяла напрасные подозрения офицера.

– Вот как, – протянул он, удовлетворённый пояснением. – А я тревожился о безопасности вашего сиятельства.

– Помилуйте, – снисходительно усмехнулась девушка, – здесь мне каждая тропинка знакома. До наших угодий не более четверти часа езды. Вы беспокоились напрасно. Однако, дабы совершенно усыпить угрызения совести вашего благородия, возражать против вашей приятной компании я не стану.

Довольный жандарм поклонился ей с благодарностью.

Всадники миновали просеку, когда прапорщик извлёк из кармана мундира брегет.

– Я вынужден покинуть ваше сиятельство, – вымолвил он с досадой на время. – Мне надобно быть с докладом о надзоре за арестованным князем Вяземским у вышестоящего офицера. Позвольте выразить признательность за удовольствие общения с вами. Льщу себя надеждой непременно увидеть мадемуазель снова при более благоприятных обстоятельствах.

Девушка высвободила из перчатки и протянула руку для учтивого поцелуя напоследок. Одарившая его улыбкой, она направила коня дальше. Медленным шагом тот поднялся на пригорок. Ольга обернулась махнуть на прощанье рукой и невольно придержала поводья: прапорщик уже не смотрел ей вслед, подскакавший к нему ещё один нёсший службу в доме Вяземского жандарм вручил офицеру пакет. Нетерпеливым движением избавившийся от перчаток прапорщик поспешно вскрыл его, пробежал взглядом написанное и, вскинув голову, окликнул так кстати для него замешкавшуюся княжну:

– Ваше сиятельство! Задержитесь!

Ольга замерла. Предательский холодок страха пробежал по спине. Презрев взывающий к благоразумию здравый смысл, с трудом понимая, что делает, охваченная противоречивыми мыслями Ольга круто повернула лошадь и пустила её галопом. Долго хранимые ею выдержка и мужество всё же изменили княжне, и она гнала коня в чащу, полагая, что в этом её спасение от уготованного строками прочитанного жандармом письма будущего.

Она не видела лица офицера, на котором ошеломление сменилось недоумением, подозрением и желанием выяснить причину её скоропалительного бегства. Он сунул свёрнутый листок за обшлаг рукава и пришпорил коня.

Снова обернувшись, княжна прикусила губу от досады: её преследовали, быстро сокращая расстояние. В сумятице её снующих мыслей всплыло страшное, но единственно верное, как казалось, решение.

Девушка осадила лошадь. Прапорщик приближался. Ещё колеблясь, она содрала зубами с руки неподатливую перчатку, нервным движением расстегнула карман чересседельной сумки. Непослушные пальцы нащупали рукоять скрытого в нём маленького пистолета.

Тяжело переводя дыхание, затравленным взглядом Ольга следила, как жеребец прапорщика преодолевает сажень за саженью. Медлить больше нельзя. Стиснувшая зубы девушка подняла пистолет, прицелилась и выстрелила.

Сквозь дым она увидела, как из-за разорванной пулей подпруги скользнуло по боку коня её преследователя седло, как последний едва успел высвободить ноги из стремян.

Избавившаяся от погони, она повернула коня к просеке:

– Домой, Витязь!

Огненным свинцом обожгло её правое плечо. Вскрикнув от боли, обратившая недоумённый взгляд на кровавую кляксу, ползущую по меху шубки, девушка машинально зажала левой рукой рану и без сил скользнула с лошади.

Сознание угасало. Последним, что запечатлела её память, был приближавшийся, прихрамывая, к княжне, взбешённый прапорщик. Он поспешно опустился на колено рядом, рванул ворот её шубки, осмотрел рану и перевязал платком. Жандарм приподнял голову Ольги, захвативший горсть снега, потёр её бескровное лицо. С глухим стоном девушка открыла глаза. Замутнённый взгляд встретился с беспристрастным взглядом.

Девушка машинально села, опершись на левую руку, и виновато потупилась. Ледяные пальцы жандарма стиснули её подбородок, заставляя поднять голову:

– Извольте смотреть мне в глаза, мадемуазель! Я намерен услышать объяснение вашего нелепого поступка.

– Ваше благородие вынудили меня так поступить, – нашла в себе силы выговорить девушка в ответ.

– Неслыханное обвинение! И вы заявляете это после того, как я проявил к вам дружеские чувства, снисходительно, более того, с готовностью потакал предосудительным просьбам?! Я не подал вам повода видеть во мне врага! Что же заставило вас стрелять, дабы избавиться от моего ненавязчивого общества?

Вздрогнув от рвущихся рыданий, девушка воскликнула:

– Сжальтесь! Не мучьте меня больше! Вам доставили приказ о моём аресте, так покончите же скорее с положенными в подобных случаях гнусными формальностями.

Пришедший в замешательство прапорщик недоумённым взглядом взирал на измученную девушку.

– С чего вы взяли, что я получил такой приказ?

– Довольно, – с неприязнью прервала Ольга игравшего, как ей казалось, неведение офицера. – Вручивший вам пакет жандарм, верно, выказывающий усердие в службе, вероятно, ещё вчера донёс начальству о нарушении вами обязанностей. Гнев последнего не заставил себя ждать. Приказ о моём аресте в ваших руках. Представлявшийся безупречным замысел Сони провалился, – стих до шёпота её голос. – Сколь наивно мы обе полагали, что нас невозможно разоблачить.

Она осеклась, уловив во взгляде офицера живой интерес к её последним словам. Он достал из-за обшлага рукава и подал ей листок:

– Прочтите. Уверен, вам будет любопытно узнать, какой пустяк напугал вас так, что, утратив в панике выдержку, вы скомпрометировали себя и подругу.

Одеревеневшие пальцы Ольги развернули мятый листок,

на котором лишь одна фраза:

«Удовлетворяя Ваше прошение об отпуске, освобождаю Вас на три дня от обязанностей надзирающего за пребывающим под арестом князем Вяземским».

– Вчера я отправил офицеру, в чьём подчинении служу, рапорт в надежде выхлопотать отпуск, искушаемый желанием заручиться вашим согласием провести его в столице. Однако вы сочли моё общество столь обременительным, – дала о себе знать нанесённая девушкой обида, – что…

– Пощадите! – вырвалось из побелевших уст Ольги.

– Боюсь, я услышал непростительно много, – прапорщик качнул головой. – Как же прискорбно сознавать, что девушка, которую давеча я считал образчиком непосредственности и женственности, в самом деле двуличное, коварное существо, – с нескрываемым презрением отвернул он лицо.

– Поверьте, это не так! – с мольбой о прощении стиснула его руку Ольга.

– Увы, я больше не смогу вам поверить, – категоричным отказом ответил ей отнявший руку офицер. – За моё дружеское расположение вы отплатили чёрной неблагодарностью! – голос взорвался негодованием. – Вы использовали меня в гнусных целях, посмеиваясь за спиной наивного простака.

– Клянусь, вы ошибаетесь!

– Довольно, – отрезал офицер. – Пока я умилялся елейной обложкой, упуская из виду содержимое, за моей спиной с моего молчаливого согласия совершено вопиющее преступление. Так не смейте же просить меня о пощаде!

Девушка безутешно плакала. Её горе и беспомощность всё же тронули прапорщика, хоть тот упрямо не подавал виду.

– Вам должно справедливо оценить положение, в котором вы оказались, – заговорил он смягчившимся тоном. – Обычно мне претят нравоучения, но сейчас я просто вынужден вам напомнить, что в случившемся виноваты только вы. Имейте мужество признать это. Давеча, питающий к вам симпатию, я увещевал ваше сиятельство, – язвили его слова, – не связывать жизнь с заговором, но вы, страшно подумать, окунулись в этот омут слишком глубоко. Мне жаль вас, – отвёл он в сторону взгляд. – Я предостерегал вас от опрометчивого шага, большее же мне не по силам.

– Заклинаю, пощадите! – молит жандарма уповающий на его милость девичий взгляд. – Позвольте мне вернуться в моё затворничество. Ведь вам не ведомо, о каком преступлении я имела неосторожность обмолвиться и какова моя ничтожная роль в его совершении. Будьте великодушны, похороните всё услышанное в памяти, и я до смертного часа стану почитать вас самым благородным человеком.

Жандарм неумолимо качнул головой.

– К моему неподдельному сожалению, случившемуся меж нами есть свидетель, – досадливо поморщился он. – Я должен буду объяснить начальнику причины моей погони за вами, что повлечёт необходимость доложить об обстоятельствах нашего знакомства. Вскроется мой проступок – позволенная вашему сиятельству встреча с подругой. Так или иначе, будет учинён розыск. Посему, дабы не усугублять нашей обоюдной вины, считаю должным препроводить вас к следователю.

Ольга уже не слышала его. Её будущность летела в бездну, откуда нет возврата.

Прапорщик тронул её плечо:

– Единственное, чем я могу и соглашаюсь помочь вашему сиятельству, это не опровергать ни одного вашего слова в ответ на вопросы следователя. Говорите всё, что сочтёте нужным для своей пользы.

Девушка пошатнулась и лишилась чувств.

Она очнулась в просторной квадратной комнате. Кто-то, должно быть, привезший её прапорщик усадил изнеможенную девушку в глубокое кожаное кресло. Поодаль крытый зелёным сукном дубовый стол, по обеим сторонам нагромождены друг на друга сафьяновые папки.

Ольга повела головой в сторону. По воспалённым глазам больно полоснуло пламя поленьев, зловеще потрескивающих в камине из серого мрамора. Она невольно прикрыла припухшие веки, без сил уронила голову на спинку кресла. Влажные пряди падали на меловое лицо. Правый рукав амазонки багрился кровью. Нижняя губа закушена от боли.

Всё же унявшее её озноб тепло камина за спиной, мерный ход бронзовых часов на его мраморной полке, блики свечей угомонили путающиеся мысли.

Желанную тишину и покой потревожили чьи-то шаги и голос доставившего её сюда жандарма:

– Ваше благородие, я явился с докладом о происшествии.

Девичьего подбородка коснулись холодные пальцы.

– Оленька?! – воспалённый мужской голос громом среди ясного неба разорвал оцепенение поникшей княжны.

Объятые тревогой ресницы взметнулись, и вздрогнувшая девушка обмерла: ей в глаза, не смея верить своим, смотрел Олег Золотницкий. Бездыханная от страха, стиснувшего горло, навалившегося на плечи, почти раздавившего, страха встречи, которой она бежала столько лет, Ольга пыталась понять, бред ли это, плод ли её воспалённого воображения, страшный сон или невероятная явь, всё больше убеждаясь в последнем.

– Вы, – с отчаянием выдавили помертвевшие уста всего одно слово, слишком короткое, чтобы вместить упрёк жребию.

– Стало быть, провидению было угодно снизойти-таки к моим бесчисленным молитвам увидеть тебя снова, Оленька, – не в силах оторвать ошеломлённого взгляда от её мертвенно-бледного лица, выговорил наконец Золотницкий.

Обескураженная мужская память метнулась в роковой августовский день …

ЖРЕБИЙ БРОШЕН (интерквел)

Сведённая судорогой отчаяния рука натянула поводья взмыленного коня. Багряные линии перечеркнули ладонь. Олег машинально повёл взглядом по руке. Зацепенела и только. Не больно. Не то что сердцу, столько времени стиснутому нещадно саднящими его путами.

Отвержен, а разорвать фатальную привязанность сил так и не нашлось. Оттого, верно, так тесно в груди. Отдышаться бы. Затёкшие, нехотя повинующиеся пальцы нервно дёрнули воротник мундира. Скользнувшая по запястью, упала в траву оборванная пуговица. Олег с трудом глотнул першащий в горле комок. Спешился. Уже без сил опустился в поникшую под копытами и сапогами траву, как когда-то … подле впервые испытанной судьбой девочки.

Нынче он, бывалый мужчина, тоже оказался уязвимым и беспомощным. Не по плечу ему её давешнее безапелляционное требование, не по силам её забыть. И зажмурившись до ломоты в висках, по-прежнему видит он её не замутнённые фальшью, глядящие в самую душу глаза. И оглушённый вынесенным ему раз и навсегда непоколебимым приговором, всё ещё слышит её так недавно трогающий нотками детской непосредственности голос. И обязанные её неумолимым приказом молчать, снова ослушавшиеся губы выговаривают: «Оленька».

Не забыться. Невмоготу вычеркнуть, вымарать это имя с несколькими часами ранее ожесточённой рукой перелистнутой страницы перевернувшейся вверх дном жизни. Уста и сердце усердно творят благоговейно запечатлённую на ней молитву в семь букв, за которой грядёт кипа монотонно сменяющих друг друга листов, одинаково пустых без неё.

Не совладав с глухим голосом отчаяния, вырвавшимся из ноющей непреходящей болью груди, упав навзничь, он смотрел в никуда. Над ним – оловянное небо без единого луча солнца, гравирующего золотом лазурь, без выписывающих на ней вензеля перьев-облачков, без намёка на проблеск надежды в водворившемся вокруг него насупленном безмолвии.

Пасмурно и постыло, как в его душе. И уже ничего не поправить, не изменить. Час назад он сам предопределил свою участь, связав истошно взывающие о пощаде чувства словом чести, обрёкшим его на бессрочное изгнание из её жизни.

С искажённым бессилием лицом Олег отвернулся от взирающей на него сейчас с безразличием судьбы, уткнувшись в не уступающую ему в бледности полынь. Горько. Неизбывная вяжущая горечь во рту, в сердце. Измождённое, едва живое, оно молило о глотке если не жалости, то хотя бы простой воды, что навсегда, намертво затушила бы ещё тлеющие в нём угли.

Всё же уступившая ему в этом последнем желании рука потянула ремень на чересседельной сумке. Скользнувшие по уложенной внутри фляге с водой пальцы наткнулись на что-то шероховатое. На вынутой ладони – пара припорошенных пылью кусков рафинада. Оживившийся иноходец потянулся к любимому с недавних пор лакомству.

– И тебя приручила, – жалко усмехнулся жеребцу Олег. – Господи, как же нам теперь без неё?!

Главная аллея усадьбы, по которой судьба провела в его жизнь переиначившую её девочку, оказалась самой тяжкой частью дороги назад, в безвременное отныне существование без Оленьки.

Уже пешком, едва держась на ногах, ведя закусившего удила иноходца в поводу, Олег добрёл до парадного крыльца и, изнеможенный, повалился на нижнюю ступеньку.

Возвращающая силы ладонь легла на плечо. Глаза Олега встретились с чутким взглядом деликатно удержавшегося от вопроса названого отца.

– Вернулся, – понуро кивнул Олег безмолвному участию в его глазах. – Очень скоро и не у дел.

Презрев титул и степенность, князь опустился подле:

– Я могу чем-то помочь твоей беде?

– Едва ли вам либо кому-нибудь иному по плечу повлиять на бескомпромиссный выбор прозревшей девочки, – иронично усмехнулся безнадёжности его участи Олег.

– Увы, ты прав, – тягостно вздохнул в ответ удручённый своей беспомощностью Михаил Александрович. – Даже моему часто убедительному красноречию не по силам будет тягаться с письмом матери, что, следуя обещанию, я вручил девочке по окончании нашего разговора. Его строчки стали для Оленьки неопровержимыми доводами в защиту её выбора. Исполнив материнский завет, девочка отдала предпочтение и место в её сердце мужчине, всё же снискавшему милость судьбы, в конце концов вручившей ему заветную награду.

– Коль это было неизбежным, зачем судьба свела меня с нею?! – снова задался уже истерзавшим его вопросом Олег.

– Ты пеняешь судьбе за ниспосланное тебе испытание этой встречей?

– Мне впору счёт выставлять моей судьбе, – едко отметил Олег неприязнь с малых лет преследующего его жребия. – Но укорять её за подаренную мне знаковую встречу считаю кощунством, – стал благоговейным тон. – Если бы сейчас, зная заранее, каким будет исход, я вынужден был выбрать: остаться жить в сложившемся с годами и, казалось, невозмутимом оказиями мире или снова поверить себя знакомством с этой небывалой девочкой, ни мгновения не колеблясь, я выбрал бы последнее. Всю прежнюю жизнь я без доли сомнения отдал бы на откуп жребию за ещё хотя бы несколько дней подле неё. Но этому не бывать.

– Как говорится, время всё лечит, мой мальчик, – князь потрепал по плечу всем родного ему сейчас сына.

– Кому как ни вам доподлинно известно, насколько лживо это утверждение обывателей? – отстранившись от по-отечески ласковой руки, возмущённо возразил задетый за живое Олег.

– Да, – выдавил Михаил Александрович, – немилосердная судьба испытала меня чередой потерь, последняя из которых ещё сочащейся раной не оставляет моему сердцу даже шанса на забвение. Потому я, как никто иной, знаю, какую боль ты испытываешь.

– Я никоим образом не хочу оскорбить ваши чувства, –виновато опустил глаза Олег, – но едва ли можно сравнивать наши утраты. По воле требующего новых жертв провидения вы лишились горячо любимой дочери, я же, – с трудом глотнул он нещадно хлынувшие горлом чувства, – самого себя потерял. Отпустив её, словно часть собственного «я» оторвал по-живому, с кровью, – уронил голову в ладони Олег. – И как жить с зияющей внутри меня дырой, я не знаю.

Ржавым воротом ветхого колодца взвизгнула пружина часов. Их громогласным боем, точно замшелым обручем гулко ухнувшего на дно прохудившегося ведра, вдребезги разбито молчание комнаты. Подавленный единственной мыслью, Олег невольно вздрогнул. В сумерках, в угольях камина, в сердце истлевал закат – закат его полного надежд, но завершившегося крахом дня, закат канувших в лету и уже не воскрешённых пламенем заветного желания отношений, закат испепелённых обидой чувств самого дорогого ему человека, до которого не достучалось сегодня его разбитое сердце, охрипшее в тщетных попытках докричаться до её «я», предрешившего участь обоих.

Ему, опустошённому неравной борьбой, не достало слов в ответ на упрёки и обвинения девочки, впервые лицом к лицу столкнувшейся с завидующей счастливым людям судьбой. Слова. Сколько их написано за два с лишним месяца. Но нет им веры. Обрывками остались они на полу, попранные ногами и её сердцем. Оглушённое обрушенным на него исподтишка ударом, глухое к накликавшим страшную беду устам, оно увидело спасение в единственном лекарстве от неизлечимого недуга – в забвении.