Александр Чернышев

– У вас очень милый дом, – заметил Чернышев, когда они прошли в одну из зал.

– Я и сама очень люблю его. Вы, наверное, знаете, что я довольно нечасто живу в Париже, однако на это время у меня есть этот дом. Когда я приезжаю в Париж, нет нужды останавливаться у других, что порой очень радует. Я успела купить его еще до того, как вышла замуж за месье Боргезе и уехала в Италию. Помнится, он стоил мне гигантских денег, но он того стоил.

– Вы еще долго пробудете в Париже?

– Не знаю. Пока не надоест, – сказала она, рассмеявшись. – Все эти поездки лишь для того, чтобы немного разнообразить жизнь. К тому же, признаться, в Париже я могу чаще видеться с братом. А встречи с ним – это то немногое, что приносит мне радость.

– Его Величество не один раз с нежностью вспоминал о вас в разговорах со мной, – улыбнувшись, произнес Чернышев.

– Приятно слышать, но, боюсь, в последнее время он бы не сказал этого.

– Но почему?

– Наши отношения несколько, – Полина попыталась подобрать нужное слово, – несколько охладели. Я горячо люблю его, но, знаете, когда он увлечен какой-то своей идеей, он становится совершенно невыносим. А его брак с австрийской принцессой разве не одно большое недоумение… Кстати, я хотела спросить вас о Луизе, вы видели ее на балу. Какой вы нашли новую императрицу Франции?

– Если она стала женой вашего брата, я не сомневаюсь в ее достоинствах. Она привлекательна внешне, грациозна. О другом, увы, я не могу судить, хотя и уверен в лучших ее качествах, – ответил Александр.

– Вы находите, что она красива? – замедлив шаг и обернувшись к Чернышеву, спросила женщина.

– Вы устроили мне настоящий допрос, мадам Боргезе, – смеясь, сказал Чернышев.

– Полина, зовите меня Полина или как вам угодно, но только не именем моего мужа, – горячо проговорила принцесса, тут же, вернувшись к мыслям о Луизе, продолжила: – Мой брат будет глубоко несчастен с ней, она никогда не сможет хоть в малой степени заменить Жозефину. Увы, но брак сам по себе прескверная вещь, а заключенный по политическим соображениям, он вообще чудовищен.

– Вы говорите так оттого, что сами стали жертвой подобного? – с сочувствием взглянув на принцессу, произнес Чернышев.

Ставшее таким печальным и серьезным лицо мужчины невольно вызвало у Полины улыбку:

– О, Чернышев, что с вами! Нет, мое положение совсем не так плохо, как вы подумали. Я не живу с мужем уже более трех лет и, право, почти забываю о его существовании, как и он о моем. Так что злой муж вам не угрожает… Однако, я не хочу говорить о нем. Вы голодны? Я велела накрыть стол к половине десятого, идемте. И не вздумайте говорить, что вы уже ужинали, я собираюсь накормить вас вкуснейшим буйабесом, а на десерт нам подадут мороженое и крем-брюле, – Полина мечтательно улыбнулась, словно представив вкус описываемых кушаний. – Идемте же, это будет чудесно!

Глава 5

В четвёртом часу он вернулся в дом на улице Тетбу, неслышно проскользнул в свою комнату и опустился в кресло. Небо за окном было ещё чёрно, бледные, подсвеченные желтоватым сиянием луны, облака одинокими островками были разбросаны по этому ночному полотну.

Лицо Чернышева было печальным, какая-то неприятная тяжёлая мысль омрачала его красивые мужские черты. Полина… мысли об этой женщине помимо его воли сами приходили к нему, завладевая сознанием. Такой ли он ожидал её увидеть?

Полина Бонапарт, средняя сестра Наполеона, женщина, известная своими исполненными совершенства чертами, своей чарующей красотой, а также удивительной распущенностью и легкомыслием. Какое огромное количество любовных романов приписывала ей молва, чего только не рассказывали в парижских салонах о сладострастии этой женщины и её любовниках. Всё это создавало уже упрочившийся в обществе образ вестфальской принцессы. Совпал ли у Чернышева этот образ с тем, что он увидел сегодня? Конечно, красоту этой женщины сложно было бы не признать, всё в ней было так удивительно гармонично и хорошо, что она сразу поражала мужское воображение. А то, как она одевалась, как вела себя, с какой смелостью назначала свидания, свидетельствовало далеко не в пользу её целомудрия.

И всё же Чернышев испытал странное, неясное, непонятное самому себе чувство к этой женщине, в ней будто было что-то ускользающее, глубоко скрытое от остальных, что-то потаённое и резко несочетающееся со всем её образом. И от этого чувства Александру было не по себе.

Он не был даже немного влюблен в нее, в любом случае никак не должен был этого. В том, что сама Полина может найти в нём что-то большее, чем короткое развлечение, он тоже сомневался.

Тогда что же мучает его? Он сомкнул уставшие веки и на пару минут откинул отяжелевшую голову на спинку кресла. «Зачем я об этом думаю? Что за глупые, бестолковые мысли? Разве я не понимаю, для чего это всё?» – пронеслось в его голове.

Резко встав и попытавшись бодро улыбнуться своему отражению, он направился к окну, задёрнул плотными занавесками окно и, опустившись за стол, взял листы белой бумаги и стал что-то писать. Тусклая лампа бледно освещала его чуть склонившуюся над бумагами фигуру, стрелка часов мерно завершала очередной круг, а на востоке вдали уже занимался рассвет. А он всё исписывал новые и новые страницы. Вдруг он замер, когда это началось? В какой момент его жизни судьба направила его по такому пути, всё происходило будто само собой. Ему вспомнился тот вечер у Куракина, танец и та первая, наверное, судьбоносная встреча с императором Александром.

Был 1801 год, в доме Куракина устраивался бал, на котором должен был присутствовать сам император. Чернышеву тогда было только пятнадцать лет. Он впервые был на таком большом роскошном мероприятии и с восторгом смотрел на пышные убранства залы, дорогие наряды и, конечно, на хорошеньких барышень в воздушных блестящих платьях. Начался полонез, танец, как правило, открывающий любой бал. Девушки собрались на одной стороне залы, мужчины перешли на другую.

– Согласитесь, юноша, очаровательная черноглазая блондинка очень хороша, – произнёс стоявший рядом с ним высокий мужчина. Чернышев взглянул на своего соседа, с внутренним каким-то священным страхом узнав в нем императора.

– Да, она в самом деле очаровательна, она обещала мне следующий танец, – очень просто ответил Чернышев, пытаясь скрыть все охватившее его волнение.

– А если я собирался пригласить её?

– Мне жаль, ваше величество, но мадмуазель будет танцевать со мной, так как она уже приглашена мной, – невозмутимо сказал Чернышев.

Это упорство юного собеседника удивило и позабавило императора.

– Как вас зовут, юноша?

– Александр Чернышев, – гордо ответил тот.

– У вас замечательное имя, вы всё больше мне нравитесь, молодой человек, – приятно рассмеявшись, сказал император. – Хотите, я сделаю вас своим пажом?

***

Тропинки Люксембургского сада удивительно безлюдны в раннее время суток, когда люди только начинают свой день, полный забот и ежедневных хлопот. Однако в предрассветный час сад, чуть подёрнутый нежным сиянием восходящего солнца, в момент, когда тайна ночи вот-вот рассеется, растворится в открывшемся свете, обладает не меньшим, а может, и большим очарованием, чем в вечерние часы.

В это удивительное время посетитель сада может наблюдать зачаровывающую картину: мраморные женские фигуры, статуи французских королев, белеющие сквозь темные силуэты деревьев, словно оживают на мгновение, когда легкий луч касается их каменных лиц.

На скамье под ветвями каштановых деревьев сидел человек. Это был Франсуа Журьен, юноша лет двадцати двух-двадцати трёх. Его худоба, большие карие глаза и светлые волосы, кудрями обрамлявшие широкий бледный лоб, придавали всей его внешности какое-то детское, доверчивое, немного робкое выражение. Он пребывал в волнении и тревожно оглядывался вокруг, однако тишина сада, утренняя прохлада отвлекли его мысли, он задумался и очнулся, только когда кто-то тихо опустился рядом с ним на скамью. Юноша вздрогнул от неожиданности.

– Вы, кажется, взволнованы. Однако вы всё-таки здесь, стало быть, вы всё же приняли решение, – ровным голосом проговорил молодой мужчина, присевший рядом, это был Александр Чернышев.

– Мне необходимы деньги, – произнес Франсуа. – Внутри этой книги вы найдете перепись всех документов, что вы просили, и даже несколько оригиналов, – протянув книгу, лицо его вдруг стало еще бледнее, он покорно вздохнул.

Чернышев чуть приоткрыл книгу, проверив ее содержимое и убедившись в его исправности, кивнул и убрал врученную ему вещь, после чего протянул сидящему подле конверт.

– Тут ваши деньги, месье.

Юноша с жадностью впился пальцами в конверт, руки его дрожали, он торопливо принялся прятать деньги. Чернышев молча наблюдал за ним, когда тот закончил, он спросил:

– Вы знаете, на что потратите их?

– Моя мать больна, лекарства стоят очень дорого.

– Когда вы сможете купить все, что вам нужно, это не вызовет подозрений у ваших знакомых?

– Нет, не думаю. У меня не так много знакомых, которые бы интересовались моей жизнью. Если что, я скажу, что выиграл их, я часто играл раньше, мне поверят.

– Хорошо… – после недолгого молчания сказал Чернышев. – Я свяжусь с вами, когда вы мне вновь понадобитесь. В любом случае, вы многим рискуете, будьте аккуратны.

Покинув сад, Чернышев направился на улицу, где его уже ждал Вюстингер с подготовленным экипажем.

– Вы уверены в месье Журьене? – спросил немец, когда они сели внутрь и экипаж тронулся. – Когда я встречался с ним в первый раз, мне казалось, что он все-таки не решится на такой шаг. Вы не боитесь, что он, пойдя на предательство своей страны, с большей легкостью потом предаст и вас?

– Сотрудничать со мной его вынудила болезнь матери. Он отлично понимает, что ожидает его в случае ошибки. Не думаю, что он теперь решит отказаться от начатого. Но быть уверенным… Разве можно быть уверенным, когда вопрос касается другого человека, мы знаем о нем уже много, но как многое скрыто от нас. Гарантий никто не даст, Вюстингер, – с грустной улыбкой произнес Чернышев и откинулся на спинку сидения, оказавшись в тени экипажа.

Глава 6

Как бы ни было печально событие, случившееся 1 июля, для Чернышева оно в самом деле сыграло большую удачу. Уже будучи и так хорошо принят парижским обществом, теперь он стал чуть ли не самым популярным человеком в городе. О нем говорили, им восхищались, приглашали на все вечера. Женщины находили в нем самого галантного кавалера, мужчины – отличного собеседника. Одним словом, от него были в восторге.

В доме маршала Нея Чернышев сделался постоянным и всегда желанным гостем. Сам Ней всегда был рад этому молодому русскому флигель-адъютанту, его жена, до сих пор глубоко благодарная ему, тоже находила приятным для себя общество Чернышева. Дети и вовсе, казалось, полюбили своего нового героя и, когда он приходил, показывали ему свои книги, игрушки, с гордостью демонстрировали свои познания в предметах географии, истории, арифметики и прочих областях, радуясь его похвалам.

Сам же Чернышев находил это семейство просто очаровательным: благородный муж, достойная жена, милейшие дети – они представляли ему настоящую семейную идиллию. Тем не менее не только теплая атмосфера привлекала Чернышева в этих визитах. У Нея всегда собирались лица, занимающие важные места при Наполеоне, а стало быть, владеющие ценной информацией. Присутствуя на вечерах этого маршала, русский адъютант с поразительной внимательностью подмечал все детали ведущихся в доме разговоров. Казалось, в самых незначительных беседах он находил множество любопытных моментов, анализируя которые, он приходил к определенным выводам о проводимой Наполеоном политике.

Как-то раз на одном из таких вечеров ему случилось завести весьма любопытное знакомство.

Генрих Жомини был бригадным генералом, швейцарцем по происхождению, и стоял на службе у Наполеона в качестве волонтера. Во время итальянских походов он являлся начальником штаба маршала Нея и с тех пор был с ним в дружеских, теплых отношениях.

– Жомини, вы пришли? Скорее идите сюда, я хочу вам представить Александра Чернышева, русского офицера, – сказал Ней, когда генерал прошел в гостиную.

– Граф Чернышев! Знаю, слышал. Генрих Жомини… Очень рад нашему знакомству, – и мужчина горячо пожал руку Александра. Потом, сообразив небольшую сумбурность своей речи, он спросил: – Вы же граф?

– Это как вам будет угодно, – улыбнувшись, произнес русский адъютант.

– Да вы шутник! – найдя ответ Чернышева забавным, вынес Жомини и тут же, увидев большой зеленый стоящий посреди гостиной стол, спросил: – Вы играете в бильярд?

Игра сопровождалась превосходной беседой, из которой Александр заключил, что его новый знакомый – интереснейший рассказчик, отлично знающий все тонкости военного дела. Генриху, очевидно, тоже пришелся по душе этот молодой человек.

Когда вечер у маршала подошел к концу, Жомини выразил определенное желание уйти вместе с Чернышевым и провести в его компании еще лишних полчаса.

Они миновали улицу Лилль, на которой находился особняк маршала, и вышли к набережной Сены.

Жомини оказался человеком редкого живого ума, за широкой улыбкой, непринужденностью и большим добродушием скрывая удивительную проницательность и точность мысли.

– Победа в любой войне – это единство мужества и народного духа, крепости армии и технического прогресса. Кто бы что ни думал на этот счет, а какой бы боевой дух ни был в армии, как бы ни были мужественны и отважны ее солдаты, а что толку, если они будут вооружены палками. Я говорю и буду говорить, что в войне решает всё. Вот возьмем, например, передвижные повозки. Неужто и от них может зависеть исход войны, спросите вы. Конечно, отвечу я. Быстрые прочные повозки – это как минимум снабжение армии всем необходимым. Кстати о повозках, я слышал, недавно разработали какие-то удивительные новые повозки. Признаться, мне было бы интересно, чем же они так уникальны… Скажите, в Петербурге тоже есть платные мосты? – спросил Жомини, когда они проходили по мосту Искусств. – Однако, возможно, оно того стоит, – и он остановился, взглянув на чудесный вид, открывающийся с моста: на темную Сену, в которой отражались дрожащие яркие дорожки уличных фонарей, здание французской академии.

Тут они заметили приближающуюся к ним фигуру мужчины. Когда они поравнялись и бледный свет полумесяца осветил их лица, Чернышев узнал идущего им навстречу.

Этот высокий, большой, но не лишенный изящества мужчина с черными короткими волосами, уложенными на манер Наполеона, с выразительными темно-синими, как вечернее небо, глазами, тонким ртом и небольшим прямым носом был хорошо знаком русскому адъютанту. Тот, в свою очередь, очевидно, узнал их обоих, ибо на лице у него натянулась как бы вынужденная, мало приятная улыбка:

– Полковник Жомини и… О, надо же, Александр Иванович, – мужчина ненадолго задержал взгляд на Чернышеве, – добрый вечер, господа.

– Добрый вечер, ваша светлость. Чудесный вечер, вы не находите? – сказал Жомини со своей неизменной, сияющей во все лицо улыбкой.

– Герцог Ровиго, – Чернышев учтиво опустил голову, – рад нашей встрече. Однако вы, кажется, несколько удивились, увидев меня. Разве вы забыли, что я в Париже?

– Вы вечно в Париже, а после недавнего времени вы и вовсе сделались тут маленьким царьком. Быть может, только младенцы еще не знают о вашем существовании. Однако я не знал о вашем знакомстве с генералом и о любви к пешим прогулкам. Признаться, никогда не замечал ранее за вами этой привычки.

– Привычки могут меняться, – заметил Чернышев. – Тем более неужели так много нужно, чтобы наслаждаться прогулкой на свежем воздухе, да еще и в компании с хорошими людьми? Тут разве должна быть только привычка получать удовольствие, но я думаю, она есть у каждого.

– У вас так точно есть, – криво улыбнувшись, проговорил герцог.

– Но согласитесь, что может быть лучше и чудеснее прогулки по ночным улицам этого города?

– Я думаю, много что, – сухо сказал Савари. – На мой взгляд, ночные парижские улицы более всего привлекательны для преступников и бандитов. Так что будьте аккуратны, господа. На этом позвольте вас оставить, мне нужно идти, – он еще раз одарил каждого своей тонкой улыбкой и направился в сторону моста Искусств.

– Вы, кажется, были неплохо знакомы с его светлостью? – спросил Жомини, когда герцог ушел.

– Да. Он был в Петербурге в качестве посла… А потом мы пересекались еще много раз. Какое-то время даже были соседями по комнатам.

– Звучит крайне занимательно. Вы расскажете мне об этом?

– Конечно, Жомини, – задумчиво ответил Чернышев, провожая взглядом растворяющуюся в темноте фигуру герцога.

Глава 7

Анн Жан Мари Рене Савари, герцог Ровиго, таково было имя человека, встретившегося Чернышеву и Жомини на мосту Искусств. Ему было тридцать шесть лет. Совсем недавно он был назначен главой полиции на место отправленного в отставку Фуше, герцога Отрантского. Глаза Савари зло сверкнули, когда он вспомнил этого человека, доставившего ему столько неприятностей. Поступок Фуше поразил герцога, не ожидавшего от бывшего министра такой подлости.

– Если бы вы позволили, я бы привел в порядок некоторые незаконченные мной дела. Всего пару дней. Я бы хотел оставить здесь о себе добрую память и передать вам все в надлежащем виде, – с такой просьбой неделю назад герцог Отрантский обратился к Савари.

– Конечно, Фуше. Я буду только благодарен вашему содействию. Делайте, что считаете необходимым, – ответил Ровиго.

Когда через день Савари вернулся в министерство, он с ужасом обнаружил полный беспорядок, происходивший в нем. В каминах лежали горы пепла, папки, в которых находились важнейшие документы, были пусты. Дела, списки – все было уничтожено. Оставшиеся бумаги отвратительным образом перепутаны, с неверно указанными номерами и другими ошибками.

– Как вы могли поверить этому человеку, Савари! Неужели вы думали, что я просто так отправил Фуше в отставку? – сказал Наполеон, когда герцог Ровиго сообщил ему о произошедшем в министерстве.

Сложно вообразить размеры работы, которая теперь предстояла Савари по восстановлению всего, что было возможно еще восстановить. Но удивительные способности этого человека, его поразительная точность и аккуратность во всем, что он делал, не могли не дать результатов. Взявшись исполнить назначенное ему, он со всем усердием, на которое был способен, принимался за дело, как бы трудно и невыполнимо оно ни казалось. Дела министерства его усилиями приходили в надлежащий вид.

Пребывание Чернышева в Париже не нравилось ему. К этому русскому он отчего-то испытывал непреодолимую неприязнь, граничащую порой с ненавистью. Что-то в Чернышеве безумно раздражало нового министра полиции.

Их первое знакомство, во времена, когда он, Савари, был отправлен послом в Россию, было весьма поверхностным. Увидев тогда восемнадцатилетнего юношу, герцог и предположить не мог, что судьба еще не раз сведет его с этим человеком. За тот год, проведенный в России и сделавшийся для него столь неприятным, все его отношения с Чернышевым сводились к легкому, поверхностному знакомству.

Что Наполеон увидел в этом напыщенном русском офицере, Савари не мог понять. Более того, не только Наполеон, но и все отчего-то проникались любовью к этому человеку. Савари с холодной ненавистью видел, как перед этим почти никому не известным, приехавшим из далекой России посланником императора отворяются двери и женские сердца. Он был почти мальчишкой, в него уже влюблялись многие дамы. Говорили, даже Каролина Мюрат, младшая сестра Наполеона, известная своим непомерным честолюбием, и та на какое-то время была подвержена чарам этого черноглазого офицера. Каким образом он добился такого успеха, как ему с такой поразительной легкостью удалось то, чего с большими трудами так и не смог добиться он, Савари? Герцог, как уже говорилось, сохранил самые гадкие воспоминания о времени, проведенном в Петербурге. Общество не хотело принимать его, и не только в России, в Париже он никогда не обладал даже долей той популярностью, которой пользовался тут Чернышев.

Был 1809 год, когда Наполеон совершил австрийскую кампанию. Он окружил себя ближайшими людьми: Дюрок, Бертье, он и… Чернышев. Как мог Наполеон поставить этого человека наравне с ними? Как мог приравнять их… его преданность и бесконечную, почти слепую верность с глупой лестью Чернышева?

Ровиго было противно смотреть, как Чернышев то и дело пытается угодить и сделать приятное Бонапарту. Если он не соглашался и спорил с Наполеоном, что случалось нередко, то лишь оттого, что так нравилось Наполеону. Как же раскрыть императору глаза на этого человека, как опорочить его в глазах императора, навсегда оттолкнуть от него? Эта мысль, смешанная всё с большей ненавистью к Чернышеву, постепенно становилась страстным желанием Савари.

С какой ревностью он искал то, что могло бы погубить его соперника. Впрочем, случай скоро представился…

Асперн-Эсслингское сражение. То было первое столь крупное и сокрушительное поражение Наполеона. Какая роковая и страшная неожиданность, и тем не менее Савари увидел в ней возможность осуществить задуманное им.

– Скоро сведения о итогах сражения дойдут до ваших союзников, Ваше Величество. Не будет ли лучше, если они будут переданы нами, это позволит уберечь их от возможного обмана и показать истинное положение случившегося. Мне кажется необходимым написать письмо императору Александру, более того, мне кажется правильным, чтобы для большей убедительности это письмо было написано как бы от лица независимого.

– Вы удивительно говорите: письмо от нас, но от лица независимого. Что вы имеете в виду, Савари? Может быть, в таком случае вы уже знаете, на кого возложить эту роль? – с горькой насмешкой спросил Наполеон.

– Ответ, кажется мне, очевиден, ваше величество. Этот человек находится в вашем кругу, он не француз, и вместе с тем, как мне кажется, именно его письмо способно наиболее убедить в его истинности русского царя. Я говорю о Чернышеве, ваше величество.

– В самом деле. В вашем предложении есть смысл, – проговорил Бонапарт. – Да, решено, пусть он так и поступит.

Чернышева немедленно вызвали и передали ему желание Наполеона. Александр был поражен столь неожиданной просьбой, если желание Наполеона можно было бы назвать просьбой. Писать лично императору, да еще и сообщать о таком важном событии, было для русского офицера совершенно ново и незнакомо. Отказаться? Но Наполеон не терпит отказа. Кроме того, Чернышев был уверен, что письмо его прочтут и изучат, прежде чем отправить в Россию. И прочитано оно, быть может, будет самим Наполеоном. Что же ему делать?

Савари торжествовал. Чернышев теперь непременно попадёт в расставленные им сети, какой бы ход он ни избрал, он будет печальным для него. Исказит события в желании снова льстить Наполеону, император будет недоволен, напишет всю правду о случившемся поражении и тем более пробудит гнев французского монарха.

Тем не менее к вечеру письмо было написано. С каким сладостным предвкушением Савари ожидал реакции Наполеона на это письмо, ведь каким бы ни было его содержание, оно должно было стать губительно для Чернышева.

Как бы там ни было, на следующее утро Чернышев был приглашен к завтраку императора, Наполеон был с ним весел и ласков, приято шутил, в общем, всецело показывал свое расположение к русскому адъютанту. Каким же было содержание письма? Изложив в своем послании всю правду о поражении Наполеоновской армии, Чернышев закончил его следующими словами: «Так, ваше величество, может видеть, что поражение французской армии было таково, что если бы австрийцами командовал Наполеон, то полная гибель французов была бы неизбежна!»

Савари был в отчаянии. Столь гениальный, продуманный до мелочей замысел, обязанный погубить Чернышева, возвысил его.

И вот он снова в Париже, любим и обожаем всеми больше, чем когда-либо. Все это вкупе с недавней выходкой Фуше нагоняло на герцога Ровиго самые мрачные и тоскливые мысли.

Глава 8

На кушетке из красного дерева, окружённая большими бархатными подушками, сидела Полина. Одна её нога была чуть выставлена вперёд и изящно выглядывала из-под подола платья, другая, стоявшая на маленькой скамеечке, была слегка согнута в колене. Полупрозрачное платье, надетое на ней, переливалось в нежном свете проникавшего в комнату солнца. Откинувшись на расшитые золотыми узорами подушки, она находилась в этом положении уже более получаса, успев изрядно устать от несменяемой позы.

Когда Марсель, заглянув в комнату, сказала, что к ней пришёл граф Чернышев, Полина велела ввести его сюда.

– Чернышев, как замечательно, что Вы пришли! Вы будете развлекать меня, пока господин Девужу не закончит, – весело проговорила женщина, оживлённая приходом Александра. – Я не видела вас неделю? Чем Вы занимались?