Александр Чернышев

Алёна Зобнина

Александр Чернышев

Глава 1

Жаркое июльское солнце, еще блиставшее на ярко-синем небосводе, освещало серые крыши парижских зданий, играя на них своим мягким, радостным светом. Длинные синие тени домов стройными полосами ложились на раскаленную каменную мостовую. Весь город был наполнен ярким ароматом деревьев. Утомленные солнцем парижане неспешно брели по переплетающимся улочкам города, стремясь выйти к Сене, от которой легкий ветер приносил божественную прохладу.

В этот душный, но приятный и необыкновенно теплый вечер в доме на улочке Шоссе-д'Антен царило радостное, праздничное оживление. Женщины носили в дом яркие и нежные цветы, из которых плелись и составлялись чудесные гирлянды и букеты, из окон по всей улице разносился восхитительный аромат готовящихся кушаний.

Сам дом представлял собой небольшой, но приятно радующий своим скромным изяществом особняк. Белый фасад его был украшен шестью высокими гладкими пилястрами, чуть замысловатым барельефным узором и большими темневшими окнами прямоугольной формы. Дом этот назывался отелем де Монтессон, поскольку когда-то был построен для некой известной в свое время дамы, носившей такое же имя. После смерти мадам Монтессон дом этот перешел австрийскому посольству и теперь принадлежал князю Шварценбергу, собственно тому, кто и собирался сегодня устроить у себя пышное торжество, поводом которому послужил второй брак французского императора с девятнадцатилетней австрийской принцессой Марией-Луизой.

Однако вернемся к самому особняку. Как бы ни был прелестен этот отель мадам Монтессон, было сомнительно, что он смог бы вместить всех приглашенных на празднество лиц, в числе которых, можно заметить, ожидался и сам Бонапарт. А потому, чтобы избежать различных неудобств, Шварценберг в короткие сроки велел соорудить в саду дополнительный павильон, который был соединен с главным зданием. Новая пристройка внешне имела самый замечательный вид, ничуть не уступая в красоте самому особняку. На деревянных стенах, обтянутых яркими драпировками, красовались чудесные живописные узоры, занимательные орнаменты и гигантские зеркала, отражающие в себе все великолепие золотых канделябров, гирлянд и прочих украшений.

В этом зале, казалось, все было готово к встрече высокородных гостей. В восемь часов помещение стало стремительно наполняться представителями парижского общества, но танцы не объявляли, и скучающие люди принимались за свои ежедневные суетные разговоры. Внезапно весь шумящий сплетнями зал затих, по толпе прокатился восхищенный шепот, и тысячи восторженных глаз увидели императора, вошедшего в сопровождении молодой супруги. Этот невысокий, но казавшийся таковым, человек словно носил на своей голове незримый венец величия, приводящий окружающих в какой-то восторженный ужас перед ним.

И вот чудесными звуками, разливающимися по блиставшему залу, заиграла музыка. Вызванный словно по мановению волшебства, танцевальный вихрь закружил и перемешал воздушные белоснежные платья барышень с синими и белыми мундирами французских и австрийских офицеров.

Вокруг Полины Боргезе – сестры Наполеона – с поразительной быстротой образовался целый круг кавалеров. И действительно, эта почти тридцатилетняя женщина казалась в блеске зала ослепительно хороша. В длинном белоснежном муслиновом платье, перехваченном под грудью золотым поясом, она была похожа на античную богиню, облаченную в хитон. Убранные назад черные, завитые у висков волосы открывали ее белое, точно выделанное из мрамора, лицо, на котором нежно играла смеющаяся гордая улыбка.

Наполеон, преисполненный гордости, созерцал веселое празднество. Он на некоторое время задержал взгляд на сестре. Даже выдав Полину замуж, он глубоко обожал ее и временами видел в ней все еще ту маленькую хорошенькую девочку с озорными веселыми глазами.

Вдруг среди пестрой толпы гостей он не без удовольствия узнал одно знакомое лицо и легким жестом головы позвал того подойти. Этим знакомым лицом оказался красивый молодой офицер.

– Мсье Чернышев, мне крайне приятно вас видеть, – промолвил император, когда офицер оказался перед ним.

– В таком случае я счастлив, что могу доставить радость вашему величеству, – с самой очаровательной улыбкой, чуть склонив голову, ответил молодой человек.

– Каким вы находите бал?

– Признаю, он великолепен. Удивительно, но французские барышни почти так же хороши, как и русские.

– Я принимаю ваш ответ и все же имею надежду, что к окончанию бала вы еще более убедитесь в прелести француженок, – смеясь, произнес император, потом, оглянув гостей, добавил: – Князь Куракин, кажется, тоже где-то здесь. Можете передать ему мое приветствие… Был рад вас видеть, Чернышев, – почти дружеским жестом коснувшись плеча офицера, сказал Наполеон и отпустил его от себя.

– С кем вы только что говорили, брат? – раздался за спиной императора голос Полины. Женщина с неподдельным любопытством проследила за отошедшим офицером и внимательно взглянула на Наполеона. – У него темно-зеленый мундир… Неужели он русский?

– Да, вы не ошиблись, моя дорогая. Но почему вы так удивлены?

– Я слышала, в России не в восторге от вашего нового брака, – холодно проговорила Полина, придав своим словам укоризненную интонацию.

– Полина, я же просил вас. Зачем? В такое время? – нагнувшись к уху женщины, шепотом сказал Наполеон. – Я надеялся, вы оставили эти глупые предрассудки.

– У половины Франции глупые предрассудки?

– Мари-Полетт! – Наполеон строго посмотрел на сестру. Лицо его как будто помрачнело и стало печальным.

– Хорошо. Вам известно, что я люблю и уважаю вас. И только поэтому готова пообещать, что более не затрону эту столь неприятную для вас тему, по крайней мере, на этот вечер. – Она улыбнулась своей мягкой бархатной улыбкой. – Ну же, не делайте вид, что сердитесь на меня… Вы рассказывали про русского офицера, кто же он такой, раз вы уделили ему столько внимания?

– Вы пропустили целый танец, Полина. А у вас, кажется, уже целая очередь поклонников, готовых передраться друг с другом за право танцевать с вами. Идите к ним, – ответив таким образом, император отвернул голову и, отыскав глазами Марию-Луизу, направился к жене.

Полина недовольно нахмурила лоб и, гордо вскинув голову, пошла по зале в противоположном направлении. Какой-то уже немолодой господин в черном, расшитом серебряными узорами камзоле, с полным, морщинистым, утратившим остатки былой красоты, попросил у неё танец, она машинально подала ему руку и позволила увлечь себя в центр залы. Он что-то выразительно и эмоционально рассказывал ей на ухо, касаясь густыми усами её обнажённой шеи. Ссора с братом, случившаяся уже не один раз за эту неделю, расстроила её и испортила настроение. Она не слушала и не понимала рассказа господина, но когда он ожидающе замолчал, она рассмеялась красивым переливчатым смехом. Мужчина, польщённый, что его анекдот вызвал такой успех, тут же припомнил ещё одну глупейшую и оттого казавшуюся ему ещё забавней историю и принялся за неё.

Все пространство было залито светом тысячи зажженных свечей, хрустальных люстр, настенных канделябров, итальянских светильников, отблесками запущенных фейерверков. И вот во всем этом сияющем великолепии зала никто не заметил маленькой, быстро вспыхнувшей искры, возникшей то ли от неаккуратно запущенного салюта, то ли от случайно упавшего канделябра, что, впрочем, не столь важно, сколько сама искра, коснувшаяся бумажных раскрашенных стен павильона. В одно мгновение все эти драпировки с масляными узорами живописи ярко вспыхнули. Однако музыка еще продолжала играть. Люди, возбужденные веселым вечером, еще не видели этого ползущего с чудовищной скоростью по дальним стенам залы огненного змея.

Вдруг пространство сотряс истошный вопль какой-то женщины, все ее платье из легкого газа было в огне. На секунду все замерло.

– Да мы сгорим здесь все! – раздался чей-то голос.

Все как обезумевшие бросились к выходу. Как быстро способна менять человека близость смерти! Когда император в сопровождении жены покинул зал, от галантности и изящества не осталось и следа, многие мужчины, позабыв о своих дамах, бросились к выходу. Безумие. Кто-то, только выбежав на улицу, вспоминал об оставленных во власти пожара женщинах. С потолков посыпалась штукатурка, начищенный до блеска паркет загорелся от полыхавшего в дальнем конце залы пожара. Вспыхнули кисейные занавески. Огонь с чудовищной жадностью продолжал охватывать столь доступные для его пламени легкие материи.

Полина, оказавшись в кругу огня, парализованная ужасом развернувшейся перед ней картины, не могла сдвинуться с места. Прямо перед ней упал со страшным грохотом кусок обвалившейся кровли, она вскрикнула, испуганно шагнула назад и поняла, что больше не в состоянии стоять, ноги ее дрогнули, а в глазах, не видящих ничего, кроме мечущихся вокруг пламенных языков, потемнело, она медленно зашаталась и стала падать назад. Вдруг чьи-то сильные руки подхватили ее и, вынеся из горящего здания, передали другим. Полина, приведенная в чувство свежим воздухом, успела взглянуть на своего спасителя, уже бросившегося обратно в зловещее зарево огня. Это был Чернышев.

Глава 2

После трагического пожара в доме князя Шварценберга прошло три дня. В Париже не было человека, который бы не слышал об этом печальном событии, унесшем в своем страшном огне не одну жизнь. Наполеон был поражен случившимся до глубины души. Этот бал, обернувшийся чудовищной катастрофой, казался ему дурным предзнаменованием, он будто ощущал приближение какого-то грозного рока, надвигающегося на него, подобно темным грозовым тучам, застилающим небосвод и готовым разразиться чудовищным ударом над его головой.

Если в самом деле его брак с Марией-Луизой был ошибкой? Что тогда? Более того, даже в пожаре он видел свою вину. Кто знает, сколько таких просчетов он уже совершил и, быть может, еще допустит, и даже сразу не осознает, что оступился. Ошибка ведь может быть как маленькая искра, вроде бы незаметная и незначительная, но готовая в мгновение ока разгореться в крупный пожар и принести погибель

От мрачных мыслей Наполеона отвлек вошедший в комнаты молодой офицер, при виде которого лицо императора будто бы просветлело.

– Ваше Величество желали меня видеть? – Чернышев поклонился и взглянул на императора своими блестящими черными глазами.

– Друг мой… Да, я теперь смело могу вас так называть. Произошедшее на том злосчастном балу, увы, станет грязным пятном на истории всего Парижа, это его трагедия, его позор. Память об этом будет ужасна. Однако пусть это послужит всем нам уроком. Вчера я подписал указ о пожарной безопасности. Будем надеяться, что подобного во Франции больше никогда не случится. Однако я хотел поговорить о вас, Чернышев. Ваше мужество, смелость, отвага, решительность, наверное, всех качеств, проявленных вами в ту ночь, и не перечислить, достойны восхищения.

– Я делал только то, что должен был. Ваша похвала неуместна, Ваше Величество, – скромно заметил Чернышев.

– Ну вот, вы снова спорите со мной, – улыбнулся император, в памяти его возникла картина их первой встречи с Чернышевым. Он продолжил: – Я, наоборот, считаю, что одной похвалы недостаточно. Вы спасли жизнь моей сестре и не только ей. И я благодарю вас не только от лица брата и императора, но и от лица всех мужчин, чьи жены и дочери живы сегодня благодаря вам.

Александр вышел от императора с приятным чувством удовлетворения; такое внимание Наполеона ничуть не смутило молодого офицера. Конечно, нельзя сказать, что мужчина относился к похвале равнодушно, да, он принял ее спокойно, со всем достоинством, и все же слова императора были для него лестны. Когда он почти завершил сверкающую золотыми гардинами галерею, он услышал окликнувший его женский голос и обернулся. Полина стояла перед ним в светлом, тонком и как будто более открытом, чем следовало, платье; на плечах ее была легкая индийская шаль красного цвета, которая замечательно сочеталась с пышной розой в ее руках.

– Господин Чернышев, я ждала вас, – начала молодая женщина, окинув его своим необычайно мягким взглядом сияющих серых глаз.

– Ждали меня? – удивился Александр. – В таком случае я только рад, если чем-то могу служить вам.

– Я хотела отблагодарить вас.

– Уверяю, это лишнее, ваш брат уже сделал это в полной мере. Как вы себя чувствуете? Сияние ваших глаз сегодня дает мне право надеяться, что недавняя катастрофа не принесла вам существенного вреда, – проговорил Чернышев, поцеловав протянутую ему руку. Лицо женщины покрылось едва заметным гордым румянцем.

– Да, это так. Но в том ваша заслуга, господин Чернышев, и вы поступите очень нехорошо, если не позволите мне ничего сделать для вас. Чего вы хотите?

– Вы очень добры, мадам. Но в том, что я сделал, нет ничего необыкновенного, я уже говорил об этом вашему брату.

– И все же, подумайте, граф. Мой брат – император Франции, мне будет позволено многое.

– Ваша улыбка и сияющий взгляд уже вознаградили меня, ваше высочество.

– Значит, вы отказываетесь. И все же я хочу что-нибудь дать вам, – она взглянула на розу в своих руках и, странно улыбнувшись, подала её Чернышеву: – Примите от меня хотя бы такую малость, как этот цветок. Он чудно пахнет. Вы будете вдыхать его аромат и вспоминать обо мне, – сказала Полина и, хитро прищурив серые глаза, сказала Чернышеву, уходя: – Мы с вами еще непременно увидимся, граф.

Покинув Тюильри, Александр внимательно взглянул на подарок Вестфальской принцессы. Между лепестков была спрятана небольшая, совсем крошечная свернутая записка; он заметил ее почти сразу, однако достать её посчитал нужным только выйдя за ограду дворца.

На бумажной полоске была мелким изящным почерком выведена одна-единственная строчка: "В 10 вечера, улица Фобур Сент-Оноре, 37".

Прекрасная Полина только что назначила ему свидание; на губах Чернышева промелькнула довольная улыбка. Сейчас было двенадцать, значит, в его распоряжении оставалось более девяти часов – этого времени Александру было вполне достаточно, чтобы заехать в посольство и навестить князя Куракина, заглянуть на квартиру и кончить некоторые, требующие завершения, дела.

Наняв фиакр на улице Риволи, Чернышев отправился в отель Теллюсон, служивший резиденцией русского посольства с 1807 года. Этот особняк находился в 9-м округе Парижа, на месте пересечения улиц Прованс и Виктуар, недалеко от Английского сада.

Проехав под триумфальной аркой, являвшей собой своеобразную копию арки на Елисейских полях и словно отделявшей особняк от шумных парижских улиц, экипаж остановился. Чернышев оказался перед красивым белым домом, окруженным рядом зеленых каштанов.

В большой, богато обставленной роскошными предметами интерьера в золотисто-красных тонах комнате князь Куракин, окруженный несколькими подушками, полулежал на софе. На бледном, болезненного цвета лице его было запечатлено какое-то усталое, измученное выражение. На лбу будто сосредоточилась какая-то скорбная мысль, губы, старчески сжатые, были несколько искривлены и все также изображали крайнее удручение. Однако, несмотря на все свое болезненное состояние, этот уже старый человек не отступал от своей привычки красиво и дорого одеваться, и потому даже сейчас на нем был его лучший, весь расшитый алмазными и золотыми нитями, халат.

– Как ваше самочувствие, князь? – поднявшись в комнату князя, спросил Чернышев.

При виде Чернышева Куракин чуть приподнялся на подушках, губы его тронула добрая радостная улыбка, а морщинистое лицо разгладилось.

– Вот и вы, Александр Иванович, как я рад вас видеть, – проговорил мужчина с теплотой в голосе и уже хотел было подняться навстречу офицеру, как лицо его снова исказилось от усилившейся в теле боли. – Однако чувствую я себя самым прескверным образом, что уж тут, – он горько усмехнулся, – однако зачем об этом… Лучше расскажите, как прошел прием у Его Величества, вы, верно, теперь новый герой Парижа, не перестаю вспоминать, как вы геройствовали в тот вечер, так красиво, так благородно, пример изящества и ловкости. В вас точно влюбились сразу десяток парижских барышень, – он хотел рассмеяться, но тут его снова захватил кашель, и он чуть слышно застонал.

Чернышев тут же подал Куракину стоящий рядом с кроватью на небольшом круглом столике бокал с водой.

– Ваше здоровье очень беспокоит меня, князь. Вы очень слабы, что говорит доктор? – с участием спросил он у Куракина.

– А что обычно говорят доктора, то и мой говорит: "Отдыхайте, спите, ешьте, принимайте такую-то микстуру, а дальше все в руках Божьих"… Однако знаешь, что меня до сих пор забавляет с того вечера? Когда меня едва живого выволокли на улицу, все пришли в ужас от того, как пострадал мой костюм. "Сколько же он вам стоил? А какая чудная была золотая вышивка, как жаль", – говорили они мне. И никто, представляешь, почти никто не справился в тот момент о моем самочувствии, – он горько улыбнулся и иронично произнес: – Преглупые люди, так послушаешь, и решишь, что сама жизнь человеческая – это что-то ничтожное. В самом деле, какое дело до простого человека, когда речь идет о золотых побрякушках, – вдруг он снова сморщился от боли. – Вот случится, и умру здесь, вдали от родины, не дай Бог, конечно, но кто знает… Однако довольно моих причитаний, они только больше нагоняют тоску. Я все еще жду рассказа о вашем походе к Наполеону, – сказал Куракин и оживленно взглянул на молодого адъютанта, приготовившись слушать так интересовавшую его историю.

Глава 3

Совсем недалеко от отеля Теллюсон, на улице Тетбу, находился дом Чернышева, где он снимал несколько комнат.

Обстановка в квартире русского адъютанта на удивление была очень скромна, представляя собой лишь необходимые предметы интерьера и некоторые другие обязательные вещи. Тем не менее комнаты всегда содержались в идеальном порядке и чистоте, делая честь тому, кто следил за ними.

Из прислуги у Чернышева был только лакей, немец по происхождению, удивительно способный ко всему человек. Он блестяще выполнял все возложенные на него поручения и обязанности и даже мог недурно готовить в тех редких случаях, когда Чернышев обедал не вне дома.

– Александр Иванович, в ваше отсутствие вам пришло приглашение, – сказал Вюстингер, так звали лакея Чернышева, когда тот вернулся от Куракина. – Оно от маршала Нея, его светлость надеется видеть вас сегодня к пяти часам в своем доме.

Чернышев быстро пробежал глазами приглашение. Что ж, даже нанеся визит к маршалу Наполеона, он успевал к Полине в назначенный ею час.

– Что ж, тогда я поеду сначала к господину Нею, а затем мне предстоит уже другое свидание. Пусть мои вещи будут готовы к четырем часам, – отложив письмо, проговорил он и, дав Вюстингеру еще несколько указаний, отправился в свою комнату.

***

Мишель Ней, один из главных маршалов Наполеона, уже имевший на своем веку множество блестящих сражений и прочих достижений, прежде едва знавший Чернышева, сейчас встретил русского офицера чуть ли не с распростертыми объятиями. Наружность его показалась Чернышеву замечательной; он, несмотря на весь свой военный успех, казался человеком весьма мягкого характера. Лицо его ни разу не приняло сурового, мрачного выражения, так свойственного военным людям, а, наоборот, было как бы просветленным и добрым. Вполне возможно, что таково было выражение его лица только в этот день. Однако сама внешность маршала, казалось, говорила о добродушии своего обладателя: открытое чистое лицо, рыжеватые с золотым блеском чуть вьющиеся волосы, мягкая линия бровей и большие открытые голубые глаза.

Вдруг из-за угла высунулись два мальчишеских лица семи и шести лет.

– Что вы там выглядываете? – шутливо произнес он. – Идите сюда и поприветствуйте нашего гостя. Граф Чернышев три дня назад спас жизнь вашей матери.

Дети вышли из своего укрытия, обрадованные тем, что им разрешено побыть рядом со взрослыми.

– Мы очень рады вас видеть, сударь, вы настоящий герой, – вытянувшись и выставив вперед грудь, чтобы казаться как можно взрослее, ответил старший. Второй, подражая брату, принял такую же позу и добавил:

– И вы очень храбрый и добрый. И мы очень рады, что вы спасли нашу маман.

– Это мои ребятки, Наполеон Жозеф и Мишель Луи Феликс, – с едва уловимой отцовской нежностью в голосе сказал Ней, – еще есть младший Эжен Мишель, но он сейчас, верно, с моей супругой. – Тут он обратился к сыну: – Жозеф, ступай, позови мать, скажи, что граф уже приехал.

Чернышев улыбнулся, причем улыбка эта объяснялась совершенно разными причинами: видом этих детских, полных восхищения лиц, трогательной нотой, с которой маршал назвал своих детей, и самими именами. Чернышев, несмотря на свое уже длительное знакомство с европейской культурой, никак не мог свыкнуться с этой традицией двойных, а то и тройных имен. Так, послушав Нея, можно было решить, что у него не трое, а минимум семь сыновей.

Через некоторое время в гостиную вышла жена маршала Нея, Аглая Огье, женщина, обладающая красивыми, нежными чертами лица, легкая полнота придавала всей ее внешности что-то чрезвычайно милое и доброе. Глаза ее мягко светились, но лицо сохраняло некую бледность – последствие пожара в доме князя Шварценберга.

– Мой муж уже выразил вам нашу глубокую благодарность, вы даже не представляете, как много сделали для нас. Я не так дорожу своей жизнью, но дети, они еще так малы, подумать только, что они остались бы без матери… Я до сих пор не могу без дрожи думать о смерти княгини Шварценберг (невестки австрийского посла), у нее осталось десять детей, представить страшно, что будет с ними без матери, а ведь она была немногим старше меня… Это ужасно… И все этот кошмарный бал. Подумать только, что такой страшный рок мог коснуться и нашей семьи, – проговорила Аглая с настоящим испугом в глазах.

– Не думай об этом, дорогая. Ты еще так слаба. К счастью, господин Чернышев избавил нас от этой участи, – сказал Ней, подойдя к жене, и затем, с благодарностью взглянув на Александра, добавил: – Мы всегда будем рады вашему визиту, граф, и надеемся, что пока вы в Париже, вы станете частым гостем в нашем доме.

Глава 4

Откинув назад голову, Полина лежала в наполненной теплой водой ванне и вот уже в течение нескольких минут, задумавшись, смотрела на свои длинные, чуть сморщившиеся от влаги пальцы выставленной вперед белой руки, то сводя, то разводя их.

– Который час, Марсель? – чуть наклонив голову, спросила Полина стоящую подле камеристку.

– Половина десятого, госпожа.

На губах женщины заиграла легкая улыбка, она поднялась и, обтерев тело, позволила Марсель одеть себя. Скоро он будет здесь, промелькнула приятная мысль в ее голове. Она с каким-то радостным возбуждением ждала Чернышева. И хотя Полина даже не могла знать наверняка, нашел ли Чернышев ее маленькое приглашение, а уж тем более решит ли он воспользоваться им, она ни секунды не сомневалась в том, что увидит его сегодня. Женщина не знала, откуда взялась в ней эта уверенность, но она доверилась ей и весь день готовилась к его визиту.

Что такого необыкновенного было в этом Чернышеве, раз он так занимал ее мысли? Он молод, красив, смел, от него в восторге весь Париж, и к тому же он русский, что было удивительным для Полины. Еще никогда сестре Бонапарта не доводилось иметь отношения с русским. Каким он окажется, этот прославленный со времен Петра Первого русский дух? Какие тайны может скрывать в себе этот человек, прибывший из далекой холодной России?

В десять вечера Чернышев подъехал к дому на улице Фобур-Сент-Оноре. Отель де Шаро одиноко красовался на этой тихой узкой улочке, так неприветливо встречающей случайных прохожих своим скромным видом, который лишь усиливался в контрасте с близлежащими Елисейскими полями.

В вестибюле отеля, залитом золотым светом, не было никого. Чернышев окинул помещение быстрым взглядом внимательных темных глаз.

На окнах висели длинные темно-розовые портьеры, расшитые золотой нитью, ковер такого же малинового оттенка устилал лестницу, ведущую на второй этаж.

– Вы все же пришли. Я очень рада снова вас видеть, Чернышев, – раздался сверху веселый голос мадам Боргезе.

Полина стояла на лестничном пролете в новом красивом платье вишневого цвета, подчеркивающем белизну ее шеи и плеч. Ее черные, чуть завивающиеся на висках волосы обрамляли нежный овал прелестного лица, сияющего легким румянцем. Исполненной изящества и удивительной грации походкой она легко сошла со ступеней и оказалась перед своим гостем.

– Идемте, мне не терпится показать вам свой дом, – проговорила она и повела его в длинную галерею, открывающуюся за вестибюлем.

Отель де Шаро внутри поражал роскошью своего интерьера и одновременным уютом. Некоторые комнаты были отделаны в восточном и модном в то время египетском стиле.