Кружева судьбы

Почесав затылок, Сотников отправил бутылку в мусорное ведро, достал несколько крупных картофелин, сполоснул их в раковине от пыли, покрывавшей кожуру, и ловко почистил подготовленные клубни. Ещё через пять минут картофельные ломтики жарились в кипящем масле, заставляя Сотникова давиться голодной слюной. Холостяцкий ужин должны были дополнить кусок варёной колбасы, банка шпрот, горбушка ржаного хлеба, натёртая чесноком и всё те же маринованные огурцы, которыми с Сотниковым поделилась старушка-соседка, которой он вчера помог донести до квартиры тяжёлые сумки.

– Кого это там принесло? – удивился Сотников, услышав настойчивый звонок в дверь. Гостей он сегодня не ждал и не хотел. Но всё-таки поднялся из-за стола, так и не успев приступить к ужину, и отправился встречать незваного гостя.

***

Ночь неслышной поступью вошла в Зарю и окутала деревню мягким бархатным покрывалом.

В садах под окнами лёгкий ветерок раскачивал ветки деревьев. Их листья шелестели, шепча друг другу и всем, кто мог их услышать, что-то о прошедшем дне, о людских заботах и радостях, об утомительной, опьяняющей деревенской работе и уютных семейных вечерах. В теплом воздухе качались и смешивались ароматы душистых трав и сладковато-прохладной мяты, а беспечный ветерок разносил их по всей деревне, впускал в открытые окна домов и заставлял спящих людей дышать глубже, наполняя их лёгкие освежающим покоем.

Люба открыла глаза и всмотрелась в темноту комнаты, с трудом узнавая окружающую её обстановку. Нет, это не её кухонька. Значит, она в большом доме, в боковушке, которую занимала Валентина. А где же она сама?

Люба села на краю постели, свесила босые ноги на пол и попыталась подняться. Нет, не так сразу. Надо аккуратнее, потихоньку. Как тогда, в больнице, где она лежала после попавшей в неё пули. Но там рядом были врачи и медсестры, а здесь и сейчас она одна.

Люба облизнула сухие губы. Очень хотелось пить. Но не звать же среди ночи Валю, ей и так достается за день. Пусть отдыхает. Люба справится и сама. Она посидела ещё немного, потом всё–таки поднялась и, осторожно ступая, заглянула в соседнюю комнату.

Валентина пристроилась на краешке кровати, потому что её дочери, разметавшись в крепком сне по всей постели, совсем не оставили ей места. Придерживаясь за стену, Люба наклонилась, подняла сползшее на пол покрывало и осторожно накинула его на Валентину. Потом тихонько вышла из комнаты.

К Шуре она заглядывать не стала и прошла сразу в кухню, достала из холодильника трёхлитровую банку с молоком, присела к столу, налила себе полкружки и медленно выпила. Там, на ферме, когда ей вдруг стало плохо, тетя Рая Герасимова тоже принесла полную кружку парного молока и потребовала:

– Пей!

– Тётя Рая, я не хочу, – попыталась возразить Люба, но женщина не стала её слушать и чуть ли не силой сунула в руки кружку.

– Пей, сказала! – потребовала она. – Во все времена молоко первым лекарством было! А ты за обедом, видать, съела что-то не то. И не удивительно, жара-то вон какая стоит.

Люба выпила и ей, действительно, стало немного легче, но потом тошнота и слабость вернулись снова.

Сейчас Любу не тошнило, но очень хотелось подышать свежим воздухом. Она вышла на крыльцо и опустилась на среднюю ступеньку, прислонившись головой к перилам. Ей вдруг вспомнилось, как много лет назад, мать, схватив её за шиворот, волокла вот по этим ступенькам. Любаша сдирала кожу с ладошек и загоняла в пальчики острые занозы, цепляясь за высохшие доски, потому что не хотела уходить из дома от братьев и сестёр к всегда строгой и молчаливой бабушке Анфисе.

– Мама, я не хочу! Я дома буду! Мама, пусти! – плакала Любаша, но Людмила не желала слушать дочь. Она оставила её у матери в Касьяновке и вернулась домой, к своей семье, навсегда забыв о существовании Любы.

А девочка, как дикий испуганный зверёк несколько дней пряталась от Анфисы, забиваясь в угол за старым облезлым шкафом. Она думала, что бабушка будет ругать и бить её, но Анфиса только вздыхала и качала головой:

– Сиди уж там, если нравится, поешь только. Я кашу сварила. Без тебя за стол не сажусь. Ну, пойдём, что ли?

Не сразу Любаша доверилась бабушке, а когда поняла, что добрее её нет никого на свете, полюбила всей душой.

– Я так скучаю по тебе, бабулечка моя… – тихо прошептала Люба и вскрикнула от страха, увидев склонившийся над ней сгусток темноты.

– Не бойся! Это я, Любань…

– Артём… – с явным облегчением выдохнула девушка. – Что ты тут делаешь?!

– Тебя караулю, – ответил он. – Вот увидел, как ты вышла на крыльцо и мигом перемахнул через забор. Не калитку же мне искать.

– Так ведь за полночь уже, почему же ты не дома? – спросила его Люба. – Спать давно пора.

– Ага, уснёшь тут, – проворчал Артём и с тревогой заглянул ей в лицо: – Что с тобой случилось? Я на ферме был, мне сказали, что тебя Васильич на подводе домой увёз. Вроде как заболела ты. Или отравилась чем.

– Не знаю, что со мной, – ответила Люба.

Артём сел с ней рядом и она, закрыв глаза, положила голову ему на плечо, с наслаждением вдыхая медовый аромат старой раскидистой липы, растущей у самой калитки.

Вокруг царили спокойствие и умиротворение. Звуки днём бурлившей жизни потихоньку стихли, уступив место ночной симфонии. Где-то неподалёку монотонно стрекотали кузнечики, убаюкивая Любу и навевая на неё сон. Квакающие в затопленной низине за лугом лягушки не нарушали общей гармонии, добавляя в неё что-то своё, волнующее и живое. Иногда слышался хруст сухой ветки, предупреждающий о ночном госте – может, то была кошка, а может хорёк или лисица, осторожно крадущаяся между деревьями. Изредка слышался ленивый лай собак – они чутко сторожили сон деревни, но ночь тут же убаюкивала их снова.

– Любань… – тихонько позвал девушку Артём. – Давай я заберу тебя к себе. Всё равно весной мы поженимся. Так что ж нам ходить вокруг да около? Сойдёмся и будем жить. А хочешь, в город уедем. Хоть завтра.

Люба открыла глаза и посмотрела на чернеющее над их головами бескрайнее небо. Россыпи звезд искрились и мерцали, и казалось, что их можно собрать в ладони как драгоценные камни.

Голова девушки закружилась, а перед глазами снова поплыли странные разноцветные круги, но она больше ничего не боялась и чувствовала себя по-настоящему счастливой.

– Ты правда меня любишь? – безо всякого кокетства задала она извечный женский вопрос.

– Правда! – не раздумывая, ответил ей Артём и привлек её к себе, чтобы поцеловать, но на дорожке, ведущей к дому, послышались чьи-то шаги и Шура, подойдя ближе, весело присвистнула:

– Фью-ю-ю! Попались, голубчики! Смотрю, Люба, тебе уже полегчало. А Валька со мной ещё спорила! Только меня, сеструха, не обманешь! Раз тебя тошнит, значит, ты беременная. Верняк симптом! Ну что, счастливый папаша, – хлопнула Шура Артёма по плечу, – кого нянчить будем, девку или пацана?

Глава 10

Артём отшатнулся от Любы, как будто его укусила змея:

– Любань, что она говорит? Ты беременная?! От кого? А-а-а! Миха Паламарчук, небось, постарался? Ну что ж, поздравляю! Здорово ты обвела меня вокруг пальца. Что, хотела мною свой позор прикрыть?

– Да что ж ты орёшь, как потерпевший? – всплеснула руками Шура и пошловато хохотнула. – Ну, гульнула девка от тебя, и что такого? Можно подумать, ты её обрюхатить не пытался! Вот дождёмся, когда дитё родится, тогда и посмотрим, чей портрет!

Артём стоял перед Любашей, сжимая кулаки. Ярость захлестнула его настолько, что он никак не мог подобрать слова, которые хотел бросить ей в лицо.

Люба, качнувшись, тоже поднялась с места:

– Артём, успокойся, – попросила она. – Я не беременная. С чего вы это взяли? А ты Шура не говори того, чего не знаешь!

– Да что там не знать-то! – неожиданно рассердилась Шура. – По всей деревне о тебе во все колокола звонят. Думаешь, мне приятно иметь гулящую сестру? Хоть бы о нас подумала, прежде чем хвостом направо и налево вертеть!

– Артём, не верь ей! – шагнула Люба к парню и протянула к нему руки: – Это же Шура, она никогда не следит за своим языком. Иной раз такого наговорит, что просто на голову не наденешь.

– Мне не только Шура, мне и мать про тебя многое рассказывала, – воскликнул Артём. – Только я её не слушал, потому что верил тебе! А теперь вижу, что она была права!

– Ну и убирайся тогда к своей мамаше, – рассердилась вдруг Люба. – И не забудь сказать ей, чтобы она больше не появлялась здесь. Видеть не хочу ни её, ни тебя!

– Да и уйду!!!

На крики, кутаясь в шаль, наброшенную прямо на ночную рубашку, вышла Валентина и с удивлением уставилась на Артёма и обеих золовок:

– Вы чего тут устроили? – строгим материнским голосом спросила она. – Ночь за полночь, а вы орёте, как дурные коты! Люба, ты зачем встала? Тебе отлёживаться надо. Ходишь, как приведение теняешься! А ты, Шурка, где шлялась? Я тебя куда отправила? За врачом! Что ж ты, непутёвая такая, скажи? А если б Любка померла?

– От этого ещё никто не помирал, – расхохоталась Шура. – А ты, прежде чем умничать, лучше бы спросила, что тут происходит!

– Ну? – нахмурилась Валентина.

– Ой, Валька, – Шура прижала ладонь к щеке, как будто у неё болел зуб, – здесь страсти, похлеще чем в твоей «Санта-Барбаре». Любка беременная неизвестно от кого, а дитя хотела повесить на этого олуха Негоду. Ха-ха-ха!!!

– Шура! – воскликнула Любаша. – Артём, ну неправда же всё это!

– Совсем сдурела! – всплеснула руками Валентина, неизвестно кого имея в виду.

– Да пошли вы все! – выругался Артём, оттолкнул протянувшую к нему руки Любу и зашагал по двору прочь, громко хлопнул калиткой.

– Довольна? – посмотрела на Шуру Любаша.

– Пф-ф, а я-то тут при чём? Сама же доигралась! – фыркнула та и, не добавив больше ни слова, направилась к дому.

Валентина медленно подошла к Любе:

– Шурка правду, что ли, сказала? – осторожно спросила она.

– Валь, и ты туда же? – в голосе окончательно расстроенной Любы послышались слёзы. – Как я могу быть беременной, если у меня ещё никогда никого не было? С чего вы все это взяли? Сначала мать Артёма приходила на ферму и поносила меня на чём свет стоит. Потом Шурка неизвестно с чего придумала мою беременность. Артём ей поверил, а не мне. Теперь ещё ты!

– Тише, тише, – Валентина прижала к себе девушку и, слегка покачиваясь, стала гладить её по голове: – Ну-ну… Не плачь. Я тебе верю, Артём тоже увидит, что ты не обманываешь его. Беременность ведь не скроешь. А на Шурку обращать внимания не надо. Знаешь ведь, какая она у нас шумоголовая. Ну да Бог с ней! Скажи лучше, как ты себя чувствуешь?

– В груди всё печёт, – всхлипнула Любаша. – Пить очень хочется. И голова какая-то чумовая. Болит, и плывёт всё перед глазами.

– Ты вот что, – сказала Валентина, провожая Любу к летней кухоньке, где та теперь жила. – На работу завтра не ходи. Обойдутся на ферме и без тебя. Ложись и отдыхай. А я тебе сейчас питьё принесу. И таз возле кровати поставлю. Мало ли, вдруг опять тошнить начнёт.

Любаша благодарно кивнула Валентине и вдруг прижалась головой к её плечу:

– Добрая ты, Валечка. Жалко, что тебе наш Андрей достался. Мужа бы тебе хорошего.

– Где они, хорошие мужья-то? – горько усмехнулась Валентина. – Ладно, ложись, светает уж. Сейчас попить принесу, а потом сразу спи. Слушай, а может быть, поесть хочешь? Я суп тебе разогреть могу. Там осталось немного.

– Нет, Валюша, не надо, – покачала головой Люба. – Ты, пожалуйста, не беспокойся. Иди, сама отдыхай.

– Никакого беспокойства нет. Ложись, а я сейчас вернусь, – строго сказала Валентина.

Несмотря на протесты Любаши, она принесла ей тёплое питье, подождала, пока та выпьет его и только после этого ушла, пообещав утром проведать её.

***

Солнце занималось над просыпающимися деревеньками, заглядывало в каждое окошко и тянулось тёплыми живыми лучами к лицам сладко спящих людей. Серебристый туман, с ночи окутавший петлявшую по окрестностям речку, рассеивался, уступая дорогу розово-золотистому свету нового дня. В воздухе витал свежий холодок, но с первыми лучами становилось теплее, и земля тихонько вздыхала, пробуждаясь вместе с людьми после ночного сна.

Зевая и потягиваясь, Галина Негода вышла в сад, разбитый сразу за домом, и увидела мужа, поливавшего из шланга кусты смородины и винограда.

– Розы мои полить не забудь, – сказала она ему. – И георгины тоже. Только не залей, как в прошлый раз.

– Поучи меня ещё, – беззлобно проворчал на жену Виктор. – Чайник лучше поставь. Дрыхнешь, как молодуха. Я что, голодный должен на работу идти?

– Так праздник же, Витя, – ещё раз зевнула Галина. – Выходной. Вся страна отдыхает. Можно и нам поспать.

– Коровы в праздниках ничего не понимают, – усмехнулся Виктор. – Если телиться надумали, рабочего дня ждать не будут. Да и вакцинация у меня по плану. По дворам ходить придётся. Давай, иди уже, собери что-нибудь на стол и Тёмку буди. С ним сегодня объезд делать буду. В Зарю ещё надо заглянуть и на хутор Заречный. По хозяйствам пройдусь.

– Вить, – заглянула в глаза мужа Галина. – Пусть Тёмушка поспит ещё немного. Он ведь только на рассвете успокоился.

– С чего бы это? – удивился Виктор.

– Ой, Витенька, – Галина ближе подошла к мужу и зашептала ему на ухо горячо и быстро: – Уже под утро слышу, калитка брякнула и Акай сначала залаял, а потом сразу умолк. Ну я и поняла, что это Артёмушка вернулся. Опять у этой проклятущей Любки небось побывал. Встала я, вышла к нему, поговорить ещё раз хотела, чтоб он меньше с ней воловодился. Смотрю, а на нём лица нет. Я к нему с расспросами, что да как. А он как рявкнет на меня! «Не лезь, – говорит, – я сам во всём разберусь!» Ушёл к себе, но уснул не сразу. Всё ворочался, ворочался в постели. Наверное, часа два только как затих.

Виктор задумался, потом строго посмотрел на жену:

– Ну и что из этого? Что ты хочешь мне сказать?

– Чувствую, – обрадованно заговорила Галина. – Разлад у них пошёл с Любкой этой. Дал бы Господь, чтобы они совсем разбежались. Попереживает Артёмушка, да и забудет её.

– А с чего бы ему переживать? – усмехнулся Виктор. – Он у нас парень видный. Девок перепробует немало. А тут ещё дочка Лёвки Гусева домой вернулась. Позавчера её вместе с отцом видел. Красивая деваха, ничего не скажешь.

– Анжелочка приехала?! – ахнула Галина. – Вот радость-то какая! Ох, Витенька! Говорят же в народе, что старая любовь не ржавеет. Может быть, и наш Тёмушка снова сойдётся с Анжелочкой? Вот бы мы их честным пирком да за свадебку! Лучше невесты для него и не найдёшь. Умница, красавица, из приличной семьи. Дочка самого директора школы! И учится в городе.

– Сам пусть разбирается! – махнул рукой Виктор. – Выспится, пришлёшь его ко мне. Я сначала на хутор заеду, потом уже в Зарю.

– Ой, Витенька, – спохватилась Галина, – ты загляни к Зинуле и Лёнечке. Напомни, что в субботу вечерком мы их ждём. Надо же нам день рождения сына как следует отметить.

– Хорошо, – кивнул Виктор. – А теперь хватит болтать, иди, собери мне на стол и про Тёмку не забудь, я его ждать буду.

Галина пообещала, что всё сделает и поспешила на кухню. Но когда спустя несколько часов хмурый Артём вышел из своей комнаты, растерялась при виде сына:

– Тёмушка, что это ты как туча ненастная? Случилось чего?

– Отстань, мам, – попросил её Артём. – Я сам со всем разберусь.

– Ладно-ладно, – поспешила она успокоить его. – Не сердись только. Папа в Зарю уехал, ждет тебя там. Просил, чтобы ты ему помог. Завтракай, садись на мотоцикл и езжай.

– В Зарю, говоришь? – снова сдвинул брови Артём. – Не поеду я туда. У меня здесь дела.

– Какие дела? – не поняла Галина, но Артём ничего объяснять не стал, умылся холодной водой и вышел из дома, одеваясь на ходу. Он направлялся в теплицы, где работал Михаил Паламарчук, тот самый парень, который когда-то вытащил Любу из огня, а потом то и дело крутился возле неё, добиваясь расположения девушки. Артём сам несколько раз видел их вместе, и теперь нисколько не сомневался в правдивости запавших в его душу слухов о беременности Любы.

– Да куда же ты, сынок? И не поел! – бросилась вслед за ним Галина, но треск разъярённого мотоцикла заглушил её слова, а Артём даже не обернулся, чтобы посмотреть на растерянно стоявшую на дороге мать.

***

Увидев приближающегося к нему Негоду, Михаил Паламарчук удивлённо приподнял брови. В том, что Артём приехал именно к нему, Михаил не сомневался, слишком уверенным шагом направлялся он в его сторону. Но вот зачем Артём пожаловал, Паламарчук даже не представлял. Впрочем, Негода не собирался пускаться в долгие объяснения, и сходу двинул Михаилу по челюсти, тем самым заставив его отшатнуться и с трудом удержаться на ногах.

– Ты что? – закричал Михаил, не ожидавший такого поворота событий. – Сдурел?! Совсем с катушек слетел? За что?!

– Говори, от тебя Любка беременная? – снова бросился к нему Артём. – Ну? Признавайся!

– Люба беременная?! – переспросил Михаил. – Не может быть! От кого?!

– От тебя!!! – дурным голосом орал Артём, не в состоянии справиться с охвативший его ревностью.

– Я не был с ней! – тоже закричал Михаил, но Артём как будто не расслышал его слов и сбил его с ног.

Мужики и бабы, работавшие в теплице, выскочили к ним и попытались разнять разгоряченных парней, но удалось им это не сразу. Когда же все поняли причину драки Артёма и Михаила, слухи о беременности Любы поползли в разные стороны, словно высыпанные из ведра раки.

***

Дзинь… Дзи-и-инь…

– Да иду я, иду! Кто там такой нетерпеливый?

Сотников открыл дверь и от удивления даже присвистнул. Он ожидал увидеть кого угодно, кроме Германа Кузнецова, который зачем-то сам явился к нему домой.

Впрочем, Сотников узнал Германа с трудом. Раньше статный и крепкий молодой человек теперь казался истощённым и угловатым. Его кожа потеряла здоровый оттенок, став серо-бледной и местами едва заметно покрытой мелкими высыпаниями. Глаза, которые когда-то светились живостью и уверенностью, теперь выглядели затуманенными и потухшими, словно в них угасал сам огонь жизни. Волосы, некогда аккуратно уложенные, теперь были растрёпанные и тусклые, и весь он был какой-то помятый и дёрганный. В его движениях угадывалась неуверенность и лёгкая дрожь, как будто он пытался взять себя в руки, но сил и терпения на это у него не хватало.

– Кузя?! – воскликнул Сотников, брезгливо осматривая стоявшего перед ним парня. – Тебе что тут надо?

– Дело у меня к вам, товарищ майор, – усмехнулся Герман. – Вы ведь хотите стать подполковником?

***

Илья стоял у решётки ограды, прижимаясь спиной к её ржавым прутьям, и смотрел на серое здание детского дома. Его взгляд блуждал по стенам с облупившейся от времени краской, по грязным высоким окнам, почти не пропускавшим в комнаты солнечный свет, по двум огромным выцветшим плакатам, на которых были изображены смеющиеся дети.

Илья не смеялся уже очень давно. Он привык молчать и бояться, забыв о том, что там, за этой решёткой, он совсем немного был счастлив. А может быть, ничего этого никогда и не было? И он всегда жил здесь, за железной оградой, где словно заточенные птицы по двору двигались дети, украдкой бросая взгляды в его сторону.

Детский дом давно превратился для Ильи в остров забвения. Огромное здание, построенное еще в послевоенные времена, казалось, держалось на последнем издыхании. Зимой холод пробирал стены, заставляя детей мёрзнуть даже в собственных кроватях. Летом жара висела над территорией, но даже солнечный свет не мог скрасить унылый двор с потрескавшейся бетонной площадкой и разбитыми качелями.

Внутри запах сырости и затхлости обволакивал всё вокруг. Длинные коридоры, освещённые тусклыми лампами, вели в комнаты, где вместо привычного уюта царила упорядоченная строгость и пустота. Пыль на мебели казалась вечной, а скрип половиц – постоянным сопровождением тишины. Кровати стояли в ряд, занавески давно потеряли цвет и были застиранными. Одеяла – тонкие и изношенные – едва согревали в холодные ночи.

Еда была скудной и однообразной: гороховый суп из концентратов, перловая каша, всегда чёрствый хлеб и чай, который часто давали без сахара. В столовой царила атмосфера безразличия – воспитатели спешили закончить дежурство, дети – справиться с порцией, чтобы скорее вернуться в свои комнаты. Общение было формальным и натянутым, искренних улыбок и объятий почти не случалось.

Воспитатели, усталые и строгие, ходили по коридорам, следя за порядком, но редко проявляя заботу. Дети научились не надеяться на понимание, пряча свои чувства. В этих стенах, казалось, все учились быть тихими и незаметными, чтобы даже случайно не стать объектом чьего-либо внимания.

Илья вспомнил, как вечером сотрудники детского дома собирали детей в одной из комнат, где читали им вслух рассказы с неприкрытой моралью или повторяли правила поведения, особенно, если в интернате ждали гостей. Взрослые дяди и тёти мило улыбались «бедненьким деткам», оставляли им игрушки, книжки или одежду и спешили покинуть этот унылый безрадостный мир, который обесцвечивал даже самый яркий солнечный день.

Илья не радовался никому. Он привык быть всегда один. Другие дети сторонились его, смеялись над маленьким заикой, заставляя его надолго умолкать. Но ещё хуже было, когда старшие дети выбирали его как добычу для своих жестоких игр.

Начиналось всё с мелких издевательств: толчков, притеснений в очереди на еду, обзывательств, которые превращали каждый день мальчика в кошмар. Потом старшие били его по плечам, сбивали с ног, хватали за руку, чтобы не дать уйти.

Иногда ребята затевали что-то более изощрённое: портили еду Ильи, завязывали в узлы его одежду, мочились в его кровать. И до упаду смеялись над его растерянностью и страхом.

Каждое насмешливое слово, каждый жест презрения рвали внутренний мир мальчика на части. Он боялся просить помощи, потому что знал – взрослых почти не было рядом, а если и были, то редко вмешивались.

С каждым днём Илья становился всё более замкнутым. Он научился прятать слезы, прятать свои чувства, превращая боль в немой стыд, который ещё дальше отдалял его от других детей.

– Синельников! Быстро на обед! Особое приглашение тебе, что ли, надо? – окликнула его из окна нянечка Раиса Фёдоровна, немолодая уже женщина, отдавшая интернату почти всю свою жизнь. – Хабаров! Антон! Тебя это тоже касается.

Илья встретился взглядом с пятнадцатилетним Антоном и побледнел: его взгляд не сулил ему ничего хорошего.

– Пойдём, Синячок, кормить тебя буду, – усмехнулся Хабаров и смачно плюнул Илье под ноги.

Глава 11

Валентина поставила на плиту кастрюльку с молоком. Она собиралась сварить детям на завтрак их любимую рисовую кашу и торопилась, чтобы успеть к их пробуждению. Но думала Валентина не о дочерях, а о Любаше. Она только что была у неё и, убедившись, что та крепко спит, успокоилась. Девушка явно чувствовала себя лучше: тонкий румянец слегка подкрасил её смуглые щеки, краска вернулась и к пухлым губам, и высокий лоб, прикрытый мягкими волосами, больше не был горячим и влажным.

– Что за жизнь досталась девке? – размышляла Валентина о судьбе несчастной золовки. – Добрая девчушка и безотказная. А счастья как не было, так и нет.

Андрей вроде бы говорил, что его младшую сестру мать нагуляла, пусть даже и так. Девчонка-то тут причём? Не назло же она родилась и досадить своей матери не хотела. Зачем же было от неё отказываться?